Она в соболях, он под дырявым зонтом

Старый московский дворик принял его в свои отеческие объятия, как только Виктор нырнул в темную арку с облупившейся штукатуркой и торчащими из-под нее корявыми кирпичами. Шум и суета улицы остались где-то в другом мире. Тополя, точно странники, исхудавшие и костлявые, уносились своими серыми ветвями-ручищами ввысь, выше куполов старой бело-голубой церквушки, качая на них черные вороньи гнезда. Виктор поежился на ветру, кутаясь в старое пальто без пуговиц, стараясь спрятать покрытую мурашками шею за тонким воротником. В кармане зияла дыра. Наверное, в нее-то и провалился проездной. Теперь придется сидеть в мастерской, не вылезая на свет Божий. Ну и ладно, ну и хорошо, век бы его не видеть, это свет…

Точно крот, Виктор с упоением зарывался в свою маленькую квартирку, служащую мастерской вот уже семь лет с тех пор, как он нелегально перебрался сюда, в дом под церковной колокольней, прилегающий к ней настолько близко, что стоило открыть серое, запыленное окно, и можно было коснуться рукой вековых стен храма. Зарывался туда и работал. Холст, краски, кисти и палитра – вот что составляло его счастье. Было бы денег побольше… Побольше? Да были бы просто деньги, как таковые, чтобы просто пойти в магазин и купить молока… Картины не продавались, хоть тресни.

Чертыхаясь и сетуя на дыру в кармане, точно она была причиной всех его бед, Виктор извлек ключ из кармана джинсов, открыл скрипящий замок на двери, ведущей в подъезд, и, держась правой рукой за холодную стену, в кромешной темноте начал подниматься на второй этаж. В подъезде пахло плесенью, щами и масляными красками. Единственные соседи во всем доме, давно предназначенном под снос, семья, живущая на первом этаже дома, дали художнику свои ключи, чтобы тот в любое время мог брать у них воду. В его каморке не было ни водопровода, ни канализации, и туалетом служил горшок из-под цветов, содержимое которого выливалось прямо в форточку, под стены храма.

В этой квартирке когда-то располагалась кухня или подсобное помещение, а может, комнаты для прислуги. По крайней мере, перебираться из одной комнатушки в другую приходилось сквозь завалы старья, оставшиеся еще с «тех самых» пор, и Виктор их никогда не разбирал. Дверью в соседнюю комнату служил платяной шкаф без задней стенки, а точнее, его передняя панель – рама и дверцы.

Раздевшись в прихожей, художник потер озябшие ладони друг об друга и, замотавшись в желтый шарф, который он забыл надеть, когда выходил на улицу, вошел в створки шкафа. В небольшой комнатке, служившей и непосредственно рабочим кабинетом, кухней и гостиной, возвышался мольберт, вокруг него на полу были раскиданы тюбики краски. В углу стоял низкий стол, на котором были оставлены две чашки с коричневатыми следами заварки внутри, электрическая плитка и коробка сахара-рафинада. У стены красовалось большое кожаное кресло, найденное когда-то на свалке. Рядом – антикварный книжный шкаф, забитый книгами, журналами и всякой всячиной. Остальное пространство комнаты занимало множество картин без рам, прислоненных к стенам.

Над столом висела огромная картина в золоченой потрескавшейся раме. Когда кто-либо входил сюда впервые, непременно обращал внимание на нее: в клубке фигур и предметов, изображенных на картине, откуда-то из пустоты проступало лицо мужчины с потусторонним взглядом выпученных глаз, словно презирающих всех присутствующих, со смешными усиками, загнутыми вверх, как у таракана, и тонкими поджатыми губами, искривленными не то в улыбке, не то в ухмылке. На картине сбоку выделялась надпись печатным шрифтом: «Сегодня умер Сальвадор Дали». Эту картину Виктор написал именно в тот приснопамятный день, когда по радио сообщили ужасную весть. С тех пор он продолжал дело Великого Учителя, чувствуя в себе силы и святую обязанность перед теми, кому дорого искусство вообще и сюрреализм в частности.

Искусство искусством, а счета, которые Виктор вынул сегодня из почтового ящика, и утренний скандал с бывшей женой из-за алиментов, да и вообще, внутренняя борьба с чувством голода – все это никак не способствовало вдохновению.

- Художник должен быть голодным… - задумчиво произнес Виктор, кашлянув. – Да ни хрена! – громко выкрикнул он и замер, прислушиваясь к стуку, раздавшемуся по батарее.

За окном мяукнул котенок, царапаясь лапкой в форточку. Он всегда приходил к Виктору в надежде на пропитание. Много ли надо котенку? Объедки – и то пища. Однако сегодня угоститься ему было нечем. Котенок словно понял все без лишних слов и взглянул на Виктора так жалобно, беззвучно оскалив зубы. И это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения художника, которого, как известно, обидеть просто.

Злобно сжимая кулаки, Виктор осклабился, глядя на портрет великого Дали, который, как всегда, бесстрастно взирал на него со стены. Впрочем, на этот раз он, казалось, смеялся над своим несчастным последователем, хохотал в голос, кивая на свой замок, изображенный на заднем плане, и с издевкой подмигивал.

- Ах ты… - Виктор выругался сквозь зубы, обращаясь к портрету. – Что щеришься, мать твою?! Я тебе всю жизнь посвятил, знамя твое поднял, а ты не можешь мне денег подкинуть?! Так тебя раз эдак!..

Он долго и злобно ругался, стучал кулаками по коленям, плакал, выл, размазывал по щекам слезы, скрипел зубами и матерился. Наверное, так прощались со своими богами разуверившиеся в их милости и справедливости простые смертные во все времена и вовеки веков. Аминь.

Отревевшись и вытерев сопли, Виктор рухнул без сил в кресло и уснул прямо в нем, не выключая лампы, натянув на плечи вместо одеяла грязную скатерть, сдернутую со стола.
Снилось ему лазурное побережье какого-то неведомого моря, а может, океана, закат апельсиново-багряного диска, чайки, следы на песке и прекрасная дама, идущая по берегу, не спеша, легко, едва касаясь песка, вслед за последним лучам заходящего солнца.

***

Красовский ждал Ирину внизу, в холле под лестницей, уже полчаса, нервно посматривая на часы. Его раздражала привычка жены постоянно задерживаться, когда они куда-либо и так опаздывали.

- Что ты нервничаешь? – услышал он высокий, спокойный голос супруги, наконец, соизволившей спуститься. – Багаж погружен?

- Погружен, - буркнул Красовский, вытирая пот с покрасневшей лысины.

- Прекрасно, - невозмутимо отозвалась Ирина, проходя мимо мужа. – Ну, что же ты стоишь? Пойдем.

Они вышли на ступени виллы. Было прохладно, но солнце светило ярко. Ирина надела большие круглые солнцезащитные очки и поправила поля шляпы. Улыбнувшись мужу, как ни в чем не бывало, она взяла его под руку.

- Счастливого путешествия, Ирина Андреевна, Эдуард Валентинович, - прощебетала горничная.

До аэропорта ехали молча. Лишь, подъезжая, словно всю дорогу он думал только об этом, Эдуард заметил:

- Знаешь, если самолет частный, это все равно не значит, что мы можем опаздывать. Воздушное пространство, увы, пока еще не перешло в частную собственность, и наша безопасность зависит от точности расчетов диспетчеров. А ты… а ты…

- Заткнись, - коротко прервала его Ирина и мило улыбнулась шоферу, покосившемуся на них в зеркало заднего вида.

