Часть 2. Юношество неок

 Как близоруки бывают надежды и дальнозорки мечты.
 Вот скрипнула дверь, и под тяжестью ветра
 Вошла тихо Боль, а за нею и Ты...
 Загадка Абеляра

 Какой удивительный сегодня день, ясный, прозрачный. Дышится легко и свободно. Кажется всё стеклянным, филигранно выточенным камнем, покойным земным сном, гармонией между душой и миром. Но только не дома. Через несколько минут, а может через час осенняя нежная лихорадка погаснет за окном и превратится в ненавистные, до одиночества людные и шумные сумерки.
 Нет, не то. Почему я силюсь выражаться художественно, красиво. Пытаюсь сказать витиевато и выразительно. Ведь это дневник и больше ничего. Как будто уже сейчас предвижу, что это кто-то прочитает через десятки лет и прослезится, поймёт. Фу, противно. Нет буду писать, что на душе, да и зачем эти формы, эти слова-оковы. Упрекаю себя в малодушии, а сам невольно любуюсь первым абзацем, наслаждаюсь его стройностью и сутью, смыслом, в общем-то, пустым и не знаю к чему это. Столько на душе! И тяжело, тяжело! Необходимо писать, ведь столько чувств и находок. Но нет, дневник - не из-за самолюбия и тщеславия. Нет! Я точно знаю! Это не от неё!
 Буду писать каждый день Тебе, милый дневничок. Просто я боюсь что-то упустить, потерять, потом не вспомнить. Есть в этом что-то ценное, дорогое, что обязательно покинет меня в будущем. Мне так кажется. Ну вот мне уже легче, странное мягкое ощущение когда выскажешься.
.........
 Дико вокруг и холодно. Странно, но стены, ещё два года назад кажущиеся чужими и отвратительными, стали уже мне родными и нет того гадкого гостьевого чувства, когда на диван присаживаешься осторожно, на краешек и поправляешь измятое покрывало. Для кого? Зачем? Тогда было лето и дряхлая мебель казалась ещё дряхлее. Всё здесь аккуратно и разумно, разложено пропорционально, бережно. Но сами вещи словно в паутине, застывшие лет двадцать назад. И всё старое, необыкновенно старое. Словно квартиру забросили в годах семидесятых. Ни единой чёрточки, ни единого смеха, ничего зелёного и яркого, ни одной вещицы, напоминающей о жизни. Пахло ужасно. Не знаю как я привык. А может запах уже изменился, что скорее всего - в нём появилась частичка меня. А интересно каков мой запах - приятен он или дряхл? У каждой квартиры есть свой дух, как и у каждого человека. Люди, отражаясь в предметах, смешиваясь с ними во вкусе и запахе, образуют свою неповторимую игру для обоняния. Мне сразу не понравился этот запах, было в нём что-то мёртвое. Впрочем, мне никогда не нравились запахи чужих жилищ, очень редко приходилось так, что мне было уютно. Другое дело - привыкаешь, потому что сами хозяева тебе приятны. Ты истолковываешь атмосферу их жизни в лучшую сторону. Я до сих пор помню запахи у каждого в доме: у Макса, Серого, Димона. Конечно, представить трудно запахи - их природа неуловима, тонка - и благодаря этому необычайно сильна. Но даже приблизительные воспоминания рождает дрожь в сердце. Мне нравятся эти воспоминания - потому что это было детство.
 Нет! Надо по порядку. Необходимо всё рассказать и всё обнять, осмыслить. Только тогда можно вывести единое целое. Всё подчиняется какому-то нерушимому, живущему в нас закону, первоначалу. Необходимо выяснить. Я метаюсь между вопросами, между книгами, открытия радуют и я опять забываюсь - до следующего припадка меланхолии, приносящей вместе с собой "весёлые" оправдания. Но я знаю, что в моей душе созревает. Это должно созреть, найти форму и выплеснуться в нечто цельное, оно вскрикнет и засияет над роем вопросом. Но увы - как только появляются ответы, возникают новые вопросы. И так до бесконечности. Желание целого, единого не приходит и эта неопределённость злит. Столько всего вокруг для зоркого взгляда: что из улыбки, из-за гвоздика можно создать и разрушить в восприимчевом, нежном сердце целый мир, целую эпоху. Но мир и эпоха никогда не разрушат этого сердца!
 Я беспорядочен, но искреннен. Да и кому нужен мой порядок?
............
