Костёр памяти о Фадееве

 

 
 Очерк эссе


В августе 2004 года отметила своё тридцатипятилетние Приморская краевая профсоюзная библиотека имени Александра Александровича Фадеева. Библиотека имеет богатый фонд художественной литературы, читальный и концертный залы, её коллектив проводит большую работу по пропаганде писателей классиков и литераторов нынешних дней, в том числе писателей Дальнего востока.
И вот накануне вышеуказанной даты здесь произошло знаменательное событие – открытие мемориальной доски Александру Александровичу Фадееву, к творчеству которого в библиотеке относятся особенно трепетно. Вечера по произведениям Фадеева, организованные одним из энтузиастов библиотеки Альбиной Ниловной, проходят очень интересно и содержательно. При подготовке одного из них, посвященного 100-летию писателя, и было принято решение об установке мемориальной доски. Выполнить эту работу взялся скульптор Георгий Фёдорович Широглазов.
 Здесь следует отметить, что в смутные перестроечные времена предпринимались попытки предать имя Фадеева забвению, считалась, что в его биографии много тёмных пятен. Но коллектив краевой профсоюзной библиотеки отстоял право жить и трудиться с этим именем, и вот в благодарность за это недавно получил новую книгу «Воспоминания о Фадееве», присланную из Фонда Российского государственного архива литературы и искусства. Её автор Нина Ивановна Якунина. Книга заново раскрывает образ этого человека, формировавшегося как личность на срезе сложных исторических событий.
 Об этом говорили на открытии мемориальной доски в своих выступлениях учёные, писатели и рядовые читатели. Открыв торжество, председатель профсоюза Приморья Владимир Павлович Чубай поздравил коллектив библиотеки с большим событием и особо отметил заслугу заведующей Галины Георгиевны Малышевой, сумевшей претворить в жизнь мечту тех, кто работает с ней рядом.
Открытие мемориальной доски явилось большим праздником для многих жителей Владивостока. Об этом говорил в своём выступлении заведующий городским отделом культуры Виктор Антонович Каркишко. И порадовало то, что отметить это событие пришло очень много молодёжи. Значит, они читают Фадеева, любят этого писателя. Ученицы 9–10 классов, работавшие в эти дни в библиотеке по направлению фонда занятости населения изъявили желание надеть красные косынки, как бы напомнить те годы гражданской войны, в которой принимал участие Александр Александрович Фадеев. А я посчитал своим долгом ещё паз рассказать об этом удивительном человеке и не менее удивительном и талантливом писателе.
 




