beetle

BEETLE


- Марина Владимировна! Отпустите меня, пожалуйста, со второй геометрии, у меня в «музыкалке» зачет по сольфеджио! – «хорошистка» Свалевская придала своему веснушчатому личику уже привычное жалобное выражение, а тону – умоляющие нотки. Она даже привстала из-за своей четвертой парты, несмотря на то, что до звонка оставалось еще несколько минут и весь пятый «А» мужественно ожидал их исхода.

- Из тебя там, в твоей «музыкалке», Монсерат Кабалье, что ли, готовят? – насмешливо пропела немолодая, но молодящаяся Марина Владимировна и, убедившись, что ее остроумие по достоинству оценило большинство учеников, нарочито мягко продолжила:
- Так она наверняка школу с отличием закончила, а ты вот уже и на «серебро» не тянешь. Второй месяц – бесконечные зачеты по сольфеджио и репетиции хора! – справедливость собственного гнева она, по обыкновению своему, подтвердила вскинутой левой бровью, ярко выраженной с помощью косметического карандаша.

- Не-а, Кабалье не получится, - с досадой протянула Свалевская, снизив голос до глубоко грудного, - Она – сопрано, а я, сами слышите, - альт. Ну… разве что Дженис Джоплин…

- Ох, Свалевская… Иди, куда хочешь, чтоб глаза мои тебя не видели, только думай о последствиях столь ранних гулянок…

Всего остального: а именно – описания всевозможных последствий в виде малолетних мамаш со сломанными судьбами и отсутствием какого-либо образования, а также критики тотально деградирующей молодежи, Свалевская уже не слышала. Стремительно неслась она по серым школьным рекреациям, поднимая каждым своим шагом всполохи улегшейся от последней перемены пыли, едва удерживалась за старые школьные перила, словно надкусанные неведомыми нарушителями дисциплины. Скорей… Он ждет… Скучает, и наверняка проголодался. Там, на заднем дворе школы, найдя приют в урбанистическом жилище внутри ржавой высохшей трубы водостока, жил ее друг - настоящий и единственный.

- Здравствуй, мой Настоящий и Единственный Друг! Извини, сегодня был суп, поэтому тебе придется довольствоваться хлебными крошками… Ты рад меня видеть? Я страшно рада! Мне столько надо рассказать тебе, столько интересного!

Настоящий друг Свалевской был крайне молчалив – и это, пожалуй, являлось его основным достоинством. Сам он был обладателем внимательных глаз, черной лаковой спинки и целых восьми подвижных лапок. Поэтому на первый взгляд имел крайнее сходство с жуком.

- Да какой же ты жук?! – восклицала Свалевская, едва заметив, что ее друг чем-нибудь опечален, - посмотри на себя! Ты …такой большой и сильный, у тебя умные глаза. У тебя удивительные глаза и огромная душа. Ни у одного человека из тех, что я встречала, нет такой души, даже у с-а-а-амого большого. По мне уж лучше быть жуком… Ну, в крайнем случае – бабочкой.

Разговаривали они очень много. Свалевская любила рассуждать:
- Я в каком-то кино слышала, что люди испытывают неловкость от внезапных пауз. Мне кажется, это совершенно глупо. Вот мы с тобой – лучшие друзья. И даже когда не разговариваем – мы ведь все равно друзья, верно? Да, мы очень разные: я болтаю без умолку, как будто до твоего появления вообще не разговаривала, а ты умеешь слушать. Но даже если бы все было наоборот – ведь ничего бы не изменилось: ты бы стал болтать, я – слушать. Потому что мы – друзья, ну какие здесь могут быть неловкости? Ой, слушай, Beetle, мама права, я совершенно безалаберная! Хотя как можно стать «алаберной» и что это вообще означает, она, похоже, не знает сама… Я ведь тебя еще не кормила! Сегодня, между прочим, коврижка с повидлом. Давай быстрей, двигай лапами, у тебя их все-таки восемь.