 У меня есть одно свойство характера: я медленно соображаю, воспринимаю что-либо, мне требуется на обучение гораздо больше времени, чем другим. Но при этом я не могу сказать, что это регрессивное рассеянное мышление, что оно свидетельствует о моих малых способностях. Дело в моём слишком тонком восприятии. Я понял это недавно. Мне всегда очень трудно думать об одном предмете - мне потребуется обойти весь лабиринт, нежели подняться и перелететь. Эти разноцветные муравьиные норки, в которые с быстротой молнии проваливаюсь тысячу и миллионы раз, как они навящевы и сильны. Причём так искренне, умно увлекаюсь ими, что забываю о своей цели, и то, собственно чем я занимаюсь. Эти хаотичные вихри зрительных ощущений всегда приносят успокоение в труде, в организованной вынужденной работе. Порой уже и не хочется возвращаться, потому что очевидное, акт взаимодействия чувств и внешних событий легче, в миллионы раз легче, потому что он недвижим, льстив и ужасно красноречив в своём простом оправдании. (Порождения грубых инстинктов любят смотреть.) Это свойство мира - бесспорно. Это человеческая душа - пример строения мира, отражение в кривом зеркале, где не каждый за мутью в стекле разглядит своё лицо.
..............
 Чтобы избежать релятивизма и, как следствие, упадничества необходимо впитывать окружающее постепенно, всё отрицать, ни чему не верить - это защитная реакция, которая делала поколения и прекрасные подвиги философского самоотречения. Но отрицание пагубно влияет на слабые умы, их жизненная потенция не разборчива в аппетитах и слишком быстро насыщается. Это отдельный тип людей, скорее свойство, чем личность. Но пусть этим маются психологи, они мастера видеть в Моно Лизе сумасшедшую простолюдинку. Близорукие чародеи! Они трудятся над законом души человеческой, равняют по эмпирическим наблюдениям, социализируют чернь путём идеи равенства и нравственности, чтобы властвовать над ней; робко бьются над феноменом гения, прибегая в своём бессилии к биологии и даже физике - чтобы не бояться. Ведь и я грешен ею, рефлексивная черта любого разума, не могу избавиться от этих забавных мартовских открыток. Но ведь они и создают отношение к миру, его ценностям, морали. Просто не надо быть учёным. Потому что как только ты становишься им, погибает жизнь духа, во всём своём величии и страсти. Единственное, что не подавляет духа - это сам дух, его сущность живёт в познании, чувстве интеллектуальной совести, почувствовать, осязать её (ни разрывалась ли у вас когда-нибудь грудь от произведения искусства - это её дыхание), которая говорит языком творчества. Опосредственную суть нашего "общественного" мира необходимо познавать через трагедию, только тогда мы можем испытать свою свободу, заметить, наконец, в нашем сердце нечто единое, гордое, что и делает из человека - Человека.
 Я так сильно заражён идеей прогрессивного позитивизма, что никак не могу её опровергнуть. Скорее всего из-за того, что я слишком робок в этом вопросе, меня слишком трогают люди порой такими искренними и светлыми настроениями. Я не могу антропологическими приёмами воспитать в своём сердце ненависть к гениям рационализма и научности, ведь они тоже творят, занимаются созиданием, творчеством. Ведь в них тоже были искорки искусства, стремление к гармонии, законченности. Я никак не могу ни уважать всех этих эйнштейнов и менделеевых, всех этих сгорбленных докторов наук, которые так гоячо и терпеливо пытаются вселить в равнодушных студентов свою страсть и любовь к бездушным друзьям человечества, наукам о материи. И глаза у них блестят! И я радуюсь за них и завидую! Наука идёт параллельно с самой жизнью. Наука - дитя одиночества. Жизни же нужно наше сердце, чувства, нужны люди, потому что сердце не может находиться в состоянии покоя, подобно своему физическому непрерывному движению. Бог властен над людьми, познание - над человеком (игра окончаний).
........
 Трудно, наверно, писать песни, потому что для этого требуется облачать свои мысли в довольно строгие художественные формы. Всегда идёшь от обратного и трудно соблюсти, чтобы было красиво выражено и "в духе". Но песня не поток, это настроение и всё должно быть подчинено общей теме. Причём связь между смыслом и настроением становится прочнее от формы.
 Я опять начал писать. Но уже с другим чувством. Я рад, что, наконец, нашёл себе занятие, а может быть и ремесло. Я точно знаю, что оно моё. Пусть оно пусто и тысячу раз переписано, но это единственное, что мне доставляет удовольствие, которое ни с чем не идёт в сравнение. Нет ничего прекрасней мысли! Мой трепет и преданность перед мыслью превосходит всё. И чем больше я страдаю, тем более мне интересно. Но довольно! Это всё несказанные вслух убеждения.