 * * *

 Поезд шёл мимо отрогов поросших густым лесом, нежно зеленеющим юной клейкой листвой. Справа по ходу полоскалась в лучах утреннего солнца голубая извилистая речка, по берегам которой нет-нет, да и возникали сонные фигуры рыбаков и чахлые шлейфы умирающих костров. Небо высокое, звонкое с тонкой вуалью растворившихся в нём облаков. Слева, куда бы ни рвался взгляд, синие хребты Сихотэ-Алиня, прочно обнимающие Улахинскую долину, в которой и обосновалось еще в конце прошлого столетия село Чугуевка, подарившее миру автора широко известных романов «Разгром», «Последний из удэге», «Молодая гвардия».
Было около восьми утра. Вагон ожил: засновала по проходу проводница, раздавая пассажирам билеты, с верхних полок снимали сумки, рюкзаки, проснулся ещё ленивый людской говор.
-Вы к кому приехали? – спросила меня низкорослая с раскосыми глазами девушка.
В голосе её я не почувствовал любопытство, а скорей всего он был наполнен теплом спокойствия в личной жизни, от чего и возникает желание прийти на помощь другому. Рядом с ней не спеша, укладывал сумки высокий худощавый парень лет двадцати пяти и, пожалуй, года на три старше своей спутницы.
- Если что, мы вам поможем, - продолжала общаться со мной незнакомка.
- Спасибо, но такой необходимости нет. – Сказал я, уже чувствуя себя как бы среди своих людей от этого участия к твоей судьбе, которое ещё сохранилось в малых городах и сёлах российского государства.
- Приехал в музей Фадеева, - я счёл нужным открыться перед попутчиками, хотя бы из вежливости. – Приближается столетие со дня рождения Александра Александровича
Карие глаза парня осветились изнутри, каким-то радостным удивлением, попутчица оживилась и несколько раз ожгла чёрной раскосостью глаз избранника и меня.
- Ой, да что вы! – воскликнула она. - Я училась в его школе. Я и Петя, - кивнула на парня, закидывающего на верхнюю полку матрас. - Меня Марьей зовут. Сейчас, представляете, только в школах нашего района Фадеева изучают. Выбросили его из учебников. А мы – нет.
-А чё его выбрасывать. Вон «Молодая гвардия» чего стоит, а? – Петр нашёл необходимым поддержать свою попутчицу. А «Разгром» – ведь всё, что там описано здесь, в Чугуевке происходило. Теперя, что, не нужно знать, как деды, отцы жили? За что воевали? Навыбрасывались, что и отечество скоро не твоё будет.
Попутчица вздохнула и бросила долгий взгляд на Петра, мол, ну что ты к человеку со своими обидами, он ли в том виноват?
А поезд, между тем подошёл к конечной станции, и пассажиры спешили на выход.
Воздух был круто замешан на запахах хвои, ольхи и дубового стланика.
- Вам не туда, - остановила меня Марья, увидев, что я направляюсь к крайнему, рыжего цвета автобусу, - нам вон к пазику, - кивнула она в сторону молоденькой ели, в её короткой тени сверкал стёклами приземистый автобус. – Тут до Чугуевки семь километров.
Мы ехали по голубой ленте асфальта, позже я узнаю, что Чугуевское дорожное предприятие обслуживает 307 километров дорог, в том числе и 141 километр асфальтированных, и мысленно представлял, как в те далёкие революционные годы выходил на тракт вихрастый мальчик и шёл пешком до железнодорожной станции. Как быстро мчится время и что-то из того, за что отдавали жизнь наши деды и прадеды отвергается новым поколением, а что-то, вон как та речка, сверкающая за окном синей прохладой воды, будет стремиться вперёд в людской памяти, ибо нельзя жить не помнящими родства.
Вот проехали мост, здесь Уссури шла через пойму, и на густо зеленеющем берегу паслись коровы и козы.
Автобус останавливается возле деревянного здания с зарешёченными окнами и шиферной крышей, с которой тут же срывается стайка голубей.
-Нам выходить на следующей, - обращается ко мне Петр, протискиваясь к дверям. - Но мы здесь сойдём. И вам нужно здесь. Идёмте, мы покажем, где управление народного образования. Без него вам не обойтись.
Марья вешает на плечо сумку и следует за нами.
- Вон там, - машет она рукой, когда, выйдя из автобуса, мы перешли на другую сторону дороги, и остановились под молодой берёзкой, - наше УНО, а вон там, ещё дальше, - кивнула в глубь убегающей дороги, - чугуевское СПТУ. Молодёжи у нас много. Да вы и сами убедитесь. До свидания. Нам вон тута… - И они пошли по центральной улице из белокаменных двухэтажных домов. На крайнем из них я прочитал «Улица имени 50-летия октября»
Работники УНО ещё не подошли, и стоя под молодой берёзкой, я наблюдал, как о чём-то оживлённо беседовали молодые люди на деревянном крыльце училища, как вынырнул из-за дальнего поворота гружённый смолистыми стволами лесовоз, и, пронзив чистую янтарность воздуха едким запахом отработанного горючего, промчался мимо юношей на крыльце, мимо меня, и завернул в то направление, откуда я только что приехал. Потом опять запахло липой, омелой, чернозёмом, и над дальними отрогами Сихотэ-Алиня стали набухать тяжелые кучевые облака.
 Я всматривался в ту даль, и мне казалось, что вот-вот, из сутеми леса вылетит на взмыленной лошадке Левинсон – маленький, рыжебородый и одержимый одним – биться до победного конца. А за ним пришпоривает коня Морозко и всё оглядывается и оглядывается на чуть приотставшего Мечика и скрипит зубами: зачем вытаскивал того раненого с поля боя, пусть сгинул бы навсегда, а то – вон в благодарность за спасение подкрадывается к его Варе.
Они были молодые и горячие. Иные из них, в том числе и Александр Фадеев ушли в партизаны со школьной скамьи. Саша уже успел поработать в подполье, вступил в партию. Им бы созидать и созидать, как вон и тем молодым людям, что стоят на крыльце училища. Но то молодое поколение далёкой гражданской ушло из-за школьных парт, чтобы с оружием в руках отстаивать свои идеалы. И порой было так, что бывшие одноклассники оказывались по разные стороны баррикад…
Между тем к одноэтажному зданию УНО стали подходить работники народного образования, и через некоторое время я уже сидел в кабинете Ольги Андреевны Процкой, а она названивала в школы, и договаривалась провести встречу чугуевских школьников с приморским писателем.
-Я не готовился к этому, - оправдывался я, - мне – главное о Фадееве, как можно больше собрать материала. Здесь его детство прошло, в школу здесь ходил.
- Он с моим дедом к девчонкам через забор лазал, - сказала Ольга Андреевна. А во мне уже разгорается костёр любопытства, который так и не потухал на протяжении двух дней, пока находился в Чугуевке, прикасаясь к её истории и истории писателя, чьё имя почитает здесь и стар и млад.
-Вот здесь стояло деревянное здание начальной школы, - сказала мне Ольга Андреевна, когда мы подъехали к белокаменному двухэтажному зданию с большим зеленеющим молодой травой двором. – Сгорела та школа, потом эту выстроили, и носит она имя Александра Александровича. И не только потому, что он знаменитый писатель, но и потому что он гражданин отечества, гражданин с большой буквы, который заботился и о школе, и о сельчанах. Постоянно писал сюда, хлопотал за Чугуевку перед правительством.
В светлых глазах Процкой промелькнул лучик гордости за своего земляка, и между тем эта гордость проникла и в моё сердце, ибо, чем больше погружался я в историю этого удивительного человека, тем больше находил там тропинок, по которым через годы после Фадеева приходилось проходить мне. Но об этом немного попозже.
Сейчас в «дипломате» лежала книга, составленная первым моим учителем словесности писателем документалистом, сказочником Василием Трофимович Кучерявенко «Фадеев Письма Дальневосточникам А. Фадеев в воспоминаниях» изданная во Владивостоке в 1960 году. На страницах 158-159 этой книги помещено письмо Фадеева от конца ноября-начала декабря 1933 года в Бюро Приморского обкома ВКП (б).
« Во время путешествия по области тов. Довженко и я обратили внимание на исключительную заброшенность Улахинской долины, на отсутствие ряда элементарных мероприятий советской власти по удовлетворению нужд населения. Между тем товарищам должно быть известно, что Улахинская долина (особенно село Чугуевка) является колыбелью партизанского движения в Приморье, а с другой стороны, ареной ожесточённой классовой борьбы в последние годы и в настоящее время, поскольку сохранились остатки стодесятников староверов (из сёл Каменки и Кошкарёвки).
По моему, необходимо:
1 построить дорогу от с. Яковлевки до Чугуевки, ибо старая дорога пришла в абсолютную негодность, на ней гибнут десятки лошадей, неделями (во время распутицы), село отрезано от районного центра, в долину трудно забрасывать товары, и лавки сельпо стоят пустыми.
2 построить в селе Чугуевке школу-семилетку (старая маленькая школа сгорела, ребята учатся в хатах).
3 организовать в долине МТС (вернее, ускорить организацию).
4 Разрешить в паре пунктов пользование водяными мельницами, поскольку паровая в с. Чугуевке обслуживает население радиусом на 60 вёрст, т. е. не в состоянии его обслужить.
5 Обязать облоно все школы Улахинской долины снабдить библиотеками, а культотделу облпрофсовета сделать то же самое по линии леспромхозов.
6 То же самое по линии радиоустановок, ибо Улахинская долина абсолютно не радиофицирована за неимением радиоприёмников и радистов, которые могли бы это наладить.
7 организовать в с. Чугуевке медицинский пункт.
И через 15 лет, когда Александр Александрович был уже широко известным писателем во всём мире и являлся ответственным секретарём Союза писателей СССР, и дел было невпроворот, он продолжал пристально следить за событиями в его родной Чугуевке, где когда-то познал первые азы грамоты. В марте 1948 года он писал коллективу учителей Чугуевской школы тт. Кузьминой, Савушкиной, Ухаревой, Розовой.
«Большое спасибо Вам за ваше письмо. Я с удовольствием побывал бы в Чугуевке, о которой люблю вспоминать, и в которой не был с 1933 года. Но, к сожалению, я нахожусь на службе и не могу вырвать время для такой дальней поездки. В Чугуевке у меня очень много старых друзей, с которыми ещё в условиях старого царского строя мы собирались где-нибудь на сеновале, чердаке или в бане и читали художественные книги. Со многими из них пришлось потом участвовать в партизанской войне против японских интервентов и колчаковцев. Вероятно, их дети тоже давно окончили Чугуевскую школу, а сейчас уже учатся их внуки.
Вы называете Чугуевку глухим таёжным селом. Но, конечно, в моём представлении она уже не такая глухая. Чугуевка связана хорошей дорогой с железнодорожной магистралью. В Чугуевке теперь много советских учреждений и культурных очагов, одним из которых является ваша школа. В мои времена это действительно было глухое таёжное село, соединённое со станцией Евгеньевкой очень дрянным, разбитым и размытым трактом. Школа была всего лишь начальная. А интеллигентов на селе было лишь пятеро: учитель, почтовый чиновник, лесной объездчик да моя мать-фельдшерица и мой отчим фельдшер. Изредка заглядывал землемер или таксатор с таёжной экспедицией.
Дело, как видите, сильно изменилось. Но нужно ещё очень много работать, чтобы превратить Чугуевку в подлинно культурный центр социализма. В сущности, когда я учился в г. Владивостоке, я не мечтал о чём-либо более высоком, как вернуться в свою Чугуевку агрономом или учителем и отдать все свои силы подъёму культурного уровня народа. Тогда я был ещё мал и не знал, что подлинный расцвет культуры народа может начаться после социалистической революции. Когда я это понял, я отдал свои силы революции. И обстоятельства жизни забросили меня далеко от родного села.
Но вы работаете уже в условиях советского строя, в условиях социализма, и рассвет культуры народа, культурный рост сёл и деревень и превращение районных центров в первостепенные очаги социалистической культуры уже в полной мере зависят от Вашей энергии, инициативы, изобретательности и неустанной работы.
Желаю вам успеха в этом благородном деле.
Со своей стороны, при всякой возможности, я буду подбрасывать Вам книги для Вашей библиотеки.
Прошу тов. Кузьмину написать мне, получает ли она журнал «Новый мир», который я выписал на её имя. Сердечный привет Вам и глубокая благодарность от Вашего односельчанина.
 А. Фадеев.