Свалевская старалась как можно более подробно и точно передать Жуку картинки из своей жизни:
- Мне было семь лет, я мечтала стать балериной. Не так, как другие девочки – просто надевая пуанты и белоснежные пачки, кружиться перед зеркалом, нет! Каждый раз, глядя на балет в телевизоре, я плакала, если никого не было рядом. Я страшно стесняюсь плакать, когда рядом со мной кто-то есть. Так вот, я плакала от того, как люди умеют много сказать, просто танцуя! И как складно можно говорить, без единого словечка, и не бояться ошибиться или сказать что-то лишнее, если слушать музыку и слушаться ее…
Так вот, я хотела стать балериной. Поэтому пришла в хореографическую школу сама. Других девочек туда приводили мамы. Они каждый день приходили в нарядных платьях и с огромными бантами, как будто не в школу, а на праздник. Я понимаю, что в своей школьной форме с черным фартуком я выглядела по-дурацки. Я думала, что маме некогда готовить мне форму, она ведь очень много работает, но, когда спросила у нее, она вдруг ответила: «Милая, это совсем неважно – в чем ты танцуешь. Важно, как…» А танцую я хорошо…
Чтобы не быть голословной, Свалевская демонстрировала Жуку свои способности: все возможные шпагаты, разнообразные па, и еще много всего, что умела.

- …Мама смогла прийти в хореографию лишь в конце учебного года на родительское собрание. Тогда и был озвучен мой приговор. «Способности девочки очевидны. Но, к сожалению, этого недостаточно для дальнейшей учебы. Ни разу родители не присутствовали на родительских собраниях, не принимали участие в организационной работе, а также не контролировали, как ребенок подготовлен к занятиям. Девочка, как правило, неопрятно одета и плохо причесана. Предлагаем продолжить обучение в хореографическом классе уровнем пониже, так сказать, для общего развития, без перспектив…». Так они сказали.
 Жук вопросительно глядел на Свалевскую, ожидая дальнейшего развития событий.

- Мамочке было очень тяжело после этого собрания. Она сказала, что я больше не буду там учиться. Чтобы не расстраивать маму, я не плакала в ее присутствии. Только один раз, после очередной серии «Анны Павловой» по телевизору, я та-а-ак разревелась, что разбудила маму. Она испугалась и на следующий день отвела меня в «музыкалку».
Свалевской было приятно видеть, что Жук мужественно сдерживает слезы от ее душещипательного повествования. Он продолжал участливо глядеть на нее своими глазками-бусинками.
- Ты первый, кому я это рассказала. Ты ведь умеешь держать язык за зубами? Тогда я расскажу тебе еще.

Это была история о том, как дядя Вася, сторож из летнего лагеря, заманивал восьмилетних девочек к себе на сеновал: с тем, чтобы показать новорожденных щенят. Щенята действительно были новорожденные и очень-очень милые. Свалевская выпросила одного – с черным ухом, она была уверена, что когда мама увидит его, даже малогабаритная однокомнатная квартира не станет помехой для их воссоединения…
Счастливые размышления Свалевской развеяла странная картина: дядя Вася успокаивающе нашептывал что-то на ухо ее подружке. Свалевская сначала была уверена, что речь идет об обещании подарить ей другого симпатичного щеночка, но пухлая дяди Васина рука под платьишком ее подружки заставила усомниться. Другой рукой дядя Вася зачем-то схватил девочку за шею, словно направляя ее глаза туда, где копошились маленькие пушистые комочки. Свалевская не помнила, как схватила подругу, пытаясь вырвать из цепких лап сторожа, в охапку, и они кубарем выкатились по круто приставленной к сеновалу лестнице в сад…

На следующий день приехала мама. Лицо у нее отчего-то было каменное.
Мама жестко взяла Свалевскую за руку и посадила рядом с собой в автобус. На расспросы, куда они едут, и почему с ними нет Умки – так Свалевская назвала своего щенка, мама не проронила ни звука. Приехали они в отделение милиции, где их встретил строгий майор и отвел на допрос. Кого будут допрашивать, Свалевская не знала и потому не могла взять в толк, почему взрослые задают ей непонятные вопросы:
- Зачем ты привела подруг к дяде Васе?
- Ты часто приходила к нему одна?
И тому подобное. Ей хотелось закричать, затопать ногами и вырваться из этой страшной комнаты на свободу, к маме, к своему Умке. Ничего. Ничего она не смогла бы доказать людям с такими бесчувственными и холодными глазами.

- Вот у тебя даже сейчас влажные глаза, Beetle. Глаза – это все, они не умеют врать, - Свалевская и в последствии часто говорила об этом другу.

Так, раз за разом, Жук узнавал все новые и новые подробности из жизни одинокой одиннадцатилетней девочки. О том, что мальчишки в классе чаще, чем других девчонок, дергают ее за косы. О соседе Шишкине, который, по мнению Свалевской, способен быть вполне милым и отзывчивым, просто стесняется. Однажды Свалевская даже научила Жука, как не бояться темноты.