 Причинность обусловлена окружающим нас эмпирическим миром. Если б был бы другой мир, была бы совершенно иная причинность. Если бы мир находился в покое, не было бы движения - не существовало бы тогда причины и следствия. Но мир движется и своими изменениями действует на нас. Стоит ли рассматривать логичность как свойство природы или как свойство нашего разума, априори? Нет, это свойство окружающего нас мира. Но тогда получается, что мир закономерен и в нём нет ничего случайного. Вот и встретились две субстанции - человеческий познающий разум и так называемый объйктивный мир. Но идеального соприкосновения нет. Что же подстраивается одно под другое: мир под человека или наоборот. Мир такой, какой мы хотим его видеть или мир такой, какой он нас хочет видеть. Но это возвращает нас к причинности и к вопросу о её происхождении. Что первичней?
 Неужели природа так инертна и опрометчива. Она создала познающий разум, который поработил её. Но тем самым разум поработил себя. Он стал пленником собственных идей и не рискует выбраться из паутины заблуждений.
 Беда в том, что у меня сложности с нормальным восприятием реального мира. Я мыслю себя не познающим субъектом, а самим познающим разумом (ещё одно тщеславие - но моё самолюбие так хило).
 Они поклоняются тем, кто переставляет кубики с наибольшей смелостью.
 Да это тупик. Человек в плену миллионов абстракций, мусоре гения. Кто ведь знает - быть может истину и возможно достигнуть, если сложить её из чистых сердец и вольных умов.
------------------
 Отныне я пишу то, что мне хочется и то о чём я думаю, я не хочу насиловать себя изобретая изысканный слог и выдумывая истории, которые служат лишь предлогом для того, чтобы высказать свои мысли. Как всё-таки одиночество помогает осмысливать и понимать. Когда я перестраиваю свою энергию, своё тщеславие с окружающих, у меня появляется удивительная ясность и точность суждений. В эти моменты моя интуиция соприкасается с моим сознанием, разумом и подсознательные истины обретают словесный вес. Меня всегда поражало, почему я должен перевести свой интуитивный шифр на крохотное словечко, указку, стрелочку, чтобы почувствовать облегчение. Как ни хочется признавать свою социальность, неделимость с толпой. Неужели я это делаю ради того, чтобы слыть умным человеком. Скорее они посчитают меня за сумасшедшего, юродивого и далёкого для их ценностей. Нет, для меня это облегчение. Но нет, я дал себе слово - писать в удовольствие. Не хочу распространяться по какому-либо вопросу и предавать изучению какой-нибудь предмет. Это отвлекает, но не радует. Я буду писать то, что я чувствую, я буду писать о том, что меня волнует, а в конце обещаю подробно изучить какой-нибудь феномен моей душонки. Может быть выведу формулу, главную движущую силу всего сущего. Но для этого надо подвергнуть глубокому анализу своё бытие. Именно из него и истекает понимание причин и поступков окружающего. Ведь прежде чем сказать, что человек уродлив, мы вспоминаем собственное лицо. Так к чему же изучать пустые модификации и извращения природы, когда стоит навести лупу на собственное Я и рассмотреть всё то же самое, но лишь в других пропорциях. Изучив себя, не стоит труда и понять других и смотреть на них как в зоопарке на зверей, веселиться их простотой и слабостью.
------------------
 Пахнет осенью. Солнце холодное и яркое и уже мороз ходит по коже от вечерних прогулок. Непреодолимая, ноющая тоска. Лучше бы пошёл дождь. Дождь всегда поднимает мне настроение.
 Как прекрасна эта пора - время на стыке двух времён года, эта фатальная перемена, поражающая необыкновенным подъёмом, эйфорией. Желтеющие листья, скрежет метлы дворника по утрам, на небе серые разводы и обречённый, согнувшийся поток на улицах. Нет ничего прекрасней этой атмосферы предчувствия праздника, праздника безрассудности, глупости и "пьянства". (Прошлым тяжелей жить, чем будущим. Будущее можно изменить, прошлое уже обреченно)... Нет, нет, нет, не буду вспоминать эти минуты счастья, эти минуты глубочайшего забвения и ощущения жизни, силы и солнца. Невозможно выразить! Ни тысячами, ни миллионами слов! Но стоит разобраться - была бы возможна моя феерия, если бы моё детство сложилось иначе. У меня разрывает сердце, когда вспоминаю эти благословенные минуты. И я не могу объективно ни то что разрешить этот вопрос, но даже думать о нём, слишком ярок и свят этот свет. Но вывод прост - в любом случае, пусть хоть всё моё детство прошло бы в страдании, но если б хоть мгновение я бы смог вздохнуть свободно, счастливо, по-детски - а это обязательно было бы, это свойство детской души - то это было бы самое светлое воспоминание на всю жизнь и я никогда бы не сказал, что моё детство было чёрно и убого. Более того, всякий, кто чернит своё детство - страшный богохульник!