 - 2-
До конца жизни сохранялась у писателя тесная связь со школой Чугуевки. Он хлопотал о строительстве нового здания, а когда оно было выстроено, заботился, чтобы школьникам было тепло, и в достатке имелись бы учебники. В 1950 году лучшим ученикам довелось побывать в Москве и посетить писателя на его даче в Переделкино. Этой поездки чугуевских школьников добился Александр Александрович через Верховный Совет СССР, депутатом которого он являлся не один созыв. Об этом свидетельствуют документы, бережно хранимые в библиотеке средней школы №1, куда меня привела в то майское утро заместитель заведующего УНО Ольга Андреевна Процкая.
Я листал альбомы и книги, коих здесь великое множество, причём не так уж и мало с автографами известных писателей и других знаменитостей, и как бы прикасался к истории отечества и, обнаруживая в себе острое желание, стать собирателем всего заветного.
Мне казалось, что именно таким видят меня расширенные глаза детворы, лица которых уже румянились майским загаром. И не только видят, но и ждут какого-то чуда. А я смотрел на них и чувствовал себя не старше их, вместе с ними входящим в тайну добра и любви, что заложено в каждом сердце, но что может дать ростки только в таком сердце как у Фадеева. Ещё мне подумалось о том, что Александр Александрович бесконечно любил детей, ибо, о чём бы он ни писал, везде, наравне со взрослыми чётко и талантливо прописываются судьбы детей и подростков. Таковыми были молодогвардейцы Сергей Тюленин, Олег Кошевой, Ульяна Громова, Лена и Серёжа Костенецкие из романа «Последний из Удэге», не нашедший себя в революции Мечик из «Разгрома»
«Первая и основная мысль, - характеризовал свои произведения Александр Александрович, - в гражданской войне происходит отбор человеческого материала, всё враждебное борьбе сметается революцией, всё неспособное к настоящей, революционной борьбе, случайно попавшее в лагерь революции, отсеивается, а всё, поднявшееся из подлинных корней революции, из миллионных масс народа, закаляется, растёт, развивается в этой борьбе. Происходит огромнейшая переделка людей».
Вышесказанное относится к первым десятилетиям прошлого века. «Но разве не происходит нечто подобное в наше время? – спрашивал я себя, рассказывая ребятам, над чем работают приморские писатели, и как живётся им в наши дни. – Разве благополучное завтра ждёт вон того мальчика у окна справа, и разве уверенны в завтрашнем дне родители вон той девочки с распущенными волосами и напоминающую мне Варю жену Морозки? Куда мы идём и зачем? – спрашивал я себя и всё оглядывался на Ольгу Андреевну, сидевшую за столом, рядом с директором школы Валентиной Фёдоровной Есипенко.
- Наши ребята, - давно не видели живого писателя, - пошутила Процкая в конце этой встречи. Им будет даже памятным пощупать вас.
- Ну, что ж, пусть щупают, - ответил я, - Только не надо думать, что всё лучшее где-то в столицах, надо пристальней всматриваться в своё. В вашей редакции районной газеты работает Виктор Пожидаев. Интересный прозаик, член Союза писателей России. Вот с ним и общайтесь мочащее, щупайте его, - шучу я в ответ.
С Виктором Михайловичем мы встретились под вечер в редакции. Невысокого роста, полноватый, не любящий торопливо делать выводы и обижаться на судьбу, он в нескольких словах рассказал о своей жизни, повинился, что давно не появляется во Владивостоке в Союзе писателей, хотя, что виниться, когда за 9 часов езды поездом нужно отдать более 200 т рублей, и поведал мне, что у него есть ещё нигде не опубликованные письма сестры Фадеева.
Пожидаев приезжает на работу из деревни Соколовка, что в пяти километрах от районного центра. Командировка моя была короткой, и ещё раз мы встретились мимоходом и, к сожалению, спросить о письмах я не довелось.
Вечером, прогуливаясь по улицам Чугуевки, утопающей в запахе сирени, встречая детвору, которая непременно здоровалась со мной, как с давно знакомым человеком, я мысленно окунался в своё детство, которое проходило на Владивостокских улицах Луговая, Четвёртая и Седьмая Матросская, Горная – на тех улицах, где когда-то ходил мальчик с большими ушами – Саша Фадеев. Я тащил санки с Луговой на Седьмую Матросскую и катался именно здесь, пытаясь, чем ни будь выделиться из детворы, ибо здесь жила девочка, которую я любил и которой посвящал поэмы, и передавал через её одноклассников. Но подойти к ней не решался. А ещё раньше, до школы, я впервые познакомился с кукольным театром. Это был «Аленький Цветочек» Аксакова. И ставили сказку в том Экипаже, где когда-то располагались учебные классы Марии Владимировны Сибирцевой и где 16 летнего мальчика Сашу Фадеева приняли в партию и дали ему подпольную кличку Булыга.
А ещё помнится, что улица Седьмая Матросская круто сбегала с сопки и упиралась в такую же крутую улицу Ленинская. В конце первой располагался хлебный магазин, а с правой стороны Ленинской находилась баня. В небо постоянно тянулся чёрный шлейф дыма, и он всё время наползал на большое здание профтехучилища, в котором размещался агитпункт. Мы, мальчишки, бегали сюда смотреть фильмы, и однажды я попал на встречу с кандидатом в депутаты районного совета Василием Трофимовичем Кучерявенко. Невысокого роста, склонный к полноте, с тёмными и какой-то необычной чистоты глазами этот человек сразу же вошёл в моё мальчишечье сердце и, конечно же, тем, что был писателем. Я стоял, прислонившись к стене среди других мальчишек, ожидающих начала фильма, и мне не нужен был фильм. Я думал о том, как бы подойти к этому темноволосому с широкой полоской усов человеку и дотронуться до него, словно это, могло подтвердить, что передо мной настоящий писатель. А года через три я записался в литературное объединение, вёл его именно Василий Трофимович. Занятия наши проходили в матросском клубе, где ныне размещается Пушкинский театр технического университета. Буквально на днях, спустя сорок лет, я стоял в музее пушкинского театра, и всё прикасался и прикасался к стене комнаты, в которой когда-то звучали стихи Рудого, Петрова, автора этих строк и других литкружковцев уже стёртых в моей памяти тысячью других событий, произошедших со мной за эти долгие годы. Но отчётливо помню, как интересовался Василий Трофимович моей работой на Дальзаводе и учёбой в вечерней школе, как пригласил к себе для собеседования мою пожилую малограмотную мать и говорил с ней о моём будущем. Иногда мы, молодые литкружковцы, тесным кольцом окружив Василия Трофимовича, выходили проводить его на Пушкинскую, но так и не покидали, пока не доводили писателя до его дома. А жил он на улице Уборевича напротив универмага. Мы знали, что Василий Трофимович работает в настоящее время над составлением книги воспоминаний Фадеева и о Фадееве, но какой это титанический труд я осознал только сейчас после прошествия длинного отрезка моей жизни. Кучерявенко написал широко известные документальные повести «Перекоп ушёл на Юг», «Люди идут по льду», «Пламя над океаном». И, конечно же, «А.Фадеев. Письма Дальневосточникам. А. Фадеев в воспоминаниях» составителем которой явился он. Я об этом уже рассказывал в первом номере литературно-художественного журнала для детей и подростков «Алые паруса Приморья». Ведь Василий Трофимович был ещё и замечательным сказочником, авторам книги «Корейские сказки».
Сейчас, когда я работаю над этим материалом, посвящённым 100-летию со дня рождения А.А. Фадеева, мне часто приходится обращаться к вдове писателя Елене Борисовне Кучерявенко. Она рассказала мне, как трепетно относился её муж к истории русской литературы. Что же касается Александра Александровича, то Василий Трофимович не только долго и кропотливо собирал материалы будущей книги о Фадееве, но и принял активное участие в пополнении музея имени Александра Александровича, что находится в селе Чугуевка.
Василий Трофимович съездил в Москву к вдове Фадеева и привёз огромный чемодан вещей писателя.
- Когда я пришла на вокзал его встречать, - рассказывала мне Елена Борисовна, - то, увидев тот чемодан, поразилась, как мог, Василий Трофимович довести его.
Здесь хотелось бы отметить, что к памяти о прошлом, которое в наше время всё чаще и чаще рассматривается под разным углом зрения и порой – под ложным углом, зачёркивающим достояния довоенных и военных поколений, Елена Борисовна относится так же бережно, как относился к этому её муж. Она предоставила мне для ознакомления многие работы Василия Трофимовича и письма известных писателей, поддерживающих Кучерявенко в его исследовательской и мемуарной работе. Вот эти письма бережно хранимые не одно десятилетие. Откроем их письмом жены героя гражданской войны Ольги Лазо, тем ещё раз, подчеркнув женскую преданность делам и памяти своих мужей.

