Полет Валькирий

 …Эта мысль пришла ниоткуда и захватила Курта полностью: ему показалось, что миссис Хатч, поливавшая цветы, сказала что-то о Синдроме своему мужу, когда он, Курт, проходил мимо забора. Он поймал себя на тех ощущениях, которые приходят, когда становится, мягко говоря, жарко: вспомнил пламя зажигалки, обжигающее действие горячего чайника, и тот случай, когда, стараясь доказать свою мужественность перед друзьями, затушил спичку о ладонь. Непроизвольно усилил эти воспоминания в сотни раз и перенес их на себя. Примерно так он и представлял «жару» атомной войны.
 Курт повернулся, глянул за забор, но миссис Хатч там уже не было. Может быть, она и фраза о Синдроме ему померещились? Он почувствовал давление в левом боку, вспомнил о Грейс, которая почти повисла на его руке, и отвлекся от мыслей о «жаре».
 Грейс держала Курта под руку, они медленно шли по каменной дорожке, ведущей к убежищу. На улице стояла довольно-таки теплая погода, хотя солнце и не выходило из-за сплошной желтой облачной завесы, накрывавшей Город N постоянно; парниковый эффект давил на них, но они старались не обращать на него внимания. Сейчас стоял туман, сгущающийся на противоположной стороне залива; над узким проливом, отделяющим остров от материка, была легкая дымка, двигающаяся вместе с несильным ветром.
 - Я не видела солнца уже около года, - призналась Грейс.
 Она не была красавицей, и Курт гулял с ней из-за некоторого обязательства – их познакомили родители. Порой он даже слышал разговоры матери с ее отцом, в которых та расписывала его счастливую жизнь с Грейс, их детей и т.д. и т.п. Девушка носила очки в тонкой оправе, длинные волосы были заплетены в хвостик, одевалась не по моде, по-простому и даже по-деревенски: длинное кружевное платье, туфли на невысоком каблуке, а в сумочке – всегда маленькая библия. Единственное, что Курт ценил в ней – ее музыкальный стиль: она была без ума от Моцарта, Бетховена, Вагнера и других выдающихся композиторов, как, впрочем, и он.
 - Мы с отцом недавно ездили к бабушке, - сказал после недолгой паузы Курт, - пару раз оно выглядывало.
 Курт взглянул на небо и вспомнил те мгновения, когда около минуты видел Солнце, ведь лицезреть его – довольно редкое явление в современном мире. Оно прорывало сплошную пелену желтых слоистых облаков, лучи светили прямо в глаза Курту, и это было самое приятное ощущение из всех неприятных – ощущение могущества слепящего Солнца, которое люди закрыли от себя сплошной облачной завесой из паров бензина, сожженного угля и табака. Однако тогда он не ощутил ни вдохновения, ни страсти, ни меланхолии – ни одного из тех чувств, которые описывали современные писатели, видевшие Солнце. Нет, он просто ощутил свою беспомощность и осознал свое место в мире.
 Они с Грейс прошли еще пару метров. Внезапно Курт понял, что устал, в разговоре наступила «неловкая пауза». Курт никак не мог понять причину этого феномена. Он не отличался скромностью и с большинством девушек умел находить общий язык, но иногда бывали и «сбои», и Курт ненавидел себя в такие моменты.
 Кусты сирени были посажены по всему двору. Мать Курта была просто без ума от их вида и запаха, поэтому даже садила их сама, постоянно находилась в саду, копаясь в земле с утра до вечера. Грейс также нравилось вдыхать запах, исходивший от них, а Курта он уже просто начинал нервировать.
 - Тебе нравится сирень?
 «Как же она предсказуема, - подумал Курт, - я же знал, что она это скажет». Он обладал способностью предугадывать действия таких предсказуемых людей, как Грейс; ненавидел это качество и поэтому сам старался быть непредсказуемым. Вместо ответа протянул руку к кусту, оторвал небольшую веточку и стал один за одним есть сиреневые цветки.
 - Что ты делаешь?
 Он добился своего – Грейс была удивлена. «Наверняка, думает сейчас о моей непредсказуемости, или о том, что я - псих», - подумал Курт, бросив недоеденную ветку.
 - Думаешь, война скоро начнется? – спросила Грейс.
 Курт пожал плечами.
 - Не знаю, я уже не очень-то в это верю.
 Он сунул руку во внутренний карман, достал оттуда пачку «Кэмэла», зацепил губами сигарету, достал зажигалку и закурил.
 - Фу, - поморщилась Грейс, - ненавижу, когда ты куришь.
 «Помешана на здоровом образе жизни», - вспомнил Курт, выпуская дым из легких.
 - Бомбардировку обещали еще полтора года назад. Вот тогда я действительно боялся. Именно в то время зародился Синдром, и одним из первых его признаков стало строительство убежищ.
 - У меня дядя умер от этого синдрома.
 Грейс сказала это безо всяких эмоций, словно констатировала научный факт. Все равно, что сказать: «скорость света в вакууме равна двести девяносто девять миллионов семьсот девяносто две тысячи четыреста пятьдесят шесть метров в секунду». Если бы Грейс разбавила эту фразу эмоциями, Курт, может быть, и сказал, что ему жаль, но сейчас просто промолчал.
 - Он… застрелился, - добавила она.
 - Я его понимаю. Проще пустить себе пулю, чем за секунду стать горсткой пепла.
 - По-моему, не важно, как умрешь. Важно – когда.
 - Из разряда типа: «надо ценить каждую минуту в своей жизни»?
 - Именно
 - Не знаю. А может, это вопрос чести?
 - Чести?
 - Ну да. Гораздо приятней умереть, зная, что ты контролируешь процесс своей жизни… да и смерти тоже. А в огне этого не почувствуешь.
 - Ну, прекрати! Не люблю разговоры о смерти.
 Курт замолчал. Они прошли еще немного и через несколько секунд стояли у люка бомбоубежища. Он представлял собой эллипсоидный купол диаметром около трех метров, на его корпусе был пульт управления из консоли набора номера, как на телефоне, и небольшого экрана. За куполом виднелись две рельсы, по которым он отъезжал в сторону, открывая вход в убежище.
 Дом Курта, в котором он жил с матерью и младшим братом, находился в северо-западной части Города N. Дом был ничем непримечателен, кроме бомбоубежища. Оно находилось во дворе дома и было одним из лучших в этой части города: расстояние от поверхности около тридцати метров, бетонные стены толщиной до одного метра, свинцовые и асбестовые прокладки в них, прочный люк из сплава титана со свинцом. И если бы кто-нибудь проводил конкурс на самое надежное, практичное и эстетически «модное» убежище в Городе N, то оно несомненно получило бы главный приз.
 Курт нагнулся над консолью, нажал кнопку питания – экран замигал расслабляющим зеленым цветом, на нем высветилась надпись – «введите пароль». Курт быстрыми движениями пальцев пробежал по клавишам, набрав 666013.
 - Я правильно поняла пароль: 666013? – спросила Грейс.
 - Да.
 - Идиотский пароль. Поменяй его.
 - Идиотский? А в чем дело?
 Курт взглянул на ее лицо. «Она не любит, когда кто-либо говорит о смерти, не любит дьявольский символизм, вроде 666. Наверняка, не терпит богохульства и по воскресеньям ходит на мессу». Он взглянул на ее шею – серебряный крестик почернел, и его надо было бы почистить.
 - Ты фанатичная христианка?
 Грейс вспыхнула, вопрос показался ей грубым и нетактичным.
 - Я верю в бога, - сказала твердо она, - но я не фанатична. Вера помогает мне жить.
 Курт представил свою будущую жизнь с этой девушкой: они поженятся, он примет христианство, будет ходить на проповеди местных балаболов-священников, которые дерут деньги даже за одну молитву, бросит курить, располнеет и секс у них будет только раз в неделю, по пятницам или тогда, когда она решит завести детей. Он также получит степень доктора по юриспруденции, будет преуспевающим адвокатом, а иногда будет давать лекции в своем колледже. А потом они вместе сгорят в атомном огне…
 Курт схватил последнюю мысль и постарался понять ее. Откуда она взялась? Последнее время много мыслей приводило его к одному результату – к этой мифической войне. Вот, например, сейчас он думал о будущем с Грейс, а кончилось все опять же мыслью о войне. Вот уж воистину игры разума!
 Экран консоли погас, купол пришел в движение и начал медленно отъезжать, открывая взорам Курта и Грейс темноту убежища. Через несколько секунд зажегся свет, и они увидели длинную лестницу и серый бетонный пол. Он снова взглянул на ее шею.
 - Говорят, такие крестики чернеют из-за чрезмерного волнения.
 - Ничего такого не слышала.
 - А я слышал, что они воспринимают психическую энергию человека и отражают ее на себе.
 Грейс пожала плечами. Курт взглянул на бетонный пол, потом повернулся к ней и кивнул головой в сторону убежища. Она попятилась.
 - Зачем?
 «Девственница, - понял Курт, - это ведь страх девственницы. Зачем? что за дурацкий вопрос?». Его воображению рисовалась ее семья – родителям около сорока-пятидесяти, не менее трех детей, одна собака и кошка, в гостиной – старое антикварное фортепиано. Все, без исключения, праведники, движимые установкой, что девушка должна терять невинность только в первую брачную ночь…
 Он оглядел ее: правая рука напряженно гладила левую, взгляд был опущен, на губах – слабая натянутая улыбка. Вспомнил, за те две недели, что они встречаются, он ни разу не поцеловал ее. Решил наверстать упущенное. Сделал шаг к ней, протянул руку к ее лицу, намереваясь снять очки. Грейс снова отстранилась от него и сделала шаг назад.
 - Что ты делаешь? – спросила она, кокетливо улыбнувшись.
 - Собираюсь снять твои очки, чтобы поцеловать тебя. Они обычно мешают.
 Курт решил повторить попытку, но Грейс робким движением отвела его руки от себя.
 - Нет, не надо.
 Курт пожал плечами.
 - Но когда-то же надо начать.
 Грейс замялась, поправила очки, сумочку на плече. Потом немного наклонилась в его сторону, и Курту показалось, что она согласна хотя бы на поцелуй, но через мгновение стереотип вернул ее в прежнее состояние.
 - Я позвоню тебе, - сказала быстро Грейс.
 Секунды, во время которых она сказала эту фразу, повернулась к нему спиной и направилась к калитке его дома, слились в восприятии Курта в единый момент.
 - Грейс! – окликнул он.
 - Увидимся завтра!
 - Грейс!
 Он не надеялся, что она вернется, даже не надеялся, что позвонит, как обещала. Курт затянулся: может, это запах табака отстранил ее? Да какая теперь разница, Курт чувствовал, что это конец их отношений. Да и, слава Богу!
 Справа послышался тихий женский смех. Курт повернулся на голос и, увидев мать, быстро затушил сигарету о купол. Порой этот смех казался Курту настолько гадким, омерзительным и ироничным, что он начинал думать, что хуже смеха нет во всем мире и даже черти в аду смеются прекраснее.
 - Что тут такого смешного?
 - «Собираюсь снять твои очки, чтобы поцеловать тебя…» - передразнила Кэйт, - неужели ты думал, что прямолинейность в этом случае поможет?
 - Я говорю то, что хочу сказать, - отрезал Курт, - и говорю тебе прямо: я не хочу больше с ней встречаться!
 Кэйт наигранно нахмурилась, потом вздохнула и пожала плечами.
 - Но Курт, - возразила она, - Грейс же…
 - Да, да, знаю, что ты хочешь сказать. Но она не для меня. Своими проповедями просто достала!
 - Да тебе они просто необходимы!
 - Откуда ты знаешь, ты ведь атеистка.
 - Да, и планирую вскоре исправить это.
 - …не выносит курения, разговоров о смерти, носит идиотский наряд! И ты еще говоришь, что мы с ней – идеальная пара.
 - Я тоже не выношу этого! – вскрикнула она, - чтоб я больше не видела тебя с сигаретой, особенно дома. А одевается она получше твоих бывших подружек. Как эта… как ее?.. Ну, рокерша эта…
 - Мэдисон, - сказал Курт.
 Ярость вдруг волной накатилась на него, и он готов был взорваться. Вспомнил, что мать была против их отношений, вспомнил, как она неделю не пускала его в дом, настаивая на том, чтобы он с ней расстался. Курт видел, что мать специально дразнит его, она хорошо запомнила Мэдисон, но нарочно делала вид, что забыла ее имя.
 - Она была единственная, кого я любил!
 - Да неужели?
 - Да! Только ее!
 - Так что же не поехал вслед за ней? Духу не хватило?
 - Я не хочу больше говорить об этом! С тобой невозможно разговаривать на такие темы. Ведь это не я меняю мужиков, как перчатки.
 - Не смей так со мной разговаривать!
 - Папа бы меня сразу понял.
 - Ну, так и езжай к нему, к этому неудачнику. Только он и сможет понять твои детские мысли, потому, что сам еще ребенок. Именно поэтому я с ним и развелась.
 - Оставь меня в покое! – крикнул Курт.

 В бетонной лестнице, ведущей в коридор, было около двадцати ступенек. Они были маленькими и располагались не слишком удобно – Курт часто спотыкался о них, а один раз упал и расшиб себе бровь. Коридор находился на глубине около десяти метров, стены его были около метра толщиной. От пола до потолка расстояние около двух метров, впрочем, как и по бокам, длина коридора – метров пятнадцать. Коридор был абсолютно пустой, если не считать четырех фонарей, висевших на потолке.
 Курт прошел по коридору, дошел до следующего люка, ведущего на «жилой» уровень и открыл его. Этот люк открывался вручную и был довольно тяжелым – около десяти килограммов бетона и свинца – единственная оплошность архитектора.
 На «жилой» уровень вела точно такая же лестница, как и с улицы в коридор, но ступенек было на пару штук больше. Уровень представлял собой большой куб, разделенный бетонными стенами на пять неравных частей: две комнаты, туалет и ванную, одну кладовую, в которой стоял генератор, рассчитанный на непрерывную работу в течение двух лет, там складировались припасы. Импровизированная «гостиная» занимала самую большую часть куба.
 Курт часто проводил здесь время, отдыхая и слушая музыку. Обстановка была довольно скудной – диван, пара кресел, кровать, небольшой обеденный стол, пустой шкаф (У Кэйт никак не доходили руки заполнить его), невзрачная люстра на потолке.
 Курт прилег на диван и окунулся в его мягкость. Убежище заполнял тусклый красный свет, исходивший от фонаря, вмонтированного в бетонную перегородку, который должен быстро замигать при бомбардировке.
 Он свесил правую руку вниз, наткнулся на старый дисковый проигрыватель, быстро пробежал пальцами по его корпусу, нашел кнопку питания и нажал ее. Музыка тут же заиграла: это была середина «Лунного света» Дебюсси. Тело Курта расслабилось, к мягкости дивана и тусклому свету прибавилась еще и прекрасная успокаивающая музыка.
 Ссоры с матерью всегда выбивали его из колеи, хотя он и старался делать вид, что его это не волнует и нисколько не трогает. Но фрустрация очень быстро проходила, Курт переключался на что-либо позитивное и быстро забывался. Сейчас позитивом была размолвка с Грейс. Теперь он свободен и может заново строить «нормальные» отношения.
 Синонимом и идеалом этих отношений была девушка, похожая на Мэдисон. Она была единственной, кого он когда-либо любил. Даже мать не любил так, как ее; на втором месте был отец, на третьем - сигареты. Хотя применять к таким по-сказочному неординарным отношениям термин «норма» казалось Курту кощунством.
 Курт был с Мэдисон около года, она обучала его урокам страсти и философии рок-музыки, он же пытался с помощью своих небольших познаний в юриспруденции научить ее защищать свои права и как можно меньше выполнять свои обязанности.
 Он намеревался даже сделать ей предложение, но в решающий день не застал ее дома. Дверь открыла мать Мэдисон и спросила, кто, мол, ее спрашивает. Курт ответил. Тогда она с блаженной и одновременно грустной улыбкой на лице передала ему обычный почтовый конверт с надписью «Любимому», подписанный рукой Мэдисон. В письме она просила прощение за то, что покидает его, что они вряд ли когда-нибудь увидятся, но он навсегда останется в ее памяти.
 «Блин, как в банальном любовном романчике!» - подумал он, вытаскивая еще одну сигарету. Дебюсси сыграл свой последний фортепианный аккорд, композиция закончилась, и на сцену вышел Вагнер с «Полетом Валькирий». Часто именно эта композиция ассоциировалась у него с атомной бомбардировкой, но сейчас Курт был полностью поглощен воспоминаниями.
 Мысли о Мэдисон были одновременно и радостными и печальными. Но всех радостей было все же больше, чем одной большой печали. Только благодаря ей понял, что дарить подарки гораздо приятней, чем получать. Иногда он дарил просто так, без всякого повода. В воспоминаниях промелькнуло их первое свидание: был предзакатный час, он и Мэдисон ехали в автобусе, ехали вникуда, просто катались. Курт вспомнил, как на фоне почти нетронутого цивилизацией пригорода Города N лучи заходящего солнца играли в парах бензина, которые поднимались от земли в верхние слои атмосферы; тогда они становились похожими на северное сияние. И на фоне этой красоты, порожденной отходами производства современного общества, он впервые поцеловал ее.
 Курт не сомневался, что она еще помнит его, и, мысленно поклявшись любить ее вечно, пообещал себе, что с завтрашнего дня начнет присматривать себе новую подружку.

 ***
 Порой Курт замечал ход времени, улавливал каждую минуту, старался проанализировать и пропустить через себя каждое мгновение. Но в колледже все становилось с ног на голову – время казалось бесконечной прямой, ничем не заполненной, никак не проживаемой и ни с чем не связанной. Оно растягивалось и превращалось в вечность; казалось, что лекционный час, заполненный только монотонным голосом лектора, никогда не закончится. Курт не понимал людей, которые любят колледж, не понимал тех «ботаников», просиживающих часами в почти пустых коридорах, тех, которые приходят сюда просто так, потому что нравится. Однако, каждому – свое.
 Главный корпус представлял собой старое четырехэтажное здание, выполненное в стиле ретро. Каменная кладка давно выцвела и приобрела цвет неба в сильную грозу, цвет, который тут же отбивал желание абитуриента поступать в этот колледж. По периметру располагались небольшие скверы с недавно посаженными молодыми тополями, липами и одним кленом. Также был небольшой парк напротив главного входа, где стояли несколько скамеек и кафе, в котором студенты могли быстро перекусить.
 На крыльце главного входа небольшими группками стояли студенты; пара мускулистых ребят в оранжевой форме футбольной команды колледжа выясняли отношения, а девушка, стоящая между ними, пыталась их разнять. По другую сторону стояло восемь длинноволосых рокеров, а в самом отдаленном углу – типичная кучка изгоев: разного сорта «ботаники», очкарики, обладатели скобок на зубах и просто неудачники.
 Курт взбежал по главной лестнице, подошел к группе рокеров и обменялся рукопожатиями с парой из них.
 - Вы Микки не видели? – спросил он.
 - А на фига он тебе?
 - Просто давно его не видел.
 Рокер пожал плечами.
 - Мы, кстати, тоже. По-моему, он где-то в Филадельфии.
 - Домой, что ли поехал?
 - Угу.
 Курт обменялся с ними еще парой слов, махнул им рукой и пошел дальше. Поздоровался с одним из «ботаников». На его прыщавом лице сразу появилась широкая улыбка, он был безмерно счастлив, что такой «крутой» парень, как Курт, поздоровался с ним. Его «ботанические» друзья с завистью посмотрели на это рукопожатие, но через секунду вернулись к решению разного рода интегралов, доказательствам гипотезы Большого Взрыва и выяснению предельного значения числа «пи».
 Курт вошел в холл, его заполнял запах свежевыпеченных булочек, исходивший из столовой; вперемежку с запахами духов девушек и одеколонов парней – отвратительное сочетание. Лекция по математической статистике начиналась через минуту, и Курт молниеносно поднялся на второй этаж. Немного постоял у аудитории, переводя дыхание, потом медленно приоткрыл дверь.
 Профессор Паркер, доктор математических наук, в данный момент занимался организацией коллектива и приведением его в «рабочее состояние». Ему было около сорока, но из-за чрезмерной нагрузки на левое полушарие мозга выглядел он на все пятьдесят пять, или, как часто шутили студенты, на пятьдесят пять целых и пять десятых. Волосы Паркера тронула седина, больше похожая на искусственную, чем на настоящую, на носу были очки в толстой черной оправе с еще более толстыми линзами. Одет он был в элегантный черный костюм, который соответствовал скорее вечернему, чем ежедневному, а на его ногах блестели начищенные коричневые ботинки.
 - Здравствуйте, мистер Паркер, - начал Курт, - извините, я…
 - Доброе утро, Курт. Прошу вас садиться.
 Паркер сделал приглашающий жест рукой, Курт утвердительно кивнул головой и сел на свое место. Боковым зрением увидел Микки, сидевшего на последней парте. Он сидел, тупо опустив взгляд в парту, волосы его были непричесанными, впрочем, как и всегда, рубаха непоглаженная, глаза излучали красный цвет, свидетельствующий о том, что их владелец очень долго не спал.
 Курт повернулся и впился взглядом в понурую фигуру Микки, надеясь, что тот поднимет голову, но он продолжал тупо пялиться в парту, ни на что не реагируя. Паркер начал лекцию, и Курт отвернулся, надеясь хоть на перемене пообщаться с ним.
 Микки перевелся в колледж Курта пару месяцев назад. Тогда его семья переехала из Филадельфии, и он пожелал завершить свое прерванное образование. Курт сразу сдружился с ним, но не слишком тесно. Он никогда не сближался ни с кем, даже с девушками. Исключением была только Мэдисон. Микки не часто посещал лекции и различные семинары; причиной сего было членство в братстве «альфа-гамма-дельта», а они слыли среди студентов постоянными нарушителями порядка на территории колледжа, любителями выпивки, травки и прочих запрещенных удовольствий.