Удобные кресла самолета и безупречное обслуживание стюардесс, точно сошедших с рекламных плакатов, поглотили негативные эмоции. Ирина, сняв шляпу и положив ее на сидение впереди, вздохнула, тоскливо глядя в иллюминатор. Она не любила взлетов и посадок, ее укачивало. Но безумно обожала путешествия. Оставаться на одном месте дольше месяца было для нее подобно смерти. Она давно планировала кругосветное путешествие, но одной отправляться вокруг земного шара было скучно и страшно. Представить в качестве спутника Красовского – ха-ха, проще отказаться от затеи. Взять с собой сестру – нереально, она вечно занята, преподает в Сорбонне, переводит, пишет диссертацию… Дочь? Она только что родила. Ирина стала бабушкой в тридцать с небольшим, но уже чувствовала себя никому не нужной… Как скучно жить!

Сейчас они летели в Канны на кинофестиваль. Может быть, это хоть как-то развлечет ее. Сестра обещала прибыть туда вскоре, и это радовало Ирину – по крайней мере, умирать с тоски в обществе Красовского ей не придется. А без него тоже никуда. Там пресса, телевидение, они должны изображать из себя счастливую семейную пару, улыбаться в камеру, обнажая ровные, белые зубы, точно купленные в одном магазине.

Но если бы кто-нибудь знал, как же хочется вот так же легко, не напрягаясь, обнажить душу, выкрикнуть всем, как одиноко ей, женщине в самом расцвете лет, привлекательной, еще достаточно молодой, способной любить! Как тяжело притворяться счастливой супругой нефтяного магната, которому до нее, честно говоря, давно уже нет никакого дела!

- Будешь спать? – спросил Красовский, устраиваясь поудобнее в кресле с откинутой спинкой, накидывая на плечи мягкий плед и накладывая на глаза светонепроницаемую маску.

- Да, пожалуй, - согласилась Ирина, но потом задумалась и попросила у стюардессы бокал Кьянти.

В иллюминаторе виднелись коричневатые неровные геометрические фигуры – поля, жилые массивы. Вскоре все слилось в одно пестрое полотно, а затем покрылось белесой пеленой облаков.

- Послушай, Красовский, а если будет крушение, ты хотя бы попытаешься меня спасти? – задумчиво проговорила Ирина, легонько толкая мужа в бок.

- Что такое… - пробурчал он в ответ. – Не говори ерунды… - И сладко зевнул, показывая всем видом, что не намерен дискутировать на эту тему, впрочем, как и на другие.

- Я так и знала, - тихо вздохнула Ирина, но он ее уже не слышал.

Кьянти был допит, и вскоре она уснула. Снился ей тихий московский дворик, в котором она провела часть своего детства, пока не уехала с родителями в Прибалтику. Тополя, еще не распустившиеся, огромные и тощие, уносились куда-то ввысь, где каркали вороны, такие же черные, как и тонкие, корявые ветви деревьев. Но там, в этом дворике, в совеем сне она ощущала счастье, как тогда, когда была совсем молода и беззаботна.

***

Виктор проснулся с головной болью. Давно такое не накатывало… Уж лучше похмелье, чем последствия истерики. Заварив себе крепкого чаю без сахара – надо экономить, неизвестно, когда еще придется прикупить, – он задумался. Сегодня должен позвонить Миша, организатор выставки, куда взяли несколько работ Виктора. Миша – известный прохиндей, простые выставки не устраивает, непременно выставки-продажи, вернисажи, так сказать. Виктор попал к нему через десятые руки, через добрых людей, знакомых каких-то знакомых его знакомых, которые сжалились, когда тот, голодный до безобразия, набросился у них в гостях на постные щи. Решили помочь, чем могли.

Но разве ж это счастье? Сидеть постоянно, с утра до вечера возле «картинок», как сам Виктор называл свои работы, ждать, не зайдет ли какой «денежный мешок», любитель сюрреализма, скучающий и праздный, да не остановит ли свой взгляд на работах бедного художника… Заглядывать в глаза каждому посетителю, точно голодная собака, торговаться, когда дело, кажется, доходит до покупки, и снова обламываться, потому что до самой покупки дело никогда не доходит, хотя и цена называется смешная.

Все-таки, сволочь он, этот Дали, легко ему было работать в своем замке, в сытости и тепле. Небось, и туалет у него был поприличнее, чем горшок из-под цветов с залепленной жвачкой дыркой… Его уговаривали продать шедевры, а он, гад, еще и привередничал.
Миша что-то не звонил. Либо он позвонит и скажет, чтобы Виктор забирал к чертям свои картинки, либо не позвонит вообще, что, в принципе, будет означать то же самое.
Чай в чашке остыл, рваная коричневая пленочка бултыхалась на поверхности мутноватой жидкости, которую пил Виктор. Вдруг затрезвонил телефон. Он схватил трубку, чуть не пролив чай.

- Витюша, дуй быстрее сюда! – картавя, возбужденно кричал в трубку Миша. – Тут клиентка тебя ждет, хочет пару картинок приобрести. Не заставляй ее скучать!

Не веря собственным ушам, Виктор положил трубку и дрожащими руками закурил. Надо было собраться с мыслями. А, черт, была – не была. По дороге, все по дороге. Он потушил только что раскуренную сигарету, хотел, было, припрятать до следующего раза, но, подумав, открыл форточку и вышвырнул ее на улицу. Котенок, как всегда карауливший на подоконнике, воспользовался моментом и тут же просочился внутрь, потершись тощим боком о руку хозяина.

- Ничего, друг, будет и на нашей улице праздник, - заверил его Виктор, выливая остатки холодного чая в блюдце на полу.

Выходя из комнаты, он бросил взгляд на портрет Дали и усмехнулся.

- Одумался? – сквозь зубы процедил он. – То-то же!..

***

В аэропорту было душно, не смотря на хорошие кондиционеры.

- Боже мой, как я ненавижу эти перелеты. – Ирина, обмахиваясь шляпой, шла на высоких каблуках к выходу.

- Не летай, - пожал плечами Эдуард, следуя за женой.

Она ничего не ответила, лишь поджала губы.

Большой удобный лимузин быстро домчал их до отеля, где уже ждала двоюродная сестра Ирины, Юлия. Они были почти ровесницами и совершенно не похожими друг на друга. Ирина – невысокая, фактурная блондинка с прямыми, ровно остриженными в форме каре волосами, с бледной кожей и ярко-зелеными глазами, прищуренными, словно она все время кого-то в чем-то подозревала. Юлия же была высокой, худощавой брюнеткой с короткой стильной стрижкой. Ирина обожала благородные металлы и драгоценные камни: бриллианты, сапфиры, рубины. Юлия же питала слабость к массивным украшениям из слоновой кости и перламутра, дерева и серебра. В сестрах чувствовалось то, что называется породой, обе были прекрасно образованы и отшлифовали свое реноме, вращаясь в «свете». Юлия была не замужем, брак Ирины претерпевал в данный момент очередной кризис. Впрочем, это ее волновало меньше всего.