 Письмо Ольги Лазо
Уважаемый Василий Трофимович!
Пока высылаю выдержки из писем А. Фадеева Тане Цивилевой. Через несколько дней пошлю свой материал. Учтите, что в декабрьском номере журнала «Юность» Преображенский помещает воспоминания о Фадееве. Комиссия, которая издаёт материалы о Фадееве, заинтересовалась Владивостокскими материалами. Не знаю, писали они вам, что- либо в Приморье по увековечению памяти А.Фадеева, в смысле переименования улицы, села и установления мемориальных досок. Думала, что Вы приедете на съезд.
 С большим приветом О. Лазо. 9.2. 58г.

 А вот что пишет приморскому писателю известный критик Виталий Михайлович Озеров, автор монографии о творчестве Фадеева

 Письмо Виталия Озерова
Уважаемый Василий Трофимович!
Из «Литгазеты» узнал о том, что Вы занялись замечательным делом – изданием эпистолярного наследия А.А. Фадеева. Это вдвойне радостно. Хорошо, что в благородную работу по изучению творчества такого крупного художника включился ещё один человек, да ещё его земляк. Хорошо и то, что в этой работе, помимо нас, критиков, начинают всё шире участвовать писатели. Книгу воспоминаний подготовил Юрий Либединский, письмами Фадеева заинтересовались Вы. Я всё время стремлюсь к тому, чтобы увеличивался круг лиц, изучающих творчество Фадеева, и с удовольствием приветствую вас на этом поприще.
Не нужна ли Вам какая-нибудь помощь москвичей? Охотно сделал бы всё, зависящее от меня. В частности, если потребуется для издательства, мог бы дать отзыв на Ваш сборник писем, хотя вообще очень неохотно занимаюсь такой работой. Возможно, вам будет небезынтересно узнать, что после семилетней работы по изучению творчества Фадеева, сейчас написал книжку о нём. Посылаю пару отрывков из неё. Словом, приветствую в вашем лице ещё одного «фадееведа», надеюсь увидеться и поговорить подробнее, когда приедете в Москву. Тогда обязательно позвоните мне. Желаю вам полного успеха в работе
С трепетом держу я в руках письма, пришедшие в Приморье более сорока лет назад широко известных писателей.
Письмо поэта Николая Тихонова.

Уважаемый Василий Трофимович
Большое спасибо за тёплое слово- приветствие по случаю моего семидесятилетия и высшей правительственной награды, которой я удостоен.
Мне было очень приятно получить письмо доброго любителя советской литературы из славного города Владивостока, с берега Тихого океана.
Что касается воспоминания моего о Вашем замечательном земляке – Александре Александровиче Фадееве, то оно напечатано дважды: в книге «Двойная радуга» изд. «Советский писатель», – 1964 год и в книге воспоминаний друзей А.А.Фадеева. Кроме того, я послал во Владивостокский музей имени Арсеньева, ещё другие воспоминания, которые были недавно прочитаны на открытии выставки, посвящённой жизни и творчеству Фадеева.
Буду очень рад, если Вы прочтёте страницы, посвящённые Фадееву в книге или в рукописи. Желаю всего доброго Вам и Вашей семье.

Письмо Бориса Полевого.

Уважаемый Василий Трофимович!

Доброе дело затеяли Вы, замыслив выпустить сборник о Фадееве-человеке. Прекрасный это был человек! Отличной души, чистейшего сердца, большевик до мозга костей.
Ничего не возражаю против того, чтобы в этом сборнике была крупица и моего труда. Если Вы напечатаете «Дорогого товарища» – буду рад. Посылаю вам, на всякий случай, второй номер журнала «Знамя», где эта вещь напечатана. Правки не будет – это одно из немногих моих произведений, которое родилось как-то сразу, за одну ночь, и в котором мне нечего править.
Сердечный привет Ваш Б. Полевой. 17 ноября 1958г