 - Перерыв пятнадцать минут, дамы и господа.
 Слово «перерыв» прозвучало для Курта как неожиданное помилование приговоренного к смерти. Он бросил ручку и встал из-за стола. Подошел к Микки.
 - Здорово.
 Микки поднял уставшие заспанные глаза, посмотрел на Курта без каких-либо эмоций, как на какой-то предмет повседневного обихода, но все же протянул ему руку и вяло пожал ее.
 - Привет, - бросил он.
 Его голос был тихим и хриплым, и Курту показалось, что Микки простыл.
 - Работал в ночь?
 - Работал в ночь! – передразнил его Микки, - не издевайся, о кей! Ты прекрасно знаешь, где я был и что делал.
 - Нет, не знаю.
 - Что ж, может это тебе подскажет.
 Он открыл рот и выдохнул в лицо Курту. Запах перегара заполнил пространство вокруг Курта, и он в отвращении отвел взгляд.
 - Тебе не стоит столько пить.
 - Ну, вот только учить меня не надо. Лучше дай сигарету.
 - Пошли на улицу.
 Они вышли из здания, зашли в парк, встали рядом с углом кафетерия и пристроились под табличкой: «Не курить!». Где-то рядом работал газонокосильщик, его газонокосилка, судя по характерному тарахтящему звуку, была очень старой. Пахло свежескошенной травой и хот-догами. Курт достал сигарету, протянул одну Микки.
 - Сколько же дней ты…
 - Можно не обсуждать мои недавние похождения? а?
 - Конечно. Но я не знал, что ты не любишь говорить об этом.
 - Просто ненавижу.
 Курт огляделся по сторонам, напротив него, метрах в двадцати, на скамейке сидела Грейс с парой подружек. Тут же послышался смех Микки.
 - Ты посмотри на этот наряд. Классное платьице! – бросил он в сторону Грейс. Та сделала вид, что не заметила его и продолжала болтать со своими подружками.
 Курт усмехнулся, но одновременно с этим ему захотелось врезать Микки за этот смех. Все-таки Грейс была его какой-никакой, но девушкой, и осознание того, что над ней насмехается его же друг, раздражало Курта.
 - Да ладно тебе! – Грейс заметила Курта и бросила ему приветливую улыбку. - Здравствуй, Грейс.
 - Только не говори, что знаешь ее! – сказал Микки.
 - Микки, заткнись! – бросил ему Курт.
 Грейс сказала что-то своим подружкам, встала со скамейки, подошла к Курту и Микки.
 - Привет, Курт.
 Он затянулся, выдохнул через нос и не ответил.
 - Сходим сегодня куда-нибудь?
 Курт снова не ответил, в воздухе повисла «неловкая пауза», и остался только звук газонокосилки. Вдруг Микки крякнул, потом отвернулся и сдавленно рассмеялся.
 - Извините, - выдавил через смех он.
 Грейс бросила на него презрительный секундный взгляд, потом снова повернулась к Курту.
 - Так что? Можно сходить в…
 - Может, хватит, Грейс? - прервал ее Курт.
 - Чего хватит?
 - Этих идиотских отношений. Тебе не надоело?
 - То есть, ты хочешь порвать со мной?
 Курт усмехнулся.
 - Так можно было бы сказать, если бы у нас было что рвать. Грейс, да у нас и не было никаких отношений. Понимаешь, я…
 Улыбка пропала с лица Грейс, она нахмурилась, а Микки, прекратив смеяться, внимательно следил за развитием ситуации. Курт вдруг понял, что сильно расстроил ее. Вспомнил себя, когда находился на такой же стадии, что и она. Сейчас ей кажется, что он – ее парень, и она думает, что Курт также считает ее своей девушкой. Она начала считать его своим парнем уже после первого похода в кино; нет, даже раньше: с того момента, как их познакомили родители, и он пригласил ее на свидание.
 Грейс развернулась и направилась к своим подругам. Ему показалось, что она готова заплакать, губы ее дрожали, глаза быстро моргали, голос стал неуверенным, она с трудом выговаривала слова. На полпути она развернулась и жалостливо посмотрела на Курта в надежде, что он образумится и начнет умолять о прощении. Но лицо его было каменным и неприступным. Грейс, поняв, что это все же конец, дошла до скамейки, взяла свою сумочку и быстрым шагом направилась в здание колледжа. Ее подруги встали в недоумении и последовали за ней.
 Курту стало как-то скверно, он почувствовал в себе величайшую жестокость и решил, что он – самое злобное и бесчувственное создание на Земле. Впрочем, так было почти после каждого разрыва. Из размышлений его вырвал смех Микки.
 - Ты был ее парнем?
 - Иди к черту!
 Курт докурил и бросил окурок в мусорный бак.
 - Нет уж, скажи. Ты был ее парнем?
 - Ну, был.
 Микки снова сдавленно рассмеялся, Курт махнул на него рукой и пошел в сторону колледжа.
 - Эй, стой! Курт! Подожди!
 Микки догнал его.
 - Вы с ней уже трахались?
 Курт усмехнулся.
 - Что ты! Мы даже не целовались.
 - Тогда чего она от тебя еще ждет? Первого шага?
 - Я уже и не знаю, сколько раз я делал эти «первые шаги»… к черту ее.
 - Может, попытаешься ее вернуть?
 Эта фраза прозвучала настолько абсурдно и нелепо, что Курт рассмеялся.
 - А ты слышал, как она сказала о том, что нам надо порвать друг с другом? – спросил Курт. Микки кивнул, – ненавижу людей с завышенной самооценкой.
 - У таких, как она, самооценка всегда завышена.
 - Это у каких «таких»?
 - Ну, знаешь, у всякого рода идеалистов. Она одна из тех, кто живет в этом самом идеальном мире, не тронутом грубым сексом и похотью. Мечтает об идеальном парне, с которым можно умереть в один день.
 Слово «умереть» заставило Курта замереть на месте. В его образах тут же возник ослепляющий ядерный взрыв, но одновременно он решил, что это ему показалось, и Микки ничего подобного не говорил. Взрыв… вспышка… грохот… вибрация… тепло, перерастающее в адское пламя…; итог – кучка пепла, мгновенно уносящаяся взрывной волной.
 - Ты чего встал? - спросил, обернувшись, Микки.
 - Что ты сказал про смерть?
 - Говорю, что она одна из тех, которые мечтают о парне, с которым можно умереть в один день.
 Курт не ослышался. Микки действительно говорил о смерти.
 - А, учитывая современную ситуацию с этим Синдромом, она надеется на то, что он будет рядом с ней в этот момент.
 - Бред какой-то, - Курт встряхнул головой, и они пошли дальше, - последнее время мне всюду кажутся высказывания о смерти и об этом Синдроме, в образах вспыхивают атомные бомбы и тому подобное. И большую часть дня я думаю о смерти и…
 Микки присвистнул.
 - Это скверный диагноз, парень. Ты на первой стадии Синдрома.
 - На первой стадии? – Микки кивнул, - хочешь сказать, что я… «подхватил» его?
 - Рано говорить, но если в твоей голове рвутся атомные бомбы и преследуют всякие навязчивые идеи, то это является первым признаком.
 - А ты, я вижу, знаток! Сам-то не заразился?
 Микки усмехнулся.
 - Пока нет. Но мой отец умер от Синдрома.
 Еще одна констатация факта, как у Грейс. Почему сейчас никто не придает смерти подобающего значения? Она что, стала такой незаметной и малоинтересной и больше не волнует умы людей? Курт почувствовал себя виноватым за то, что завел этот разговор, но тут же отогнал эту мысль, так как заметил, что Микки нисколько не опечалился и продолжал непринужденно улыбаться.
 И снова в сознании Курта с ярким слепящим светом и оглушительным грохотом взорвалась атомная бомба. Он на секунду представил себя в тот момент, как моментально растворяется в огне, и его пепел тот час же уносится сильным ветром.
 Неужели это и есть Синдром? боязнь раствориться в прямом смысле этого слова? Ха! Человек хочет избавиться от этого, решая покончить с собой, хотя еще даже не знает, будет война или нет. Он не хочет переживать мучения атомной войны, радиацию и облучение. Но так ли это на самом деле? Может, моментально раствориться и стать горсткой пепла гораздо менее болезненно, а может, и приятно. Какая идиотская мания! И как я только мог вообразить, что «подхватил» ее? просто бред, вызванный сиюминутной фразой.
 - По-моему, лучше еще немного прожить, чем думать о каком-то там мифическом будущем.
 - Что? – возмутился Микки.
 У Курта почему-то возникло чувство, что он все-таки страдает Синдромом, несмотря на свое утверждение.
 - Пожить? А ты не думал, что будет при атомной бомбардировке?
 - Конечно, думал. Человек за пару секунд превратится в горстку пепла.
 Микки громко усмехнулся.
 - Фигня все это, - сказал он, - я скажу тебе, что происходит с человеком на самом деле.
 Курт приготовился слушать.
 - У отца был друг, работающий на правительство, он и рассказал отцу, что на самом деле происходит с человеком во время атомной бомбардировки. Это какие-то секретные сведения, которые, вообще-то, не должны разглашаться, так что сильно не трепи языком. Так вот, при проведении атомных испытаний в Неваде правительство послало на полигон нескольких «подопытных». Их разместили подальше от эпицентра взрыва, потому что вблизи их бы действительно мгновенно расщепило.
 - Что? – удивился Курт, - ты слишком много и часто смотришь ТВ! Такого не бывает!
 Микки с упреком посмотрел на него.
 - Не верю я, что правительство способно на такое! – снова отмахнулся Курт.
 - Поверь, способно, блин, еще как способно. Говорят, это были какие-то там заключенные или еще кто. В общем, когда был произведен взрыв, камерами было зафиксировано, что в те моменты человек вовсе не «растворялся». Да, жара разъедала его тело, но не превращала в пепел. Ураган, скоростью больше скорости звука, подхватывал его, одновременно сдирая с тела растворенную жаром кожу. А теперь представь, что чувствует в этот момент человек?
 Курт заметил, что воображение его не подводит и довольно ярко рисует ситуацию, которую описывал Микки. Образ был неправдоподобно живой, в нем были и зрительные, и тактильные, и слуховые ощущения, переживаемые им в этот момент. С каждым новым словом Микки образ становился все красочнее и реалистичнее.
 - Ты чувствуешь, как мясо отрывается от скелета, но хуже всего то, что ты при этом в сознании, ведь очередь мозга еще не пришла, его защищает череп и все такое. Так что он продолжает воспринимать боль. И тебе ничего не остается, как ждать, пока рецепторы окончательно исчезнут, и мозг перестанет воспринимать внешнюю среду. Представь, как растворяются твои глаза, лезут на лоб в прямом смысле этого слова, как от оглушительного рева лопаются и растворяются барабанные перепонки и…
 - Блин, заткнись! – вскрикнул Курт.
 Микки перевел на него взгляд, и то, что увидел, поразило его: кожа Курта блестела от пота, дыхание было частым и давалось ему с трудом. Он остановился, огляделся, потом подошел к окну, сел на подоконник и закрыл лицо руками.
 - Курт, да ты что? – спросил Микки.
 - Микки, это правда?
 - Да ладно тебе! Неужели ты веришь, что война когда-нибудь начнется? Это же…
 - Скажи мне! это правда?
 - Да, да, - сказал Микки, - источник проверенный. Может быть, он, конечно, кое-что и приукрасил, но, думаю, что суть передал верно.
 - Я не хочу. Не хочу…
 Микки заметил, что из глаз Курта потекли мелкие слезы. Курт снова закрыл лицо руками.
 - Предупреждаю тебя, Курт, лучше отгоняй от себя эти паршивые мысли, пока они не свели тебя в могилу.
 - Подумай головой, Микки! По-твоему лучше так мучиться? Что лучше: засунуть пистолет себе в рот или пережить такое?
 Микки не ответил. Курт продолжал с вопрошанием смотреть на него.
 - Гони от себя эти мысли, Курт, - сказал, наконец, Микки, - гони их на фиг!
 Он бросил взгляд на настенные часы и вспомнил про лекции.
 - Пошли, а то говорят, что сегодня Паркер будет вызывать к доске тех, кто опоздает.
 Курт медленно слез с подоконника и поплелся в аудиторию, часть образов войны оставила его, и к нему вернулась способность трезво размышлять. «Теперь никаких подружек! – подумал он, - трудно найти их, имея в голове такие мысли».

 Курт совсем забыл о второй лекции, которую назначил Паркер. Он всегда был не прочь поставить лекцию или семинар сверх учебного плана, мол, для закрепления. Курт не знал, сумеет ли выдержать целый час монотонного голоса лектора, он сидел и рисовал разного рода абстрактные образы на обложке тетради, в то время как Паркер находил среднеквадратическое отклонение, математическое ожидание и дисперсию для выборки из ста элементов.
 Курт вспомнил разговор с Микки, и один почти риторический вопрос постоянно донимал его: «Неужели такое происходит на самом деле?» Абстракция, нарисованная им на обложке, через некоторое время приобрела очертания атомного «гриба». Курт начал зачеркивать его, как услышал сзади какой-то сдавленный шепот:
 - Эй, Курт!
 Он повернулся и увидел Микки, звавшего его.
 - Чего тебе? – сказал Курт шепотом.
 - Есть небольшая идейка.
 - Ну?
 - Сегодня концерт в нашем клубе. Много вы…
 - Майкл! – громко прервал его Паркер, оторвавшись от решения.
 Курт мгновенно принял «позу мыслителя», уткнулся в парту и продолжил зачеркивание атомного «гриба», Микки схватился за ручку и лихорадочно стал записывать что-то в тетрадь.
 - Вы слушаете?
 - Да, сэр!
 Паркер хмыкнул, взял мел и продолжил решение. Микки снова позвал Курта.
 - Курт! – шепелявил он, - Курт!
 Он повернулся.
 - После лекции, окей?
 Микки махнул рукой.

 Лекции, наконец, закончились. Курт быстро закинул тетради в сумку, вышел из аудитории и быстрым шагом направился к выходу. Ему надо быстрее домой, скорее в бомбоубежище; запереться и не выходить оттуда, пока война не кончится.
 Не хочу переживать такое…
 На улице он услышал голос Микки.
 - Курт! Стой! – он нехотя остановился, - куда ты так рванул? Есть небольшое предложение.
 - Предложение?
 - Угу. У нас в клубе братства сегодня вечеринка. Рок-концерт, выпивка, цыпочки и все такое!
 - Я не хожу на вечеринки.
 - Слушай, я видел, как тебе было хреново от моего рассказа. Сейчас ты выглядишь получше, но все равно не так, как надо. Вывод – тебе надо оттянуться.
 Курт отрицательно помотал головой.
 - Да ты что! Не обижай меня. Я буду там играть.
 - Ты музыкант?
 - А то! Лидер-гитарист. Играем рок с утра до вечера.
 - Я не люблю рок.
 - А что любишь?
 - Классику.
 Микки крякнул, потом громко усмехнулся.
 - Классику?! Ты больной!
 Курт готов был развернуться и уйти. Он ненавидел, когда критиковали его музыкальный вкус, а это делал почти каждый.
 - Отвали, Микки.
 - Ладно, я пошутил. Классика, так классика. Сыграю тебе «Каприз» Паганини.
 Курт остановился. А почему бы и нет? Может уйдут эти беспокойные мысли о том, как ветер срывает мясо… Сейчас они полностью захватили Курта, он постоянно представлял тот момент, и экстраполировал, насколько позволяло его воображение, эту обстановку на себя.
 - Паганини, говоришь, - Микки довольно кивнул, - сыграйте лучше «Шторм» Вивальди.
 Микки вопросительно посмотрел на него. Курт усмехнулся.
 - Да какой ты, на фиг, рокер! Это же основа основ.
 - В смысле?
 - Вивальди был первым рокером.

 ***
 Курт стоял около главного входа в особняк братства «альфа-гамма-дельта» и ждал Микки. Было около одиннадцати вечера, дул слабый северный ветер, и воздух был очень морозным для середины весны. Курт стоял здесь уже около получаса, ожидая, когда Микки его заберет; еще на десятой минуте стал сомневаться, было ли это хорошей идеей прийти сюда. Уже двадцать минут он не слышал никаких других звуков, кроме тяжелых гитарных рифов в духе «Корн», откуда-то со второго доносились крики и громкие вздохи, свидетельствующие о том, что в чьей-то комнате, как минимум, двое занимаются очень горячим сексом.
 Курт поднялся на крыльцо, постучал в дверь, в очередной раз намереваясь войти внутрь. Здоровенный охранник опять открыл дверь.
 - Это опять ты?
 - Да. Слушай, мне нужно попасть внутрь. У меня тут встреча с…
 - Да мне все равно, что у тебя тут встреча. Войти могут только члены братства.
 Он стукнул себя в грудь. На нем была темно-синяя майка с тремя греческими буквами: «».
 - Полагаю, та девица наверху тоже входит в ваше братство?
 - Девица?
 Бугай валял дурака и делал это не очень умело. Курт понял, что тот считает его одним из «ботаников» и просто издевается. Для солидности он вынул сигарету, достал свою хромированную «Зиппо», взял ее с одной стороны большим пальцем, а с другой – указательным и средним, и элегантным быстрым движением открыл. Закурил, глубоко затянулся и выдохнул дым через нос.
 Но на бугая это не произвело почти никакого впечатления. Звуки, доносившиеся со второго этажа, стали громче, послышался хруст дерева. Охранник прислушался и улыбнулся, Курт заметил, что у него не хватает двух передних зубов.
 - Конечно же, эта девка не из нашего братства. Наверняка, Дилан снял ее где-нибудь и привел сюда.
 - Слушай, я знаю Микки. Он сказал…
 - Все! Проваливай! Подождешь его на крыльце.
 Бугай хлопнул дверью, и Курт остался мерзнуть на улице, сунув руки в карманы. «Какого черта я вообще здесь делаю? – думал он, - война может начаться в любой момент и я… Гнать эти мысли!!! Микки был прав – они разъедают мое сознание. Жизнь важнее, важнее. Но, если подумать рационально, не такая это и чушь. Нет, нет!..» Он почувствовал, что в его душе начинает разгораться нешуточная война: он, движимый разумом, и какой-то пока невидимый противник, которого он еще не определил.
 Через пару минут дверь особняка резко распахнулась и на улицу выбежал Микки. Его волосы были взлохмачены и зафиксированы лаком для волос. Одет он был во все черное – расстегнутая черная рубаха поверх черной майки, черные джинсы и черные рокерские туфли с металлическим носком.
 - Курт, извини, что опоздал!
 - Микки, что за фигня! Я тут уже около получаса стою.
 - Знаю, знаю!
 - Почему меня не пускают внутрь?
 - Извини, извини…
 Микки извинялся еще около минуты, ссылаясь на различные «дела», но Курт знал, что понятия дела и личность Микки несовместимы. Возможно, это даже он развлекался с девицей на втором этаже.
 - Концерт скоро начинается. Пошли, спустимся вниз.

 Клуб находился в подвале особняка братства «альфа-гамма-дельта», стены его были выкрашены в темные цвета с преобладанием синего. Он абсолютно не соответствовал своему названию «Во имя бога» по ряду причин: помещение было залито неоновым светом, в воздухе стоял терпкий запах «травки», а на сцене рядом с музыкантами был блестящий стальной шест с не менее блестящей стриптизершей. Потом Микки объяснил Курту, что «Во имя бога» - это гимн их клуба, четырнадцатиминутная песня «Dream Theater».
 Помещение было довольно большим, но, правда, немного низковатым: подпрыгнув, Курт мог кончиками пальцев дотянуться до потолка. Сцена находилась у стены и представляла собой несколько прочных деревянных ящиков, составленных в прямоугольник и накрытых черной тканью. Столиков было около пяти, у каждого не было, как минимум, одного стула из стандартного четырехстульного набора. В противоположной стороне от сцены стояла тройка диванов, составленных вместе, на которых зажимались влюбленные парочки, несколько человек расслаблялись после очередного косяка, а один просто спал.
 В основном тут были ребята из братства, но присутствовали и гости типа Курта. Он почувствовал себя «не в своей тарелке» среди безумных длинноволосых рокеров, его «слишком обычный» внешний вид моментально становился предметом изучения, в частности, его синие ковбойские джинсы, белые кроссовки «Найк» и зеленая майка, которую пытался спрятать, застегнув куртку. Но как только Курт делал это, становилось ужасно жарко, он снова расстегивал ее и снова чувствовал давление взглядов на себе. Впрочем, старая кожаная куртка была единственным более менее рокерским атрибутом на нем.
 - Эй, ребята! – крикнул Микки, схватив свой черный Гибсон, - у нас сегодня новенькие.
 Курт почувствовал себя еще более неуютно. Он немного покраснел, но все же слабо улыбнулся и развязно отдал честь Микки. Затем пододвинул к себе пепельницу, достал сигарету и закурил.
 Микки пробежался пальцами по струнам, играя какой-то рокерский пассаж в стиле Ингви Малмстина, потом ногой включил дисторшн и ударил по струнам. Затем подбежал к большому усилителю, нарочно вызвал резонанс, держа очень высокую ноту. Курт непроизвольно вздрогнул: именно эта чрезмерная агрессивность и отталкивала его от рок-музыки. Рокеры же были в восторге.
 - Ну что? - обратился Микки к музыкантам, - думаю, сыграем гимн. А то что-то давно не играли.
 - Клавишника нет, - сказал барабанщик.
 - А где его черти носят?
 Тот пожал плечами.
 - Есть тут кто-нибудь, играющий на клавишах?
 Нет ответа.
 - Никого?
 - Могу сыграть «Собачий вальс» и «Сузанну», - сказал какой-то парень в ковбойской шляпе.
 Микки что-то пробормотал, махнул рукой и снова обратился к ансамблю.
 - Ладно, начнем без него. На четыре счета…
 Микки медленно отсчитал до четырех, потом начал играть. Курта обрадовало то, что «гимн» начинался не с искаженного дисторшном звука, а со звука чистой гитары, но через минуту Микки снова нажал ногой на кнопку.
 Выступление ансамбля не производило на Курта никакого впечатления, хотя Микки пытался его произвести своими странными конвульсивными извиваниями на сцене. Вокал был так себе, и Курт надеялся, что в оригинале композиция звучит гораздо лучше.
 Но цель, ради которой Курт пришел сюда – отвлечься от мыслей о войне, – не была еще достигнута, и не было видно путей ее достижения. Мысли становились навязчивыми, и Курт не знал, как избавиться от них. Накуриться марихуаны? Не выход, и он это знал. Забыться с какой-нибудь девицей в «местах для поцелуев»? Ерунда какая!..
 - Здесь свободно?
 Голос был женский, Курт медленно взглянул в ту сторону, откуда он исходил. Девушке было около двадцати, она стояла, слабо улыбалась и ждала ответ на свой вопрос.
 Курт оглядел весь зал.
 - Тут больше половины столиков свободны.
 Он почему-то не хотел быть с ней милым. В нем возникло сиюминутное волнение, но, несмотря на это, голос его был твердым, в нем различались нотки надменности и позерства. В другое время она бы показалась ему очень даже ничего, но сегодня он не обратил внимания на ее внешние данные.
 Да, в общем-то, и обращать это самое внимание было практически не на что. Таких миллионы, Курт видит их каждый день. Волнистые волосы ниже плеч, не очень аккуратно выщипанные брови, нос с небольшой горбинкой, как у Мэрилин Монро, губы слегка подкрашены розовой помадой, грудь средних размеров. Она слегка улыбнулась ему, и Курт подумал, что это очередная «девочка, которая хочет познакомиться».
 Он включил «детектор предсказуемости»: «Сейчас спросит что-то типа «можно с вами познакомиться?» Он вдруг обратил внимание на одежду девушки: она была одета так же «нестандартно», как и он - дешевые туфли на небольшом каблуке, больше похожие на ботинки, синие джинсы, легкая белая кофточка с неким абстрактным рисунком синего цвета.
 - Так это «да» или нет? – спросила девушка.
 «Детектор» дал сбой. Видимо, она не искала новых знакомых. Ей просто нужна была компания. Курт снова оглядел ее.
 - Вижу, вы не из этих… - Курт бросил взгляд на беснующуюся толпу рокеров, машущих своими густыми волосами в такт музыке. Потом снова перевел взгляд на нее.
 - Кончайте оглядывать меня! – сказала она не совсем строго, - ненавижу такой изучающий взгляд.
 «Наблюдательная», - заметил Курт.
 - Меня пригласили, - призналась девушка, - но рок мне нравится.
 - Меня тоже пригласили, - бросил Курт, попутно делая новую затяжку, - но к такой музыке я равнодушен, - он, решив, что разговор пойдет ему только на пользу, сделал жест рукой, - Присаживайтесь.
 Девушка благодарно кивнула и села.
 - Сейчас будет потрясающий пассаж, - сказала она, указав на Микки.
 Его левая рука вдруг рванулась он первого лада грифа почти к двадцать второму, Курт не успевал следить за движением его пальцев, вырывающих из Гибсона быструю очередность звуков. Курт никогда не слышал, а тем более не видел, чтобы кто-то играл так быстро. Микки, казалось, потерял над собой контроль и полностью отдался музыке.
 - Неплохо, - признался Курт, - не знал, что он умеет так играть.
 - Микки – один из самых лучших гитаристов, каких я знаю.
 - А вы много их знаете?
 Девушка с укором посмотрела на него.
 - Ну, знаете, мне часто играли на гитаре по уши влюбленные в меня ребята. Но вся их игра не стоит игры Микки.
 Курт хмыкнул и затушил сигарету.
 - Есть даже такие, которые готовы на все, ради того, чтобы затащить тебя в постель. Они основываются на том, что гитара привлекает девушек, и не важно, умеешь ты играть или нет.
 - Ну, я это вряд ли узнаю, - признался Курт, - в постель меня еще никто не пытался затащить.
 Девушка усмехнулась.
 - Но представить могу, - закончил он.
 Они замолчали и перевели взгляд на Микки.
 - Вам все еще не нравится эта музыка?
 - Я слушаю классику. Вот это – единственная музыка.
 - Смотря, что вы подразумеваете под музыкой.
 Курт задумался: что за идиотский вопрос? Что можно подразумевать под музыкой, кроме как… как… м-да, вопрос идиотский, а ответ найти не так-то просто. Курт не любил оставлять вопрос без ответа, пускай даже самого глупого и поэтому ответил ей:
 - Музыка – это искусство извлечения звуков.
 Девушка засмеялась.
 - И все?
 - А что еще?
 - Вы не считаете, что это путь?
 - Путь?..
 - Или боль?.. или жизнь?.. или самовыражение?..
 Курт снова замолчал. Что она несет? Боль или жизнь не совсем связывались с музыкой в его сознании, но, тем не менее, он на секунду призадумался. Секунда растянулась и переросла в минуту. Вот черт! Да ведь она отвлекла его от гнетущих образов и мыслей! Кто она такая, черт возьми?!
 - Если это только, как вы выразились, «извлечение звуков», - продолжала она, - то, как по этому критерию определить классическую музыку.
 Он понял, что уже не выберется из этой паутины вопросов, которыми его засыпала эта девушка. Начал с глупого ответа, совершенно над ним не подумав, и пришел к не менее глупому положению.
 - Я сдаюсь, - ответил Курт, - с самого начала я затупил.
 - Мягко сказано. Вы не подумали над ответом. Помните эту поговорку: «говори, что думаешь, и думай, что говоришь». Если бы вы следовали этому правилу, то ответ бы не был таким несуразным.
 - Неужто вы всегда ему следуете?
 - Стараюсь.
 Они секунду помолчали. Девушка вновь перевела взгляд на музыкантов.
 - Посмотрите на лицо Микки.
 Курт взглянул. Микки вспотел, лоб блестел в неоновом свете, он хаотично мотал головой и не менее хаотично перебирал пальцами по струнам. Губы его были напряжены, иногда он открывал рот, не произнося ни слова, но по их движениям Курт понял, что Микки повторяет текст вслед за вокалистом. Однако, не смотря на этот хаос, ему удавалось одновременно извлекать звуки из своего Гибсона и двигаться в такт этим звукам.
 - Ему больно, - заметил Курт.
 - Именно. Следовательно…
 Девушка замолчала, перевела взгляд на Курта и затаилась в ожидании ответа.
 - Что? – удивился Курт, - следовательно, музыка – это боль.
 - Отлично. Вы учитесь очень быстро.
 Девушка повернула лицо в сторону сцены, а Курт перевел взгляд на нее. Она показалась ему очень опытной, хотя на вид он не дал бы ей больше двадцати. Во внешности это никак не проглядывало, но что-то подсказывало ему, что так оно и есть. Внешне ничем не примечательна, обыкновенная «пустышка», какую Курт никогда бы не заметил, но «внутри» полна сюрпризов.
 - Сейчас он импровизирует.
 Курт снова перевел взгляд на сцену.
 - Этого отрывка нет в песне. Он придумал его только что.
 - А откуда вы знаете? Может, сочинил до этого.
 - Я это чувствую. Притом посмотрите на его взгляд – он смотрит на гриф гитары. Когда человек играет нечто заученное, то старается смотреть на публику. Когда импровизирует – старается смотреть на ноты, чтобы не ошибиться. Следовательно…
 Курту это начало нравиться: она подталкивает его к поискам истины!
 - Значит, музыка – это самовыражение, а самовыражение – всегда путь.
 - Вы удивительно быстро схватываете.
 Курт дружелюбно улыбнулся.
 - Спасибо.
 Пассажи и импровизации кончились, песня подходила к концу. Откуда не возьмись, на сцену вовремя вбежал клавишник, включил синтезатор и начал играть завершение песни, здесь его инструмент был солирующим.
 - Меня зовут Карен, - сказала девушка.
 - Курт, - сказал он, доставая новую сигарету.
 Протянул ей пачку, она отрицательно помотала головой. Курт уже собирался засунуть ее в карман, как Карен вдруг передумала:
 - А, вообще, давайте. В такой день можно и покурить.
 - Не стоит, если не нравится. Или если дорого здоровье.
 - Здоровье? – отмахнулась она, Курт зажег ей сигарету, - хм, здоровье не для меня.
 - Не думаю, что вы скажете такое, когда чем-нибудь заболеете. О здоровье начинаешь задумываться только тогда, когда теряешь.
 Она затянулась и не ответила. Раздался звук бурных аплодисментов, Курт и Карен присоединились к ним.
 - Мы вернемся к вам после небольшого перекура, - сказал Микки, снял гитару, поставил на стойку и, спустившись со сцены, пошел по направлению к столику Курта.
 - Никуда не расходитесь, - добавил вокалист.
 - Отлично сыграл, Микки, - сказала Карен, когда Микки подошел к их столику.
 - Привет, - бросил он, - вы что, знакомы что ли?
 - Только что познакомились, - ответил Курт.
 - Не кури, пожалуйста, - сказал нравоучительно Микки, вынимая сигарету из губ Карен, поднося ее к губам и затягиваясь, - не люблю, когда ты куришь.
 - Я больше не твоя девушка, Микки, - сказала Карен, - не надо контролировать меня.
 Микки вернул ей сигарету и присел.
 - Ну, как?
 - Неплохо, - ответил Курт, - для рока.
 - Спасибо хоть на этом.
 - Но Карен немного просветила меня на этот счет. Мне надо еще подумать.
 - Как?.. уже?
 Микки, казалось, сильно удивился. Его взгляд метался то к Курту, то к Карен.
 - Что еще за «уже»? – спросил Курт.
 - Она учится на филфаке.
 Курт перевел взгляд на Карен, та гордо улыбнулась.
 - Любит учить всех жить и…
 - Я не учу жить! – возмутилась она, - я просто показываю другим то, что знаю.
 - Ах, извините! – начал кривляться Микки, - я не разбираюсь в таких тонкостях жизни…
 - Дурак!
 - Забудь, Карен!
 Мимо их столика прошел какой-то лысый парень с парой девушек, лицо его было пронизано серьгами, булавками, гвоздями и другим металлом. Он коснулся плеча Микки, тот повернулся и поздоровался с ним. Потом они еще перекинулись парой слов. Грамматический строй речи лысого парня оставлял желать лучшего: через каждое слово «бля» или «дерьмо», не говоря уже про неправильно расставленные ударения. Микки поманил его к себе и шепнул ему что-то на ухо. Лысый заулыбался, закивал, потом достал из кармана старый портсигар и Микки взял из него пару самокруток.
 - Что это? - спросил Курт, когда парень уже ушел, - травка?
 Микки взял в рот самокрутку и сделал Курту жест рукой, чтобы он дал ему зажигалку. Курт изящным движением, которое не произвело никакого впечатления на охранника особняка, открыл ее и щелкнул пальцами около колесика. Фитиль медленно загорелся, Курт поднес пламя к косяку Микки. Он затянулся и не выдыхал около четверти минуты.
 - Трава? – повторил свой вопрос Курт.
 - Жабы! – ответил Микки, делая вторую затяжку.
 - Жабы? – удивился Курт.
 Он перевел взгляд на Карен, но та была в таком же неведении, как и он.
 - Вы знали, что он балуется наркотиками? – спросил он у нее. Она покачала головой.
 На лице Микки после очередной затяжки появилась блаженная улыбка, он поглубже «зарылся» в стул и стал выпускать дым в потолок.
 - Что такое? – спросил он, заметив на себе взгляды Карен и Курта, - хотите курнуть?
 - Спасибо, - отмахнулась Карен, - я обойдусь.
 - Что, никак не можешь отойти от недавнего косяка? – он пододвинулся поближе к Курту, - неделю назад она была просто невменяема и…
 - Ну, может не надо рассказывать об этом?
 - Окей, не буду. Так вот, слушайте про жаб. В их коже есть такое вещество – буфотенин. Процесс его извлечения оттуда прост до безобразия. Берешь около пяти жаб, убиваешь их, по возможности, безболезненно, сдираешь кожу, - Курт перевел взгляд на Карен: по ее лицу пробежала гримаса отвращения, - сушишь около трех дней, чтобы кожа стала хрупкой, потом растираешь в порошок, забиваешь и куришь. Хе-хе-хе!
 Кто-то со сцены окрикнул его, он быстро повернул голову, фраза: «Сейчас приду!» полностью удовлетворила кричавшего.
 - Так вот, - продолжил он, - курить жабью кожу в чистом виде не очень- то приятно, так что можешь смешать с мятой или табаком. Гораздо вкуснее, и блевать не тянет после каждого затяга.
 - Это он их ловит? – Курт нашел в толпе лысого парня и кивнул в его сторону.
 - Да, он. У него не комната, а просто кладезь наркоты. Через потолок протянуты нитки, на которых висят и жабы, пейот и другая дребедень.
 Он затушил самокрутку и вышел из-за стола:
 - Ладно, пора играть.
 Он сорвался с места, вскочил на сцену и быстрым движением повесил на себя гитару.
 А Курт не отводил взгляда от Карен. «Показывает другим то, что знает, - думал он, - может, и мне покажет?» Она что-то вырисовывала пальцем на столе, Курт проследил за движениями ее руки и увидел в этих очертаниях знак бесконечности.
 - В жизни он такой зануда, - она подняла голову, Курт заглянул ей в глаза, - но играет, как Бог.
 - Итак, - начал Микки, - сегодня я хочу воздать дань тем, благодаря кому мы можем так классно отрываться!!!
 Он сыграл секундный рифф под бурные овации зрителей.
 - Я имею в виду ни Блэкмора, ни Малмстина, и даже ни Элвиса и Берри, - зал буквально затих. Всем стало интересно, кого это представлял Микки, - на это меня вдохновил мой хороший друг, - он вдруг умолк, а потом взорвался истерическим криком и одновременно врезал по струнам, - Курт, эта для тебя!
Курт сразу же понял, что обращаются к нему, и тут же услышал начальные ноты «Каприза №24». Он прекрасно звучал в гитарном искажении, в сопровождении ударных и баса. Пальцы Микки могут, казалось, охватить весь гриф, так широко он мог их растягивать.
 - Играет, как Бог, - повторила Карен.
 - Сейчас я это вижу.
 - Вы знаете что это?
 - Еще бы, «Двадцать четвертый каприз», ни с чем не спутаешь!
 Он улыбнулся, откинулся на спинку стула, несмотря на всю его жесткость; ему вдруг стало хорошо в этом рок-клубе, и он обещал себе, что обязательно придет сюда еще раз. На Карен же он посмотрел совсем с другой стороны.