 Как не хочется углубляться в тонкости своих восприятий по этому поводу и раскладывать их по определениям. Но это, наверно, необходимо и к этому меня подталкивает тяга к познанию. Я же хочу только чувствовать, желать, верить и ждать. Но это пошло, рассуждать о чистоте, счастье, светочи добра и беззаботной радости с высоты прожитых лет (говорю как старик - а высоты-то ещё и нет; да, и какое же уродливое и пустое слово - мудрость). А может я просто боюсь того, что если смогу разложить по полкам логистики и переулкам человеческой психики всё моё существо, меня перестанет радовать моя жизнь, потому что я буду знать, что в этом нет ничего божественного, нет чуда, нет сказки, которую каждый заключает в своём восприятии детства. И тогда романтик становится грубым материалистом, а огонь засыпается песочным пессимизмом. Все великие философы - оптимисты. Неизвестно, что лучше собирать объедки с чужого стола и делать реверансы, изучать способ достойного существования или в отчуждении, погрязнув в аскетизме и злобе создать свой мир, вырастить своего мясистого быка, свой стол и наслаждаться, как толпа стягивает кусочек за кусочком, раздирая мясо, не забывая посолить его, чтобы лучше усваивалось организмом... Я на границе! Ведите меня непознанные бесы моего духа!
-------------
 Я стал чрезвычайно педантичен, брезглив и труслив в последнее время. Когда очень чётко осознаёшь свою жизнь и её хрупкость, то душа легко наполняется страхом смерти. Страхом перед небытием, страхом перед страданием, которое принесёшь своим близким. Это может перерасти в манию - так сильно овладевает страх, но лишь иногда. И всё-таки глупый способ. И всё-таки пустой способ развивать свою способность к общению, письму, формированию смысловых конструкций. Всё это я мог кому-нибудь рассказать. Но, что услышу я в ответ - в лучшем случае недоумевающее молчание, в худшем - моя исковерканная мысль в зоопарке их опытов. Они ничего не вносят нового в мою сферу суждений, они только тормозят меня. Мало продуктивно успокаивать своё тщеславие путём написания на бумаге своих мыслей. Тем самым я как бы сам себе доказываю, что я не пуст и не глуп и способен на анализ и понимание окружающих меня явлений. Ещё одна причина - так я развиваю свою, пусть письменную, но речь. Только, когда начинаешь писать, понимаешь как мало слов в обиходе. Я черствею, становлюсь косноязычным.
---------------
 Философы - потусторонние наблюдатели, спасают только себя, но пальцем не пошевелят, чтобы спасти других. Развивают области знания - онтология, гносеология, антропология и т.д. Но как бы хотелось охватить полностью, чувствовать и успокоиться - НЕ ЗНАТЬ! Познание - первородный грех. Только собственноручно открывая что-либо, человек может познать это и может быть, гораздо больше, чем пользуясь чужим велосипедом. Преимущество в том, что он может сделать актуальней, но не больше в смысле духовном.
 Пусть говорят, что слова с чужих страниц и учений, но я отрицаю научность. Я завидую гераклитам и фалесам. Это истинная философия, чистая, из неё можно сделать всё. Наслаивание знаний бесконечно и выразить величину своего духа невозможно, потому что скажут, что всё уже придумано и приравняют к современному позитивизму, элегантности авангарда. Сейчас иная философия. Попробуй - разрушь! Любая философия самобытна, потому что она отражает время и архив трагедий, влияющий на дух. Остальное неизменно. Аномалии человеческого разума рождают памятники искусства.
 Ценность мысли упала. Так не стоит ли её детерминировать в пользу себя, а других питать светлой пыльцой, укрыв корни. Исправить мир нельзя одним дыханием, криком, его нужно питать постепенно, шёпотом. Жизнь отдать исправлению, душу - спасению.
 Это не эгоизм - это атрафирование и слабость современного духа.
---------------
 Ничто так ни вдохновляет как дураки.
----------------
 Давно я тебе не писал, милый дневничок. Так, дела были... Друзья появились у меня и много нового вокруг. Скорее не друзья, а так называемый, друг. Друг для меня понятие расплывчатое и переставшее существовать несколько лет назад, а может и не существовало вовсе. В общем, новые люди появились вокруг меня. Хотя они всегда были, мои одногруппники, но с ними были только дружеские отношения в пределах института. Дома - другое дело.