- Здравствуйте, мои дорогие! – Юлия распахнула объятия, встретив прибывших в холле отеля. – Как долетели? – поинтересовалась она, дважды чмокая куда-то мимо щек сестру, а затем Эдуарда. – Весь бомонд уже здесь, уже здесь, - манерно растягивая слова, ворковала Юлия, изображая улыбку. – Ну, пойдемте же, я покажу вам ваш номер. Я заказала для вас как всегда, на втором этаже, с видом на Круазетт…

Они поднялись на лифте на второй этаж. По упорному молчанию Красовского Юлия могла догадаться, что тот чем-то не доволен, но об этом она расспросит Ирину потом, когда останутся наедине.

***

- Витюша, ну, слава Богу! Где тебя черти носят? – Миша бросился к Виктору, рассекая пространство выставочного зала на коротких кривых ножках. – Я уже замучился ее ублажать, - прогундел он в нос, доверительно схватив художника под локоть. – Будь с ней повежливей, распусти перья, ты же можешь, я тебя умоляю!

Миша суетился, явно чувствуя приличные проценты со сделки – стал бы он плясать перед Виктором! В иные времена нос воротил, не здоровался, а тут как к родному ластится. Ничего, видал он таких фраеров!

- Добрый день. – Дама в норковом полушубке обернулась на звук приблизившихся шагов. – Рада с вами познакомиться. – Она назвала свое имя, которое Виктор тут же забыл. - Может, сразу перейдем к делу? Я уже выбрала картины.

При слове «картины» у Виктора заколотило в висках. Он рассчитывал, дай Боже, на одну, а дамочка готова взять пару!

- Ну, я вас оставлю тут, - захихикал Миша, потирая пухлые ручки. – Удачи!

- Я бы хотела узнать цену вот этой работы, этой… - произнесла дама, указывая на одну, затем на вторую, а затем и на третью и еще на две.

Виктор стал плохо соображать. Зачем такой шикарной женщине понадобились его картинки? Да, конечно, он гений, в этом нет сомнений, но не может же такого быть, чтобы так пёрло! Так пёрло – ему?!

- Назовите цену, - настаивала меж тем дамочка с невозмутимым видом, словно покупала на рынке картошку.

Отчего-то, то ли от волнения и переизбытка эмоций, то ли от невероятности происходящего, в голове Виктора что-то перещелкнуло. Такая вдруг злость накатила – чего это она в его картины пальцем тычет? Ишь, нашлась тут… Так стало обидно, что он, всеми забытый художник, сэкономивший сегодня на чае с сахаром, стоит и дрожит, боясь, что покупательнице что-нибудь не понравится, она уйдет и забудет о нем, как о прошлогоднем снеге, и все это будет так просто и буднично… Для нее и, что самое ужасное, для него. А он так долго ждал этого момента, уже не веря в него… Нет!

И Виктор назвал цену раз в семь превышающую ту, что была заявлена в каталоге выставки.
Как ни странно, дама ничуть не смутилась, лишь кивнула головой, спросила, кому отдать деньги и попросила адрес Виктора, пообещав непременно приехать к нему в мастерскую, чтобы посмотреть остальные работы. Виктор лишился дара речи, мышления, обоняния, осязания и способности передвижения разом. Женщина еще что-то говорила, хвалила его творчество, делала комплементы оригинальной технике, сулила золотые горы, но он уже не мог воспринимать происходящее.

Подбежал Миша, долго чмокал влажными губками руки дамочки, то одну, то другую, что-то бормотал, провожая ее, затем вернулся к Виктору, обнимал его, хлопал по плечу, возбужденно и радостно шептал в ухо, брызжа слюной, но и его Виктор не слышал и не воспринимал.

Получив в итоге свои положенные тридцать процентов, Виктор решил, что теперь, если деньги не испарятся, купит, наконец, себе новые краски и кисти, запасется холстом, может быть, обновит пальто, приобретет теплую шапку. Впрочем, шапка может подождать – зима-то уже кончилась.

Так ничего и не купив из еды, он вернулся к себе, не раздеваясь, пролез в платяной шкаф и разложил на столе пасьянсом купюры. Виктору не верилось, что еще вчера он вроде бы смирился с тем, что придется подохнуть голодной смертью, а тут вдруг такое богатство! Как сумасшедший, он закатился громким, истеричным смехом, похожим на рыдания. Котенок опасливо покосился на хозяина и потерся об его ногу, подняв хвост трубой.
Со стены смотрел Дали, как всегда, снисходительно и загадочно улыбаясь. Он не требовал благодарности.

***

Утро в Каннах обласкало всех, кто вышел к завтраку, теплыми солнечными лучами и приятным морским бризом. Среди этих счастливцев Ирины не было.

Она долго сидела в номере перед зеркалом, рассматривая свое безупречное лицо. Оно ей нравилось. Ни единой морщинки, строгий разлет бровей, четкая линия губ, благородный нос, высокие скулы. Фигура тоже была что надо – мужчины редко оставались равнодушными. Юлия завидовала формам сестры еще с юности, а та, рано став мамой, еще пуще расцвела. Один Эдуард не обращал на жену ни малейшего внимания, как на женщину. Поначалу Ирина старалась исправить положение с помощью различных женских «штучек», но Красовского это только раздражало. Наконец, она махнула на него рукой, но на измену не решалась – слишком многое было поставлено на карту, да и воспитание не позволяло.

Шампанское в тонких бокалах разносили на серебряных подносах элегантные официанты. Ирина села за столик, покрытый кипенно-белой скатертью.

- Красовский просил тебе передать, что вернется только к обеду, - сообщила Юлия, потягивая через трубочку коктейль.

- Вот как? – едва заметно вскинула бровь Ирина. – Что ж, скучать не будем. Прогуляемся по городу. Я изголодалась по европейскому шоппингу.

- И ты расскажешь мне, что у вас происходит? – спросила Юлия, как бы между прочим. – Только не говори, что все в порядке. В последний раз я видела точно такое отрешенное выражение твоего лица, когда Красовский тебе изменил, кажется, лет десять тому назад. Неужели и на этот раз?..

- Брось, - натянуто рассмеялась Ирина. – У меня причин сомневаться в Эдике. – Она немного помолчала и как-то неуверенно добавила: - Впрочем, даже если и так, это его личное дело, мне абсолютно все равно.

- Смотри, кто сидит за соседним столиком, - проигнорировав ответ сестры, указала глазами Юлия и, пока Ирина искоса рассматривала чету известного кинорежиссера, снова подняла щекотливую тему: - Так ты хочешь сказать, что тебе не обидно и не досадно, что сейчас, допустим, твой Красовский неплохо проводит время с какой-нибудь актриской?

- Что ты имеешь в виду? – насторожилась Ирина. – Он не сделает ничего подобного, по крайней мере, здесь… Мы только что приехали... Я бы себе не позволила, и он…

- То, что ты себе ничего не позволяешь – не удивительно, - хмыкнула Юлия, делая вид, что увлечена чтением утренней газеты, оставленной на столике официантом. – Ну надо же! Здесь будут Михалковы!

- Где Эдик? – напрямую спросила Ирина, убирая газету из рук сестры.

- Я не знаю! – растягивая гласные, развела руками та. – Что ты от меня хочешь? Я не шпионка!