 Неожиданно для себя Курт влюбился в нее. Сегодня он не планировал заводить подружек, а тем более влюбляться в кого-либо. Произошло это, когда он увидел в ней какую-то частицу Мэдисон, и этого хватило, чтобы в нем снова возникло чувство влюбленности. Наверное, этой самой частицей послужили рассуждения, которыми Карен делилась с ним. Первый раз поразмышлять о жизни его заставила именно Мэдисон. А когда она ушла, прекратились и его рассуждения. И именно это Курт ценил в людях – умение рассуждать, а не те шаблонные и бездушные знания, которыми довольствовались «ботаники» во главе с Паркером.
 Они стояли возле входа в подвал и целовались. Он ласкал ее грудь, делал это так бережно, как будто обращался с какой-то древностью, которая могла рассыпаться от одного неверного движения. Карен одной рукой теребила его густые волосы, а вторую пустила ему между ног.
 Курт немного отстранился и открыл глаза. Карен ласково улыбалась ему.
 - Ты меня пугаешь, Курт.
 Он снова поцеловал ее.
 - Обычно я не целуюсь после первого получаса знакомства.
 Курт улыбнулся.
 - Мне нравится твоя улыбка, - сказала она, проводя тыльной стороной ладони по его щеке.
 Послышались громкие шаги, и через секунду перед ними возник двухметровый парень, еле стоявший на ногах. Запах виски тут же заполнил пространство радиусом в пять метров от того места, где стоял здоровяк.
 - Разрешите, - запинаясь, проговорил он, ища в темноте ручку, открывающую дверь в подвал.
 Курт и Карен немного отошли, парень открыл дверь и вошел внутрь.
 - Пошли? – Курт кивнул в сторону подвала.
 Карен утвердительно кивнула, и они снова спустились вниз.

 ***
 Курт сидел на скамейке рядом с входом в главный корпус колледжа, нервно теребил молнию своей куртки и думал о Синдроме. Он уже начал бояться, что «подхватил» его – ведь если такие мысли возникают очень часто в течение дня, то не является ли это признаком?
 Было около девяти утра, Паркер где-то задержался и отменил лекцию. Вот уже три дня прошло с того момента, как он попрощался с Карен долгим французским поцелуем, но, как ни странно, приятные мысли о ней, абсолютно противоположные мыслям о Синдроме, почему-то не посещали его. Курт старался, как мог, более детально восстановить последовательность событий, происходивших три дня назад в клубе братства «альфа-гамма-дельта», но задерживался на них только мгновения, нечто снова притягивало его к гнетущим мыслям о смерти, улыбка сходила с его лица, и взгляд на жизнь тут же менялся. Она казалось ему серой, как бы не заслуживающей особого внимания (даже самая безграмотная музыка представляла в тот момент больший интерес), полной горестей, страданий, и не стоившей того, чтобы прожить ее.
 Микки тоже куда-то пропал, видимо, не вылезал из запоя. Несмотря на всю свою фамильярность, позерство и мишуру, которую пытался навести на свою персону, он был много естественней большинства знакомых Курта и очень нравился ему. Микки был неординарен и неформален, даже на фоне своих дружков-рокеров, умел быть естественным в любой ситуации. «Мало кто на это способен в наши дни», - подумал Курт. Сам же он имел много масок на разные жизненные ситуации и не стеснялся очень часто их использовать.
 Мысль о масках стала дополнительным стимулом для восстановления синдромных идей: почему в этой жизни надо под каждого подстраиваться? почему нужно адаптироваться, помимо своей воли, к любой жизненной ситуации? почему я не могу быть таким, какой я есть постоянно? Возможно, где-то это и возможно, но только не здесь… ни в этой жизни. Может быть, там, за пределами ее, в смерти?
 - Привет…
 Голос был на удивление знакомым, но в то же время несколько искаженным, как будто человек говорил, надев на голову противогаз. Тем не менее, Курт тут же идентифицировал говорящего:
 - Микки!
 Мысль о Синдроме исчезла, как мышь, убегающая в укрытие от кошки, надеясь вскоре вернуться вновь за лакомым кусочком. Курт встал со скамейки и взглянул на Микки: глаза его были красные, под ними – выдающиеся синие круги, волосы всклокочены, футболка небрежно заправлена в мятые кожаные брюки, коричневая рубаха также не выглажена.
 Он поднял взгляд, щурясь от тусклого дневного света, неохотно вытащил руку из кармана и пожал ее Курту.
 - Ты где пропал? – Микки не ответил, - слишком много жаб?
 Микки это не показалось смешным, он гневно посмотрел на Курта и медленно произнес:
 - Хм. Где, где… на дне бутылки. Все эти дни оттуда не вылезал. А про жаб – ни слова! Никому!
 - А зачем ты пришел? Не думаю, что ты собираешься слушать лекции.
 - Хватит издеваться! Пошли куда-нибудь выпьем.
 Курт усмехнулся.
 - Вряд ли тебе что-нибудь продадут. На двадцатилетнего ты не тянешь, а с таким запахом изо рта и подавно.
 - Я имел в виду что-нибудь типа «Макдоналдса». Про выпивку – ни слова, прошу! Я хочу обычной колы. Главное, не говори о жабах и о слове на букву «В». Это я о том, что пил недавно.
 Курт задумался.
 - Виски, что ли?
 Микки на глазах Курта мгновенно побледнел, легкая судорога свела его тело, щеки надулись, он потянулся вперед, оперся на стену здания и нагнулся над мусорным бочком. Курт с отвращением отвернулся, чтобы не видеть, как Микки рвет, немногие студенты, проходившие мимо, также с отвращением обходили его.
 Микки встал, распрямился насколько мог и вытер рот рукавом рубахи.
 - Блин, я серьезно! Не произноси больше этого слова! Пошли в «Макдоналдс».
 Курт никогда еще не видел, чтобы человека вырвало от одного только упоминания о спиртном.
 - Доброе утро, господа.
 Голос Паркера подействовал на Микки несколько отрезвляюще: он расправил плечи, постарался на пару секунд твердо удержаться на ногах и широко открыл сонные красные глаза. Паркер стоял в паре метров от него, как всегда в элегантном костюме и с дорогим кожаным портфелем в руке.
 - Здравствуйте, мистер Паркер, - поздоровался Курт.
 - Доброе утро, Курт.
 - Лекции, как я понял, сегодня не будет?
 - Я перенесу ее на следующую неделю.
 Курт кивнул головой в знак понимания.
 - Что до вас, Майкл, то я намерен подать директору жалобу на ваше поведение.
 - С какой стати, интересно?
 Курт легонько ударил друга в бок: голос его был с оттенком явной грубости, отражал истинное отношение Микки к Паркеру. Сейчас, в состоянии дикого похмелья, он не мог скрывать эту ненависть ученика к строгому учителю, не контролировал ни интонацию, ни тембр, ни громкость своего голоса. Паркер нисколько не смутился таким отношением к своей персоне, видимо, привык, и продолжил:
 - Мне сообщили, что несколько дней назад вы и еще несколько человек, имена которых вам, несомненно, известны, пили на территории колледжа. Это так?
 Микки не ответил.
 - Так?
 - Ну, а что если и так? Вы меня исключите, что ли?
 Паркер выдержал небольшую паузу.
 - Это буду решать не я, а директор.
 - Тогда чего я вообще с вами разговариваю?
 Паркер покачал головой и вопросительно посмотрел на Курта, тот только пожал плечами.
 - Я просто довожу до вашего сведения весьма важную для вас информацию.
 - Хм! И что же в ней такого важного? Меня вызывают к директору? Вот новость! Первый раз, можно подумать. И притом… - Микки приблизился к Паркеру, не слишком близко, но достаточно для того, чтобы он смог почувствовать запах перегара, исходившего от него, - …как это повлияет на судьбу Вселенной? От этого изменится закон всемирного тяготения или теория относительности Эйнштейна? Какой это имеет смысл? Что бы вы там ни сказали, а ускорение свободного падения будет всегда равно девять целых восемь десятых метров на…
 - Лучше бы вам не философствовать, Майкл, а быстрее прийти в норму. Комиссия назначена на послезавтра и советую вам явиться на нее, - Паркер пробежал взглядом по фигуре Микки, - и явитесь, пожалуйста, в приличном виде.
 Паркер почти незаметно кивнул головой в знак прощания и пошел по направлению к входу в главный корпус.
 - Так, значит, вам и вид мой не нравится? – Паркер не оглянулся, - подождите! Паркер, стойте! мы еще не договорили! Эй!
 Курт взял Микки под руку и потащил вперед. Он сначала слабо сопротивлялся, но потом поддался усилиям Курта. Паркер не поворачивался и продолжал своим уверенным шагом продвигаться к двери. Курт иногда завидовал таким людям, как он – твердым, как алмаз, и таким же бездушным; людям, чья главная работа – передавать информацию другим.
 - Ему не нравится, как я выгляжу! – воскликнул Микки, - вот урод!
 - Пошли, купим чего-нибудь.
 - Нет, ну ты слышал, а? Какой, однако ж, козел!

 - Две колы с собой и…
 Курт повернулся к Микки. Он в данный момент держался за фонарный столб и тупо смотрел в мусорный бак, готовый к очередному приступу рвоты.
 - Ты чизбургер будешь?
 Тот рассеяно покачал головой.
 - Купи картошки немного.
 - Так… - Курт повернулся к продавцу и продолжил – и порцию картошки.
 - Все?
 - Да.
 - А с вашим другом все в порядке?
 Курт посмотрел через левое плечо на Микки.
 - А по нему видно, что он в порядке?
 - Нисколько. Два семьдесят пять.
 Курт выложил пятидолларовую купюру. Продавец молниеносно отсчитал сдачу и передал Курту.
 - Спасибо, приходите еще.
 - Непременно.
 Курт подошел к Микки и протянул ему картонный стакан с картошкой.
 - Держи.
 Микки медленно повернулся, при виде картошки его узкие зрачки мгновенно расширились. Курт всегда мечтал увидеть этот процесс, который раньше видел только в фильмах: как у человека быстро расширяются зрачки. Микки пару секунд жадно глядел на картошку, потом сунул руку в стакан, вытащил немного и отправил себе в рот. Курту показалось, что перед ним не человек, а просто животное, жаждущее утолить свой голод: Микки ел большими порциями, быстро прожевывал, чавкал с открытым ртом и снова брал большую порцию.
 Через пять минут картошка почти закончилась, и Микки стало немного лучше, бледность с лица исчезла, но красные глаза сразу выдавали в нем человека, не спавшего около двух дней. Курт протянул ему остатки картошки, тот отстранил их рукой и с характерным звуком допил с помощью трубочки остатки колы.
 - Так и будем тут сидеть? – поинтересовался Микки.
 - Пошли на остановку. Я поеду домой.
 Микки пожал плечами, мол, на остановку, так на остановку. Курт выкинул в мусорный бак стакан из-под картошки, а вслед за ним туда полетели и два пустых стакана из-под колы. Они подошли к переходу и, когда светофор переключился на зеленый, перебрались на другую сторону. Микки споткнулся на ровном месте, Курт поддержал его и помог встать на ноги.
 По левую сторону дорога тянулась еще около двухсот метров, переходя в конце в перекресток. По правую был еще один пешеходный переход, светофор над которым показывал в данный момент красный свет. Там, на противоположной стороне, находилась небольшая церквушка, из которой доносились голоса хора. Воздух наполнял запах бензина, рядом с тротуаром был открытый канализационный люк, из которого медленно подымался противный смрад.
 - Ненавижу эти церковные хоры, - сказал сквозь зубы Микки, бросив взгляд на церковь, - просто бешусь, когда их крутят по телеку. Так и хочется взять биту и…
 Микки показал, какими движениями он намерен разбить свой телевизор во время трансляции очередного выступления похожего хора, Курт улыбнулся.
 - Голоса у них – ничего…
 - Были бы «ничего», если бы пели с нами! А то поют про своего бога, а до людей им дела нет.
 - Не нам судить, Микки. Мы же не религиозны.
 Микки отмахнулся, и они пошли дальше. Курт то и дело придерживал его, когда тот вновь и вновь спотыкался. Микки двигался точно по траектории синусоиды, и Курт невольно шел вместе с ним. В итоге со стороны они выглядели как парочка обычных пьяниц.
 - Слушай, Курт. Тебе никогда не хотелось просто взять биту, выйти на улицу и начать избивать всех, кто попадется тебе навстречу? Просто, без всякой причины, просто так.
 Вопрос Микки, мягко говоря, удивил его. Конечно, было нечто похожее во время провала очередного экзамена, когда хотелось кого-то ударить, а именно – учителя, поставившего «неудовлетворительно». Но чтобы бить всех подряд, да еще и просто так, ни за что, такое Курту в голову не приходило.
 - Нет, Микки, никогда такого желания не было.
 - А у меня было сегодня утром. Я просто лежал в своей постели и ни о чем не думал. Как вдруг эта мысль – достать биту из-под кровати, выйти на улицу и начать всех мочить!
 - Придурок!
 Микки закашлялся, а Курт тем временем представил себя в тот момент, когда Микки выходит из дома братства с битой и начинает бить всех, кого встретит. Подходит к целующейся парочке возле главного входа, избивает их. Набрасывается на пару мальчишек на велосипедах, ломает им руки и ноги, а велосипеды превращает в кучу искореженного металла. И, наконец, доходит до остановки, на которой в ожидании автобуса стоит сам Курт. Микки замахивается, удар биты приходится на руку, которой Курт защищается от удара. Кость хрустит в области предплечья, и он чувствует, что не может пошевелить рукой. Потом он сбивает его с ног, Курт становится на четвереньки, и Микки ломает ему позвоночник…
 Сколько же в жизни жестокости!.. В сознании Курта всплывает недавно услышанная фраза: «Жизнь не стоит того, чтобы ее прожить». Везде страдания, везде боль, везде унижение. Как же здесь, на этой земле и в этом мире, можно обрести счастье? Это просто невозможно.
 Они прошли еще немного. На перекрестке авеню «А» и «Б» стоял торговец, одетый, как «дядя Сэм», и продавал всякое барахло. Микки застыл на месте, Курт прошел немного вперед, но, заметив, что рядом никого нет, оглянулся. Лицо Микки выражало недовольство, даже злость; взгляд его был направлен на торговца. Курт подошел к нему.
 - Что такое, Микки?
 Он кивнул в сторону «дяди Сэма».
 - Ненавижу, блин, китайцев.
 - Китайцев?
 Да, торговец был китайцем, но Курт не понимал, почему Микки с такой злостью смотрит на него. В мыслях вертелось только одно объяснение.
 - Ты что, расист?
 - В отношении этих козлов – да!
 - А в чем, собственно, дело?
 - В чем дело? – вскрикнул Микки, - да ты посмотри на него!
 Торговец, видимо, понял, что разговор идет о нем и кинул беглый взгляд на Микки.
 - Что ты вылупился? – гневно крикнул Микки, заметив на себе глаза китайца.
 Китаец тотчас отвернулся.
 - Испугался, а? ну что ты?
 Микки, казалось, трезвел на глазах. Глаза, хоть и были еще красные, но все же смотрели прямо, а не тупо в землю. Китаец стушевался и зашел за прилавок своей лавочки.
 - Сними эту идиотскую шляпу, козел! Хватит подражать нам!
 - Я гражданин этой страны, - сказал неуверенно он, - у меня есть гражданство.
 - Ах, гражданство, значит! Сейчас я покажу тебе гражданство!
 Микки сжал одну руку в кулак и сильно ударил по ладони другой. Курт понял, что добром это не кончится. Он коснулся плеча Микки и постарался задержать его:
 - Слушай, да забудь ты. Всех ведь все равно не изобьешь!
 - Как ты можешь?! – вскричал он.
 Курт немного отстранился, так как Микки кричал так громко, что слюни вылетали из его рта. Он был настроен серьезно, в нем бушевало не просто желание выделиться и проявить свой характер. Это была ненависть, а именно тот ее вариант, присущий только человеку, – ненависть к себе подобным.
 - Что, «как я могу»? – возмутился Курт, - я не расист, я за мир!
 - Ах, за мир! Что ж, то, что ты сейчас увидишь – это доказательство того, что мира никогда не будет! Люди – это существа, ненавидящие мир! Похоже, моя сегодняшняя идея с битой – вовсе не бред.
 - Нет, Микки!
 Он не услышал голоса Курта, небрежным жестом скинул его руку со своего плеча и быстрыми шагами направился к прилавку. Микки зашел за прилавок, подошел к торговцу и резким движением сбросил цилиндр в виде национального флага США с его головы.
 - Что вы себе позволяете?! – воскликнул торговец.
 Курт заметил, что его английский был идеальным. Видимо, он жил в стране не первый десяток лет.
 - Это частная собственность! И я…
 Микки замахнулся и ударил китайца по лицу. Курт с отвращением отвернулся. Пришла мысль о том, что надо бы помочь этому человеку, ведь он «за мир» и не приемлет насилия, как способа решения проблем. Что-то сдерживало его. Это был не страх – Курт не боялся Микки и смог бы врезать ему, но только если бы захотел. Сейчас же им двигало нечто наподобие интереса. Ему было любопытно, как развернутся события и чем кончится эта межнациональная потасовка.
 - Нет! Нет!!! – кричал жалобно торговец, - помогите, сэр! Помогите мне!
 Микки нанес удар в солнечное сплетение, китаец взвыл, потом протяжно и жалобно заскулил. Курт понял, что обращаются к нему, но все, что он сделал, это оглянулся по сторонам, нет ли любопытных прохожих. Перекресток был почти пуст, дюжина удивленных детей и испуганная пожилая пара, были не в счет.
 К хору в церкви напротив подключилось мелодичное звучание органа. Мелодия все ускорялась и ускорялась, добавилось еще несколько десятков голосов, и звук музыки, казалось, заполнял авеню. А Микки все сильнее и сильнее избивал китайца, его увлеченность процессом все росла и росла, прищуренные глаза, напряженные губы в форме зловещей улыбки, и другие части тела с каждой секундой выражали все больше и больше гнева.
 Курт увидел себя со стороны, увидел, насколько он слаб, почувствовал, что должен противостоять этому животному любопытству, но не смог этого сделать. Оно полностью захватило его, и он продолжал смотреть.
 Люди – существа, ненавидящие мир.
 Китаец бросил попытки достучаться до Курта и начал кричать так сильно, как мог.
 - Полиция! – прохрипел он, - вызовите полицию!
 Он обращался к пожилой паре, медленно удаляющейся от места драки. Курт увидел его разбитое лицо, с которого обильно капала кровь, увидел также увлеченное лицо Микки, тот был поглощен процессом и ненавистью, которую , наверное, просто чувствовал, но еще не понял и не осознал.
 Люди – существа, ненавидящие мир.
 Тут Курта что-то одернуло. Вдруг вспомнил о Карен, о том, как приятен момент поцелуя, и о том, что, может быть, у этого китайца тоже есть девушка или жена. «Как же все-таки жестока жизнь, - подумал он, - если уже граждане одной страны идут друг против друга». Жалость вдруг пробилась в нем, как вода прорывает дамбу во время наводнения. Курт сорвался с места, зашел за прилавок, схватил Микки за плечо и отбросил в сторону. Какая-то неведомая сила проснулась в нем, сила и чувство жалости.
 Курт нагнулся над китайцем, тот, рыдая, отирал глаза от слез и крови. Он почувствовал, как кто-то схватил его за плечо и потянул назад.
 - Отвали! – раздался злобный голос Микки, - дай мне добить его!
 Курт повернулся к нему, схватил за ворот футболки и начал сильно трясти:
 - Да остановись ты, наконец! Хватит!
 Он толкнул Микки вперед, разжал руки и тот упал. Курт повернулся, нагнулся над китайским торговцем. Тот плакал, одной рукой опирался на асфальт и пытался встать, а другой держался за нос. Зубы были сжаты в приступе боли, доносились сдавленные всхлипывания и рыдания.
 - Ты козел, Микки! – крикнул Курт, - ты сломал ему нос!
 Микки поднялся с асфальта, перевел взгляд на Курта, вздернул вверх правую руку и показал ему известную комбинацию из сжатых в кулак пальцев и прямого среднего. Курт снова обратился к китайцу.
 - Как вы? – спросил он.
 Китаец не ответил. Он что-то бубнил себе под нос на своем родном языке, и Курт не смог разобрать ни единого слова.
 - Вызвать 911?
 «Что за глупый вопрос? – подумал тут же Курт, - естественно, надо вызвать!» Но китаец по-прежнему не отвечал ему. Да и какой смысл сейчас помогать ему. Это надо было делать в тот момент, когда Микки вышел из себя, а сейчас уже поздно.
 - Ну, хватит с ним возиться! – крикнул Микки, потирая кулаки, - их же около двух миллиардов!
 - Ты можешь, наконец, заткнуться?! Лучше вызови 911!
 - Да я лучше дам ему здесь подохнуть!
 - Что?
 Курт был в недоумении. Такого кровожадного отношения он не ожидал ни от кого, а тем более от своего друга.
 - Что ты такое говоришь, Микки? – тон голоса Курта сменился с возмущенного на умоляющий, - как ты можешь так говорить?
 - Я- то знаю, что говорю, Курт. И не надо сваливать это на похмелье, я в полном порядке и трезв.
 Он на секунду замолчал. Курт также не произнес ни слова, но чувствовал, что Микки еще не все сказал.
 - Они же скоро захватят весь мир! – продолжил Микки, - спорю, эти уроды первыми начнут войну! – подошел к прилавку и наклонился над китайцем, - слышишь, говнюк! Я говорю, что вы первыми начнете войну.
 Китаец закашлялся, Курту показалось, что он хотел выдавить какое-то слово, но не мог.
 - Пошли отсюда, - сказал Микки.
 - Мы не можем вот так уйти, - сказал Курт, - надо вызвать скорую.
 Микки остановился.
 - Хочешь, оставайся с ним. Я же иду…
 Звук полицейских сирен прервал фразу Микки. Курт также поднялся и огляделся вокруг. Их взгляды встретились, выражали же они одно и тоже.
 - Черт! Валим отсюда! – воскликнул первым Микки, легко ударив Курта в плечо.
 Он рванулся с места, Курт растерялся и остался стоять, как приклеенный. Его взгляд метался от удаляющейся фигуры Микки к кашляющему кровью китайцу и обратно. «Если я сейчас убегу, этот случай не даст мне покоя и будет преследовать меня всю мою жизнь. Я совершил преступление, позволив этому случиться. Ведь способствовать совершению преступления – тоже преступление, может, даже еще большее». Курт верил в причинно-следственные связи и чувствовал, что этот случай когда-нибудь отразится в его жизни. И это будет что-то действительно ужасное, что-то, что даже близко не стоит с очередным «неудом» в зачетной книжке.
 Но в противовес голосу совести был инстинкт самосохранения, символом которого в данный момент стал убегающий Микки. Он вдруг остановился и снова повернулся к Курту:
 - Чего ты встал?! Быстрее!
 Инстинкт взял верх, и Курт начал автоматически двигаться спиной вперед. Он по-прежнему не сводил взгляда с китайца, но, тем не менее, постепенно прибавлял шаг. Потом развернулся и побежал вслед за Микки.