Уже вечерело. В бездонной вышине неба вспыхивали синие крошки звёзд. С дальних отрогов Сихотэ-алинского хребта повеяло прохладным ветерком с тонким запахом хвои, прошлогоднего сена, сирени и недавно спаханной земли. Откуда-то из глубины берёзового парка негромко лилась музыка, не нарушая тишины, а окрашивая её тёплой печалью.
А я был мысленно там, во Владивостоке, в том далёком 1960 году, когда вышла составленная Василием Трофимовичем книга. Перед глазами стоял ночной город, медленно ползущий вверх, с площади трамвай, и Кучерявенко с книгами под мышкой.
- Фадеев любил наш город, - говорил он в усы, очевидно, не столько просвещая нас, литкружковцев, сколько погружаясь мыслью в свою работу над будущей книгой.
- Вон, в «Последнем из Удэге», как великолепно описан Владивосток.
Тогда я не читал ещё этого произведения, а сейчас подтверждаю мысль Василия Трофимовича, что Фадеев действительно очень любил и Чугуевку, куда он приехал с матерью и отчимом в раннем детстве, и Владивосток, где жил у Сибирцевых и, общаясь с двоюродными братьями Всеволодом и Игорем, мужал, выходя на революционный путь.
«Иногда ему (брату Лены. Прим автора) удавалось увлечь Лену с собой на Орлиное гнездо.
С горы открывался вид на корпуса и трубы военного порта, на залив Петра Великого, на дымную бухту, заставленную судами, на зелёный лесистый Чуркин мыс. За мысом простиралось Японское бирюзовое море, видны были скалистые, поросшие лесом голубые острова.
По эту сторону бухты теснились расцвеченные солнцем дома; они, лепясь, лезли на гору; видна была извивающаяся, кишащая людьми лента главной улицы и вливающиеся в неё боковые пересечённые улочки. Влево и вправо по горам и падям, в дымке от фанерных заводов и мельниц тянулись слободки Рабочая, Нахальная, Матросская, Корейская, Голубиная падь, Куперовская падь, Эгершельд, Гнилой угол. У заднего подножия Орлиного гнезда начинались зелёные рощи, за рощами – длинные холерные барака, за бараками – одинокое, тяжёлое, тёмно красного кирпича здание тюрьмы. Огромное небо покрывало всё. И, подпирая небо, как синие величавые мамонты, стояли вдали отроги Сихотэ - Алинского хребта».
Они и сейчас синели вдали слегка подкрашенные скупым розовым отсветом заходящего солнца. И там проплывал с мигающими огнями нечёткий силуэт транспортного самолёта. Вспыхивали окна домов. А в квадрате света от окон музея имени Александра Александровича Фадеева чётко прорисовался бюст писателя, установленный здесь в 1991 году. Автор работы Приморский скульптор Эдуард Барсегов
Я не спеша, возвратился в гостиницу, включил свет и когда клал книгу Кучерявенко на стол из неё выпал жёлтый вчетверо сложенный листок газеты. Я поднял этот хрупкий, потрёпанный временем листочек и прочитал:
«Критика и библиография». А крупнее, петитом, выведено «Воин, писатель и человек». Я разделся, прилёг на кровать и углубился в чтение.
«Воин, писатель», - так назвал свои воспоминания об Александре Фадееве один из руководителей партизанского движения в приморье, друг писателя Н. Ильюхов. Эти слова можно было поставить на титульном листе сборника «А. Фадеев. Письма дальневосточникам. А. Фадеев в воспоминаниях».
Приморское издательство опубликовало интересные материалы, свидетельства о жизни А. Фадеева, заботливо и любовно собранные писателем В. Т. Кучерявенко. Письма А. Фадеева и воспоминания о нём – это своеобразная документальная повесть о воине, писателе, друге и человеке, о человеке большом, честном, душевно тонком и чистом.
Книга о Фадееве писателе вобрала в себя письма А. Фадеева к матери, сыновьям, другу детства А. Ф. Колесниковой, к друзьям – участникам большевистского подполья и партизанского движения в Приморье – З. Секретарёвой, К. Серову, М. Губельману, Н. Ильюхову, Т. Головиной, Т. Цивелёвой, С. Пищелка. В сборнике помещены воспоминания боевых друзей А. Фадеева – писателей – Ю. Лебединского, Б. Полевого, П. Сычёва, воспоминания выдающегося китайского политического деятеля и учёного Го Можо.
Материал сборника огромен, но он отличается удивительной цельностью. В книге более шестисот страниц, и нет ни одной строки, ни одного слова, которые нарушили бы цельность впечатления, оставляемого от обаяния личности А. Фадеева. Материал сборника удачно расположен, он скомпонован так, что перед читателем постепенно развёртывается картина жизни А. Фадеева. Перед нами проходят годы юности Саши Фадеева, юности порывистой, мятежной. Читаешь письма, воспоминания и видишь живого Сашу Фадеева, росшего, формировавшегося вот тут, в нашем городе Владивостоке. Мы видим Сашу совсем ещё мальчиком, захваченным обычной для ребят страстью запустить повыше змея в небо.
И вот перед нами уже юноша…
Романтика юности, и вечера на Набережной, и бурная, осенняя непогода, и ветер, и брызги волн – всё это сливается в единое ощущение, в предчувствие и ожидание бурных событий будущего.
История оживает… годы героической борьбы за власть Советов против интервентов… Саша, одетый в какой-то странный плащ – накидку, несёт листовки, торопливо спускаясь по Алексеевской. Он с лихим удальством расклеивает их в самом центре города, даже на дверях чешского штаба…. Вот Саша ведёт ночью по городу С. Лазо на нелегальную квартиру, где идёт совещание подпольных работников. В живых деталях перед нами встаёт и тот день, когда Фадеева (Булыга по подпольной кличке) принимали в партию коммунистов: взволнованный, стоит Саша перед старшими товарищами, стоит вытянувшись в струнку и устремив куда-то вдаль свои удивительно васильковые глаза. А там – дальше – партизанские тропы, борьба, учёба, партийная работа…
Прошли годы, и перед нами уже Александр Александрович Фадеев, известный писатель, общественный деятель с мировым именем, идущий в бой за высокие идеалы человечества, как он когда-то шёл в атаку, защищая Советскую власть. «Вся моя жизнь прошла в борьбе», - пишет А. Фадеев. И в этом он глубоко прав. Письма А. Фадеева и воспоминания о нём интересны не только своими живыми деталями, эпизодами, дороги для нас как свидетельство о личности писателя. О жизни А. Фадеева можно сказать словами Герцена: она явилась «отражением истории в человеке». Воспоминания об А.Фадееве - это одновременно и картина жизни его поколения, его друзей, людей, делающих революцию. Человеческие документы, собранные в книге об А. Фадееве, раскрывают глубинный процесс формирования героя времени, раскрывают красоту и силу людей поколения Александра Фадеева.
Материалы сборника дают возможность проследить кровную связь писателя с жизнью народа на самой истории создания художественных произведений. В письмах М. Губельмана, Н. Ильюхова, в письмах самого А. Фадеева обрисованы те эпизоды борьбы, конкретные факты, которые были положены в основу первых произведений писателя. Мы видим прототипы Левинсона, Дубова, Алексея
Чуркина, Мечика, Елены Костенецкой и других героев. Однако проблема взаимоотношения жизненного материала и художественного образа рассматривается самим А. Фадеевым во всей её сложности. Писатель подчёркивает самостоятельность художественных образов, возникших на конкретной жизненной основе. На вопросы друзей, кого он изобразил в том или ином художественном образе, Фадеев обычно отвечал шуткой: он не хочет выдавать своих тайн… и тут же он объяснял характер художественного обобщения, и просил не рассматривать произведение «только как описание действительных событий».
В одном из писем он вспоминает встречу с пареньком из Магнитогорска, который подошёл к нему с вопросом: «Правда ли, что вы в своём романе «Последний из удэге» описали моего отца?». Писатель ответил прямо: «Нет, я вашего отца не описывал». « Беда в том, - объясняет А. Фадеев, что он, как и многие, не понимает, как создаётся художественное произведение, что материал берётся из жизни, но очень разный и комбинируется, преобразовывается автором». «Мы берём жизненную правду и передаём её в образах, которые вынашиваются в сердце», - так А. Фадеев определяет творческий процесс создания художественного полотна.
А Фадеев ушёл из жизни, не дописав начатых романов, не оставив после себя мемуаров, которые дали бы возможность точнее представить всё то, что было пережито писателем. Тем ценнее становится для нас воспоминания современников, которые хранят живые черты А. Фадеева. Следует уточнить: его «мемуарами» стали письма Асе Колесниковой, многим друзьям юности, изданные отдельной книгой.
Удивительно скромен был А. Фадеев. Он боялся всякого славословия, боялся преувеличения своих заслуг. Он считал преждевременным издавать собрание своих сочинений, не любил и даже запрещал исследователям уделять большое внимание его биографии, его боевой юности. Это казалось ему не скромным. Он ощущал какую-то неловкость, когда к его творчеству обращались учёные, литературоведы.
Во всех проявлениях писательской этики сказывалась человеческая простота и скромность А. Фадеева. Он не допускал никакой «шумихи» вокруг своего имени. А. Фадеев считал для себя бесчестьем, он плакал от досады, как вспоминает Ю. Либединский, когда друзья его начали «кампанию», заботясь о награждении Фадеева орденом в честь десятилетия его творческой деятельности.
Личность А. Фадеева в письмах и воспоминаниях раскрывается многогранно. Го Можо очень верно отметил, что Фадеев был «человек с открытой душой». Весёлый, жизнерадостный, остроумный, он был очень чутким и душевным человеком. Об этом пишут все, кто знал Фадеева.
Письма А. Фадеева – это целая поэма о дружбе, о верности, о любви, о юности и о борьбе. В письмах покоряет чистота и поэзия человеческих чувств: « Вы – моя далёкая любимая юность», «Моя милая юность», «Я благодарен жизни за эту юность с вашим присутствием».
Некоторые страницы писем звучат как песнь о дружбе: « Нет более великого чувства, чем дружба сильных, смелых людей во время опасности, когда каждый верит своему товарищу, когда каждый может отдать за него свою жизнь и знать, что товарищ не пощадит своей». Так пишет Фадеев, вспоминая, как бойцы «коммунистического отряда», окружённые японцами, вынесли его раненого с поля боя, пробираясь через болото по грудь в воде.
И письма А. Фадеева, и воспоминания о нём – живые страницы жизни, истории, живой портрет самого Александра Фадеева и людей его поколения. Со страниц книги встаёт высокий идеал человека, горячего, порывистого, самоотверженного, для которого жизнь – борьба, и борьба – это жизнь...
И хочется сказать спасибо приморскому писателю Василию Трофимовичу Кучерявенко за то, что он собрал весь этот огромный материал о жизни большого человека, и отдал его читателям. Книга о Фадееве привлечёт внимание всех, кому дорог и близок писатель. Она имеет несомненную научную ценность, без неё не обойтись ни одному исследователю, изучающему творчество А. Фадеева.
Выход этой книги в свет –событие значительное.
 Н. Великая.
И голубыми чернилами отмечено.
 Владивосток. Газета «Красное знамя» № 106 от 28 12 1960г.