- Юля, я тебя прошу по-хорошему, ты меня знаешь. Где Красовский? - процедила Ирина сквозь зубы, ненавидя каннское солнце, слепящее глаза, официантов с их приторными улыбками, актрис, заливающихся смехом за соседним столиком, и даже себя за то, что так вдруг разволновалась. И не оттого, что заревновала мужа, а от предчувствия неизбежных перемен, точно этот момент был переломным в ее жизни. Странное предчувствие, ничего более…

- Я не знаю наверняка, - перешла на шепот Юлия, придвигаясь ближе, - но я заметила, как он пошел в номера, а за ним побежала одна… Кажется, я видела ее в одном из сериалов, мордашка такая приметная, симпатичная. Ну, ты тоже наверняка смотрела… Там еще в одной из первых серий убили этого красавца, как его…

- Ясно, - абсолютно спокойно кивнула Ирина и заказала себе горячего шоколаду.

Вдруг все: и Красовский с его изменой, и слепящие лучи солнца, и раздражающий смех – стало настолько безразличным, будто в один миг все вернулось на свои места. И как она жила раньше, не понимая, что происходит вокруг? Теперь точно жизнь станет иной. Какой? Лучше или хуже? Кто знает… Но то, что все пойдет по-другому, Ирина уже не смогла бы отрицать.

- И что, ты не пойдешь их искать? Не станешь разоблачать предателя Красовского и его потаскушку? Оставишь все, как есть, спустишь ему с рук? Ирина, учти, туда уходят ваши деньги. Он лишает тебя, твою дочь и твою внучку того, что дает им, этим девочкам. – Тон Юлии стал нервным.

- Не велика потеря, - слишком равнодушно для подобной ситуации пожала плечами Ирина. – Подумаешь, не обеднеем. Скандалить? Фи, какая пошлость. Десять лет назад я бы устроила сцену, а сейчас… Путь делает все, что считает нужным.

- Я смотрю, ты даже рада, - удивилась Юлия, рассматривая лицо сестры более пристально, чем это делала она сама сегодня же утром перед зеркалом. – Я чего-то не понимаю?

- Как я могу быть рада измене мужа? – изобразила недоумение Ирина. – Просто отныне и я вольна делать все, что мне вздумается.

- Верно, - обрадовалась Юлия. – Как насчет вон того холеного «жеребца» справа от нас? Он просто пожирает тебя глазами!

Женщины дружно засмеялись и помахали красавцу пальчиками, заставив того смущенно покраснеть.

***

Второй день Виктор не выходил из мастерской. Ему казалось, стоит лишь сделать шаг туда, в мир, полный соблазнов, и все его деньги разлетятся в пух и прах, сгорят, уменьшатся, точно шагреневая кожа, испарятся… Так много хотелось купить, так много было необходимого, чего он не имел… Первым делом – краски и холст, затем – алименты, после - купить еды и что-нибудь еще. Черт! Голова идет кругом. А может, положить в банк под проценты? А может, перевести в валюту? Или лучше закопать под колокольней? От этих мыслей Виктору казалось, что он сходит с ума.

Через два дня он все же вышел на белый свет и зашел в продуктовый магазин. Купил колбасы, свежего хлеба, запах которого он уже совершенно позабыл, молока и тушек минтая для котенка. Затем быстро вернулся в мастерскую, точно опасаясь, что его могут ограбить и отнять съедобные «сокровища», которые нес в полиэтиленовом пакете.

У подъезда художника дожидалась гостья – та самая дама, что приобрела несколько его работ на вернисаже. С нею была еще одна женщина, пожилая, в мехах и тонких сапожках на высоких шпильках, что казалось, старушка вот-вот упадет, стоит ей сделать всего лишь шаг. Виктору бросился в глаза ядовитый цвет ее губной помады еще издали, как предупреждающий сигнал светофора. Подойдя ближе, он прижал к груди пакет с едой, потому что ручка оборвалась по дороге, и картинно склонил голову.

- Прошу меня простить, милые дамы, задержался в магазине. Чем могу быть полезен?

В голове снова застучало, как в прошлый раз на выставке, а в кармане хрустнули купюры, будто подбадривая: ну, что же ты, не тушуйся, эти женщины пришли сюда неслучайно, смелее, и наши ряды пополнятся тебе на радость!

- Здравствуйте, Виктор, - проговорила первая дама. – Простите вы нас, что без предупреждения явились к вам, но я говорила, буду у вас очень скоро, и вот, сдержала слово. Это Амалия Георгиевна, моя приятельница, я ей о вас рассказала, она очень заинтересовалась.

Амалия Георгиевна расплылась в улыбке, показывая мелкие, пожелтевшие, но ровные, точно бусинки, зубы.

- Что же мы стоим? Прошу!

Виктор распахнул перед женщинами дверь, стараясь не рассыпать продукты, и придержал ее открытой, пока те, цокая каблуками, подымались по лестнице.
- Мое скромное жилище.

Виктор взмахнул рукой, впуская дам в тесную прихожую, и выругался про себя. Ему было ужасно неловко, дамы смущали его своим присутствием. Он был не готов их встречать. Они такие… А он – такой…

- Оу! – восклицала Амалия Георгиевна немного недоуменно и растерянно, озираясь по сторонам, словно в музее, и это ее «Оу» звучало на иностранный манер, как будто она была не русской.

- Проходите. – Художник отворил створку шкафа, за которой показалась следующая комната.
Дамы пришли в неописуемый восторг. По очереди пролезая в шкаф, они выражали восхищение и щебетали что-то о том, как все оригинально, и что только гениальный человек может придумать такие бесподобные вещи. Если бы они знали, что эту фасадную панель, используемую теперь в качестве двери, Виктор нашел на той же чудо-свалке, что и кожаное кресло, и прочие предметы интерьера, которые приводили в экстаз его посетительниц!
К его счастью, женщины отказались от угощения. Котенок, сообразив, что он лишний на этом празднике жизни, и что его час еще впереди, куда-то слинял. Амалия Георгиевна занялась изучением полотен, Виктор помогал ей в этом, тасуя картины, одну за другой, а та только охала и издавала это свое «иностранное»:
- Оу!..

Наконец, с великим трудом, вспотев и обессилив от нервного напряжения, Виктор оставил перед ней четыре картины, которые больше всего понравились старушке. Как и на вернисаже, он заломил за них баснословную цену, хотя она была все же меньше той, что в прошлый раз. Старушка пошамкала губами, что-то прикидывая, ее лицо сморщилось и стало недовольным. У Виктора все оборвалось внутри. «Эх, надо было быть скромнее, - думал он, судорожно сглатывая слюну. - Сейчас старуха даст отбой, и все, прощай гонорар!» Он уже готов был пойти на попятную, сбавить цену, однако Амалия достала из портмоне зеленые шуршащие бумажки и спросила, протягивая их Виктору:

- Ничего, если долларами? Не обидитесь?

Виктор не стал падать в обморок и впадать в ступор, как перед своей первой сделкой. Он быстро взял себя в руки и невозмутимо, но каким-то чужим, высоким, срывающимся голосом заявил:

- Отчего же? Это даже лучше.

Не пересчитывая деньги, небрежно сунув их в задний карман джинсов, он громко хлопнул в ладоши, чем напугал дам.

- Ну, а теперь, милые леди, разрешите все же угостить вас чаем! – воскликнул он и понял, что все же сошел с ума.

Чашек было всего две, да и те сомнительной свежести. На его удачу, женщины вежливо отказались, однако уходить не спешили.