 Странно, но я стал забывать прежнюю свою жизнь, которую с таким трепетом вспоминал первое время, она была для меня единственным спасением и отрадой. Мне так хотелось вернуться в ту саму мою родную хрущёвку, к своим родным друзьям. Только сейчас я понял, как многое они для меня значили. Я гляжу совершенно по-другому на тот период в моей жизни. Ужасен и вязок этот необратимый ход общественного устройства в жизни каждого человека. Когда-то я мечтал, что поступлю в институт, он был для меня страшен и незнаком. Но мне некуда было деться. Всё предрешенно. И разве знал я, что так получится: что буду ненавидеть его прямоугольные технические стены, прятаться ото всех и натяжно улыбаться. Хотя я слишком уничижаю эту ЗОЛОТУЮ эпоху в жизни человека. Какая гадость - это "золотоую"!
 (Да. Как праведно и неотвратимо действует одиночество на человека. Восхищение от мысленных открытий, которые оно мне даровало, побледнели и иссякли. Смысл и надежды погасли. Я не сопротивляюсь - пусть мне это будет отдыхом. Я ещё поднимусь. Теперь же мне хочется говорить о ЛЮДЯХ. Они меня захлестнули и, право, мне хорошо и спокойно на душе. Всё реже и реже грызёт меня мой лукавый червячок. Буду говорить о них... И как ни удивительно, но тоже становится легче; тоже выражение, наверное.)
------------------
 Я иногда смотрю на сумерки, на заходящее золотистое солнце из окна и охватывает чудесное чувство. Оно мучит меня, томит. Заключается оно в ощущении текучести человеческой жизни и покоя природы, соотношении этих двух стихий. Вот точно-точно такой же вечер уже был, и ветер, и листья и свет. Как тогда. Но не сейчас. Тогда было другим наполнено небо.
--------------
 Как тягостно было в первые дни переезда. У меня одна мама и больше никого. Отца у меня нет так давно, что я даже перестал чувствовать, что значит его иметь. Я не понимаю того, как в фильмах показывают бедных, брошенных детей, как они мечтают об отцах, плачут по ночам, мечтают о их возвращении из дальнего плавания. Я лишён подобного чувства в корне. Помнится только некое твёрдое мужественное начало на заре моей жизни, чьи-то руки держащие меня, неприкосновенный письменный стол с кучами бумаг, сгорбившийся фигура. И это всё! Всего лишь смазанное любопытное впечатление детства. С годами всё стёрлось, и в этих воспоминаниях не осталось ничего, ни йоты трогающего душу ощущения. Всё позабылось. Я и посей день не чувствую недостатка в отце. Да, и мать мне становится всё более чужой. Она очень любит меня и всю жизнь свою посвятила мне. Со временем я стал холоден и груб с ней. Она не понимает меня, не хочет понять. Она меня всё время равняет по своему опыту, стереотипам. "Вот я тоже была молодой и у меня были точно такие же мысли и мечты. Это юношеский максимализм!" Я стал очень воприимчив к её словам, раздражаюсь чуть ли ни на каждую реплику. Кто сказал, что хандра, мои резкие выпады, отрицание, поношение всего и вся не истинны, не глупы. Где та мера, которая измерит истинную правду. Может, то, что наполняет меня сейчас истинно и нет и не будет никогда истинней. Всё, что человек может сделать, осмыслить праведного, это только в мои года, когда роковой отпечаток жизни ещё не виден на ветренном челе. Всё пройдёт... Молодость... - Грязь! Гниль! Я не хочу такой старости, такого возраста, когда позабудешь... Я твёрд и никогда не отступлюсь. Я люблю мать и поэтому молчу. Мы никогда с ней не были близкими друзьями, может в раннем детстве: когда я рассказывал о своей первой любви, о друзьях, кому-то подражая, писал стихи, а потом прятался в шкаф, когда она их читала. Но потом... Да и потом у нас были близкие отношения. Конечно, не такие, чтобы рассказывать, чем я занимался на улице, как пил, пробовал курить, пошлил. Она слишком меня любит и этот излишек мне тяготен был в то время, когда я даже пятёрки прятал в дневнике, не хотел показывать - боялся сюсюканий и похвалы, пригибался под гладящей голову ладонью.
------------
 Тяжело мне писать об этом, стыдно, неловко как-то. Ну а потом, появился дядя Витя. Высокий, кучерявый, с утиным носом и маленькими глазами. Неизвестно, где мать его нашла, но она как обухом оглушила новостью о переезде. Впрочем, переезд совпал с моими перепитиями с ребятами и я даже был рад смыться от них. Думал заскучают, назло, из гордости был рад. Только сейчас понимаю, что терял, а что приобретал.