- Случалось, что мама задерживалась на работе до поздней ночи. Ужас! Мне было безумно страшно оставаться одной. Тогда я решила, что нужно воспитывать характер. Один раз, когда начало смеркаться, я не включила свет. Не включила его, и когда совсем стемнело. Конечно, я не могла ни читать, ни смотреть телевизор, надо было выдержать это испытание. Потом привыкла. А теперь, знаешь, дорогой Жук, я преспокойно могу возвращаться домой затемно и ничто не способно меня испугать. Железный характер, а? – подмигнула она Жуку и он ответил ей озорными бусинками. Немного позже Жук стал первым слушателем ее стихотворений.

- Успокоилось жгучее лето…
Тихой поступью осень вошла,
И ковром цвета звонкой монеты
По земле нашей русской легла.

Мне и радостней, и печальней
От незыблемой этой красы,
Слышу крик журавлиный, дальний…
То ль «прости» кричат, то ль «не грусти».

Отчего ж мое сердце ноет,
Что за грусть в душе, что за боль?
Что-то чуждое …и родное,
Что лишь осень приносит с собой.

После первого публичного чтения собственных стихов Свалевская была смущена настолько, что стремглав бросилась домой. Но вскоре вновь вернулась, обнаружив в портфеле кусок хлеба и яблоко, припасенное для Жука еще со школьного обеда.

…Солнце с каждым разом все бесцеремоннее врывалось в школьный класс и в разговорах пятиклассников все чаще проскальзывало сладостное слово «каникулы». Даже Марина Владимировна, и та, несмотря на строгость нрава, стала изредка улыбаться без видимой причины. В тот год весна пришла рано, вся такая свежая и восхитительно звонкая от капели и многочисленных ручейков.

- День сегодня какой-то …особенный, - многозначительно поведала Свалевская сидящему рядом Шишкину.
- Ага, я и смотрю, твои конопушки сегодня прям рыжие, что нос как решето! Это был ответ в духе Шишкина, но Свалевская не преминула тут же вознаградить его остроумную голову учебником органической химии.
- Когда же ты повзрослеешь, Шишкин? – она горестно возвела руки и вдруг добавила:
- Слушай… А хочешь, я тебя кое с кем познакомлю?

Сразу после уроков она показала ему Жука.

Теперь они часто навещали его вместе. Свалевская испытывала какое-то хорошее, теплое чувство к Шишкину, как к существу, которому нужно помочь и сделать это может только она. Ей казалось, что вся его ершистость крайне надумана и является следствием такого же недостатка понимания окружающих, как и у нее. Просто он выбрал себе такую маску. В один из таких вечеров, когда они вместе кормили Жука капустными листьями, Свалевская решила, что настал момент поделиться с Шишкиным своими предположениями. Реакции, немедленно последовавшей за этим, она никак не ожидала и потому не могла понять, в чем ее причина. Шишкин в бешенстве назвал ее дурой, сующей нос не в свои дела. Швырнув Свалевской в лицо капустным лицом, который он с такой заботой сам же принес, Шишкин послал ее туда, откуда - Свалевская была уверена - никогда не возвращаются. А потом решительно удалился.

Следующий день – предпоследний в этом учебном году, с самого начала был очень неспокойным. Шишкин не разговаривал, Марина Владимировна надменно вскидывала обе брови поочередно, Свалевская, как никогда ранее, чувствовала собственное отчуждение от одноклассников. Она то и дело подбегала к огромному классному окну, безуспешно пытаясь разглядеть на заднем дворе малюсенькую черную точку.
- Чё ты там высматриваешь, Свалевская? – раздалось у нее за спиной. Шишкин, скрестив руки на груди, презрительно улыбался.
- Весна, Шишкин. Птиц слишком много...- пояснила Свалевская, стараясь говорить как можно тише, - за Жука переживаю.
- Ах, за Жука! – Шишкин, напротив, решил тут же обнародовать этот факт всем окружающим. – Все слышали! Она за жука переживает! Мы-то думали, что у нее первая любовь, а там – жук! Видели бы вы этого жука! Ха-ха-ха!
Народ в классе явно приободрился: все с интересом ждали развития сцены возле окна. За спиной Шишкина выстроилось большинство одноклассников, что совершенно не удивляло Свалевскую: она давно знала, что по какой-то вселенской несправедливости преимущество оказывается не на стороне правого, а на стороне сильнейшего. А Шишкин всю жизнь стоял на физкультуре первым.
- Ну что, Свалевская, расскажи им, какой у тебя клёвый парень! Ха-ха, Жучок-Похотливые-Лапки! Она же сумасшедшая: каждый раз сбегает с уроков, чтобы поговорить с жуком! Для таких, как ты, Свалевская, существуют другие школы, типа «шестой»… Среди нас тебе не место!