 Закусочная со стандартным названием «У ***» находилась в паре кварталов от того места, где произошла драка. Курт и Микки сидели за двойным столиком, на нем стояли две бутылки «Миллера» и чашка соленых орешков. На потолке медленно крутился вентилятор, из старого музыкального автомата слабо доносился какой-то рок-н-ролл в духе Чака Бэрри. Официанты молниеносно перемещались от одного столика к другому, то принося заказы, то убирая стаканы или тарелки.
 Микки был очень доволен собой, часто бросал взгляды на трех девушек, сидевших в паре столиков от них, посылал им улыбки, приветственные кивки и даже один воздушный поцелуй. Курт же сидел и молча пил свое пиво. Иногда бросал быстрые взгляды на Микки. Три дня назад он восхищался им, а сейчас ненавидел. Да чего там! Только час назад завидовал его естественности, а сейчас всерьез задумался над тем, что это не так уж и плохо – иметь маски.
 - Ты прекратишь? – сказал он наконец.
 - Что именно?
 - Посылать эти идиотские улыбки.
 - А что, плохо получается? – Микки снова улыбнулся, и сквозь улыбку сказал, - вон та, в красной кофточке – моя. Какую берешь?
 Курт вздохнул, поставил бутылку на стол и повернул голову. Девушка в красной кофточке была образцом современной красоты и кокетливости. Она с лживой скромностью посылала Микки неуверенные улыбки, то и дело перешептываясь с подружками. Еще одна была копией первой, так же красива, тот же стиль одежды, немного другая прическа, но столько же неуверенных улыбок. Третья сидела к Курту спиной.
 - Никакую я не беру. Как ты вообще можешь думать о девках после того, что сделал полчаса назад?
 Микки отмахнулся.
 - Не отмахивайся! – сказал Курт, - ты до полусмерти избил невинного человека!
 Микки взял из чашки несколько орешков и швырнул в Курта. Улыбка спала с его лица, на нем проскользнула былая злость.
 - Кричи громче, а то полиция не услышит, придурок, - сказал сдавленным шепотом он, - для чего мы, по-твоему, тут сидим?
 - Мне все равно, - парировал Курт, - то, что ты сделал – не хорошо.
 - Ну, начинается, - Микки отхлебнул из бутылки, - давай, объясни мне, что такое хорошо и что такое плохо, а то такой жестокой скотине, как я, этого не понять!
 - Не буду я тебе ничего объяснять…
 - Потому что сам не знаешь? – прервал его Микки.
 Курт замолчал. Не было смысла скрывать правду:
 - Да, сам не знаю, - Микки издевательски усмехнулся, - но…
 - Так позволь я тебе расскажу то, чему меня научила наша общая знакомая Карен.
 При звуке этого имени на Курта волной нахлынули приятные воспоминания.
 - И не притворяйся, что у вас ничего не было. Не думай, что никто не видел, как вы зажимались около входа в клуб. Но мне, в принципе, уже наплевать.
 - Не отвлекайся. Что она тебе сказала?
 - То, что у каждого свои понятия добра и зла. И ты не имеешь права критиковать меня за мои мысли. Если не веришь мне, спроси у нее сам.
 Он на секунду замолк, чтобы сделать глоток «Миллера».
 - Честно говоря, большинство ее идей – полный отстой. Творчество, философия, любовь… ерунда все это. Но только ни идея добра и зла. Она расправила мне плечи, и я волен делать все, что захочу, все, что смогу считать добром. Кто знает, может, и Гитлер придерживался такой же идеи. В этом случае я его не осуждаю и даже поддерживаю…
 - Хватит!
 Курт несильно ударил ладонью по столу. Люди за соседними столиками удивленно посмотрели на них, но потом тут же отвернулись.
 - Это не так. Ты не правильно трактуешь эту идею!
 - Неужели?! Так объясни мне, как правильно.
 Курт не нашелся с ответом. Видимо, он поспешил с такой скоропалительной речью, но глубоко чувствовал, что идея Микки в корне неверная, и Карен имела в виду нечто другое. Микки развел руками:
 - Quod erat demostrandum.
 - Все равно ты ошибаешься. Это неверно, неверно. Гитлер тоже неверно трактовал эту идею, если пользовался ей. И к чему это привело?
 - Не знаю. Однако, ты ведь не можешь сказать мне, что верно, а? Так что не надо втаптывать в говно мои идеи. А когда найдешь подходящую фразу, то я тебя послушаю.
 - Войну начнут не китайцы, и дело тут не в национальности. Ее начнут такие, как ты; такие, которые посчитают это добром.
 Курт не заметил, что Микки сказал что-то на латыни. В обычной обстановке он бы удивился, что такой тип, как он, знает латынь, но только не в этом случае. Он пропустил фразу мимо ушей, даже не понял, что она означает, но, тем не менее, это никак не повлияло на разговор. Понимание между ними сохранилось, и беседа продолжалась. Но Микки, казалось, перестал его слушать, приветливая улыбка в адрес девушек снова вернулась на его лицо. Курт ненавидел, когда его не слушали.
 - Ты вообще меня слушаешь?
 - Слушай, Курт. Пофилософствовали и хватит, - он кивнул в сторону столика, за которым сидели девушки, - здесь тройка сногсшибательных девиц. Ты со мной?
 - Ты не ответил на мой вопрос. Ты согласен с моим утверждением о войне?
 - Отвали. Допивай пиво и в бой.
 - Согласен?
 Микки допил пиво и отдал официанту пустую бутылку.
 - Ответь мне! – снова вскричал Курт, - это, мать твою, не просто какой-то ненужный разговор. Он решает наши жизни, понимаешь?!
 Курт вскочил с места и подошел к Микки:
 - Ответь мне, ты согласен или нет!
 - Нет! – крикнул Микки, - нет, не согласен, черт тебя дери! Я не согласен с тобой! доволен? И ни хрена этот разговор не решает, по крайней мере, для меня. А ты… ты сам не знаешь, чего хочешь. Сам не понимаешь своих идей! Как ты можешь понять мои? И кто ты вообще такой, чтобы осуждать меня?
 - Можешь, сколько угодно пить, флиртовать с девицами и избивать невинных людей. Я пошел отсюда.
 Курт двинулся к выходу.
 - Давай, давай, вали! Ты не понимаешь даже своих идей, и никогда не поймешь идей кого-либо еще.
 Микки увидел, как Курт резко открыл дверь и вышел на улицу.
 - Мне понравилась ваша беседа, - сказала девушка в красной кофточке, - в ней было столько… мыслей и эмоций.
 Сейчас она стояла рядом с местом, где сидел Курт. Улыбка вернулась на лицо Микки, и он сделал приглашающий жест рукой.
 - Прошу вас, садитесь.
 - А может, лучше вы пересядете за наш столик?
 Микки пожал плечами.
 - А почему бы и нет.

 Курт вышел на улицу, сунул руку в карман, чтобы достать сигареты. Открыл пачку, но она оказалась пустой. Он бросил ее в мусорный бак и медленно пошел вдоль улицы, погруженный в мрачные мысли о войне. Последняя фраза Микки выбила его из колеи: «Иди домой и покончи с собой, если не видишь выхода». Эта фраза была как в тумане, Курт даже не помнил, была ли она произнесена Микки или ее произнесло его сознание, мучимое одной лишь мыслью – Синдромом ядерной войны. Как Микки мог сказать такое? он, может быть, и псих, но никогда бы не пожелал смерти другу. Хотя, с другой стороны, Курт до недавнего времени не знал, что Микки гитарист, не знал, что он курит жаб, является расистом и любителем нарываться на неприятности. Люди могут измениться в одно мгновение, каждую минуту в них открывается что-то новое. Поэтому Курт, решив, что фраза была сказана Микки, медленным шагом продолжил путь к своему дому.

 ***
 1. Танатос – по Фрейду – влечение к смерти, инстинкт смерти, агрессии, разрушения. Противопоставляется инстинкту жизни (Либидо).
 2. Танатос (Танат) - бог смерти. Сын Никты и Эреба, брат-близнец Гипноса, многочисленных кер, Немезиды, Мома, Харона, Эриды, Эфира, мойр и эриний. В отличие от брата Гипноса, приносил смертным жестокий и вечный сон - смерть. Изображался с громадными черными крыльями, с мечом в руках и в черном плаще. Танатос прилетал к ложу умирающего и мечом срезал прядь волос с его головы, чтобы исторгнуть душу.

 Была пятница, конец рабочей недели, и Паркер, как куратор учебной группы Курта, решил для расширения кругозора сводить студентов в «*** Билдинг». Несмотря на то, что 99 % уже неоднократно побывали там, пришли почти все, видимо, никому не хотелось сидеть дома. Курт был в «*** Билдинге» пару раз, но до последнего этажа не доходил никогда.
 Паркер с доброй половиной группы, которую в основном составляли «ботаники», шел впереди, рассказывая об истории здания, подробно описывал каждый этаж и то, чем занимаются работающие здесь люди. Курт, Микки и русская эмигрантка Ольга шли в самом конце. Они шли молча, изредка перекидываясь короткими бессмысленными фразами. Микки выглядел вполне прилично, на нем был дешевый свитер, черные джинсы и неначищенные туфли, волосы были причесаны, пробор на правой стороне разделял их на две неравные части.
 Ольга находилась на границе между «ботаниками» и рядовыми студентами. Когда она проявляла типичные русские черты и начинала искать ответы на извечные вопросы типа «кто виноват?» или «что делать?», Курт считал ее ботаником. Но когда она напивалась где-нибудь чуть ли не до бессознательного состояния, он считал ее «своей».
 «Канцелярский» запах здания раздражал Курта, но сейчас он старался не обращать на него внимания. По правую сторону тянулись огромные окна, и Курт постоянно заглядывал в них. Его взору открывались бесчисленные небоскребы, уличные пробки длинной несколько кварталов, небо, затянутое бледно-желтой пленкой облаков. Окна были выше его роста и начинались практически от самого пола.
 Микки швыркнул носом, и Курт бросил на него беглый взгляд. С того момента, как он избил китайца, прошло два дня; в эти дни они перекинулись только приветствием и парой скупых фраз, но никак не решались обсудить ту ситуацию.
 - Что ты там ищешь? – спросил Микки.
 Курт оторвал взгляд от окна и посмотрел на него. Он выдержал небольшую паузу, попробовал понять его взгляд, но ничего не увидел в глазах Микки. «И как только некоторые люди определяют мысли человека по одному только взгляду?» - подумал он.
 - Ты не хочешь кое-что обсудить?
 - Обсудить? – спросил он.
 Интонация его голоса выражала недоумение, он сказал это так, будто не понял, что Курт имеет в виду. На самом деле Микки все прекрасно понимал, и Курту показалось, что он играет с ним.
 - Обсудить? – эхом отозвалась Ольга.
 - Вот именно. То, как ты избил одного…
 Микки громко усмехнулся.
 - Ты еще не забыл про него?!
 - Забыл? – воскликнул Курт, - он все эти дни не выходил у меня из головы.
 - Так что же ты его в больнице не навестил, а? Поинтересовался бы его здоровьем.
 - В тебе нет жалости, Микки.
 - Верно. Я – вылитый Ницше.
 Курт не был знаком с Ницше, и поэтому не понимал, о чем говорил Микки. Но одно было ясно наверняка – ему не было стыдно за те действия, которые он совершил, для него это являлось нормой. Курт понял это и оставил всякие попытки достучаться до него; возможно, за неимением нужных слов, а возможно, за неимением нужных идей.
 Ольга, казалось, хотела что-то вставить, но молчала, так как не понимала, что произошло, и кого избил Микки. Она немного отошла от Микки и Курта и стала осматривать вывески на дверях кабинетов.
 Курт снова бросил взгляд в окно. Отсюда все становилось таким мелким и незначительным, прямо как в его эгоцентрических мыслях. В центре стоял он, остальные не существовали. Это сотый этаж – чем не возможность покончить с бренностью, со ставшими паранойей мыслями о войне, об этом чертовом Синдроме, о ничтожности и горестях жизни. У него даже не было мыслей о спасении, о том, есть ли в жизни счастье, любовь и вообще какие-либо ценности. Карен, Мэдисон, Микки и отец, олицетворявшие в его понимании Жизнь во всем ее разнообразии, отодвинулись на второй план. Мысли настолько зациклились на одном, что не могли уже сбиться с установленного курса. Эта постоянная реверберация напоминала автопилот на самолете, который из-за какой-то неисправности не отключается и направляет воздушный корабль по заранее заданному плану. Образовался некий замкнутый круг: Война, Синдром, Страдания, Суицид, Смерть… и все сначала.
 Выброситься из окна «*** Билдинга» - чем ни способ? Курт всегда мечтал почувствовать фазу полета. Несколько лет назад увлекся оккультизмом, особенно заинтересовала левитация; тогда ему хотелось спрыгнуть с крыши какого-нибудь дома и посмотреть, на что способен его организм, на что он готов ради собственного спасения. Но инстинкты предугадали ход сознания и уничтожили эту идею еще в зародыше – Курт не захотел рисковать.
 Но сейчас речь шла не о простом любопытстве: на карту был поставлен «способ» его смерти. От идеи бессмертия он давно отказался, хотя, занимаясь оккультизмом, очень даже верил и продвигал эту идею в жизнь, но потом все же пришел к выводу, что человек непременно умрет… то, что рождается – умирает, «на земле рожденный должен снова стать землей», а он – родился. Вопрос теперь был только в одном – как? Навязчивым для Курта стал также основной вопрос Синдрома: что чувствует человек, переживающий действие атомного взрыва?
 Курт вспомнил о «секретных материалах», про которые ему рассказал Микки.
 …чувствуешь, как мясо отрывается от скелета, но хуже всего то, что ты при этом в сознании
 Так не закономерен ли вопрос: как умереть? Терзаться ли мыслями об ужасном будущем, переживать ли его и умереть через мгновение, познав это? Или лучше покончить с жизнью быстро и почти безболезненно. Что лучше: прожить еще немного в этом мире и в этом теле, поддерживая свои биологические потребности или спасти свое сознание, которое, как думал Курт, вечно и продолжает жить после гибели физической оболочки. Сможет ли рациональность победить инстинкты? Стоит ли жить еще несколько лет (месяцев, дней, часов…) для того, чтобы в конце концов умереть такой мучительной смертью?
 …мясо отрывается от скелета…
 Курт остановился рядом с очередным окном, его рука потянулась к защелке. Значит, решено – смерть через самый длинный прыжок в жизни. Группа студентов во главе с Паркером уже отошла от него, совершенно не обращая внимания на его действия. Микки ущипнул Ольгу за ягодицу, но она, видимо, была не против этого. Они завязали какой-то разговор и продолжили идти вперед.
 Курт остался наедине с собой. Нажал на кнопку, окно приоткрылось, в помещение хлынул мерзкий прохладный ветер. Курт отошел, окно раскрылось полностью. Он сделал шаг вперед. Вот штука! Курт только сейчас вспомнил – боится высоты. До его ушей донеслись звуки улицы: грохот моторов и сигналы машин, крики людей, откуда-то – звук битого стекла, полицейская сирена. Курт взглянул на желтое небо, затянутое слоистыми облаками, он чувствовал – надвигается буря… войну не предотвратить. Его смерть будет невообразимо ужасной, если… если только сейчас не…
 - Эй, парень…
 Курт вздрогнул от прикосновения: кто-то дотронулся до его плеча. Он обернулся, увидел мужчину лет сорока в стандартном черном костюме и с прической, как у Элвиса Пресли, на кармане пиджака табличка: «Джонатан Мейерс, менеджер по финансам».
 - Подышать решил?
 Мейерс вернул его к реальности. Курт отошел от окна, обогнул менеджера по финансам и медленным шагом направился к группе.
 - Простите, - сказал он, не поворачиваясь, - да, мне стало нечем дышать.
 - У нас ведь тут кондиционеры работают.
 - Мне плохо от искусственного воздуха.
 Он поплелся вдоль по коридору, за спиной услышал звук закрывающегося окна. Мысли на секунду выбились из привычного круга, но потом снова вернулись на круги своя. «Проклятый бухгалтер! – сетовал Курт, - помешал мне». Возникло чувство, что еще секунда, и он бы спрыгнул, если бы не Мейерс. Сейчас Курт был уверен в этом «на все сто».
 Ему помешали, не будет ли того же в следующий раз. Следующий раз?! Какой еще следующий раз? Внезапно Курту стало не по себе: в нем возникло чувство, будто им кто-то управляет. В его мыслях шел бурный диалог сознания и подсознания, который он смог на секунду уловить:
 - …ну да, следующий раз, - говорило сознание, движимое энергией смерти, возвращения к нематериальному миру, к земле.
 - Следующего раза не будет, - отчаянно парировало подсознание, - я хочу жить. Каждое мгновение…
 - Спорю, ты хочешь сказать «имеет значение», а я говорю – не имеет! Ни значения, ни смысла. Следующий раз непременно будет. Он послушает меня, так как делал это всю свою сознательную жизнь.
 Диалог прервался, и тут Курт понял – следующий раз обязательно будет. Он действительно всю свою жизнь подчинялся одному лишь разуму, одному лишь сознанию. Именно подчинялся, а не использовал его, как должен был. И уж конечно не использовал, не подчинялся и порой даже не советовался с подсознанием, оставляя его в далекой провинции своей души.
 Сейчас им двигала энергия немедленной смерти, ненасытный Танатос, зовущий обратно к земле. «Как же я раньше не покончил с собой, если всегда жил рационально?» - подумал Курт.
 Шаг его ускорился, стал более твердым и уверенным, он присоединился к группе. Желание вернуться домой и приступить к «следующему разу» прорывалось в нем, как гейзер через поверхность земли.