- Виктор, мы хотели бы обсудить с вами возможность совместного проекта, - начала первая дама. – Видите ли, у нас в Прибалтике действует сеть ателье, довольно известная, раскрученная марка. Не хватает новой волны. Мы думаем, это будет роспись по тканям в стиле сюрреализм. Может быть, в качестве промо-акции мы используем боди-арт. Вам это интересно?

Виктор открыл было рот, но Амалия его перебила.

- Виктор, - торжественно произнесла она его имя грассируя, с ударением на последний слог, - мы можем предоставить вам все условия за счет нашего ателье, чтобы вы знали. Вам нужно будет много работать, но это будет компенсировано. Талант должен быть хорошо оплачен, не так ли, мон ами?

Виктор кивнул, не зная, что в таких случаях следует говорить. Он боялся взглянуть на портрет Сальвадора Дали - опасался, что тот сейчас моргнет, и все исчезнет, и эта старушка, превратившись в фею, улетит в открытую форточку, и деньги станут пеплом, и сам он снова останется на бобах.

- Вот и прекрасно. – Старушка сложила ладошки лодочкой. – Нам нужно было ваше принципиальное согласие, детали договора обсудим позже. Вот моя визитная карточка.
Виктор упаковал картины, обернув их газетами и обмотав бечевкой, чтобы было удобно нести, проводил дам до машины, что ждала у подъезда, а, когда они уехали, долго стоял возле дома, глядел в серо-голубое небо и слушал карканье ворон над куполами церкви.

Отчего-то ему казалось, что эта весна здесь, под этим небом с крестами колокольни, будет последней. За ней придут другие, с иным небом, иными звуками, запахами и оттенками. Он еще раз вдохнул воздух, в котором остался легкий аромат духов, словно просочившийся из той, неведомой будущей жизни, выкрикнул в пустоту что-то громко и коротко и скрылся в темноте своего сырого подъезда.

***

- Что же ты намерена предпринять? – поинтересовалась Юлия, у которой все же болела душа за сестру.

Признаться, Красовский ей самой был противен, терпеть его общество на протяжении стольких лет становилось уже невыносимой пыткой, а они обе – вполне состоявшиеся, самостоятельные и состоятельные женщины, чтобы трястись в страхе потери «надежды и опоры всей жизни». Подумаешь, магнат! При разводе по закону Ирине перейдет не малая доля его состояния. Об этом Юлия и напомнила сестре, когда они возвращались в номера после завтрака.

- Я об этом не волнуюсь, - честно призналась Ирина, чуть задержавшись на лестнице и задумчиво глядя вниз, в холл, словно надеясь увидеть там мужа, одного, без молодой спутницы, занявшей ее место. – Время покажет. Если бы у меня кто-то был – а то ведь за спиной никакой поддержки.

- Дорогая моя, - прочувственно произнесла Юлия, дотрагиваясь до плеча сестры, - я поддержу тебя всегда и во всем. Поедем ко мне, в Париж, отдохнешь, погуляешь, пробежишься по бутикам… Ну? Хочешь?

- Нет… - Ирина печально покачала головой. – У меня в Риге дел полно, новый проект... Девочки звонили, сказали, будто нашли нечто особенное… Я еще до поездки сюда жалела, что согласилась на нее. Красовский, впрочем, и не настаивал, но ты же знаешь, мы должны…
Дойдя до номера, Ирина распрощалась с сестрой, сославшись на то, что ей надо побыть одной, вошла к себе, и больше никто не видел ее в Каннах.

***

Виктор ощущал себя обладателем несметных богатств. По его меркам, если не шиковать, вырученных за «картинки» денег должно было хватить на год. Это не просто деньги – это свобода! Можно не зависеть от галерейщика Миши, не просиживать драгоценное время, карауля свои работы в выставочном зале, не прятаться от бывшей жены каждое первое число каждого месяца, не заниматься самовнушением о том, что истинный художник должен голодать. Теперь он чувствовал себя даже где-то наравне с самим Сальвадором и… был ему отныне обязан. Виктору почему-то казалось, что Дали все же «перегнул палку», что, впрочем, вполне соответствовало его сюрреалистической натуре – рубанул с плеча по полной. И теперь то, что получил Виктор не без помощи великого и ужасного, как он полагал, обязан был отработать сторицей. Ну, так работа ему только в радость.

О чем там мямлила старуха с напомаженными губами? Какой еще боди-арт? Да он так распишет, кого хочешь, что мать родная не узнает! Это ж какая экономия – ни тебе холстов, ни тебе грунта, ни политуры! Красота да и только! И какая разница, на чем творить, на холсте или телах? А если тела к тому же женские…

На утро следующего дня Виктору позвонила та самая старушенция, Амалия. Про себя он называл ее исключительно по имени, а вслух вообще никак – только на «вы», боясь перепутать отчество, ляпнуть вместо Георгиевна – Григорьевна. Но старушка не замечала этого, называя его ласково и старомодно, по-французски, ВиктОр. Договорились, что он выезжает немедленно, в Риге уже все подготовлено, его ждут и возлагают большие надежды. Все было бы не так спешно, если бы внезапно у владелицы ателье не переменились планы.

- Как мы вовремя с вами обо всем переговорили, вы себе просто не представляете, Виктор! – картавила в трубку Амалия. – Кто бы мог предположить, что Ирина Андреевна вернется с отдыха так внезапно… И что бы вы думали? Она с ходу ухватилась за эту идею – вызвать вас в Ригу, даже на работы еще не взглянула, а уже загорелась! Так вы поедете?

Ишь, работы не видела… Виктор обозлился про себя, взыграла профессиональная гордость, но тут же успокоился – все-таки предложения такого плана на дороге не валяются. Что ему больше по душе: прокисать тут, в конуре под церковной колокольней, или посмотреть мир, показать себя, проявиться в новых ипостасях, так сказать. По большому счету, художнику все равно, где творить… Он еще раз бросил взгляд на портрет, ставший для него с некоторых пор иконой, и мысленно возразил Дали, вспомнив его замок в горах: «Не кори меня. Когда-нибудь и я стану великим, и тогда так же, как ты, посмеюсь над всем этим бредом, с которого пришлось стартовать».
И согласился.

***

Погода в Риге была ветреной и прохладной, но все ж теплее, чем в Москве. Здесь весна набирала обороты быстрее. Маленькие домики с черепичными крышами, краснокирпичные величественные костелы, точно сошедшие с открыток, чистые до абсурда улицы – все это было Виктору в диковинку. Он уж и не предполагал, что когда-нибудь выберется куда-то далее булочной на углу возле трамвайной остановки.

Его встретил высокий молодой человек, представившись менеджером Дома моды «Альтерис», усадил в роскошную иномарку и повез по городу. Виктор улыбался, словно ребенок, разглядывая в окно незнакомые улицы, дома, людей. Вот оно, чужое небо! Оно совсем не такое, как московское – чище, прозрачнее, выше…

В первый день Виктора затаскали по кабинетам. Он был у дизайнера, у модельеров, у менеджеров, еще у каких-то людишек. Однако самой хозяйки «Альтерис» так и не видел. Какая-нибудь старая карга, думал он. Да ведь мне все равно, лишь бы денежки платила.