 Иногда проезжая мимо своих хрущёвок, мне так и хочется сорваться и влететь к пацанам. Ни капли злости, ни обиды не сохранилось для них в моём сердце. Наоборот, хочется обнять их, поговорить и чтоб как раньше, раньше. Тогда не замечали времени и было всё просто. Теперь грани стёрлись между нами, а может забылись, теперь не о чём спорить - да я и не стану. В первое время я ненавидел их, ежеминутно представлял месть и раскаяние; а потом разом понял всю свою постоянную подсознотательную борьбу, увидел себя со стороны и ужаснулся. Помню я тогда чуть не рассмеялся, так гениальна оказалась отгадка, отгадка моего страдания, ощущения вечной неполноценности и робости. Сколько мне пришлось пережить в тугих чёрных вечерах, когда пацаны гуляли с Дашкой, просто общались. Ведь я не глупый и могу нормально и правильно говорить - но только ведь никогда не знал о чём. Поэтому молчал, поэтому и случилась вся эта страшная ссора. А отгадка-то проста - я другой и всё. Они просто любили другое, говорили о другом, что мне не интересно и чуждо моему сердцу. Вот и вся любовь! Но почему же я тогда страдал, страдал в подражании, в подстраивании. Но нет, я имел своё лицо в компании, и мне оно очень нравилось, меня уважали. И неизвестно за что! Сила моя была видна только в дерзких редких выходках. И кто знал меня давно, знал и эти выходки, когда меня что-нибудь доводило, я впадал прям в бешенство. За это и любили и считали своим. А ещё и странные случайные побуждения с целью выделиться и поиграть... Чего только не вытворял! А затем стыдился. Они не понимали меня. Не знали, что я за человек. Но только некоторые, скорее один - Макс. Врочем, он знал, что я хороший и этого было достаточно. Что-то было общее между нами. А так я больше молчал.
 Но не буду. Не хочу смотреть на своё детство как на взаимоотношения лидеров и ведомых, как на говорящих и слушающих. Оно свято. И сейчас я их всех: Санька, Макса, Димона, Серого люблю - как никогда, пусть они только в моём воображении. Каждого по-своему, но люблю!.. Не люблю только её.
-------------
 Теперь прошло немало времени и я совершенно по-иному смотрю на прошлые свои годы, как повлияли на меня эти одинокие рваные пушинки, как я достиг своего настоящего мировоззрения, как я стал таким, какой есть. И знаешь, милый дневничок, ведь я теперь благодарен своей судьбе, которая так много мне дала почувствовать, увидеть. Совершенно обычная жизнь, абсолютно тривиальное взросление, если рассматривать его снаружи, каких тысячи и миллионы. И мне по большому счёту нечего рассказывать, нечем делиться - мои смешные истории можно пересчитать по пальцам, и то ничего из новейшей истории, только как маленькими воровали яблоки и ползали на перегонки по снегу. Были одни трагедии и эйфории, которые не знали повода и причины, которые я сам делал, была грусть. Как я порой завидовал, по-хорошему, по-здоровому некоторым людям - как прост для них был мир, как красочен, он был полон и весел. И я никак не мог себя заставить относиться к своим проблемам также как они, что-то не давало. Поэтому мне пришлось много пережить и никто этого не видел, потому что я никому не показывал: боялся или берёг, - не знаю, но комплексы и противоречия мои отличались особой рафинированной жестокостью и глупостью. Шла постоянная борьба, которую я слишком поздно понял и оценил. И я хочу говорить о ней, потому что безумно люблю её и дышу ею.
 Так вот. Я был зол на друзей. Наша ссора назревала давно и в ней был определённый смысл, правильный, фатальный.
 ------------
 Дядя Витя - вторая и последняя любовь моей матери. По-крайней мере, она мне так говорила в минуты особенной откровенности. Я не знаю откуда он появился, где мать с ним познакомилась - для меня это тайна, которую я не хочу раскрывать. Я подозреваю - по объявлению, потому что видел пару писем, но мельком, лишь адресат. Можно понять её - но очень трудно. И у меня нет ни желания, ни духовной способности. Возможны были минуты отчаяния, слабости - я воспитывался в смутные девяностые и у нас никогда не было достатка. Но я не верю, чтобы моей мамой двигали какие-либо рациональные, меркантильные интересы, чтобы она пошла на жертву, ради меня. Пошла бы несомненно, также как и я ради неё, если бы это потребовалось. Но мы никогда не голодали, одежды хватало - всё было хорошо. Лишь естественное желание родителей дать своему ребёнку лучшее и отсутствие сил это осуществить мучало её, наверное. Однако, яничуть не сомневаюсь в истиности её чувств к дяде Вите. Не знаю, может быть она прильнула бы к плечу любого мужчины, кто бы полюбил и оценил её (женщины имеют удивительную способность находить положительные качества в мужчине и влюляться в них, пусть их даже нет) - любовь в её возрасте весьма компромиссна и терпелива, в ней нет ни страсти, ни порыва, есть покой и желание надёжности, облегчения. Одной очень тяжело. Во всяком случае дядя Витя задел в душе моей матери нежные забытые струнки молодости - она романтична, любит всё живое, к людям относится посредственно, даже высокомерна, но отзывчива, авантюристка. С возрастом всё это притупилось и исказилось до неузнаваемости - так со всеми бывает - появилось больше сухости, твёрдости, неподвижности. (Я, наверно, такой же как она в молодости, такой же подвижный, задумчивый и робкий, а инертность, цинизм - это заслуга времени и трагедии её жизни). Я никогда не чувствовал её слабости, беспомощности; она не воспитывала меня как "кормильца", она уважала моё детство. И вот теперь появился дядя Витя. Это было время моего знакомства с Юлей и я был до крайности удивлён, когда возник некий добродетель, с колбасой, рыбой и водкой. Было застолье, ещё много застольев. Мать хотела, чтобы мы подружились и я заметил это. Но во мне возникло непреодолимое ревнивое чувство и я был резок и груб, однако, только в те моменты, когда я был на окраине нового для меня импровизированного семейного общения.