 Решающее событие в жизни Курта (на тот момент времени) произошло на остановке метро. Оно было совсем не примечательно ни для кого, кроме него – люди обычно не обращают внимания на такие мелочи, но только не он.
 Экскурсия подошла к концу, Курт простился с Паркером, Микки и Ольгой и пошел на остановку. Был поздний вечер, и автобусы, идущие в тот район, где он жил, уже не ходили. Поэтому он направился к ближайшей остановке метро.
 Народу было не очень много: пара нищих у одной из массивных колон, около двадцати ожидающих поезд и несколько полицейских у входа. Курт равнодушно оглядывал платформу, взор был несфокусирован, но один, на первый взгляд невзрачный объект, заставил его сосредоточиться.
 «Нет выхода» - так гласила старая желтая табличка с выгравированными на ней черными буквами, висевшая на одной из дверей на остановке. «Нет выхода» - в обыденной жизни это означает, что через эту дверь выйти нельзя, она заварена или заперта изнутри, но для Курта значение было только одно…
 Нет выхода…
 И ничего нельзя сделать, его просто нет; банальный фатализм, чувство безысходности, но так оно и есть. Некуда больше пойти, на улицу никак не выйти, только через главный выход. Нет другого выхода, кроме рационального, – если не получается выйти через запасной, то разумнее выйти через главный, а не искать какие-либо другие. Безысходность… конец… все кончено, никто не сможет прийти на помощь; даже любви не под силу вытянуть человека из этой трясины рациональности.
 Грохот приближающего поезда заставил Курта выйти из оцепенения. Но гнетущее состояние не покидало его.
 Нет выхода…
 Двери поезда открылись, и Курт вошел внутрь.

 На двери его дома висела желтая табличка: «нет выхода». Курт моргнул, и она тот час исчезла. «Проклятые глюки! – выругался про себя Курт, - хватит! я больше не могу так!» Ему не терпелось взять в руки нож, он уже на полпути домой чувствовал твердость деревянной рукоятки и мысленно продумывал ситуацию вскрытия вен.
 Этот способ показался ему неплохим, и шел на втором месте в его «списке лучших способов самоубийства», который он составил также по дороге домой. На первом месте стояло самоубийства с помощью револьвера, лежащего в сейфе бомбоубежища, а на третьем – способ по средствам включенного на кухне газа. Первый вариант был недоступен по одной причине – Курт не знал десятизначного кода к сейфу, его знал только отец. Второй – по причине того, что в их доме не был проведен газ. Можно попробовать таблетки, но у него аллергия на любые препараты.
 Свет горел только на первом этаже – на кухне и в гостиной. Курт открыл дверь и вошел в дом. Пахло свежеприготовленной курицей и кофе, на кухне сидели трое – Саймон, Кэйт и какой-то мужчина. Его голос Курт узнавал повсюду – на кухне сидел отец, в прихожей стояли его начищенные до блеска черные туфли.
 Курт медленно снял с себя куртку и повесил ее на вешалку. Сейчас он не хотел видеть никого, даже отца, жаждал только одного – взять поскорее нож и пойти в ванную. Пару дней назад обрадовался бы его приходу, он всегда радовался при таких встречах, но только не сегодня: радость в нем полностью поглотилась отчаянием и мыслями о смерти.
 - Курт, это ты?
 Это был голос Кэйт. Сейчас он (голос) ассоциировался в образах Курта с шипением змеи, до такой степени казался противным. Ему захотелось послать ее куда подальше, какая разница, если через несколько минут все будет кончено. Он сдержался и сквозь зубы процедил злобное «да».
 - Курт, иди сюда.
 Голос отца был более приятным, сравнимым со звуком колокольчика – сначала приятный и занимательный, но через некоторое время начинает действовать на нервы.
 Курт решил, что за ножом все равно придется идти на кухню, поэтому выбора не было. Он медленно завернул за угол, увидел за столом отца, мать и Саймона.
 Отец сидел на одном конце прямоугольного дубового стола, улыбаясь Курту в знак приветствия. Мать сидела на противоположной стороне. Она бросила на сына быстрый взгляд, потом принялась за допивание очередного бокала вина. Саймон даже не удостоил Курта вниманием, он сидел и жадно поглощал куриную ножку.
 Отец выглядел так, каким Курт его всегда видел: безупречная одежда, набриолиненные волосы зачесаны назад, приятным парфюмом пахнет за метр. Он работал инженером в какой-то крупной правительственной компании, которая занималась проектировкой и постройкой убежищ. Именно он разработал убежище, находившееся в саду дома Курта. На его шее был слабо завязанный галстук, рисунок на нем хоть и был в большей степени абстрактным, но восприятие Курта каким-то немыслимым образом сложило эту абстракцию в знак радиоактивной опасности.
 - Привет, папа, - сказал он уставшим голосом, - пожалуйста, сними этот идиотский галстук.
 Тот удивленно посмотрел на один из своих главных атрибутов в одежде.
 - А что с ним не так? Тебе он не нравится?
 Курт отодвинул стул и небрежно плюхнулся на него. Усталость била в нем ключом, и отец сразу это заметил.
 - Что ты такой уставший?
 - Ты сам ответил на свой вопрос папа. Я устал.
 В голосе Курта были нотки наглости и даже грубости. Кэйт никогда не слышала, чтобы он так разговаривал с отцом. Она взглянула сначала на него, потом на Курта.
 - Я рассказала ему про Грейс.
 Курт медленно повернул голову в сторону матери:
 - Плевать я хотел на Грейс. Это ты хотела, чтоб мы были вместе. Я никогда этого не хотел.
 Курт встал, подошел к плите, взял тарелку и положил себе немного толченой картошки и небольшой кусок курицы. Потом вернулся за стол. Он перевел взгляд на отца:
 - Папа, пожалуйста, сними этот галстук. Он напоминает мне… напоминает…
 - Что?
Курт не ответил, ему было трудно говорить. Он сидел и бездумно ковырял вилкой в картошке, не съев ни кусочка.
 - Что он тебе напоминает?
 - Пожалуйста, просто сними его и все!
 Голос Курта перешел в крик, лицо его стало бледным, и, казалось, он готов упасть и уснуть на месте.
 - Боже, Дэвид, сними ты этот галстук, а то он сейчас без чувств упадет!
 Курт злобно посмотрел на мать, слабая улыбка была на ее лице.
 - Не смешно.
 Дэвид развязал галстук и бросил его на подоконник.
 - Спасибо, папа.
 - А что такого в этом галстуке? – спросил Саймон.
 Его тоненький голосок напомнил Курту писк комара.
 - Наверное, увидел в нем свою смерть, - язвительно заметила Кэйт.
 «Это знак, - подумал Курт, - сегодня все так и подталкивает к самоубийству. Все хотят моей смерти, даже мать».
 - Вы можете заткнуться! – крикнул он.
 За столом воцарилась тишина. Курт почувствовал, что через пару секунд Кэйт взорвется и закатит очередную истерику о том, как он разговаривает с матерью. Дэвид, казалось, пытался понять причину эмоционального срыва Курта, тем не менее не сказал ни слова. Саймон сначала вздрогнул от крика брата, но затем продолжил трапезу.
 Курт заметил, что Кэйт хочет что-то сказать, поэтому опередил ее, нервно бросив вилку, и вышел из-за стола. В проходе он провернулся и сказал:
 - Вы даже не представляете себе, что я переживаю.
 - Так объясни нам, - сказал Дэвид.
 Курт хмыкнул и махнул рукой:
 - Вы ничего не поймете. Оставьте меня.

 ***
 Кэйт и Дэвид уехали рано утром, а через полчаса за Саймоном пришел желтый школьный автобус. Курт заснул довольно поздно. Он не разделся и улегся прямо в гостиной под звук телевизора. Слышал, как Саймон захлопнул дверь и знал, что дома никого, кроме него, нет. Сон все еще не отпускал его, и через пару минут Курт снова заснул.
 Прошло мгновение, и он оказался посредине гостиной, посмотрел в окно на открывающийся взору урбанистический вид Города N. Несмотря на долгий сон, почувствовал ужасную усталость по всему телу и решил снова прилечь. Направился к дивану, но внезапно почувствовал, что пол под его ногами начинает слабо вибрировать. Вибрация очень скоро переросла в сильную тряску, на кухне послышался звук битой посуды; на улице у нескольких автомобилей сработала сигнализация. Страх захватил Курта, страх и любопытство. Он, едва держась на ногах, подбежал к окну и на фоне очертаний города увидел гигантский разрастающийся атомный гриб. Какое-то шестое чувство подсказало, что надо бежать в бомбоубежище. Но страх полностью сковал Курта, и он с любопытством наблюдал за клубами черно-красного дыма, которые через несколько секунд волной захлестнули его дом и его самого. Курт ударился о стену, на него полетели разные предметы, маленькие, вроде ручек и часов, и большие, вроде телевизора и дивана. И тогда он почувствовал то, о чем говорил Микки: ветер был такой силы, что сорвал с Курта всю одежду, а потом начал рвать кожу. Боль пронзила все тело, он закричал, но крик был слышен только в его сознании: Курт больше не чувствовал своего языка и нижней челюсти. На него нахлынуло приятное тепло, которое через секунду стало адским пламенем.
 Курт снова вскрикнул, тело его дернулось, как в судороге, и он проснулся в холодном поту, лежа на диване. Его веки непроизвольно дергались, он часто и напряженно дышал, стараясь захватить больше воздуха из окружающего пространства. Взгляд метнулся к окну, и он увидел все тот же Город N, не тронутый никакой атомной бомбардировкой. Спустя пару минут перевел дыхание и поднялся с дивана.
 Курт немного походил по комнате, пытаясь почувствовать свое тело. Осознание того, что все его части целы, вернули его в более менее нормальное состояние. «Я больше не хочу так. Никому такого не пожелаю, никому!» Он быстрыми шагами пошел на кухню.
 На обеденном столе был беспорядок – недоеденная пицца, пара пустых грязных кружек, повсюду крошки и маленький кухонный нож. Курт мгновенно бросился к столу и схватил нож. Он, как ни странно, был совсем чистый и блестел новенькой наточенной сталью. Курт сел за стол, положил на него левую руку и стал пристально смотреть на нее.

 Первый вопрос, возникший у него, был: а с чего, собственно, начать? как резать: вдоль или поперек? Кто-то в колледже ему сказал, что резать надо вдоль руки и чем длиннее будет порез, тем лучше. Если резать поперек, то вены еще могут срастись и человека можно спасти, а вот если вдоль…
 Ему было страшно, и он этого не скрывал. Лицо было бледным, маленький кухонный нож, только что заточенный, дрожал в его руке. Нет! надо успокоиться, а то рука может дрогнуть. Курт начал воспринимать свою попытку самоубийства как некий тест на волю: хватит ли у него сил совладать с первобытным инстинктом самосохранения, сможет ли поднять нож на самого себя? Только сейчас появился вопрос – смог бы спрыгнуть с сотого этажа «*** Билдинга»? Тогда он был уверен, что смог бы, но сейчас что-то в его мыслях было не так. По-прежнему оставалось только одно желание – покончить с собой. Тогда в его неудаче был виноват не только бухгалтер, бессознательная энергия жизни и самосохранения не дала бы ему прыгнуть – сейчас он понял это. Повторить ошибку нельзя.
 После неудачного прыжка появилась мысль о вскрытии. Ведь что может быть проще: заточить нож, последний раз покурить и полоснуть себе руку. Но только сейчас подсознание Курта слилось с сознанием, энергия жизни с энергией смерти, и он всерьез задумался: стоит ли? есть ли в этом вообще какой-либо смысл? Что будет после? умиротворение или адские муки в сотни раз хуже мук войны? Ведь небеса не жалуют самоубийц. Теперь мысли окончательно выбились из привычного круга «Война… Суицид», они скакали, как стая жаб скачет от маленького пацана с ведерком в руках, который пытается поймать хотя бы одну.
 Курт достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну и закурил. Неглубоко затянулся, подождал - никакого эффекта. Затянулся глубже – легкие «вздрогнули», потяжелели, Курт выдохнул, повторил глубокую затяжку еще пару раз. Тело вроде бы расслабилось, нож в правой руке перестал дрожать, и мысли потихоньку стали упорядочиваться. Последняя затяжка – Курт потушил недокуренный «Кэмэл» о тарелку, из которой недавно ел. Окурок зашипел в каплях жира и потух.
 Пора за дело. Надо покончить с этим, быстро и менее болезненно. Закрыл глаза и тут же вздрогнул: представил себя во время войны, представил, как слепнет от вспышки упавшей бомбы. Боже! как болят глаза! В тысячу раз сильнее, чем когда долго смотришь на полуденное солнце. Почувствовал приятное тепло, распространяющееся по всему телу, почувствовал порывы ветра, попытался отчаянно схватиться за что-нибудь. Тепло постепенно переходит в жар, который в миллионы раз горячее, чем самый горячий чайник, до которого Курт по незнанию дотрагивался в детстве. К нему присоединяется ветер, переходящий в ураган! Жар растворяет тело, а ветер начинает срывать куски черного мяса со скелета. Крики… крики его больше не слышны, боли больше нет, так как воспринимать ее нечем…
 Нет!!! Курт открыл глаза, в которых наворачивались слезы, он так сильно вздрогнул, что нож выпал из рук и с характерным звуком воткнулся в деревянный пол. Лицо его побледнело, дыхание участилось, стало нечем дышать, казалось, кислород исчезал из окружающего воздуха. Точно такое же ощущение было у него, когда выкурил первую сигарету. «Такому не бывать!» - решил он, нагнулся и вытащил нож из пола.
 А как определить, где вена? Кожа Курта полностью скрывала их, и он очень слабо видел синие полосы, расчерченные на руке. Вспомнил, что делают наркоманы перед приемом очередной дозы. Конечно! Несколько раз постучал по руке, одновременно сжимая кисть в кулак и разжимая его.
 От предплечья тянулись две синие вены, одна толстая, другая чуть тоньше. Дальше, приближаясь к кисти, они ветвились, и у Курта тут же возникла ассоциация с корнями деревьев. Он продолжал сжимать и разжимать кисть, вены становились все толще и толще. Если надрезать корни, погибнет все дерево…
 Пора… Чувство страха не покидало Курта, но решительность доминировала, он сильнее сжал нож в правой руке. На весу резать ему показалось неудобно, он подошел к столу, вытащил из шкафа разделочную доску и положил на нее руку. Страх стал чисто физиологический – организм боролся за жизнь; на далеких фронтах его души энергия Танатоса и разрушения вела вечный бой с энергией Либидо, энергией жизни. Сегодня Танатос был сильнее, Курт ощущал его всем телом и уже не замечал, как пораженное Либидо отступает с остатками своей армии из бессознательного стремления жить и образов счастливого будущего.
 Курт дотронулся острием ножа до кожи, немного надавил и тут же одернул нож. На запястье выступила капелька крови, боль распространилась по всей руке. Почти то же самое, что и проба крови из вены. Нужна какая-то анестезия. Курт огляделся, ему в глаза бросился кран, из которого мелкими каплями капала вода.
 Тут в его памяти всплыл эпизод, произошедший прошлой зимой, которая, по словам синоптиков, была самой страшной и сильной в Города N за последние пятьдесят лет. Курт тогда возвращался домой пешком из другого конца города. На нем была легкая осенняя куртка, а под ней – тонкая шелковая рубашка. В тот день он отморозил себе обе руки и не чувствовал их, даже придя домой. В тот момент их не было, их будто ампутировали.
 Вот и выход: Курт подошел к крану, заткнул пробкой раковину и включил холодную воду. Раковина наполнилась наполовину, и он опустил в нее руку. Пошевелил пальцами, почувствовал, что процесс идет медленно, подошел к холодильнику, вытащил из него весь лед и бросил в воду.
 Прошло минут пять. Пальцев Курт уже не чувствовал, рука также начала неметь. Сознательное и бессознательное поля боя были пусты, если не считать кучи «трупов» - мертвые идеи о жизни, настоящем, будущем, о карьере, о любви. Все они лежали на «поле брани» - мертвые, недвижимые и бесформенные.
 Что может вновь их оживить? и надо ли это делать?
 Эта была последняя более менее позитивная мысль Курта. В следующую секунду он вытащил руку из раковины, вновь положил ее на разделочную доску. Вспомнил, как недавно резал на ней бекон. Хм, теперь вместо него собственная рука. Надо было действовать, пока тепло снова не проникло в руку и ощущение, что ее нет, не прошло.
 Вспомнилась желтая табличка, которую он видел вчера: «нет выхода».
 «А ведь это действительно так», - подумал Курт. Это был инсайт, эта идея проникла в него полностью, и только сейчас он осознал ее космический смысл. «Нет выхода»… Он плотно обхватил деревянную рукоятку ножа и быстрым движением провел от запястья до середины руки.

 Кровь мгновенно вырвалась наружу, будто кожа все время сдерживала ее, и только сейчас она получила свободу. За несколько секунд она окутала руку, начала стекать к локтю. Курт, словно играя потоком красной жидкости, наклонял руку то в сторону локтя, то к ладони: кровь мгновенно меняло свое русло, и через минуту вся его ладонь стала красной.
 Курт выпустил из правой руки нож с окровавленным лезвием, тот упал на пол, но на этот раз не воткнулся в деревянный паркет. Он поднял красную руку на уровень глаз и начал осматривать ее так, как будто видел в первый раз. Пошевелил пальцами, кровь начала течь быстрее. Она капала на пол, на одежду Курта, стекала к локтю, а потом снова капала.
 Он сел, положил руку на стол, достал сигареты и закурил. Почувствовал теплоту в руке. Это кровь – ее теплота согревает замершую кожу. Очень скоро Курт почувствует боль от пореза. Ну, где же?.. где признаки того мира? где свет в конце туннеля? где ангелы или, может, демоны? где белое сияние? Не было ничего, кроме легкого головокружения.
 Такое чувство бывает, когда делают наркоз хлороформом перед операцией. Кажется, что ничего особенного, спать не хочется, запах довольно-таки приятный, а наутро просыпаешься со шрамом где-нибудь на животе, ничего не помнишь, что было дальше, а доктор тебе говорит: «Операция прошла успешно». Курт чувствовал то же самое: легкое головокружение, медленно нарастающую боль в руке.
 «Я и не знал, что кровь такая теплая, - подумал он, - да она просто горячая! Ничем не лучше атомного огня!» Вдруг Курт почувствовал жажду, ужасно захотелось пить, никотин иссушил горло, но жажда была не только во рту – она ощущалась по всему телу. Казалось, все тело вожделеет влаги, Курту захотелось сейчас выйти во двор и окунуться в бассейн, чтобы напоить тело.
 Но он остался сидеть на месте. Он знал, что это – один из признаков. Мысли постепенно покидали сознание, оставались одни образы, но и они уже расплывались: визуальные картины размывались, звуки музыки, исходящие из радиоприемника, становились то приглушенными, то чрезвычайно громкими, запахи притуплялись, Курт чувствовал только запах своей сигареты.
 Тело становилось вялым, стало даже трудно затягиваться. Нет, даже не трудно; было просто лень это делать. Курт сделал последнюю затяжку, расслабил руку. Сигарета, выпав из объятий большого и указательного пальцев, упала в увеличивающуюся на полу лужу крови и с шипением погасла. Он взглянул на красную руку, ее теплота уже не ощущалась, боли от пореза также не было. Курт улыбнулся сам себе, захотел было расхохотаться, но опять поленился.
 Голова закружилась сильнее, как после бутылки водки, Курт не чувствовал дыхания, попытался выдохнуть и увидел перед собой дым от последней затяжки. Он переливался разными цветами, иногда был похож на калейдоскоп, порой становился, как радуга, но в конце концов стал просто дымом, в который, целиком и полностью, погрузился Курт.

 Он открыл глаза, кухня расплывалась перед его взором, как на картинах Дали, предметы плясали друг с другом, совершая сложные пируэты то вверх, то вниз, то вправо, то влево, то по кругу. Ему показалось, что он лежит в своей кровати без одеяла: чувствовалось ощущение мягкости, но было очень холодно, будто кровать вынесли на улицу в январе.
 Курт точно знал, что находится не в кровати, а на кухне, хотя и не мог припомнить, что делал здесь. Похмелье – мелькнула мысль, напился и забыл об этом… как же здорово, когда кружится голова! потрясающее ощущение. Он не чувствовал запахов, не было никаких тактильных ощущений, ни звуков, издаваемых приемником. Более того – не чувствовал своих рук… Попытался привстать – ноги были невесомые, как ватные. «Точно, похмелье», – решил Курт.
 С трудом он поднялся со стула, еле удержался на ногах. Оглядел комнату: на столе разделочная доска, она вся в крови. И что? Почему это его не удивляет? Посмотрел на свою руку – она также, с локтя до кисти в крови. Никаких эмоций, словно так и должно быть. Наличие крови по всей кухне было для него не более, чем констатацией факта.
 Взглянул за окно и не понял, какое сейчас время суток: вечер или утро? Они так похожи…
 Закрыл глаза, открыл их уже возле входной двери. Зачем он сюда пришел. Положил неповрежденную руку на ручку двери и захотел повернуть. Как же это сложно! Самый сложный и мучительный акт открывания двери в его жизни. Как тяжело это делать руками, которых не чувствуешь, но знаешь, что они у тебя еще есть и видишь их. Как тяжело немного нажать на нее, чтобы дверь отворилась.
 Он налег на ручку всем телом, она со скрипом прогнулась и дверь, которая открывалась наружу, распахнулась. Курт, не удержавшись на своих ватных ногах, упал на порог собственного дома, ударился головой о деревянный пол, но боли не почувствовал. Ударился – еще одна констатация очевидного факта, никак не переживаемая и ни с чем ни связанная.
 Курт взглянул через забор и увидел миссис Хатч, которая смотрела на него, раскрыв рот в истерическом крике. Сам крик Курт не слышал, но знал, что она кричит. Но почему? Что-то случилось?.. Мысли не слушались его, он не мог связать одну с другой. Через несколько секунд почувствовал, что отнялись ноги, их легкость куда-то улетучилась, он их больше не ощущал.
 Да что за дикое похмелье?..
 Голова закружилась сильнее, унося его куда-то вдаль с неимоверной скоростью. Курт забылся, лежа на своем пороге в расширяющейся луже крови.

 Кэйт сидела в своем офисе и рассматривала одну из очередных рукописей, предназначенных для печати. Справа от нее лежала пара статей, полностью готовых, слева – целая куча мусора. Мусор в основном представлял из себя рукописи, которые по ее критерием не только не готовы к печати, но и являются в лучшем случае – графоманством, а в худшем – «писульками каких-то кретинов». «Кретины», по ее мнению, составляли добрую половину редколлегии, именно они не давали способным журналистам пробиваться наверх. Разумеется, ее мнение в отношении какой-нибудь важной статьи не было окончательным, до звания главного редактора было еще далеко, но какие-нибудь мелкие статьи вроде «Конкурс на лучшее бомбоубежище в пригороде Городе N», «Хиппи синтезируют таблетки против Синдрома» были в ее юрисдикции.
 Кэйт отличалась от остальных как своими внешними данными и стилем одежды, так и внутренними качествами. Именно последние говорили о ней больше всего: женщины считали ее стервой и потаскухой и даже боялись, а мужчины… в общем, с ними у нее были хорошие отношения. Особенно хорошо они складывались с новыми сотрудниками, которые, не проработав и недели, уже успевали побывать с ней в постели.
 Она была несколько раз замужем, но максимальный срок ее замужества составлял не больше двух лет. Ее два сына, по решению суда, один от первого брака – один от третьего – перешли под ее опеку. Отношения с ними у нее были не самые лучшие, но Кэйт давала им денег и считала, что этого хватает. Курт уже постепенно привык к ее постоянным «гостям», на внимание он уже не рассчитывал, а вот Саймону забота и любовь матери нужны были гораздо больше, чем новый пластмассовый «Кольт».
 Юная секретарша скромно вошла в кабинет Кэйт, на цыпочках подкралась к столу и положила на него нетолстую папку. Девушка сразу заметила ее напряженный и недоброжелательный вид и поспешила удалиться, но громкий голос Кэйт, переходящий в слабый крик, остановил ее:
 - Это что?
 Девушка застыла на месте, повернулась к ней. Та не поднимала взгляда, ее глаза быстро бегали по строкам очередной рукописи.
 - Это… - начала неуверенно девушка, - это новые статьи. Мистер Шульц сказал проверить их до завтра, - подумав, она закончила, - мэм.
 - До завтра? – вскричала Кэйт, - унеси их ему обратно. У меня и так дел полно.
 - Но мэм, - несмело возразила секретарша, - мистер Шульц сказал…
 - Мне все равно, что сказал Шульц. Скажи, что я и так завалена идиотскими статьями по горло.
 В следующий момент девушке показалось, что Кэйт отвлеклась:
 - Неужели в нашей редакции остались одни кретины? Где, черт подери, талантливые репортеры?
 - Мэм?..
 - Ты еще здесь?
 Девушка покорно кивнула головой, попятилась и вышла из кабинета. Кэйт только покачала головой. Снова перевела взгляд на статью. Что бы там ни говорили о ее характере, отношениях с мужчинами и о семье, а работу свою она делать умела. Замечала в тексте малейшие неточности, любую опечатку в орфографии или грамматике. Не могла терпеть, когда вместо длинного тире ставили короткое, а в инициалах не ставили пробелов: так делают только «кретины».
 От букв ее отвлек телефонный звонок, разорвавший тишину кабинета. Она вздрогнула от неожиданности, небрежно бросила статью, отодвинула кипы статей, написанных «кретинами», дотянулась до телефона и взяла трубку.
 - Да.
 Молчание.
 - Ну, говорите!
 - Простите, кто это?
 Ей показалось, что человек, сказавший это, прекрасно знал, с кем говорит, и просто оттягивал время.
 - Это Кэйт, редакционный отдел, кто вы?
 - Вас беспокоят из полиции. У вас… открыта входная дверь… в вашем доме…
 Эти паузы между фразами начинали напрягать ее. Она была в полной прострации: «Полиция?! Входная дверь! что он несет?»
 - И что это значит? Кто-то обокрал мой дом?
 Молчание.
 - Алло! – крикнула Кэйт в трубку, - что вы несете?
 - …а у двери в луже крови лежит ваш сын.
 Мир вокруг нее тотчас же растворился. Курт! Точно, это он, «…в луже крови». Один из возможных сюжетов быстро возник в ее представлении: дом грабили, он невольно оказался рядом, и его пристрелили. Тут же в ее мыслях пробежали все последствия этого происшествия – суд, ее первый муж с требованиями выяснения обстоятельств, похороны, наследство… Кэйт тут же отогнала их от себя: ее сын лежит мертвый на пороге собственного дома, а она думает о деньгах. Но как она не пыталась их отогнать, ситуация скорых похорон рисовалось в ее воображении очень четко.
 - Чччччччто?
 - Ваш сын, Курт.
 - Как?! Чтттттттт…
 - Попытка самоубийства, он вскрыл себе вены.
 - Пытался?! Так он жив?
 - Да, слава богу. Его только что отвезли в госпиталь. Но состояние очень тяжелое.
 Что-то отпустило ее мысли. Это что-то держало их, как швартовые держат корабль, не давая ему выйти в открытое море. Образ похорон рассеялся, мрачные думы покинули ее, даже несмотря на предостережение полицейского, что состояние тяжелое.
 Это Синдром… она видела, что Курт страдает им, но не придавала этому особого значения. «Он не захотел мучаться», - подумала она.
 - Я выезжаю.
 Полицейский сказал ей название больницы, она тут же сорвалась с места, схватив небольшую сумочку. Быстрое цоканье туфлей на высоком каблуке заполнило коридор.