Его тирада имела эффект разорвавшейся бомбы: остальные подростки окончательно убедились, что, если и происходят с ними неприятности, то причина их исключительно в ненормальной Свалевской. Такое разоблачение, по единогласному мнению, давало законное право на изгнание Свалевской как источник всякого зла.
Свалевская ринулась в коридор. За ней – озлобленные подростки во главе с Шишкиным. Она была быстрее – по знакомому маршруту, через коридор – направо, затем – по лестнице вниз, она быстрее, быстрее, быстрее… Преодолевая последний лестничный пролет, оступилась. Ну вот, нос разбила…
Не останавливаясь ни на мгновение, она приближалась к выходу, беспрестанно вытирая рукавом своей формы окровавленное лицо. Задний двор замаячил из-за угла ненавистной школы как спасение. Вот и труба. Свалевская оцепенела: Жука не было. Не было нигде: ни в старой трубе, ни в желтой прошлогодней траве, ни в проржавевшем корыте для мытья обуви. Лишь поодаль разметало ветром кусочки яблока и хлебные крошки – остатки его вчерашнего обеда. Свалевская не заметила, как сзади ее окликнули. Тогда Шишкин, обойдя ее, встал совсем близко и, стараясь демонстрировать каждое движение публике, театральным жестом перевернул спичечный коробок. Свалевская подняла глаза… В них слабым огоньком вспыхнула надежда: она увидела выпавшую из коробка так хорошо знакомую лаковую спинку. Потом – отдельно – одна за другой, выпали лапки, бусинка, другая… Свалевская шумно сглотнула. Словно откуда-то издалека донеслись до нее страшные слова Шишкина:
- Слабенький у тебя дружок оказался. Все остальное я сжег. Лечись, Свалевская… Может, с людьми дружить научишься.

Она настигла Шишкина в нескольких метрах от школы. Не задумываясь, как в ее руке оказался нож, которым мама обычно резала капусту, нанесла первый удар. Потом второй, третий… и так – бесконечное количество ударов, каждый из которых был исполнен неведомой ей доселе ненавистью и жаждой возмездия. И с каждым таким ударом приходило удовлетворение, словно обостренное, почти болезненное чувство справедливости в душе маленькой девочки, так долго рвавшееся наружу, наконец, нашло выход – враг заплатил по счетам собственной кровью. Шишкин давно уже перестал двигаться и дышать, а она все била, била…

Облегчение настало от внезапного ощущения ледяных капель на лице. Свалевская проснулась, когда мама меняла повязку на ее горячечном лбе. Ласковый шепот мамы, мокрая от недавних слез, подушка успокоили девочку, и она погрузилась в спокойный, безмятежный сон.

…Наутро Свалевская долго не могла вспомнить, что произошло накануне. Какие-то смутные образы расплывчато возникали у нее, но никак не выстраивались в единую картину. Свалевская вспомнила, что видела в каком-то фильме, как один взрослый человек, перенеся автокатастрофу, долго находился в этой… ну, как ее… точно, в коме. А потом, очнувшись, обнаружил, что ничего не помнит, и это на врачебном языке называлось красивым словом «амнезия». Опасения Свалевской по поводу того, находилась ли она в коме и случилась ли с ней та самая амнезия, развеяло улыбающееся лицо мамы, заглянувшей в комнату.
- Привет, засоня. К твоему сведению, проспала ты уже три первых урока. Что скажешь в свое оправдание?

Когда мама присела на уголок ее кровати, Свалевская заметила, что, несмотря на общую бодрость, веки у мамы немного припухшие – значит, вчера были слезы. А еще она подумала, как давно они вот так просто не разговаривали.

- Мам, я сегодня не пойду в школу. А может, вообще не пойду. Давай только вдвоем останемся, будем стряпать и болтать, и никто-никто нам не помешает! – тут Свалевская сглотнула подступающий к горлу комок, - Знаешь, мамочка, ты у меня такая славная …ты – мой единственный друг.