 Жизнь дяди Вити, как я позднее узнал, беспорядочна, порочна, но чрезвычайно оригинальна. Он жил с мамой, больной, сварливой, очень патриархальной старушкой... Не хочу плохо говорить о стариках: все такие будем... По складу характера дядя Витя ветрогон и франт. Он высок, кучеряв, любит всякие безделушки, новую одежду. Всю свою заводскую зарплату он может промотать в день, накупив себе множество "игрушек", прогуляв бессмысленно весь день по городу, обойдя все магазины - остальное пропьёт. Причём всё в один день. У него каждую неделю появлялись новые ножи, брелки, которые он сам придумывал и делал на работе. Делал много чего и многое дарил, хвастаясь и любуясь самим собой. Вечно высматривает на улице всякую дрянную мелочь и тащит в дом. Дома у него огромный сейф, где есть всё, начиная от надфиля и кончая бензопилой, но я сомневаюсь, чтобы хотя бы один из этих инструментов когда-либо использовался по назначению. У него два велика, удочек пять и всякие рыболовные прибамбасы. Весь этот скраб в идеальном состоянии и представляют его гордость. Дядя Витя помешан на рыбалке. Читает только газеты, потом перессказывает всем и вся, по две статьи в день. У него когда-то была жена и наверно есть дети. Но это история тёмная и неизвестная. Он очень любит природу, леса. Много водил мать в первые дни по родникам, прудам и рыбалкам, чем весьма очаровал её. И каждый день непременно пил, утром или вечером - не имело значения - иногда на заводе, а в большинстве своём один в каком-нибудь кафе. Друзей я его сроду не видел и не слышал о них, их, наверно и нет. В первое время он очаровл мать своими рассказами, размышлениями, аккуратной одеждой и одеколоном, случаями на рыбалке и безделушками, которыми он любил удивлять нас - лакированными пилочками, крохотными ножичками, очень красивыми и блестящими. Приходил чуть не каждый день и приносил обязательно пиво или водку, которые он сам и выпивал. Мне нравился он только, когда был пьян, он говорил со мной и слушал меня, накупал вечно кучу ненужной снеди на последние деньги и оставался у нас ночевать.
-------------------------
 Слишком я распространяюсь по поводу этого ничтожного человека, который во мне совершенно не вызывает благородных чувств. Но без него нельзя, потому что он радикальным образом поменял мой образ жизни и привнёс в мою душу много нового и незнакомого опыта. Шутка ли - когда чужой человек становится тебе родным (пусть не для меня, но для матери, человека, который родной для меня). Поженились они в тайне от меня, также и решили переезжать к нему, сославшись на больную дяди Витину мать-старушку. Она действительно была больна и нуждалась в уходе.
 Моя мать старалась как могла. Не знаю откуда в ней взялось столько терпения, но она принялась с двойной силой облагоустраивать новое жилище, строить быт. У ней не было ни минуты свободного времени: готовила только она, за что заслуживала только упрёки от свекрови, которая предпочитала жирную, грубую пищу; убирала только она, стирала. Моя мать никогда ни сидела на месте, сколько я её помню, она постоянно что-то делала, словно бежала от кого-то, боялась выходных, боялась остановиться, постоянно находила себе разнообразные пустые дела и увлекалась ими; была раздражительна и грустна, когда, обессилив, ложилась спать; минута остановки перед сном мучала её, наводила на мысли о моём воспитании и жизни. И вот с переездом в новый дом, когда начало образовываться некое подобие семьи, она необычайно воодушевилась, у её хозяйственной возни появился новый ценитель, она стала нужна ещё одному человеку, появился смысл и надежда.