Вечером, уставший, с головной болью с непривычки общения с огромным количеством людей, Виктор наконец оказался предоставлен самому себе. Выйдя на порог Дома моды, он вдохнул свежий сыроватый воздух и изо всех вил выкрикнул на выдохе: «Ху!» Тут же отозвалась чья-то сигнализация на машине, в подворотне взвыл благим матом кот, хлопнула форточка на окне. Покой мирных жителей был под угрозой. Виктор рассмеялся.

- Вы меня напугали…

Справа от него стояла невысокая, молодая женщина в соболином манто и туфлях. Шляпа с широкими полями скрывала от него ее глаза. Тонкие губы женщины чуть подрагивали, словно она вот-вот готова была расплакаться.

- Простите, - пробормотал Виктор. – Я не знал…

- Вы и есть наш новый художник из Москвы? – поинтересовалась женщина, оставаясь поодаль, в тени. Бриллианты на ее ушах завораживающе играли, отражая искусственный свет фонаря.

- Да, он самый. – Виктор представился.

- Очень приятно, Ирина Андреевна Красовская, владелица «Альтерис».

Женщина протянула маленькую ручку в лайковой перчатке, и Виктор, подчиняясь голосу не разума, а каким-то странным, скрытым в глубине души инстинктам, сделал два шага навстречу, галантно наклонился и поцеловал кисть ее руки чуть выше перчатки, в оголенную часть. Его движение было естественным, Виктор удивился, насколько легко и свободно он почувствовал себя в обществе этой загадочной женщины. Кожа ее приятно пахла корицей и ванилью, ему захотелось попробовать ее на вкус. Но Ирина убрала руку, шагнув куда-то в сторону.

Подъехал автомобиль, водитель вышел, открыл дверцу, Ирина скрылась в салоне машины. Мотор завелся. Напоследок Виктор заметил, что она пристально смотрит на него через опущенное стекло. Ее глаза, которые он, наконец, сумел рассмотреть, были полны тоски. У художника сжалось сердце. Это была всего лишь доля секунды, но он навсегда запомнил ее взгляд и, кажется, понял…

Вернувшись к себе, в небольшую квартиру, снятую специально для него, шикарную, по сравнению с прежней мастерской, Виктор, не раздеваясь, кинулся к этюднику, разложил его, достал картон, краски, кисть и принялся писать.

Утром на столе лежала картинка, где были изображены двое: высокий худощавый мужчина с бородой, ссутуленный, идущий позади прекрасной дамы в соболином манто, шествующей гордо, высоко подняв голову. Мужчина нес над ней раскрытый зонт, рваный, со сломанными спицами, защищая даму от снега, что падал на них пушистыми хлопьями сквозь изодранную ткань зонта. Фонарь освещал эту странную парочку. Мужчина выглядел счастливым и немного сумасшедшим, а женщина слишком печальной и погруженной в свои думы, чтобы заметить его присутствие.

***

Работы оказалось много. Виктор не подозревал, что придется так попотеть, но обещанный гонорар, как маяк, освещал путь, и он шел к нему, стараясь не придавать большого значения людям, совершенно не сведущим в искусстве, но норовящим давать «дельные» советы ему, творцу и художнику. Кроме «золотых гор» в его жизни был и еще один светоч, Ирина Андреевна, которую Виктор видел весьма редко, мельком, не имея возможности перекинуться парой фраз. Она вечно спешила куда-то, ей было не до него, решала важные организационные вопросы, и в этом была права – по крайней мере, хотя бы она не совала нос в творческий процесс. Даже от нее Виктор не потерпел бы подобного святотатства.

Подготовка к показу шла полным ходом. То, что начинало «вытанцовываться», нравилось Виктору. Он стал чуть ли не главным человеком в этом безумном действе. С ним начали считаться, называли по имени-отчеству, обращались не с требованиями, а за советами. Все шло прекрасно, если не учитывать холодность, ощущаемую в присутствии Ирины. Она иногда позволяла себе заглядывать на репетиции показа, и для нее Виктор был лишь одним из «винтиков» огромного механизма индустрии моды, где царила лишь одна она.

Приближался день показа. По сценарию мероприятия Виктор должен был принимать в нем непосредственное участие. Эта идея пришла в голову неизвестно кому, но сразу всем очень понравилась, включая самого художника. Обнаженные девочки, расписанные в сюрреалистическом стиле с ног до головы, изображали на сцене нечто, похожее на танец, пока другие модели в платьях, разрисованных Виктором, дефилировали по подиуму. Все это должно было сопровождаться такой же сумасшедшей музыкой, светом и прочими атрибутами сюрреалистической нереальности. В завершение показа Виктора, одетого в белый фрак, естественно, расписанный им самим, с усами, как у Дали, торчащими вверх, выше лба, предполагалось вывезти на садовой тележке на подиум под общие бурные аплодисменты.
Такое могло присниться только сумасшедшему и только в кошмарном сне, но здесь собрались люди понимающие, готовые на любое безумство ради успеха, и все относились к этому маразму абсолютно серьезно, креативно и по-деловому.

В один из вечеров после работы Виктор, вдохновленный и раскураженный творческим успехом, отважился на не менее шальной поступок. Как на зло, именно в тот вечер с погодой случилось нечто странное, зима словно вновь решила вернуть себе свои права. Пошел крупный снег, засыпав брусчатку перед Домом моды. Старенькие туфли на тонкой подошве не выдержали природного катаклизма и предательски порвались, когда Виктор, купив три белые розы, поскользнулся на ступенях магазина. Подошва крякнула и наполовину отвалилась, так что нога, беззащитно торчащая из туфли в одном носке, моментально промокла и замерзла.
Покупать новые туфли было некогда и не на что – до зарплаты оставалась неделя, а все свои вырученные за картины деньги, Виктор оставил бывшей жене в качестве единовременной оплаты алиментов на все годы вперед. Ничего не оставалось, как попросить в цветочном магазине кусок веревки, примотать ею подошву к туфле и представить, что ноге удобно, сухо и тепло.

Переминаясь с ноги на ногу, держа розы, завернутые в газету, чтобы не померзли, Виктор ждал появления на крыльце «Альтерис» своей Прекрасной Дамы. Ждал час, два… И она вышла. Под руку с каким-то холеным хмырем. Прошла мимо, даже не взглянув в его сторону. Они проследовали к роскошному лимузину, хмырь усадил Ирину на заднее сиденье, сам, оббежав автомобиль спереди, плюхнулся рядом. Хлопнули дверцы, и машина скрылась за поворотом.
Выругавшись, Виктор с нескрываемой досадой и злобой сунул розы в урну, вниз бутонами, отошел на пару шагов, затем вернулся, схватил букет за стебли, сиротливо торчащие вверх, и еще несколько раз, точно ершиком для унитаза, с силой потыкал ими в урну. Стало немного легче, если не обращать внимания на окоченевшую ступню.

***

Показ прошел на «ура». Зрители выли от восторга. Виктор предстал перед публикой новым гением. Его качали на руках, говорили массу приятностей, тешащих самолюбие, сулили небывалые перспективы в модельном бизнесе. От всего этого голова шла кругом, похлеще, чем от первых шальных денег, вырученных от продажи картин.

Ирина подошла к нему на фуршете, устроенном после показа.

- Виктор, я вам очень признательна. Мы обязаны успехом именно вам.

- Я в курсе, - хмыкнул он и испугался собственной наглости.

Ирина тоже не ожидала такой реакции. Ее это задело и… понравилось.

- Мы с сестрой приглашаем вас на нашу виллу на побережье. Завтра утром. Каковы ваши планы?