 - 3 -
Я аккуратно сложил этот драгоценный листок истории и хотел, было, лечь спать, но мне вспомнилось, что в книге, о которой шла речь, мне встречалось письмо Фадеева, адресованное коллективу редакции, захотелось перечитать его. Я вновь включил свет и раскрыл объёмистую, в синем переплёте книгу. На странице 173 прочитал.
 Редакции «Красное знамя»
Передаю боевой большевистский привет всему коллективу журналистов, рабочих и служащих газеты «Красное знамя». Правдивый голос газеты «Красное знамя» зазвучал в приморье ещё до победы Октябрьской социалистической революции. Газета сыграла немалую роль в мобилизации трудящихся на борьбу за пятилетки в условиях Дальнего востока. Желаю ей лучших успехов в деле воспитания и организации советских людей на строительство коммунизма.
Примите ещё раз сердечный привет от литератора, впервые выступавшего на страницах вашей газеты в 1917 году.
… Странно, что же заставило меня вернуться к этому письму Фадеева, читанному мною уже не однажды? Может быть, случайно обнаруженный старый жёлтый листок с библиографическим материалом Н. Великой. Возможно, но было здесь и что-то другое, очень далёкое, которое сидело в подсознании, беспокоило, но никак не обозначалось, а найти было необходимо, ибо оно имело прямое отношение к тому, чем я занимался в эти дни – сбором материалов об Александре Александровиче Фадееве. Я подошёл к окну, за которым в ночной тьме пошевеливались кроны тополей; почти потухли все окна близлежащих домов, лишь изредка кое-где скупо желтели рамы, спрятав внутренний мир за шторами. В тёмном небе дрожало дальнее серебро звёзд и как бы звучало чем-то близким, своим, но очень давним. И тогда я вспомнил тот май 1955 года. Вот так же горели звёзды за дырявой крышей шалаша, Посапывали рядом мои друзья Вовка и Толян, уткнувшись в прелость прошлогодней травы. А я, проснувшись до рассвета, лежал с тихой мальчишеской печалью, что пришли мы в этот мир поздно, и все подвиги уже свершены и на нашу долю ничего не осталось. А нам так хотелось, что-то свершить, ибо у всех троих отцы погибли на войне. Мы часто бродили после уроков по улицам вечернего города и наблюдали за прохожими, подозревая, что вот тот или этот гражданин обязательно заброшен в нашу страну, шпионить. У нас на улице жили два фронтовика; это были молодые люди, которым едва минуло двадцать лет, но они ходили в гимнастёрках, сверкая орденами. Мы таращили на них глаза, и каждый из нас думал: ну почему мы родились так поздно? Наше поколение любило читать книги о войне. И то страшное, через что прошли деды и отцы, вызывало в нас боль, потому что многие из нас стали сиротами. В тоже время мы наивно завидовали старшему поколению, так как нам казалось, что если б это легло на наши плечи, то, несомненно, мы так же смогли бы отстоять свою Родину и стать героями. Нам хотелось быть героями, потому что они окружали нас: и те двое в гимнастёрках с наградами, и те о ком мы читали в книгах. Совсем недавно через наши руки прошла «Молодая гвардия» и хорошо помнились подвиги Сергея Тюленина, Олега Кошевого, Любы Шевцовой и многих других краснодонцев. Мы гордились ими и хотели быть похожими, но – наш ещё незрелый возраст не хотел осознать, что они погибли. Нам казалось, что они как бы ушли на второй план, и живут где-то в другом измерении.
Сюда в лес, мы приезжали, представляя себя партизанами. Сооружали шалаш и ночевали, придумывая что-то опасное, которого в природе то и не было.
…Восток начал розоветь, мне уже не спалось. Я вылез из шалаша наладить костёр и приготовить завтрак. Несколько уже проросших картофелин хранились завёрнутыми в газету. Я достал их и тут обратил внимание на портрет в траурной рамке. Со страницы на меня смотрело красивое лицо с седыми, ровно зачёсанными волосами и очень светлыми, родниковой чистоты глазами.
Я не помню дословно некролог, но в нём говорилось, что ушёл из жизни известный Советский писатель Александр Александрович Фадеев. Что-то тяжёлое и печальное тут же обрушилось на мои хрупкие плечи подростка, и впервые в жизни я подумал, как тонок и беззащитен хрусталь человеческой судьбы.
Прошли десятилетия, и, совсем недавно посетив могилу Василия Трофимовича Кучерявенко, я всматривался в его фотографию, словно её можно было оживить. И приходила мысль об этом хрустале человеческого бытия, и ещё о том, что, по крупицам собирая историю прошлого и, создавая свои книги, писатели тем самым восстанавливают хрусталь минувшего, чтоб, прикоснувшись к нему, мы услышали мелодичный звон ушедшего, и осознали бы, каким путём нам идти дальше. Таким факелом светят нам книги Александра Александровича Фадеева.
Моя мальчишечья печаль не осознавала, какого человека потеряла страна и литература в целом, она мелькнула как-то мимолётно, словно утрата ещё одного из членов молодогвардейцев. И вот сейчас, глядя на чёрные шевелящиеся силуэты деревьев в скупом свете луны, я вновь возвращался к той мальчишеской печали, но, переосмыслив её, и, осознав, что Фадеев, и все его герои, - это был один сплав. Ведь и мы дети войны тоже постепенно мужали и становились сплавом уже нового поколения, выстроившего железнодорожную магистраль Абакан Тайшет и пробудившего к плодородию Целину. А позже, когда я стал работать журналистом, мне довелось вести репортажи со строительства Зейской ГЭС, вместе с комсомольцами я ночевал в палатках на просеках БАМа, и снимал сюжеты о том, как прорубаются в скалах туннели. И везде видел патриотизм и духовный подъём молодёжи. И везде находилось место подвигу… и горели костры, как в фадеевском «Разгроме»
«Он был уже совсем близко от костра, - вдруг конское тревожное ржание раздалось во тьме. Жеребец рванулся и, вздрагивая могучим телом, прядая ушами, завторил страстно и жалобно. В то же мгновение у огня качнулась тень. Метелица с силой ударил плетью и взвился вместе с лошадью. У костра, вытаращив испуганные глазёнки, держась одной рукой за кнут, а другою, в болтающемся рукаве, приподняв, точно защищаясь, стоял худенький черноголовый мальчишка – в лаптях, в изорванных штанишках, в длинном не по росту пиджаке, обернутом вокруг тела и подпоясанном пенькой. Метелица свирепо осадил жеребца перед самым носом мальчишки, едва не задев его, и хотел уже крикнуть ему, что-то повелительное и грубое, как вдруг увидел перед собой эти испуганные глаза над болтающимися рукавом, штанишки с просвечивающими голыми коленками и этот убогий, с хозяйского плеча, пиджак, из которого так виновато и жалко смотрела тонкая и смешная детская шея…
- Что же ты стоишь?.. Напужался? Ах ты, воробей, воробей!..
 - 4 -
…Я поздно лёг и очень рано встал, когда небо уже голубело, а справа в углу окна всё ещё светилась утренняя звезда, как бы напоминая нам, что небо не пустынное пространство, а заполнено и маленькими, и большими, и громадными величинами.
Вот так и в литературе – большое всегда великое, оно всегда основано на простоте и ясности русского языка, правдиво отражающего действительность. И тот с разноцветными обложками хлам с «жареными» сюжетами о мафии и рэкетирах, сутенёрах и проститутках останется в истории невостребованным хламом и превратится в тлен.