 Не хочу заглядывать в душу своей матери, рассуждать о том, что она чувствовала и о чём мечтала. Это по меньшей мере не этично - пытаться рассказать о душе. Как ни рассказывай, всё равно получается насмешка... О чужой боли говорить грешно, только испошлишь и унизишь её... Просто это желание во мне из-за чувства вины перед матерью, я был груб и многого не понимал в то время, я не чувствовал как ей было тяжело; решающее последнее слово было за мной, потому что для матери нет никого любимей, чем я и я этим пользовался; она часто говорила, что всё это только ради меня - этот дядя Витя, переезд. Она так хотела, чтобы мы подружились, старалась изо всех сил. Как она радовалась, когда мы с ним вместе ездили на рыбалку и как, наверно, переживала, когда муж приходил пьяным. И, господи, она наверно стыдилась его предо мной! Какая ужасная мысль!..
 Сначала она смеялась вместе со мной над дядей Витей, как он, "накушавшись", вдруг принимался в два часа ночи готовиться к рыбалке: путался в леске и опрокидывал гороховую кашу. Но потом смех стал звучать всё больнее и больнее, пока не превратился в злость и равнодушие. Моя мама очень горда, поэтому не посвятила ни одной слезинки дяди Вити. Она нашла много других вещей, которыми могло успокоиться сердце, а к причудам спутника жизни стала относиться философски и, наконец, обратилась ко мне...
 Впрочем дядя Витя был уж не таким "беспробудным". Я уже говорил, что он оригинален. Во-первых, работа была для него святое, редко напивался, чтоб совсем не стоять на ногах, был ангелом, когда кончались деньги и часто по выходным ходили с матерью на речку, в лес, гулять, вечером покупал пива и тайком стопку водки - в общем, было всё хорошо. И вообще, всё хорошо.
--------------------
 Всё не о том я, не о том... Но пусть будут эти страницы, пусть будут мои семейные недуги. Мой милый дневничок, ты для меня перерос в нечто большое, ты стал откровением, которое я хочу оставить. Конечно, оно никому не нужно и никто тебя не прочитает, не почерпнёт ничего нового. Но пусть ты будещь, я буду знать, что ты есть, что я оставил частичку своего Бога, частичку своего одиночества и борьбы. Вы думаете, что борьба потеряла смысл, что не о чем говорить, нет протеста - глупцы - душа человеческая по природе своей противоречива и рождена для преодоления. Просто не каждый человек чувствует эту высшую борьбу, бремя познания. Люди боятся боли, избегают страдания, они едут в поезде - я же стою на перроне и уже перестал гнаться за дверями в их экспресс. Вот точно сейчас, я сижу за столом, передо мною окно и я целый вечер всматриваюсь за грани его существа. Как красноречиво окно! Я думаю, что у каждой материальной вещи есть свой аналог в сфере аффектов. Так вот, окно - это олицетворение одиночества. Где страдание - там стены, где любовь - там аллеи, где Бог - там свечи, где ненависть - там грязные ботинки. Интересная игра. Ещё одна методика филологии. Если хотите узнать автора, будьте внимательны к вещам и сразу поймёте - кто он: эстет или психолог, фантазёр или пейзажист. Вещи выдают автора как человека.
 Как смешно! Я учу филологов. А сам-то кто? "Будущий" станкостроитель... Помню своё первое сентября в институте. Всё лето я пробыл один, уже в новой квартире, более просторной и тёмной. Поэтому я был необычайно рад такой перемене. Наконец-то, я должен был вкусить плоды своего труда, новый статус - студент. Столько незнакомого и заманчивого светилось в серых университетских панелях в тот день: в небольшом неработающем фонтане у входа, сплошь сорном и облепленном уже бывалой молодёжью, в разбросанных по всему двору компаниях от двух до пяти человек, в их вялых равнодушных взглядах... в большой блестящей вывеске -ский -енный -ский УНИВЕРСИТЕТ. От избытка новых лиц я потерялся: стараясь держаться свободно, с достоинством, я плыл в общем людском потоке по направлению к проходной, делал усилие, чтобы не впиться взглядом в новых для меня, таких весёлых и свободных студентов (так не похожих на людей перед занятиями) и сам не замечал своих вылупленных вертлявых глаз, которые помимо воли терзали всё и вся, что встречалось по пути в дрожащем сильнейшем припадке любопытства. Глядя на меня, наверное, можно было смело вздохнуть - 1 курс. И сколько щекочащих предчувствий бурлило в груди! Казалось всё должно крутиться вокруг меня!