- Поехать к вам на виллу, - снова брякнул он и окончательно осмелел.

Если эта женщина так легко «глотает» его выходки, это означает одно из двух: либо ей самой палец в рот не клади, либо он ей нравится.

- Вот и замечательно. – На лице Ирины появилось подобие улыбки. – За вами заедет мой шофер в девять.

На этом и распрощались. Виктор получил в кассе аванс, целых двести двадцать долларов, и это было очень кстати. Остальные деньги за показ должны были выплатить в течение недели, и еще намечался новый контракт, на который он уже готов был согласиться не глядя.

Завтра – Боже мой! – завтра он проведет целый день рядом с Ириной! Даже, если бы все ограничилось лишь этими двухсот двадцатью долларами и Ирининым предложением, он согласился бы забыть об остальной части гонорара.

***

- И что же это за новоявленный гений? – спрашивала Юлия, когда они с Ириной сидели на веранде, ожидая появления гостя. – Ты мне ничего о нем не рассказывала.

- Надо было приехать на показ, а ты, как всегда, не смогла. Прибыла бы днем раньше, все увидела бы своими глазами, - с упреком отозвалась Ирина, кутаясь в пуховую шаль. – Надеюсь, погода сегодня сжалится над нами…

- Не знаю, как погода, а Красовский жалиться не собирается. Я говорила с ним, - сухо произнесла Юлия, и Ирина напряглась. – Он не намерен разводиться, видимо, чувствует, чем это ему грозит. Зато согласен жить раздельно. Тебе достанется эта вилла, квартира в Москве, машина, ну, и ателье, конечно. Но это так, не официально, ты же все понимаешь…
- Юля, - задумчиво проговорила Ирина, глядя вдаль, - а ты помнишь, несколько лет назад мы ездили с тобой к гадалке? Ну, в Риге, возле вокзала… Помнишь?

- Да, что-то смутно припоминаю, - протянула Юлия, закуривая. – И что? Ты хочешь снова к ней обратиться? Лично мне она напророчила много чего заманчивого, но что-то ни один пункт не сбылся.

- А мне она сказала, будто я встречу свою любовь именно в этом году и буду жить в Москве, - все так же тихо и задумчиво произнесла Ирина. – И вот, ты говоришь, Красовский ссылает меня в Москву… Я и подумала…

- Милая моя. – Юлия снисходительно рассмеялась. – Ты просто очень устала от работы, от Красовского, от всех своих забот… Я же понимаю, каково женщине в тридцать с хвостиком стать бабушкой… И это тоже, не отрицай, наложило свой отпечаток. Ты хочешь новизны, хочешь быть нужной и любимой, и это естественно! Но, дорогая, я умоляю тебя, не придавай значения всей этой ерунде типа гаданий и пророчеств... А вот, кажется, и твой гений!

Юлия привстала с кресла, чтобы получше разглядеть подъехавших к дому. Из высокого джипа выпрыгнул на дорожку, посыпанную гравием, длинный, худой человек в черном пальто нараспашку и желтом шарфе. Он был молод и хорош собой, но с бородой, торчавшей как-то некстати. Он пригладил широкой ладонью черные растрепавшиеся волосы и взглянул на окно, за которым из-за занавески на него глядели женщины. Они невольно отпрянули.

- Боже, какие у него глаза! – восхищенно прошептала Юлия. – Сестрица, теперь я тебя понимаю…

- Не говори ерунды, - фыркнула Ирина. – Глаза тут ни при чем. Это жест вежливости, мы на самом деле многим ему обязаны. Так принято.

- Да, да, конечно, дорогая, как скажешь, - расплылась в снисходительной усмешке сестра. – Пойдем же встречать твоего гостя.

- Знакомьтесь. Виктор, Юлия. – Ирина официально представила друг другу художника и сестру.

Юлия жеманно изогнув спину, протянула для поцелуя руку. Виктор мялся на пороге, не зная, куда деть шарф.

- Проходите, прошу вас. – Ирина указала на комнату с камином и сама проследовала туда, оставив Виктора в прихожей.

Тот скомкал шарф и закинул на антресоль, снял пальто, повесил его так, чтобы не было видно следов от оторванных пуговиц, и прошел за сестрами.

Разговор не клеился. Виктор смущенно покашливал, Ирина молчала, Юлия рассказывала что-то о своей парижской диссертации, постоянно спрашивая:

- Виктор, вы ведь бывали в Париже? А в Каннах? А как вам новая коллекция Дома Шанель?

Ни на один ее вопрос художник не мог ничего ответить и не знал, куда девать руки, ноги, голову, самого себя… Он нервно теребил бороду и кидал умоляющие взгляды на Ирину, единственного близкого ему здесь человека, но она, как обычно, оставалась холодна и нейтральна.

Меж тем Юлия все щебетала и щебетала, пока не принесли завтрак. Это стало настоящим испытанием для Виктора. Женщины ловко орудовали столовыми приборами, а он впервые в жизни видел такое разнообразие вилок, вилочек, ножей, ножичков и не представлял, за что взяться. «Эх, была – не была! – решил Виктор. Пропадать, так с музыкой». И на глазах у изумленных дам схватил кусок утки по-пекински рукой и отправил его целиком в рот.
«Что поделать, Ирина Андреевна, - жуя мясо в полной тишине, думал Виктор обреченно, - не ровня я вам, и вы это знали, приглашая меня в свой дом. А я не собираюсь строить из себя то, чего на самом деле нет и не будет. Но отказываться от вас я тоже не собираюсь, уж поверьте. Вы еще меня узнаете!»

«Боже, какой ужас, - думала Юлия, осторожно косясь на сестру. – Надеюсь, она понимает, что тут происходит? Дикарь, невоспитанность, бескультурье! И это цвет нации, и это бомонд?! Откуда только она его вытащила?..»

«А он забавен и оригинален, - думала Ирина, стараясь не подавать вида, что удивлена, поглядывая на Виктора, которому, казалось, было уже все равно, что скажут и подумают о нем. – Интересно, как еще он проявит себя?»

- Предлагаю прогуляться к морю, - проговорила Юлия, вставая из-за стола.

- Отличная идея, Виктор, - обратилась к нему Ирина. – Погода наладилась, пойдемте.

Все трое вышли за высокий забор вилы. До моря было рукой подать, уже чувствовался его соленый воздух и слышались крики чаек. Все было точно во сне, который Виктор видел когда-то очень давно, казалось, в прошлой жизни. Ноги вязли в мокром песке. Сосны, растущие почти у самой кромки воды, шумели зелеными лапами, и можно было подумать, ветер образуется именно этими мощными движениями. Море было лазурного цвета, не смотря на мрачность облаков, застилавших небо. Женщины укрывались палантинами, а Виктор намотал в два раза вокруг шеи желтый шарф. Шли молча и медленно, наслаждаясь свежестью воздуха и шумом прибоя.

Вдруг Виктору сделалось так хорошо на душе: море, о котором он не мечтал уже безумно долгое время, рядом женщина, которая лучше всех на свете... Он практически богат и безусловно свободен. Что еще надо для счастья? И он, приложив рупором ладони ко рту, внезапно гаркнул во все горло, распугав прибрежных чаек:

- Ху-ху-ху-хо-о-о-о!!!