…На второй день моего пребывания в Чугуевке состоялась встреча с учениками другой средней школы села, а так же с ребятишками из начальной школы, детским домом, где особенно проявляется тяга к добру.
- Пойдёмте, вы что-то у нас увидите, - взяла меня и Ольгу Андреевну Процкую за руки десятилетняя девочка и повела на второй этаж, где располагались спальни. – Вот смотрите, приоткрыла она дверцу шифоньера, и мы увидели в его глубине попискивающих котят, тыкающихся мордочками в живот лохматой кошки. – Это их дом, - продолжала рассуждать девчушка, - мы их вырастим, из дома выгонять нельзя.
Какие мудрые слова были заложены в словах маленького человека. И мне хочется сказать, что где бы и с кем бы я ни встречался, в мыслях и делах постоянно обнаруживал сказанное этой девочкой.
И детский дом, и СПТУ о котором говорилось ещё в начале повествования, возводились уже во времена ельцинского режима, когда в основном всё рушилось.
- Мы не только учим выращивать хлеб, - гордо говорил директор СПТУ Виктор Иванович Сорокатюк, - но и учим из этого зерна печь пироги.
И он пригласил отведать, действительно очень вкусные пирожки с капустой и картофелем.
-Приезжайте к нам в сентябре, тогда фруктов и мёду отведаете. На рыбалку сходим. У костра посидим, повспоминаем.
- Да, людям необходимы костры памяти, - согласился я.
- В сентябре нашему училищу исполниться десять лет. Есть что о нём рассказать.
А когда речь пошла о Фадееве, глаза Виктора Ивановича осветились изнутри причастностью к этому делу.
- Мы от школ наших не отстаём, - сказал он. У нас изучают Фадеева писателя, пишем сочинения по его произведениям. А как же иначе? Ведь он писатель – патриот. На эту же тему мы говорили с директором литературно мемориального музея имени А.А. Фадеева Людмилой Викторовной Бадюк.
- Чугуевцы любят и почитают своего земляка писателя, - сказала она. – У нас, пожалуй, нет ни одного человека, который бы не читал Фадеева, Александр Александрович говорил: Мы хотим, чтобы школьники вновь обратились к его творчеству, прочитали его книги и приняли участие в краевом литературно- художественном конкурсе «Земля талантов». Он пройдёт по трём номинациям.
1Литературное произведение (проза, стихотворение, сочинение) «Мой Фадеев».
2 Изобразительное искусство, рисунок по теме «Мой родной край». По местам, связанных с именем Фадеева.
3 Графика, экслибрис по страницам книг Александра Александровича Фадеева.
Вот только жаль, - с грустью добавила Людмила Викторовна, что краевые газеты, радио и телевидение не подключилось к этой акции. Ведь на этом деньги не сделаешь, им выгодней рекламу гнать. Мы малого не можем добиться. Ищем, кто бы помог приобрести видеофильм «Молодая гвардия», чтоб в этот Фадевский год показывать его молодёжи. Он же учит патриотизму…
…До отхода поезда оставалось два часа. Я со всеми распрощался и стоял недалеко от музея в ожидании машины, которая должна была отвести меня на вокзал. От тополей и берёз по главной улице села стелились кривые тени. В шатре молодой листвы прятался памятник воинам чугуевцам не вернувшимся с Великой Отечественной войны. По другую сторону дороги, на постаменте, замер каменный бюст Фадеева. Он как бы смотрел на родное село из своего далёкого далека и отмечал те изменения, что произошли здесь. Территория Чугуевского района составляет сейчас 1 232 346,5 км2. Его населяет 29 858 человек. В районе 32 населённых пункта. Чугуевка является районным центром. На главной улице стоит, украшая село, здание литературно – мемориального музея имени А.А. Фадеева. Краеведческая тема стала основной в его работе, связанной с историей села, историей Чугуевского района. О нынешнем дне Чугуевки можно говорить и говорить. Но это уже другая тема. А сейчас я смотрел на бюст Александра Александровича и памятью возвращался в последние годы писателя, о чём знал из газетных и телевизионных источников.
…«Ангелина Осиповна, жена Фадеева, никогда не принимала участия, когда шли какие-то мероприятия связанные с именем её мужа, - Рассказывается в одной из телевизионных передач, - А когда она умерла, она оставила записку похоронить её на могиле мужа.
«Когда я вернулся с вокзала, - писал Фадеев, - и лес, и большая дача – всё было в ночном покое – прохладного, влажного и тихого. Я очень обидел тебя, и мне было так жалко, потому что твой поезд мчится, и я не могу сказать какая ты мне любимая и родная». Но проходит несколько дней, и Фадеев снова уходит в запой. Степанова не переносила, когда он пил. Сохранился один очень страшный рассказ свидетелей одного из его запоев, когда он уходил из дома на семь – восемь дней. Спал в лесу на траве. Был весь грязный, заросший щетиной. Его можно было видеть в забегаловке, где по утрам собирались пьющие люди. Там его однажды увидел случайно писатель Бубеннов. Он взял Фадеева в машину и увёз к себе на дачу. На даче у Бубеннова Фадеев жаловался, что его оторвали от любимого родного дела. Всегда, когда он был в пьяном угаре, он обвинял жену во всех грехах. Уже шли легенды, ползли слухи о его падении, о его поведении, но никто не знал, что творится в его душе. На очередной Пленум Союза писателей он приехал на машине свежевыбритый в светлой рубашке и великолепном костюме. Это были годы, когда он бесконечно писал письма: то Хрущёву, то Маленкову, то Суслову. Его уже никто не принимал. Были писатели, которые его не любили и предавали. К таким относился Сурков. Таким был и Грибачёв, заметивший после смерти Сталина на очередном Пленуме Союза писателей, что пора показывать людей, тех, кто виноват в репресировании писателей. А таковых было 600 человек. И тогда же Фадеева назвали тенью Сталина. Это не проходило бесследно, а сидело у него внутри и угнетало. Однажды сестра Степановой Валерия Осиповна зашла к нему в спальню, на второй этаж, и увидела, что рядом с ним, на столике стоит бутылка водки, наган и записка. Валерия Осиповна учинила ему скандал, схватила бутылку и наган, и ушла. Он как-то сразу пришёл в себя. Вскоре после этого он выступил в ЦДЛе на одном из собраний, где обратился к писателям со следующими словами.
- Я ваш старый, верный товарищ. Я вас люблю. Я глубоко благодарю, что вы мне платите тем же.
И всё же он знал, что это далеко не так, потому что эпоха Сталина закончилась, и нужно было кому-то за неё отвечать.
13 мая 56 года в Переделкино, на даче, Фадеев поднялся к себе наверх. Около трёх дня попросили его сына Мишу, чтобы он сходил к отцу, и позвал его обедать. Миша поднялся и с криком скатился вниз. Он первым увидел мёртвого отца. Фадеев с математической точностью выстрелил себе в воронку сердца. Кровь стекала по спине. На столе лежало письмо, адресованное в ЦК КПСС. Когда начальник Одинцовского отделения милиции пришёл и взял это письмо, то присутствующий работник КГБ сказал, что это письмо не для вас. В те дни Ангелина Осиповна находилась на гастролях в Югославии. Ей не сказали, что случилось. Она узнала о смерти Фадеева в Киеве, в аэропорту, когда купила газету. С этой газетой, где помещалась фотография Фадеева в траурной рамке, Степанова прилетела в Москву. Когда она обратилась с просьбой к властям, чтоб ей дали возможность ознакомиться с предсмертным письмом мужа, ей в этом отказали. Письмо было опубликовано в 1990 году, спустя 44 года после смерти писателя.