 Белый цвет… только он сейчас заполнял ощущения Курта. Он чувствовал вокруг себя какое-то движение, ощущал все свое тело, кроме левой руки, но взгляд по-прежнему был рассеян. Так у него было один раз, когда в детстве он надел отцовские очки на -8 диоптрий. Курт замечал только одно – белый цвет. Черт! его было так много – повсюду силуэты в белом, даже звуки, доносившиеся до него, ассоциировались с белым.
 Он снова попытался вспомнить, что с ним произошло. Память его была ограничена криком миссис Хатч, ударом о порог, который он не почувствовал и костюмом Зорро, который был им сделан из подручных материалов, когда ему было около двенадцати. Очень странно!.. Что-то еще про кровь, но Курт никак не мог вспомнить и определить, что же именно.
 Потом снова нахлынул белый цвет. Его ощущение полностью наложилось на мысли, поглотив их. Тактильно Курт чувствовал, что его на чем-то несут, он смотрит вверх, а перед ним мелькает какой-то белый силуэт. «Почему я не чувствую своей левой руки?» - подумал вдруг он. Решил пошевелить остальными частями тела, но безрезультатно.
 «Как парализованный», - мелькнула мысль. Курт попытался удержать ее, вспомнил, как он сочувствовал парализованным людям, но вместе с тем хотел ощутить, что испытывает человек, когда у него отнимаются конечности. Что ж, желания иногда сбываются.
 Похмелье?.. – возник вопрос.
 Опасность!.. – решила его биологическая сущность, до которой вся информация из внешнего мира стала доходить очень и очень медленно. «Паралич – снова подумал Курт, - но почему? Почему я парализован?» Автомобильная катастрофа? шальная пуля? может, упал с лестницы и повредил что-то важное? Он не знал, но образ крови, витавший в хаосе его сознания, как бы давал подсказку к ответу, который Курт никак не мог найти.
 Почувствовал, что его больше не несут, теперь он лежит в какой-то комнате, но пол слабо вибрирует под ним. Фон – немного темнее, видимо, работает искусственное освещение, белые силуэты все еще мелькают перед глазами.
 «Да я же вскрыл себе вены!!!» - мысль обрушилась на него как гром среди ясного неба; так сотрясает воздух пролетающий над полем сверхзвуковой самолет. Курт ощутил, что губы его шевелятся, наверное, сказал, а может, и выкрикнул это вслух. Почувствовал, что в руку втыкают что-то острое, видимо, иголку. Потом ощутил теплое течение какой-то жидкости, которая медленно стала разливаться по всему телу. Стало почему-то так хорошо, он непроизвольно забыл о венах и погрузился в сон.

 ***
 Курту никогда не нравилось ощущение утра, на ум сразу приходили мысли о том, что принесет этот день и как его прожить, что будет в колледже, куда бы пойти вечером. Это то самое ощущение, когда хочется еще поспать, но внешние обстоятельства «берут» тебя за шиворот и тащат в ванную – «прихожую» нового дня.
 Курт перевернулся со спины на правый бок и мысленно оценил обстановку вокруг себя. «Я не дома, - рассуждал он, - кровать не моя. Одеяло тоже. Что-то уж слишком тонкое. Запах в помещении какой-то странный, пахнет какими-то лекарствами и… Больница! Я в больнице!»
 Он вскочил с кровати, попытался опереться на левую руку, но ее тут же пронзил приступ дикой боли. Казалось, рука сломается, если еще раз надавить на нее. «Перелом» - подумал Курт, но сознание отказывалось воспроизводить какие-либо картины о переломе. Взглянул на руку – забинтована с запястья до локтя, ладонь бело-розового цвета с оттенком синевы. Дотронулся до нее другой рукой – холодная, как вилка для охлажденного салата. Попробовал пошевелить пальцами – почувствовал, как внутри двигается каждый сустав, как они трутся друг о друга, как напрягаются сухожилья, чтобы совершить простое движение. Пальцы шевелились медленно, и при движении в руке снова чувствовалась боль.
 Включился телевизор, Курт непроизвольно перевел на него взгляд. Начинался восьмичасовой выпуск новостей, значит, сейчас утро. Каменные лица ведущих, их монотонные голоса, вид Города N за их спинами.
 - Главная новость, - говорил один из них, - сегодня в Нью-Йорке зафиксирован новый случай группового суицида. По официальным данным, все погибшие страдали Синдромом атомной войны. Смерть двадцати трех человек наступила в результате передозировки лекарственными препаратами. Итак, общее количество погибших в результате самоубийств из-за Синдрома – тысяча шестьсот семьдесят три человека.
 «Да я же вскрыл себе вены!!!» Сознание Курта вздрогнуло, как желе от прикосновения. Он воспользовался его подсказкой из образов красного, и в точности припомнил всю ситуацию: разделочная доска, холодная вода, маленький кухонный нож, забытье. Потом миссис Хатч, костюм Зорро, белые силуэты…
 …я же вскрыл себе вены
 Курт снова упал на кровать и уставился в потолок. Он не смог покончить с собой. Что теперь его ждет? Быстро пробежали мысли о скверном будущем, о психушке, в которую его наверняка поместят, о том, как теперь к нему будут относиться люди, родители. Но самое страшное для него стало то, что он так и не претворил в жизнь свою главную задачу – избавление от страданий войны. Если выжил сейчас, то точно умрет от ядерной бомбардировки. Его главный страх все-таки станет реальностью, а этого допустить нельзя; следовательно, решил он, нужна повторная попытка.
 Курт снова пошевелил пальцами, сконцентрировался на порезе, который находился под толстым слоем бинтов и почувствовал, как при каждом движении края раны то сходятся друг с другом, то расходятся. Крови уже нет – об этом говорит бледно-розовый, отдающий синевой, цвет его руки, на ране ощущаются какие-то препятствия – наверняка швы от операции.
 Курт встал, прошелся по своей небольшой палате, подошел к окну и взглянул вниз. Палата находилась на втором этаже. Госпиталь находился далеко от центра – Курт видел кусок Города N, «*** Билдинг», откуда недавно хотел спрыгнуть. Его окно выходило на небольшой садик, усаженный парой елей, несколькими маленькими дубками, одним длинный кипарисом и кучей невысоких кустарников, которые уже начали цвести. В саду гуляли несколько больных. Вот молоденькая девушка везет по асфальтированной тропинке инвалидную коляску с сидящем в ней парнем, у которого сломаны обе ноги. Он, кажется, даже не обращает внимания на свою травму; девушка иногда останавливает коляску, и они целуются. В стороне от них семья из четырех человек – отец, мать, девушка в халате – пациентка, у матери на руках маленький ребенок. Настроение у всех тоже, что и у предыдущей пары – приподнятое, они радуются жизни.
 За небоскребами Города N догорало тусклое солнце, которое через пелену желтых слоистых облаков было не так трудно созерцать.
 «Они радуются, несмотря на…» - мысль Курта внезапно остановилась. Несколько дней назад он бы смог ее закончить: «Несмотря на то, что все они скоро умрут». Он уловил противоречие своих собственных мыслей: «но ведь все когда-нибудь умрут».
 Сознание Курта, движимое Танатосом, исковеркало понятие будущего, использовало его в своих собственных целях. Он задумался. А действительно ли каждое мгновение не имеет ни смысла, ни, хотя бы, значения? Неужели важен только момент смерти и та боль, которую при этом испытываешь? Сейчас, когда он смотрел на сад, такие размышления казались бредом обыкновенного труса.
 Разговоры в коридоре прервали его размышления. Курт поковырял в ухе, вытащил небольшой кусок серы и подошел к двери. Разговаривали две женщины. По знакомому голосу он узнал мать, вторая, судя по репликам, была врачом.
 - …думаю, клиника в пригороде будет отличным выбором, - говорила врач, - нет сомнений, что попытки повторятся. У девяноста процентов больных Синдромом были повторные попытки суицида. Изоляция на какое-то время будет лучшим выходом.

 В тот момент Кэйт прокляла себя за то, что выбросила статью о хиппи, которые якобы синтезировали лекарство против Синдрома. Она не понимала, как сама не подверглась ему, как Курт смог «подцепить» его. Проклинала себя за то, что не оказывала ему должного внимания. «Я исправлюсь, - говорила себе, оправдываясь, - честно, исправлюсь. Вот только он выйдет отсюда. Немедленно возьму отпуск, и мы все вместе поедем куда-нибудь отдыхать…» Она была так сильно уверена в своих словах в данный момент, что захотела воплотить эти желания прямо сейчас.
 - …будет лучшим выходом, - закончила врач.
 Это была полная женщина лет пятидесяти, короткая стрижка «под мальчика», на шее – статоскоп, в руке – какой-то табель, на кармане бэйдж – «доктор Джоан Мур». Кэйт не обратила на него внимания, продолжая обращаться к ней просто «доктор».
 «Клиника, - подумала Кэйт, - его посадят в психушку, и там он будут до тех пор, пока полностью не поправится, пока не уничтожит в себе этот синдром». Образы Багам и Красного моря мгновенно растаяли, Курт должен поправляться, а она опять вернется к работе…
 - Вы думаете, что это единственный правильный выход, доктор?
 - Это не «психушка», если вы об этом. Вы слышали о методике доктора Шварца?
 Кэйт отрицательно покачала головой.
 - Доктор Шварц изучает проблему Синдрома с момента его появления. Он психиатр, - от этого слова Кэйт непроизвольно вздрогнула, - и разработал ряд методик, как медикаментозного, так и психологического вмешательства, которые позволяют ликвидировать стереотип о мучительной смерти во время атомной войны, - Мур усмехнулась, - если она, конечно, будет, - Кэйт слабо улыбнулась, - в чем лично я сильно сомневаюсь.
 Кэйт заглянула в себя. Куда делся ее прежний горделивый настрой, с помощью которого общалась с людьми в редакции? Где ее надменный и приказывающий голос? Речь шла о сыне, которого она почти не знала, и вот стоит, как вкопанная, не в силах что-либо возразить, внешне и внутренне соглашаясь с одним лишь мнением Мур.
 Кэйт ощутила свою слабость. Куда ушли те годы, когда еще можно было развивать отношения с сыном? Она оставила его на попечение нянь и гувернанток, даже его отец, которого она бросила, видел Курта чаще нее. А сама Кэйт в это время лежала в постели с очередным «новеньким» работником, придаваясь сиюминутным наслаждениям. Ее главной мыслью о детях в то время было: «Я оставила им около двухсот. Должно хватить, потом дам еще».
 - Когда он будет готов?
 - Думаю, что…
 - Что ты делаешь?
 Коридор заполнил хриплый и приглушенный голос Курта, который медленно вышел из своей палаты и теперь стоял напротив матери. Он подумал, что Кэйт может и краснеет от стыда, но тональный крем так хорошо это скрывает, что румянцу требуется быть буквально красным, чтобы пробиться через дебри косметики.
 Кэйт не опускала головы, смотрела на него уверенно и смело. Он не казался ей забитым и жалким, даже с такой бледностью на лице, с перевязанной рукой и в больничном халате.
 - Спокойно, Курт, - Мур двинулась к нему навстречу, остановилась метрах в трех от него и заговорила спокойным тоном: - вы в больнице. Как вы себя чувствуете?
 Курт не ответил. Ее спокойный голос раздражал его, ему вдруг показалось, что она использует Эриксоновский гипноз, чтобы успокоить его, поэтому он старался пропускать слова Мур мимо ушей и сконцентрироваться на матери.
 - Что ты делаешь? – повторил он.
 - Доктор сказала, что…
 - Я слышал, что сказала доктор. И ты согласна на это?
 - Так будет лучше для тебя, Курт. Не спорь.
 - Не спорить?! Я не лягу в психушку!
 - Но попытки повторятся, - вмешалась Мур, - тебе нужно лечение.
 - Не нужно мне никакое лечение! Я здоров.
 - Но у тебя еще есть мысли о суициде?
 Курт заколебался. Разумеется, они были. Даже на фоне того, что он видел в саду несколько минут назад. Картины «страшного атомного суда» по-прежнему били в его мыслях ключом и поглощали приятные сердцу и разуму образы сада.
 Он задумался о том, что сказать. Если скажет да, то его стопроцентно заберут. Если нет, то начнут выяснять правду и, в конце концов, поймут, что такие мысли все-таки остались и все равно упекут в клинику.
 - Да, - ответил он, - они еще остались.
 Мур пожала плечами.
 - Это же очевидно – тебе необходимо лечение. И ты глупо поступаешь, отказываясь от него.
 - Я так решил. Вы не вправе указывать мне.
 - Я даю согласие на это, - сказала Кэйт.
 Курт перевел взгляд на мать. Сейчас он воспринимал ее как самого ужасного человека на земле, самую большую суку в мире, существо, в котором нет ни грамма сострадания и любви.
 - Что?
 - Доктор, - сказала она, - я даю согласие…
 - С тобой разговариваю я, а не доктор! – крикнул Курт.
 Сейчас он почувствовал самое сильное чувство предательства в его жизни. Наверняка, даже Рузвельт не испытал такого после нападения японцев на Перл-Харбор. Собственная мать решила сдать его в психушку! Она, конечно, считает, что так будет лучше для него, но она ведь ничего не знает, не понимает его чувств и мыслей. Какое же это гнетущее ощущение, когда тебя предает собственная мать…
 - Не ори на меня! Я несу за тебя ответственность!
 - Я совершеннолетний и сам могу нести за себя ответственность.
 - Ты живешь в моем доме, тратишь мои деньги…
 - Только это для тебя и важно – деньги!
 Кэйт приготовилась парировать его колкую фразу, но тут вмешалась Мур.
 - Ваша мать несет за вас ответственность, так как вы невменяемый.
 - Что?
 Курт понял, что Мур совершенно наплевать на него и на его вменяемость. Она просто была на стороне его матери и хотела помочь ей любыми средствами и любой ложью, а правда ее не интересовала.
 - Я абсолютно вменяем! А насчет ответственности… – взорвался Курт, - да ты никогда не несла за меня ответственность!
 Кэйт вспыхнула, фраза Курта была для нее как пощечина, но пощечина заслуженная.
 - Спишь с каждым мужиком у себя в редакции! Уже надоело находить по всему дому их запонки или пуговицы от пиджаков. Какая еще ответс…
 Звук реальной пощечины прервал истерику Курта. Его щеку пронзила секундная боль, которая тут же перешла в по-странному приятное тепло.
 - Да пошла ты! – сказал Курт.
 Кэйт вздернула руку для очередной пощечины, но он тотчас развернулся и пошел к себе в палату.

 Курт сорвал с себя белый больничный халат, открыл шкафчик, стоящий рядом с кроватью и вытащил оттуда свою одежду: носки, джинсы и майку; куртка висела на вешалке в большом шкафу.
 - Попытки повторятся, - передразнил он Мур, - еще как повторятся! Да я назло тебе их повторю, сучка! – крикнул он в пустоту комнаты.
 Мысли о позитиве и о возможном разрешении ситуации полностью исчезли. Сад, который он видел за окном, превратился в его образах в преддверие ада – мертвая, черная, выжженная растительность; вместо густых зеленых деревьев – тощие черные жерди с безобразно торчащими ветвями, а вместо людей – черти, скелеты и другая нечисть.
 Он достал из-под кровати кроссовки и с трудом надел их. Распахнул шкаф, достал свою кожаную куртку, надел ее и вышел в коридор.
 Коридор бы пуст, и это очень удивило его. Ни Кэйт, ни Мур, ни каких-либо медсестер. Курт пожал плечами и быстрыми шагами направился к выходу.
 На полпути он увидел, как по правую сторону открылась одна из дверей. В коридор вышли два бугая-санитара во главе с Мур, Кэйт шла сзади. Курт остановился и застыл на месте. Мур говорила что-то о том, что все будет хорошо и только лечение поможет ему, но эти слова сейчас пролетали сквозь его восприятие. Инстинкты снова засигнализировали об опасности, он попятился назад. Санитары ускорили шаг, Курт развернулся и побежал. Мур приказным тоном скомандовала бугаям схватить Курта, и они, как послушные псы, бросились за ним.
 Курта охватил страх, мыслей не было почти никаких, кроме: «Они схватят меня! Схватят и посадят в психушку». Он пробежал свою палату, конец коридора быстро приближался, и Курт уже мог разглядеть, что на двери запасного выхода висел большой черный замок. Он чувствовал, что его догоняют, слышал сопение санитаров за своей спиной.
 В поле его зрение попал столик на колесиках с разнообразными колбами, металлическими чашками, пинцетами, скальпелями и другой врачебной утварью. Курт остановился, схватил столик за ручку, быстро развернул его и толкнул на санитаров. Послышался звук удара металла о бетонный пол вперемешку с ругательствами одного из санитаров. Второй остался стоять на ногах, оглядел своего товарища и снова перевел взгляд на Курта. Курт снова рванул с места. Санитар перепрыгнул через «место аварии» и побежал за ним.
 Конец коридора. Курт уперся в закрытую дверь запасного выхода. Он развернулся, сжал кулаки и принял боевую стойку. «Ну, давай, качок. Попробуй взять меня!» Гигантская фигура санитара приближалась, на лице его была «профессиональная» злость. Он бежал, выставив руки вперед, готовясь схватить «непослушного пациента».
 - Ну, иди сюда, пацан! – проговорил сквозь зубы он.
 Как только он подбежал к запасному выходу, Курт тут же нагнулся и нанес ему удар в солнечное сплетение. На санитара это не произвело никакого эффекта, и в следующее мгновение Курт ощутил его гигантскую руку на своей шее. Он не душил его, а просто держал, другой рукой доставая из кармана специальные наручники для «буйных». Курт начал отчаянно молотить его по руке, но тот никак не реагировал, продолжая шариться в карманах. Тогда Курт решился на последнюю попытку: он сунул руку в карман джинсов и вытащил оттуда свою «Зиппо». Одной рукой открыл ее, крутанул колесико, фитиль сразу же зажегся, и Курт поднес пламя к оголенной руке санитара.
 Тот секунду не понимал, что же сделал буйный паренек. Он почувствовал жжение в руке, тотчас разжал свою титановую хватку и, потирая руку, принялся осыпать Курта проклятьями.
 - Лови его! – крикнул он, - вколи ему несколько кубиков теразина.
 Курт вдруг вспомнил про другого санитара, но когда опомнился, то уже лежал на полу рядом с опрокинутым столом. Санитар, все еще лежащий на полу, схватил его за ногу и повалил на пол. Курт всячески извивался, пытаясь высвободиться. Он перевернулся на спину, чтобы видеть его. «Как же они похожи друг на друга, - подумал Курт, - прямо братья-близнецы». Санитар потянулся к карману своего халата, вытащил оттуда шприц, зубами снял колпачок и, выпустив из него воздух, продолжал ползти вперед, держа «буйного» за ногу. Курт вдруг понял, что другая его нога свободна и не упустил шанса воспользоваться ей, врезав санитару по лбу. Тот растерялся, выронил шприц, но все же не выпустил ноги. Курт повторил попытку, и на этот раз санитар разжал хватку.
 Курт быстро поднялся и побежал к выходу, надеясь, что с матерью и Мур сумеет справиться. Но когда он подбежал к ним, навстречу ему вышли еще три санитара, которые встали рядом с Мур.
 - Сдавайтесь, Курт, - иронично сказала она.
 - Пошла ты, сука! Вы не посадите меня в психушку.
 Рядом с ним стоял еще один столик на колесах, на котором также была различные вещи из обихода врачей. Курт заметил скальпель и тут же схватил его, направив в сторону Мур. Она отстранилась и явно перешла с ироничного настроя на более серьезный. Доктор сделала останавливающий жест рукой, Курт оглянулся и увидел двух санитаров, которых он одолел. Они хотели было схватить его, но остановились метрах в пяти. Кэйт была напугала, она стояла раскрыв рот и давала Курту знак рукой в виде какого-то поглаживания: мол, успокойся, все в порядке.
 - Положите скальпель, Курт, - сказала сухим голосом Мур, - вы же не станете резать всех подряд. К годам клиники добавятся еще десятки лет тюрьмы.
 - Не запугивайте меня! – крикнул он, - к тому же, я не собираюсь резать вас.
 Он на секунду успокоился и мгновенно приложил скальпель к своей шее.
 - Выпустите меня отсюда, иначе…
 Разъяснения не потребовались. Кэйт была на грани нервного срыва, по ее виду было похоже, что она вот-вот закричит. Так и случилось:
 - Брось нож, черт тебя дери! – вскрикнула она, - боже, брось его!
 Она заплакала и закрыла лицо руками. Курт перевел взгляд на мать.
 - Я ненавижу тебя! Ненавижу!
 - Успокойтесь, Курт. Видите, до чего вы довели мать.
 - Не надо взывать к моим чувствам, - сказал он, скальпель дрожал в его руке, - мать бы никогда так не поступила. Никогда!
 Рука его перестала дрожать, он выпрямился, почти вплотную приложил скальпель к своей шее и ощутил холод стали. «Что со мной будет? Стоит мне выйти отсюда, как они сообщат в полицию. Меня спасет только чудо». Он решил надеяться на это самое чудо, но своей тактики не изменил:
 - А теперь назад! – крикнул он.
 Мур, излучавшая спокойствие, и Кэйт, лицо которой было залито слезами, размывавшими тушь под глазами, отошли к стене. Мур дала знак санитарам, стоявшим у входа, и те сделали то же самое. Курт же прислонился к другой стене и стал медленно передвигаться вдоль нее. Он двигался вперед левым боком, не сводя глаз с Мур. Его вдруг поразило ее спокойствие. Видимо, работа в психушке настолько закаляет волю, что даже к такой ситуации начинаешь относиться спокойно. Ее успокаивающий взгляд начал потихоньку гипнотизировать его, и он стал смотреть то на мать, то на санитаров, то на дверь.
 - Я не хотел этого, - сказал он, стоя в нескольких сантиметрах от двери, - неужели нельзя было просто отпустить меня домой?
 - Вы еще вернетесь сюда, - сказала Мур после секундного молчания, - вернетесь.
 Мур сделала неуверенный шаг к Курту.
 - Ваши пророчества не помогут вам. И я лучше покончу с собой, чем вернусь сюда, - он заметил, что расстояние между ним и Мур сократилось, - назад!
 Мур снова отошла к стене.
 Внезапно дверь скрипнула и распахнулась, все оглянулись в проем, в том числе и Курт. На пороге с недоумевающим лицом стоял Дэвид. Он бросил взгляд на Курта со скальпелем в руке, потом посмотрел на Кэйт, на лице которой были видны дорожки от слез; сейчас они были похожи на пересохшие русла рек. Также он заметил спокойное лицо Мур.
 - Дэвид! – воскликнула Кэйт, - Дэвид, боже. Он вскрыл себе вены.
 Он снова обратил взгляд на Курта.
 - Брось скальпель, Курт. Ты ведь…
 - Ты с ними за одно! – крикнул Курт. От крика он уже начал хрипеть, - дай мне пройти или я сделаю это! Назад!
 Дэвид поднял руки, как при задержании полицией, и отошел в сторону.
 - Вашему сыну нужна помощь, - сказала Мур, - но он ничего не хочет слушать.
 Дэвид взглянул в конец коридора и увидел перевернутый стол. Также взглянул на санитаров, один из которых все еще потирал подпаленную руку, а на лбу другого он увидел слабый отпечаток ботинка.
 - Это он натворил?
 - Да, - ответила Мур.
 - Вы что, пытались задержать его силой?
 - А как же еще? Добровольно он не хотел тут оставаться.
 - Это его право! – крикнул Дэвид, - он совершеннолетний и сам может за себя решать. Вы не имели права задерживать его.
 - Но Дэвид, попытки самоубийства повторятся, - умоляюще сказала Кэйт.
 Курт стоял и молчал, не убирая скальпеля от шеи. Он ненавидел разговоры подобного рода, когда решали его судьбу, не обращаясь к нему самому. Курт понял, что отец «не с ними», а «за него».
 - Это мое решение, - сказал он.
 - Это так, - подтвердил Дэвид, - вы не имеете права больше держать его тут, - он перевел взгляд на Курта, - опусти скальпель, Курт. Тебя не тронут.
 Курт верил ему, но никак не решался убрать скальпель. Он видел, что санитары готовы броситься на него, как только он это сделает.
 - Уберите санитаров! – крикнул он Мур, - они ни к чему.
 Мур на секунду засомневалась. Но все же дала им знак, что они свободны.
 Курт опустил скальпель.
 - А теперь объясни мне, почему ты решился на это? – спросил Дэвид.
 - Это Синдром, - ответила за него Мур, - ваш сын страдает Синдромом.
 - Мэм, - обратился Дэвид к ней, - я разговариваю не с вами. Курт, это правда?
 - Да, - ответил спокойно Курт, - правда. Если вы и хотите мучиться при бомбардировке, то я хочу уйти из жизни сейчас, это менее болезненно.
 Воцарилось минутное молчание. Дэвид нарушил его:
 - Ты трус, Курт. Ты знаешь об этом? Обыкновенный трус.
 - Я рационалист! – запротестовал он, - здраво анализирую ситуацию.
 - Девяносто пять процентов больных говорит точно также…
 - Вы можете, наконец, заткнуться! – рявкнул Курт, - мне не нужна ваша статистика. Я верю своим мыслям и разумно их объясняю.
 - Любовь ты тоже объясняешь с помощью своей рациональности. Как твоя девушка воспринимает это, когда ты говоришь с ней о любви, основывая ее только на рациональности?
 - У меня нет девушки. Грейс – просто девчонка! Что она понимает в любви!
 - А я не о Грейс говорю. Я имею в виду Карен, - Курт вздрогнул при звуке ее имени
 Карен… как он мог забыть о ней. Этот Синдром… он как пелена на мысли, через которую окружающий мир видно нечетко и размыто. Карен… что будет, когда она узнает, что он сумасшедший? «Какое забавное противоречие, - подумал Курт, - сумасшедший, свихнувшийся от рациональности!» Конечно, он не думал, что любовь – это чепуха и не сводил все только к сексуальному влечению. Он просто не знал, как это объяснить с рациональной точки зрения. «Я просто ухватился за приемлемую для меня идею рациональности, но далеко не все могу объяснить с ее помощью».
 - Здравый смысл вообще отрицает любовь, - продолжал Дэвид, - чувства! симпатия! любовь! Тьфу, какая чепуха! Это только сексуальное влечение, не более. Так ты думаешь?
 - Ты и не представляешь себе, как и о чем я думаю.
 - Мне понравилась эта девушка. Я был дома, когда она заходила к тебе. Она производит впечатление умной девушки.
 Он выпустил скальпель из рук, тот упал на бетонный пол, звук металла заполнил длинный коридор. Курт вздохнул и подошел к отцу. «Чудо, - подумал он, - нечто, необъяснимое рационально, спасло меня. И он – воплощение этого чуда».
 - Отвези меня домой.
 Дэвид кивнул головой, достал ключи от машины, и они направились к выходу.