Юлия вскрикнула от неожиданности, а Ирина вдруг засмеялась громко, заливисто, и этот смех заставил засмеяться и Виктора, и даже Юлию, которая долго смотрела на них, как на ненормальных, а затем тоже поддалась всеобщему веселью. Отсмеявшись вволю, все трое запыхались, словно бежали стометровку.

- Зайдем? – предложила Юлия, кивая в сторону кафе на пригорке. – Выпьем чего-нибудь. За знакомство…

Они расположились за круглым столиком. Официант принес меню и карту вин. Женщины долго и внимательно изучали ее и, наконец, заказали по бокалу «Вдовы Клико».

- Принесите бутылку, - распорядился Виктор. – Я угощаю.

- Виктор, вы в курсе, сколько это стоит? – предупредила Юлия, доверительно наклонившись к нему.

- Не важно, - махнул он рукой. – Гулять, так гулять.

Женщины переглянулись. Ирина оставалась спокойна и невозмутима, а Юлия глубоко вздохнула, мол, делайте, что хотите.

Шампанское оказалось вкусным. «Советское», считавшееся когда-то очень приличным, не шло с этим ни в какое сравнение. Виктор с удовольствием осушил свой бокал, его спутницы не спешили, наслаждаясь вкусом настоящего французского шампанского.

Беседа потекла сама собой. Расслабленные и немного нетрезвые, они чувствовали себя так, словно знали друг друга несколько лет. Виктор рассказывал, как однажды ему удалось побывать на родине Сальвадора Дали, в Сарагосе, и это было одним из самых небывалых и ярких путешествий в его жизни. Выяснилось, что художник много разъезжал по России, исколесил всю Среднюю Азию, и ему было о чем поведать таким искушенным путешественницам, как Ирина и Юлия. Женщины слушали его увлекательные повествования с огромным интересом, иногда ему удавалось рассмешить их до слез, и тогда Ирина изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться, а Юлия, не стесняясь никого, смеялась в голос, вытирая салфеткой потекшую тушь.

Виктор распускал перья, как мог. Голова кружилась не столько от выпитого шампанского, сколько от куража, оттого, что рядом сидела Ирина и слушала его. Его! Слушала! И смотрела на него, и кивала головой, и улыбалась!..

Наконец, принесли счет. Официант аккуратно положил кожаную книжицу перед Виктором и испарился, словно его тут и не было. Художник небрежным жестом раскрыл счет и обомлел. Двести девятнадцать долларов. Черт их знает, этих прибалтов, по каким законам экономики они назначают цены на французские вина, почему именно двести девятнадцать, а не двести двадцать один с полтиной? Но в это момент Виктор возблагодарил всех богов, во главе с великим Дали.

Щедрым жестом, однако стараясь не переиграть, он вынул из кармана пальто кошелек и «отсчитал» - считать там было нечего – двести двадцать долларов.

- Сдачи не надо, - кинул он официанту, забиравшему оплаченный счет.

Юлия выразительно уставилась на Ирину. А та внимательно изучала Виктора. Вот, этот странный человек, выложивший сейчас за бутылку шампанского все свои деньги… Нет, не просто за бутылку – за ее удовольствие! Ирина прекрасно знала, сколько ему выдали в кассе, и знала, что это его единственные деньги на данный момент. Чего он добивается? Хочет произвести впечатление? Зачем? И что за дурацкий жест с розами… Каким смешным он показался ей тогда, когда она увидала его у выхода Дома моды с букетом в руках. Смешным и… трогательным. Она видела из окна, он стоял два часа под мокрым снегом, ждал ее.

Зачем?! Все равно он уедет к себе в Москву, как только очередной контракт закончится. Держать его здесь нет смысла, сезон пройдет, нужны будут новые идеи и тенденции, а этот весь его сюрреализм… Да, здорово, классно, оригинально, но не навечно для ее «Альтерис». Нет, перспектив нет. В сотрудничестве – нет. А о другом варианте развития событий разве кто-то думает?

Виктор вдруг взял ее руку в свою. Ирина словно очнулась.

- Я привез вам подарок, - сказал он. – Возвращаемся в дом?

- Да, Ирочка, пойдем, что-то я замерзла совсем, - проговорила Юлия, поежившись, и первой направилась к выходу.

- Виктор, зачем вы заплатили последние деньги? – прошептала ему на ухо Ирина, беря художника под руку и выходя с ним из кафе.

- Потому что вам этого хотелось, - просто ответил он, и она поняла, что в этот момент он не играет, не красуется, а абсолютно искренен.

- А вы спасете меня, если мы будем лететь в самолете, и будет крушение? – Ирина вдруг остановилась и чуть потянула его к себе за руку, как-то по-детски заглянув в глаза.
- Да, - серьезно ответил он и пожал ее озябшую ладонь.

В этот момент что-то надломилось в ней, какое-то внутреннее препятствие хрустнуло и рассыпалось в прах. Ирина так и шла до дома, держа Виктора под руку, молчала и лишь чему-то улыбалась.

***

- Боже мой, Ирок, это же ты! – воскликнула Юлия, приложив ладони к щекам, когда Виктор развернул перед ними привезенный подарок.

На стуле, прислоненная к спинке, стояла картина, украшенная хрустальными бусинами, которые, как снежинки, покрывали меха на плечах дамы, изображенной на портрете, идущей впереди своего спутника с продырявленным зонтом, вознесенным над нею, точно щит.

- Спасибо, - от души поблагодарила Ирина. – Это великолепно. Но… Виктор, я, право, не знаю…

- Зато я знаю, - заверил он ее и улыбнулся.

- Да… - протянула Юлия, разглядывая портрет. – Кажется, я тоже уже кое-что начинаю понимать и знать… Слышь, Андреевна, - как-то по-простому, необычно грубовато обратилась вдруг она к сестре, легонько толкая ее в бок. – А Красовский-то твой… Ведь я совсем забыла тебе сказать… Договорился с московскими партнерами об открытии филиала и страстно хотел, чтобы ты поехала его открывать. Вот гад, а?

- Что ж, поедем, - пожала плечами Ирина и тоже улыбнулась.

***

Портрет Дали висел на видном месте в огромной мастерской-студии в центре Москвы. Виктор часто вел с ним диалоги, оставаясь один, когда Ирина уезжала по делам. Ее новый московский филиал набирал обороты, марка «Альтерис» гремела, Ирина была счастлива и как никогда увлечена своей работой.

- Ну, что, брат Сальвадор, - кивал ему Виктор. – Ты уж извини, что я тогда на тебя… так… Но мы же с тобой все понимаем. А как иначе? Не боись, я отработаю. Мы еще посмеемся над этим миром, который на самом деле не мир, а черт знает что, но интересный, как черт знает что…

А рядом висела картина, которую Виктор с Ириной назвали «Он и Она».

- Знаешь, что самое смешное? – спрашивал у Ирины Виктор, сидя с ней на диванчике и гладя ее маленькую руку, когда ничто в мире больше не существовало, кроме них двоих. – Представь, пройдут годы, все переменится, мы будем известны и богаты, а затем, как все смертные, умрем… А Она так и будет в соболях, а Он – под дырявым зонтом. И для них ничего не изменится.

- И для нас с тобой тоже, пока не умрем. – Ирина ласково целовала его в шею.

«А для меня тем более», - хитро улыбался со стены великий и ужасный Дали. – «Я вообще бессмертен».


Декабрь, 2005 г.