«ЦК КПСС. Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою загублено невежественным самоуверенным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Жизнь моя, как писателя теряет всякий смысл. Я с великой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, лож и клевета ухожу из этой жизни. Прошу похоронить меня рядом с матерью моей».
Писатель, всю жизнь посвятивший борьбе за построение светлого будущего человечества, писатель боец, патриот не смог устоять против грозного врага человечества – лжи, клеветы и подлости, - что в итоге и привело наше государство к тому, что мы имеем на сегодняшний день. Так можно ли обвинять Александра Александровича в тех душевных муках, терзавших его сердце и толкавших на не адекватные поступки в своей жизни. Имеем ли мы право, быть ему судьями? Его наследие – книги говорит, что нет, и помимо того оно является памятником письменной словесности, изучая который, мы должны равняться на тех о ком он нам рассказывает, и пробуждать в себе любовь к своей родине.
…За окном уже стемнело, когда поезд медленно отошёл от Ново-Чугуевки. Пассажиры, не спеша, располагались на ночь. За окном то возникали тёмные силуэты Сихотэ – Алинских отрогов, то поезд нырял в туннель сомкнувшихся крон деревьев и набирал скорость вдоль берега реки. Я смотрел в темноту за окно и чувствовал, что здесь, откуда, я уезжаю, остаётся кусочек моего сердца. Тогда я ещё не знал, что пройдёт пять месяцев и в октябре 2001 года, я снова побываю в Чугуевке, и увижу людей, с которыми встречался здесь весной. Вместе с делегацией приморских писателей побываю в школах чугуевки, прикоснусь к творчеству юнкоровского объединения «Отражение» и посещу могилу первого директора музея Фадеева Нины Ивановны Алексахиной. Народу будет много. И я из-за спин смогу прочитать только окончание надписи на могильной плите. «… и смерть приобретение». И мне подумалось, что Александр Фадеев жил и творил именно так, чтобы и после смерти труды его собирали людей для дел праведных на благо России.
Вынырнув из-за очередного поворота, поезд выехал на равнину, где всё так же стелилась за окном тёмная лента речной глади, и вспыхивали костры. А мне подумалось о кострах памяти, которые мы обязаны зажигать.
 Анатолий Филатов