***
 Курт сидел на кушетке в бомбоубежище и курил. Над проходом горел большой красный фонарь, сигнализирующий о бомбардировке. Он был прочно соединен с бетонной балкой и составлял с ней одно целое. Сейчас фонарь горел просто так: Курт выключил все освещение, кроме аварийного, и полностью окунулся в красный свет.
 Огонек сигареты сливался с краснотой, заполнявшей все помещение; Курту показалось, что он сам готов раствориться в этой красноте. У него уже бывало такое ощущение, когда хочется окунуться во что-то, стать с чем-то единим целым. Оно впервые возникло у него при прослушивании «Полета Валькирий». Музыка полностью захватывала его, он отдавался ей и сливался с ней, становился с ней одним целым и не представлял себя без нее. Теперь он почти растворился в красном свете, не чувствовал эту комнату и себя без него.
 «Она согласилась отдать меня в клинику, - эта мысль не покидала его, - она мне не мать…» Суицид был связан теперь не просто с желанием покончить с собой ради предотвращения страданий, он хотел отомстить ей. Его воображению рисовалась картина похорон: могила на участке для самоубийц, мать, тактичным жестом смахивающая редкие слезы из глаз, чтоб не растеклась тушь, и он – в гробу с нахальной улыбкой.
 Хотя нет! Мстить матери, убив себя – как это глупо! Мне от этого пользы не будет, ведь я буду уже мертв; месть – это блюдо, которое следует подавать холодным, а если я умру, то не смогу насладиться им.
 Но дело не только в мести. Синдром… это гораздо более весомый довод в пользу самоубийства. Курт только хотел настроиться на его лад, как в мыслях возник совершенно банальный вопрос: «Действительно ли надо это делать?»
 А ведь правда! Не все же люди такие, как она: отец, например. Он единственный, кто заступился за него. Возможно, без отца Курт бы уже сидел в палате со стальными решетками на непробиваемых окнах, одетый в смирительную рубашку. И еще Карен… «Она бы пришла, - подумал он, - если бы знала, что я в больнице, она бы непременно пришла». Эта мысль была похожа больше на утешение, чем на факт. Курт отогнал идею о том, что Карен его забыла, и отказался поверить в то, что сейчас она, возможно, лежит в постели с кем-нибудь вроде Микки.
 Он снова сфокусировался на Синдроме. Ведь если кто-то считает, что суицид во имя легкой смерти – неправильно и трусливо, не является ли это истиной? Как проверить это?
 - Нет, - парировал разум, - это всего лишь мнение! Таких мнений миллион.
 Верно. Мнение, которое Курт пока еще не приемлет.
 Недавно Курт прочитал Шопенгауэра и был потрясен его философией. Неужели он оказался прав, и жизнь это только страдание, горесть и взаимопожирание друг друга? Даже поцелуй – люди в его акте наслаждаются плотью друг друга. Жизнь не стоит того, чтобы прожить ее.
 Но тогда и суицид – не выход. Курт все равно вернется в эту жизнь и переживет ядерный огонь. Какие там пути спасения? Музыка – он не занимается музыкой и ни на каком инструменте не играет, хотя всегда мечтал сыграть какой-нибудь концерт Баха на сцене «Карнеги-холл» или «Мэдисон Сквэр Гарден». Может, бескорыстное сострадание?..
 «Да о чем это я?! - воскликнул мысленно Курт, - Шопенгауэр – тоже мнение. А что я сам думаю об этом? Есть ли у меня мнение?»
 - Разумеется, - выкрикнул разум, - и ты его уже давно определил и обозначил…
 Словно из глубины океана, на поверхность его мыслей вырвался голос бессознательного: наивного, необъяснимого стремления жить, главной его прерогативой Курт видел жизнь без цели, жизнь саму по себе. Та вечно голодная Воля к Жизни в несколько измененном контексте. Привычный к целям и смыслам, он не мог видеть красоту бессознательного, рассматривал его проявления под одним ракурсом, не мог повернуть его к себе другими сторонами и понять, что представляет собой жизнь-сама-по-себе.
 Жизнь возникла внезапно и прорвала пленку сознания так же, как и кит с ревом выпрыгивает из океана. Она повернулась к Курту всеми своими сторонами и возникла мысль: «А почему собственно то, что мы привыкли называть бес-сознательным, плохое и неверное?» Потому, что оно без сознания? Чушь! Это чисто человеческое качество: определять то, что лишено смысла и не имеет цели как неверное. Это не так: оно просто иное, но никак не неверное.
 Бессознательное преподнесло Жизнь сознанию Курта, поворачивая ее самыми немыслимыми сторонами. Например, разум долго не мог понять красоту паров бензина, скапливающихся в низине города, когда на них падает вечерний свет.
 - Это прекрасно, - сказал, наконец, разум.
 Курт на секунду забылся, вспоминая, как после поездки на старом двухэтажном автобусе, сидел на вершине холма за городом с Мэдисон, и они вместе наблюдали за тем, как солнце прорывается сквозь неразрывную пленку слоистых облаков, как играет оно своими лучами в поднимающихся вверх парах бензина и метана. Это ужасно и прекрасно.
 Разум ввел в действие защитный механизм из повседневных стереотипов и рациональных житейских принципов Курта:
 - Берегись, - говорил он, - это иллюзии чувственности. Этого не бывает!
 Курт запутался, он сейчас был похож на собаку, которую зовут с разных сторон и она не знает, куда податься. Он стоял между жизнью и смертью, между разумом и странным непонятным бессознательным. «Что же оно из себя представляет? – подумал Курт, - может, жизнь – способ познать его?»
 - Нет! – протестовало сознание, - жизнь – это иллюзии и страдания! Не поддавайся!
 Как же красиво, когда сигаретный дым растворяется в густом красном свете! когда он поглощается обстановкой комнаты, когда он становится единым со светом, пространством и временем. В образах Курта заиграл «Полет Валькирий». Даже петля, завязанная узлом палача, плотно охватывающая основание фонаря, была неотделима от общего фона.
 Курт не заметил, как усталость захватила его, и он заснул.

 ***
 Джонни был обычным индейским парнем с обычным американским именем. Курт встретил его вечером по дороге домой, на остановке. Он, как и Джонни, ждал автобус; тогда индеец завязал с ним разговор.
 - У вас сигаретки не будет?
 Курт протянул ему открытую пачку, тот достал сигарету и попросил у Курта огонька.
 - Знаете, - сказал индеец, раскуривая сигарету, - вам не стоит столько курить. Это ведь ваша третья пачка за день?
 - Да, а вам-то это откуда известно?
 Курт засунул пачку и зажигалку в карман и оглядел индейца с ног до головы. В его длинных волосах он заметил небольшое перо. «Дань предкам», - решил Курт. В ухе была серьга в виде черепа, на шее – платок, завязанный «ковбойским» узлом. Одет он был в легкую спортивную куртку, синие джинсы и старые потрепанные кроссовки. Что касается возраста, то Курт не дал бы ему больше тридцати.
 Индеец пожал плечами в ответ на вопрос Курта, а затем ответил:
 - Несмотря на то, что цивилизация полностью захватила меня, я еще кое-что помню…, - он затянулся, - кое-что, чему меня научили родители.
 - Они, как я понял, не живут в городе, - сказал Курт.
 - Вы правы. Резервация Уиндоу-Рок, может, слышали когда-нибудь?
 Курт помотал головой.
 - Там неплохо, - продолжал индеец, - но меня почему-то тянет в город. Я Джонни.
 - Курт.
 Они пожали друг другу руки. Рукопожатие Джонни было крепким, и Курт оценил это, как признак сильной и уверенной в себе личности.
 - Так почему вы думаете, что мне стоит меньше курить?
 Джонни снова пожал плечами.
 - Не думаю, что вашей девушке нравится это.
 - Да ладно вам! Она сама со мной курит.
 - Спросите ее как-нибудь. Задайте вопрос: «Карен, тебе нравится, когда я курю?»
 Сигарета в руке Курта остановилась на полпути к губам. Сперва он удивился, но через секунду списал все на то, что этот парень – знакомый Карен.
 - А еще лучше, - продолжал невозмутимо Джонни, - «Карен, тебе самой-то нравится курить?»
 - Откуда вы ее знаете? – скороговоркой спросил Курт, - вы ее знакомый? Тогда понятно, откуда вы знаете меня.
 - Вас я вижу впервые в жизни. А Карен вообще ни разу не видел.
 «Врет, - подумал Курт, - строит из себя великого провидца, а на самом деле заранее все выведал обо мне». Курт заметил, что в его мыслях нет места чуду: и почему только он не хочет признать, что этот парень с пером в голове действительно знает все о нем и читает его мысли. Проклятая рациональность!
 - Значит, вы провидец, - сказал с усмешкой Курт, - что вы еще знаете?
 Джонни усмехнулся.
 - Да никакой я не провидец! Просто это очевидно для каждого, кто видит.
 - Видит?
 - Ну да. Я не говорю о внешнем зрении. Я говорю о тех, кто смотрит глазами души.
 - А, вот оно как! Значит, вы смотрите глазами души?
 - Именно так, - сказал Джонни. Он прицелился и бросил окурок в мусорную корзину, - скверная привычка, никак не могу от нее избавиться.
 Курт решил, что стоит послушать, что несет этот тип. Он настроил себя на то, что поверит в его фокусы при условии, что Джонни расскажет о нем что-нибудь такое, чего никто не знает. Что-то типа Синдрома. Курт не воспринимал его всерьез, но индеец показался ему чрезвычайно приятным, хоть и слегка спятившим собеседником. и он решил продолжить разговор.
 - И как это? Когда смотришь глазами души?
 - Как? – усмехнулся Джонни, - это так, будто на мне надеты рентгеновские очки, я вижу тебя без одежды. Голым.
 - Чего?
 - Неприятное ощущение, а?
 - Не то слово! Ужасное!
 Курт, и правда, на секунду почувствовал себя без одежды, а этот тип стоял и нагло улыбался. Он заметил, что Джонни в разговоре перешел на «ты», и сделал то же самое.
 - Ну ладно, выкладывай, в чем фокус?
 - Да нет никаких фокусов.
 Злость и раздражение прокрались в сознание Курта. «Да он просто издевается надо мной! Чего он вообще ко мне пристал?!» Сначала разговор казался забавным, но сейчас ему стало по-настоящему страшно. Страшно оттого, что он стоял на улице голым.
 - Это уже не смешно! – сказал он, повысив голос, - этому должно быть разумное объяснение. Ты поговорил с Карен, а? Неплохо она надо мной подшутила! Вполне в ее духе истинного философа! Или поговорил с моей матерью?
 - Разумное объяснение! Ха! – он пропустил это выражение, столь важное для Курта, через фильтр иронии и усмехнулся. – Конечно, гораздо проще думать, что я поговорил с Карен или с кем еще, разузнал все о тебе, а теперь подкалываю. А неужели тебе трудно поверить, что такие вещи, как видение просто могут быть, а?
 - А доказательства? Где доказательства?
 - А не нужно никаких доказательств! Тебе сложно поверить в чудо без них? Скажи, зачем они тебе?
 - Ты не видишь, - отрезал Курт, - и я не верю в такие вещи.
 - Зря, - сказал Джонни, - именно они показывают жизнь в истинном свете.
 Курт махнул на него рукой.
 - Не всю же жизнь ссылаться на рациональность. Она, бесспорно, нужна, но не до такой же степени, чтобы поклоняться ей, превращать ее в идеологию, делать принципом и смыслом жизни. Бывают вещи, не объяснимые с этой точки зрения.
 - Например?
 - Например! - выдохнул быстро Джонни, - опять тебе нужны доказательства и примеры! Неужели без них никак?
 - Да, мне нужен пример.
 - Окей, твой Синдром пойдет?
 Зрачки в глазах Курта в мгновение расширились, рот приоткрылся, он приблизился к Джонни почти вплотную, стал тупо смотреть в его глаза, но ничего в них не обнаружил. Они не выражали абсолютно ничего, и у Курта сложилось такое чувство, что он не использует их для того, чтобы смотреть и видеть. «Глаза души! - подумал Курт, - он смотрит глазами души!» Джонни немного отстранился, на его лице проскользнуло удивление:
 - Что ты так на меня глядишь? – спросил он.
 - Кто ты такой, черт подери?!
 - Я Джонни, обычный американский парень. Но ведь речь сейчас не обо мне, а о тебе. Продолжим?
 Курт не ответил, и Джонни воспринял его молчание, как знак согласия.
 - Ты пытаешься жить только с помощью разума, пытаешься все анализировать и проверять. Ты не допускаешь мистики и каких-то сверхъестественных явлений только потому, что наука отвергает и не признает их. «Ах! – воскликнет ученый при одном только слове «сверхъестественное», - Видение! Сверхъестественное! не смешите меня! Что за детский вздор!»
 Он на секунду задумался, посмотрел сначала себе под ноги, а потом бросил взгляд куда-то вдаль. «Совсем как отец, - решил Курт, - он говорил почти также о любви».
 - Знаешь, у науки есть такая тенденция – отрицать то, что она не может объяснить своими стандартными и шаблонными методами. - Джонни усмехнулся. - А еще говорят, что наука далеко и широко смотрит! Какая бестолковая мысль, - он перевел взгляд на Курта, - рациональная мысль, кстати.
 Джонни выдержал полуминутную паузу, потом продолжил:
 - Твое желание умереть делает из тебя глупца.
 Курт не ответил. Казалось, это его подсознание говорило с сознанием голосом этого индейца.
 - Как мне избавиться от него? – спросил он, - как избавиться от идеи покончить с собой?
 - Поищи ответ в своем вопросе.
 - Чего?
 - Чего-чего! - передразнил он Курта, - дай лучше еще сигарету.
 Курт протянул ему пачку и зажигалку.
 - В вопросе? – спросил он. - Где? Где он!
 - Неужели тебе все надо разжевывать? а? – Курт не ответил,
 Джонни замолчал и закурил, Курт напряжено смотрел на него, дожидаясь ответа. Джонни посмотрел вправо, потом влево. Метрах в ста от остановки по дороге медленно полз автобус.
 - О, мой номер! – сказал Джонни, - надеюсь, сам додумаешься?
 Индеец шагнул вперед, но Курт схватил его за рукав куртки и потянул обратно.
 - Нет, нет! Подожди, не бросай меня. Скажи, где ответ!
 Джонни вздохнул.
 - Слушай, Курт. Автобус ходит раз в полчаса. А мне к шести надо быть в одном месте.
 - Я вызову тебе такси, - тараторил Курт, - только дай мне ответ.
 - Ты привык сам думать? Карен что, тебя ничему не научила за время вашего знакомства? а?
 - Я постоянно думаю сам! – гордо заявил Курт, - никогда не полагался на мнение других. Только на свое!
 - Это даже хуже, парень! не прислушиваться к мнению других.
 Курт запутался. Чтобы он не сказал, индеец переворачивал это с ног на голову.
 - Прошу, - сказал умоляюще он, - мне надо знать. Прошу тебя.
 Джонни выдохнул дым, вздохнул и пожал плечами.
 - Ладно, уболтал. Но смотри, не привыкай к этому. И не думай только с помощью разума.
 Курт не понял его последней фразы и подумал: «А как еще можно думать, если ни с помощью разума?» Наверное, здесь был какой-то скрытый подтекст, который он пока не понял. Что-то вроде: не только размышлять, но и чувствовать. Понять, что в жизни не все можно объяснить с помощью логики и статистики и что есть вещи, не подчиняющиеся им. Пока Курт не понял, что это за вещи, но дал себе слово выяснить. «Наверняка, «ботаники» из колледжа запротестовали бы против такой идеи, - подумал он, - но ведь они редко когда в своей жизни размышляют по-настоящему. У них есть только академические знания без всякого осмысления и ничего больше».
 - Ответ прост до безобразия, - сказал Джонни, Курт приготовился, - тебе надо избавиться от идеи покончить с собой!
 Надежды на быстрое выздоровление рухнули, как дом, который снесли с помощью изрядного количества взрывчатки.
 - Что? – спросил он, особенно долго протягивая первую букву.
 Джонни повторил.
 - Но ведь я это и так знал!
 - Что ж, значит, ты из таких типов, которые, видя ответ, не рискуют воспользоваться им. Он всегда был перед тобой, а ты не захотел или просто испугался его. Очевидность, Курт, хорошая штука. Довольно забавно несколько лет посвятить поискам какого-то ответа, и, найдя его, понять, что знал это всю свою жизнь. Забавно, ведь так?
 Курт не ответил. «Очевидность, - подумал он, - как же я был слеп! Каким трусом я был!» Он разложил слово на слоги: «оче-видность» - то, что видно очам, а еще точнее, то, что видно очам души.
 - Но как? Как избавиться от этого?
 Джонни пожал плечами и сделал вопросительное выражение лица.
 - А мне откуда знать! Я не страдаю Синдромом, не желаю покончить с собой и поэтому не могу тебе ничего посоветовать.
 - Но ты же все знаешь!
 Джонни рассмеялся.
 - С чего ты взял, Курт? Все знаю?! Да я знаю меньше твоего! А тем более, меньше, чем «ботаники» из твоего колледжа.
 - Это какая-то бессмыслица! Ты же…
 - Я только вижу, парень, - перебил он его, - вижу и не более. Я не знаю. Может, Карен сможет помочь тебе? Она-то точно что-то знает.
 «Возможно, - подумал Курт, - я даже уверен, что это так! Мне надо к ней! только она сможет увидеть меня полностью, только она мне нужна».
 - В такие моменты я иногда хочу стать одним из «ботаников», - Курт посмотрел на Джонни, тот внимательно слушал его, - знаешь, не думать, а просто учить чужие мнения и жить по ним.
 - Так проще, это простой способ.
 - Простой?
 - Можно сказать, самый простой. И не слушай ты того, что они говорят, мол, «это сложно, это работа ума» или «ты в этом ничего не понимаешь, наука не для твоих мозгов» и все в таком духе. Такие люди созданы для того, чтобы довольствоваться чужими мнениями и жить по ним, как ты сказал. Они забивают себе голову различными физическими законами, интегральными формулами, гипотезами Римана и митотическим делением клеток, но так ли это важно?
 - Для них – важно. Это помогает им жить.
 - Жить! – усмехнулся Джонни, - слово жить тут понимается в искаженном значении. Эти люди знают много наук, только не науку жизни.
 - Философия? Ты философию имеешь в виду?
 - Философия – это только преддверье жизни. Я не читал ни одного философа, но знаю, что у каждого был свой путь в жизни и каждый проповедовал свое учение.
 - То есть, у каждого своя дверь?
 - Именно, парень. Хорошо сказано.
 - «Ботаники» в будущем будут преуспевающими: у них будет загородный дом, машина с автопилотом, дети, которых они воспитают так же, как родители некогда воспитали их самих. Может, только в момент смерти они поймут, что такое жизнь?
 Джонни пожал плечами.
 - Не знаю, может быть, - он посмотрел на свою докуренную сигарету, перевернул ее, стряхнул пепел и показал Курту бледно-оранжевый огонек. - Смотри, как думаешь, они когда-нибудь смогут это понять?
 Струи дыма уносились с порывами слабого ветра, они плясали друг с другом, обвивались друг вокруг друга; иногда, когда ветер стихал, образовывали одну длинную струю, стремящуюся вверх. От окурка также поднималось невидимое тепло, которое, казалось, искажает окружающий мир и делает его слегка смазанным.
 Курт присмотрелся, взял окурок у Джонни, последний раз затянулся и швырнул его в корзину.
 - Им никогда этого не понять.
 Джонни потянулся и зевнул.
 - Ой! Да что я тебе все это втираю! Сам-то не следую этим правилам и сам хочу стать «ботаником».
 Курт улыбнулся.
 - Поэтому ты и приехал в Город N?
 - Именно. Устал от истины. Хочу насладиться ложью.
 - Насладиться ложью?
 - Ну да. Меня всю жизнь пичкали понятием истины без всякого сравнения. Мол, истина и все тут! А ложь? Ну, она есть, говорили мне, но тебе о ней знать не надо.
 - Все познается в сравнении.
 - Древний тезис, но очень верный в моей ситуации. Я не узнаю, что такое правда, пока не пойму, что такое ложь.
 Джонни вышел на край тротуара, посмотрел вдаль дороги и улыбнулся:
 - Мой автобус. Странно, полчаса еще не прошло.
 Курт вдруг понял, что больше никогда не увидит его. Сейчас он не чувствовал признаков Синдрома и покончить с собой не хотелось, но что если они повторятся. Джонни тогда не будет рядом, и Курт решил следовать тому, чего он не делал все эти дни: избавиться от самой идеи суицида.
 - Мы еще увидимся?
 - Нет, Курт. Мы больше никогда не увидимся, - Джонни недолго смотрел в небо, потом перевел взгляд на Курта, - но разве это так важно?
 - Не знаю, - ответил Курт, пожав плечами, - но я постараюсь замечать то, что лежит у меня под ногами.
 Джонни кивнул и понимающе улыбнулся. Сунул руку в карман, пошарился в нем и вытащил пузырек с черной краской. Он взял его большим и указательным пальцами и потряс перед глазами Курта.
 - Как насчет боевой раскраски?
 - Хочешь меня разрисовать?
 - А что такого?
 Курта почему-то нисколько не смутило то, как к нему будут относиться случайные прохожие, как они будут озираться на него, перешептываться друг с другом. Да какая разница?!
 - Смотря, что ты хочешь нарисовать.
 - Это неважно. Главное – что ты сам вложишь в этот рисунок.
 - Окей, - сказал Курт, подставляя свое лицо Джонни, - рисуй!
 Джонни отвинтил крышку у пузырька с краской, положил его в карман и сунул указательный палец в пузырек. Немного подержал его там, через пять секунд вытащил. Палец был в краске на треть, он осторожно поднес его к лицу Курта и начал рисовать.
 Курту понравилось это ощущение – когда к лицу прикасаются пальцем с холодной красной. Он почувствовал приятный холодок, пробежавший по лицу, непроизвольно вздрогнул, но потом привык. Затем закрыл глаза и сконцентрировался на тактильных ощущениях от прикосновения Джонни.
 - Что ты рисуешь? – спросил нетерпеливо он.
 Ощущение прикосновения исчезло, и Курт открыл глаза.
 - Готово?
 - Угу. Краска быстро сохнет, - сказал Джонни, закупоривая пузырек, - полностью высохнет примерно через минуту.
 Курт подбежал к новенькому «Мерседесу», стоявшему около тротуара, и в тонированных стеклах увидел свое отражение. Рисунок был симметричным и представлял собой то ли молнию, то ли букву «S», которую использовали войска СС в фашистской Германии. Таких «S», размером от середины носа до нижней губы, было две, по одной на каждой щеке. Он дотронулся до правой щеки, краска уже высохла, и Курт погладил щеку тыльной стороной руки.
 - Ну, как? – спросил Джонни.
 - Таинственно, - протянул Курт, - что это значит?
 - Я же сказал…
 Курт вспомнил его слова: «То, что ты сам в него вложишь». Это было похоже на загадывание желания, и Курт пожелал одного – начать жить.
 Автобус подошел к остановке, дверь с шипением открылась, и из автобуса стали выходить люди. Джонни стоял возле задней двери и ждал, когда водитель откроет ее. Он бросил взгляд на Курта, тот тоже смотрел на него. Джонни медленно кивнул в знак прощания, Курт сделал то же самое.
 - Эй, Джонни! – позвал его Курт, тот оглянулся, - тебе не стоит столько курить!
 Джонни широко улыбнулся, дверь автобуса распахнулась, и он быстро заскочил в него.

 ***
 Курт быстрым шагом перешел через дорогу, зашел в телефонную будку, достал четвертак и набрал номер особняка Микки. В трубке раздались размеренные гудки. У него вдруг улучшилось настроение. «Как же иногда приятно поражаться собственной слепоте и ограниченности», - весело подумал он, вспомнив о том, что решение лежит под ногами, совсем рядом. Он часто и неровно дышал, а на губах его была улыбка самого счастливого человека на земле. Гудки прервались, трубку на том конце провода поднял какой-то парень.
 - Микки на месте? – спросил быстро Курт.
 - Сейчас проверю, - отозвался парень.
 По голосу он узнал того бугая-охранника, который недавно не пускал его в особняк. Шум и неразборчивые голоса слышались в трубке около минуты, потом ее взял Микки.
 - Слушаю.
 - Микки, это Курт.
 - А, это ты! что хотел?
 - Слушай, я дико извиняюсь за то, что критиковал твое мнение, - тараторил Курт, - мне очень жаль. Я был неправ, Микки. Извини меня. Я знаю, что… что…
 - Ты что, накурился? – Микки, казалось, не воспринимал его всерьез, - что с тобой?
 - Я в порядке, друг. Так ты меня прощаешь?
 - Ты долго готовил этот разговор, Курт?
 - Я прозрел. Теперь я вижу.
 Микки помолчал, не зная, что сказать, потом все же ответил:
 - Забыли, парень. Все в порядке, у каждого в жизни бывают косяки.
 - Отлично, - продолжал Курт, - ты можешь дать мне телефон Карен?
 - А, вот оно что! – воскликнул он, - телефончик ее, значит, понадобился?
 - Именно, - сказал Курт.
 - Слушай, такой вопрос: у вас с ней серьезно?
 - Серьезней не бывает, Микки.
 - Хм, ладно. Телефон я ее не знаю, но могу дать адрес.
 - Давай, записываю.
 Курт вытащил ручку из внутреннего кармана. Бумаги не нашлось, и он решил записывать на сигаретной пачке. Микки сказал ему адрес, Курт быстро записал.
 - Повеселись там! – бросил Микки напоследок.
 - Непременно, - ответил Курт.
 Разговор закончился, и они оба положили трубки.
 Улица, на которой жила Карен, находилась недалеко от того места, где стоял сейчас Курт, рядом с одним из мостов, соединяющих Город N с ***-Айлендом. Туда шло большинство автобусов, и Курт заскочил в первый подошедший.

 Дверь открыла женщина лет шестидесяти. На ней был красный спортивный адидасовский костюм, на шее висели наушники. Ее недлинные седые волосы были собраны в хвостик, на лице уже виднелись проступающие кости черепа, но ее приятная полуулыбка говорила о том, что жизнь в ней по-прежнему бьет ключом. Курт слегка удивился ее нестандартной внешности. «Спортивная бабуля», - подумал он. Та, в свою очередь, изумилась не меньше, увидев на его лице симметричные буквы «S».
 - Могу я вам помочь, молодой человек? – спросила довольно крепким и уверенным голосом она.
 - Здравствуйте. А Карен дома? – начал Курт, - я хотел бы…
 Он не успел закончить, как увидел за спиной старушки ее. Она только что вышла из ванной, мокрые волосы были неаккуратно зачесаны назад, на ней был розовый махровый халат, который она в данный момент пыталась завязать. Карен по-детски улыбнулась Курту, наклонилась над головой бабушки и шепнула ей что-то на ухо. Старушка улыбнулась еще шире, вышла на террасу и подошла к нему.
 - А, так вы и есть Курт, - сказала она, оглядывая его, - Карен немного рассказала мне о вас, никак не могу ее разговорить на подробности. Но из того, что она мне поведала, могу сказать, что вы мне нравитесь, молодой человек. Знаете, про других молодых людей она рассказывает всякие гадости, но только не про вас, Курт.
 Его немного смутил этот разговор, он чуть-чуть покраснел, но все же не отвел взгляда от старушки.
 - Благодарю, - сказал робко он.
 - А вы случайно не сектант?
 - Нет, - ответил Курт, - а почему вы так решили?
 - Ну, - она очертила вокруг своего лица круг, - эти рисунки…
 - Нет, мэм. Я не сектант.
 - Вот, и слава богу, - выдохнула он, - а то знаете ли, ходят по домам и агитируют нас, ревностных христиан. Я на пробежку, - сказала она, обращаясь к Карен, - могу немного задержаться, если надо, - она послала Карен намекающий взгляд и дернула бровями, - ну, ты понимаешь.
 - Бабушка, - с игривым укором сказала Карен.
 Старушка быстро спустилась вниз по лестнице и включила наушники, потом перешла на небыстрый бег и вскоре скрылась за домом. Курт проводил ее взглядом, а потом вернулся к Карен.
 - Довольно-таки эксцентричная бабушка, - сказал он, - что она имела в виду?
 Карен улыбнулась, но не ответила ему. Она посмотрела на его лицо.
 - Мне нравятся эти узоры. Ты сам их нарисовал?
 - Нет, не сам. Ты не поверишь, но…
 - Стой! Так и будем стоять на улице? Может, войдешь?
 Она понравилась ему еще больше, когда он увидел ее без косметики. Цвет ее лица был естественно-розовым, глаза, несмотря на то, что на ресницах не было туши, оставались по-прежнему выразительными.
 - Только не кури в ее присутствии, - сказала Карен, закрывая за ним дверь, - когда придешь сюда в следующий раз.
 - Она не выносит курящих?
 - Ты же видел ее – живое воплощение легкой атлетики.
 Курт улыбнулся, Карен продолжила:
 - Мой дед умер от рака легких…
 Фраза повисла на последней букве, Курт перевел на нее взгляд. Она потупила взор, потом снова взглянула на Курта, и на ее лице он увидел грусть. Карен моргнула, и ему показалось, что она готова расплакаться.
 - Ты любила его?
 Она согласно покачала головой.
 - Бабушка своим поведением решила показать мне, что быть здоровым гораздо лучше, чем курить. Не знаю, права ли она.
 Курт пожал плечами. Несмотря на то, что он также не знал ответа на вопрос, в нем пробудилось желание бросить курить. Желание было настолько сильным, что он готов был проорать «Я бросаю!», смять и выкинуть пачку. Но сдержался, поймав себя на мысли, что еще вернется к этой непростой ситуации. Курт вдруг понял, что это сиюминутное желание бросить было самым сильным из всех подобных желаний.
 Карен закрыла дверь на цепочку и легонько толкнула его вперед.
 - Проходи в гостиную. Я сейчас.
 В гостиной дома пахло свежекупленной кожаной мебелью. Курт упал на мягкий коричневый диван, запрокинул голову и оглядел потолок. Он был отделан деревом красно-коричневого цвета, в центре висела большая люстра с дюжиной лампочек. Комната была обставлена, как и все обычные квартиры состоятельных людей: впереди возле стены – широкоэкранный телевизор и пара колонок по бокам, справа – зеркальный шкаф, один шкаф с книгами и трюмо, слева – два больших окна, из которых открывался вид на Город N. Он вдруг вспомнил, что окна его дома выходят на тот же самый район, только под другим ракурсом.
 Курт потрогал кожу дивана, провел по ней рукой, потом снова окунулся в его мягкость. Карен вошла в гостиную в мужской рубахе, доходившей ей почти до колен и с феном в руках.
 - Как тебе новая мебель? – спросила она.
 Курт не заметил, как она вошла, поэтому резко бросил на нее взгляд и улыбнулся:
 - А я не видел старой.
 Карен развернула скрученный провод от фена, подошла к зеркальному шкафу, нашла розетку и воткнула туда штекер. Затем включила фен на среднюю мощность и начала сушить волосы. Пространство наполнил слабый шум, но сквозь него голос Курта был вполне слышен.
 - Что ты собираешься делать после того, как посушишь волосы? - спросил он, снова откинувшись на диван.
 Он вспомнил, на что намекала ее бабушка. Карен бросила на него взгляд, полный желания, и ему стало от него не по себе.
 - Ты мне так и не рассказал о своей раскраске.
 - Как я уже начал говорить, ты не поверишь в то, кого я встретил.
 - Бога?
 Курт задумался: «А что если Джонни действительно был Богом, и его задачей было направить меня на правильный путь». Он начал рассказывать ей, что это был простой индейский парень с пером в волосах, о том, что Джонни все знал о нем и о ней, о том, что тот умеет видеть. Курт решил умолчать о Синдроме до поры до времени.
 - Он видит? – спросила Карен. - Всегда мечтала видеть.
 Она выключила фен, скрутила провод и положила прибор на одну из полок в шкафу. Волосы ее приобрели объем и непроизвольно стали волнистыми. Девушка подошла к Курту, он откинулся на спинку дивана, запрокинул голову и закрыл глаза.
 - Мне нравятся твои рисунки, - повторила она.
 Курт открыл глаза и увидел ее, возвышающуюся над ним. Его ноги были широко расставлены, Карен легким движением свела их друг с другом и села к нему на колени. Она протянула руку к его лицу и погладила по щеке. Курт ощутил теплоту ее ладони, потом взял ладонь в свои руки, поднес к губам и поцеловал. Карен протянула вторую руку к лицу, приблизилась к нему на расстояние меньше сантиметра. Они поцеловались.
 Курт пытался одной рукой освободиться от куртки, а второй расстегивал рубаху Карен. Он расстегнул пару-тройку пуговиц, просунул руку, ощутил ее грудь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 - Может, прогуляемся?
 Курт встал с дивана и принялся одевать футболку.
 - Я люблю вечер, - сказал он, - отчего бы и не прогуляться.
 На часах было восемь. Ночник на небольшой тумбочке тускло горел, создавая романтическую обстановку. Шторы были запахнуты, но Курт понял, что солнце уже зашло, и лишь слабый-слабый его отблеск пробивался через них.
 Курт надел джинсы, увидел, как Карен быстренько забежала в ванную и негромко сказала: «Я сейчас!» Он улыбнулся, кивнул и сел на диван.

 На Карен был синий джинсовый костюм и туфли на небольшом каблуке; она слегка подкрасилась и завязала волосы в хвостик.
 Они вышли на крыльцо, Карен стала закрывать дверь. Курт, несмотря на то, что собирался еще подумать на счет курения, вытащил две сигареты: одну взял в губы, а другую положил за ухо. Он уже принялся закуривать, но тут увидел бабушку Карен и быстро спрятал сигареты в карман.
 - Уходите? – спросила она, подымаясь по ступенькам.
 Карен повернула голову, вытащила ключи и отдала их старушке.
 - А, бабушка! Я только что закрыла дверь. Откроешь?
 - Да, милая, не волнуйся. Вы надолго?
 - Не знаю, бабушка.
 - Как сложится, - вставил Курт.
 Старушка понимающе кивнула и принялась снова открывать дверь. Курт взял Карен за руку, они спустились по лестнице и пошли вдоль улицы.

 Они вошли в небольшой сквер. Он приветствовал их живой аркой из лиан и вплетенных в них цветов. Курт бросил взгляд вперед: на одной скамейке сидели два старичка и играли в карты, на другой – сидели и целовались влюбленные. Увидев свободную скамейку, кивнул в ее сторону и потянул Карен за собой.
 - Мы любим друг друга? – спросил Курт.
 Карен усмехнулась в ответ, повернулась к нему лицом и, чувствуя, что он еще не закончил, принялась слушать.
 - Я не знаю, как это сказать. Вряд ли ты, как философ, поймешь мои довольно-таки детские мысли… Я не знаю, как умно об этом сказать.
 - Не надо умно. Знаешь, мужчина, который очень умно говорит о любви, не сильно влюблен.
 - Кто это сказал?
 - Жорж Санд.
 - И она, как ни странно, права.
 Курт принялся рассказывать ей все, что только знал о чувствах и что пережил в своей жизни. Рассказал о Мэдисон и ее сравнил с ней.
 - Такие чувства у меня возникли недавно, когда я познакомился с тобой. Я буду вечно благодарить Микки и тот рок-концерт за нашу встречу.
 Они так и не пришли к какому-либо ответу, тема разговора незаметно сместилась.
 - Почему ты изучаешь философию? – спросил Курт.
 - Не знаю, может, у меня просто подсознательное желание жить. Ну, знаешь, это чувство жизни, которое всегда бессознательно. Оно просто есть и все, и никаких объяснений не нужно. Когда хочется просто жить.
 «Она читает мои мысли, - думал Курт со всей степенью серьезности, - идеи людей, охваченных чем-то одним и думающих об одном и том же, часто совпадают или несущественно отличаются».
 - У меня оно недавно стало сознательным, раньше я его просто не замечал.
 Курт расстегнул клепку на куртке, оттянул рукав вверх и показал Карен забинтованную руку. Кожа была бледно-розового оттенка, кровь еще не до конца прилилась к ней.
 - Вот свидетельство тому.
 Карен потрогала запястье, температура его была немного ниже уличной, Карен невольно отвела руку.
 - Боооооже, - медленно протянула она, - ты вскрывал себе вены?
 Курт пожал плечами и слабо улыбнулся в знак согласия:
 - Причем правильно вскрывал.
 - Вдоль что ли?
 Курт усмехнулся.
 - Тогда я не замечал жизни. Все мои мысли были заняты этим чертовым Синдромом.
 - Ты им страдал?
 - Да.
 - Наверное, ужасно.
 - Не сказал бы. Тебе, как философу, это дало бы неплохой опыт.
 Карен улыбнулась.
 - Хочешь, чтобы я им заразилась?
 Курт хмыкнул. В следующее мгновение он приблизился к ней, обнял, прижал к себе и поцеловал. Сначала понял, что она сопротивляется, видимо, сработал безусловный рефлекс самообороны, но потом почувствовал приятный табачный запах волос, расслабленность ее тела. Впервые этот запах показался ему приятным, все ощущения – зрительные, тактильные, обонятельные – слились в один процесс поцелуя. В те мгновение Курт проклинал лишь зубы, которые уж сильно ему мешали.
 - Ты всегда уходишь от вопроса таким образом?
 Курт улыбнулся, а потом повторил поцелуй.

 ***
 Ощущение поцелуя очень скоро улетучилось, но Курт старался, как мог, удержать его подольше. Он постоянно прокручивал в памяти сам момент соприкосновения его губ с губами Карен, пытался воссоздать чувства и эмоции, возникшие при этом и ту умиротворенность, которую испытывал. Только сейчас понял, что в тот момент он совсем не думал ни о Синдроме, ни о попытках суицида. Курт задрал рукав своей кожаной куртки и взглянул на забинтованную руку. Потом усмехнулся и расправил рукав.
 Погода была пасмурная, но на редкость теплая, и Курт полностью расстегнул куртку. По небу медленно плыли слоистые облака, из всех небесных тел были только Венера и Сириус, Луны же не было видно из-за новолунья. Настроение у него было лучше некуда, надеялся Курт только на то, чтобы, придя домой, не встретить Кэйт, зажимающуюся на кухне с очередным «другом».
 Курт отворил калитку и вошел на территорию дома. Свет не горел, значит, все спали, ведь уже все-таки час ночи. Его это чрезвычайно обрадовало – во дворе никакой странной незнакомой машины, кроме «Фольксвагена» Кэйт, значит, вполне вероятно предположить, что «гостей» у нее сейчас нет.
 Курт улыбнулся сам себе, достал из кармана связку ключей, выбрал нужный и открыл входную дверь. В нос ему тут же бросился запах пиццы, наверное, мама опять задержалась где-нибудь, и Саймону самому пришлось заказывать себе еду. Курт не был голоден в данный момент, но от пиццы бы не отказался.
Он повесил куртку на вешалку, предварительно вытащив из кармана пачку «Лаки страйк», ведь если мамы нет или она спит, то можно курить и на кухне: вряд ли не заметит. В темноте он кое-как отыскал нужный путь, пару раз чуть не упал, спотыкаясь на ровном месте, но в конце концов зашел на кухню и стал нащупывать выключатель. Включил свет. На столе стояло грязное блюдце, в котором еще были кусочки недоеденной пиццы, вокруг тарелки крошки хлеба.
 - Саймон, свинья! – сказал с усмешкой Курт, доставая из пачки сигарету.
 Тут понял, что забыл зажигалку в кармане. Вернулся в прихожую, порылся в куртке и вытащил свою драгоценную «Зиппо», на блестящем хромированном корпусе которой красовался знак мира. Курт крутанул колесико, фитиль медленно загорелся, он поднес зажигалку к сигарете; закурил, затянулся, положил зажигалку в карман джинсов.
 Решил перекусить или попить кофе. Вернулся на кухню, потрогал чайник: еще горячий. Открыл один из маленьких шкафчиков, вытащил кружку и банку бразильского кофе. Терпкий запах еще больше подбодрил его. Достал маленькую ложечку, насыпал немного в кружку, залил кипятком, добавил чуть-чуть сахара. Размешал, принюхался, громко отхлебнул, затем снова затянулся сигаретой. Кофе и сигареты – божественное и смертельное сочетание!
 И почему только он раньше не замечал Карен? Непонятно. Как мог он упустить ее, когда еще только поступил в колледж? и как смог заметить ее только на третий год учебы? А что тут такого? она – обычная незаметная девушка, учится так себе, не из тех людей, которые помешаны на учебе. Живет себе и живет, плывет по течению Жизни, так сказать… Но зато как плывет!
 Тихий шорох возле двери прервал его мысли. Курт прислушался: шорох смешивался с тихим голосом и приглушенным смехом. Он смог различить два – мужской и женский.
 Зажал сигарету губами, вышел из кухни и медленно подошел к двери.
 - …да верю я, верю! А вдруг… – мужской голос.
 - Они спят, будь уверен, - женский голос, - слишком маленькие еще, чтобы приходить в час ночи.
 Дверь отворилась, Курт немного отпрянул назад, сигарета, докуренная почти до половины, чуть не вывалилась изо рта, длинная полоска пепла оторвалась от тлеющего табака и упала на пол. В прихожую вошли Кэйт и какой-то мужчина. В коридоре было темно, но в тусклом свете, исходившим из кухни, Курт сумел его разглядеть – гладко выбритое лицо правильной формы, волосы не длинные, не короткие, на среднем пальце правой руки – золотой перстень с несколькими камнями. Одет он был в черный костюм, поверх которого кожаный плащ; брюки со стрелочкой тщательно выглажены, а ботинки начищены до блеска. На вид ему было около тридцати, но что Курт понял точно, так это то, что он был на несколько лет моложе его матери. В общем, у него сложилось впечатление о таком перспективном и добросовестном служащем какого-нибудь крупного банка, который через несколько лет станет его президентом.
 - Мама… - начал Курт, но его речь тут же оборвалась.
 Незнакомец широко улыбнулся и протянул ему свою руку. Курт не заметил его жеста, он смотрел на мать, а та – на его почти докуренную сигарету и замысловатые узоры на лице.
 - Ты, наверное, Курт, - сказал мужчина.
 Голос его был сильным, произношение – четким, но Курт почему-то подумал, что он год или два ходил на курсы исправления и постановки голоса.
 - Курт, сколько раз я говорила тебе не курить дома. И… что у тебя на лице.
 Но она не обижалась, а только делала вид, и он заметил это. Она так часто делала: часто упрекала его перед своими друзьями, наверное, чтобы показать силу матери, показать то, что она может контролировать детей. Курт ненавидел это, просто бесился, но никогда не давал волю своим чувствам. На это влияло то, что в прошлом Кэйт часто его била, и он никак не мог преодолеть этот барьер. Но не сегодня: данный эпизод стал решающим.
 Всякое хорошее настроение как рукой сняло, снова вернулись мысли о бессмысленности жизни, о войне, Синдроме и попытках самоубийства. «Веревка, - подумал вдруг Курт, - где моя веревка?»
 Он обхватил сигарету большим и указательным пальцами, глубоко затянулся и выдохнул часть дыма через нос, а остальную часть направил распространяющейся струей в сторону матери и ее приятеля. Она отстранилась, а мужчина немного поморщился, видимо, был ревностным противником курения.
 - Что у тебя на лице? – повторила она, - ходил на рок-концерт, что ли?
 Курт молчал, и Кэйт с каждой секундой все больше и больше раздражалась от этого молчания.
 - Сколько раз я говорила тебе насчет сигарет, - сказала она.
 - А сколько раз я говорил тебе не приводить в дом мужиков?! – вскрикнул Курт.
 - Как ты смеешь мне указывать! Ты всего лишь мальчишка!
 - А как смеешь ты?
 - Я твоя мать! – она подошла к нему и влепила пощечину. Сигарета выпала из его рта, Кэйт тут же потушила ее, - может, забыл об этом? напомнить!
 - Обойдусь!
 - Быстро в свою комнату! И лучше не показывайся мне!
 Курт только сейчас заметил запах алкоголя, который исходил от его матери.
 - Ты опять пила?
 - Не твое дело! Я сказала – в свою комнату!
 - Парень, послушай свою мать!
 Ее приятель подошел к Курту, взял его за локоть и попытался направить в сторону лестницы. Курт резким движением вырвался и оттолкнул его.
 - Не трогай меня, говнюк! Убери лапы!
 Тот отошел от него и продолжал наблюдать со стороны.
 - Ненавижу тебя! – вскричал Курт, ткнув пальцем в сторону матери.
 На его лбу выступил пот, зрачки расширились, как у кошки в момент защиты, голос стал немного хриплым.
 - Ненавижу!
 Он подошел к вешалке, снял свою куртку, открыл дверь и, оттолкнув мать и ее приятеля, вышел на улицу.
 - Можешь не возвращаться, сосунок, пока в себя не придешь! Все равно я тебя на порог не пущу. Так что будь готов к извинениям.
 - И не подумаю! – крикнул Курт, надевая куртку.
 Он снова открыл пачку и закурил новую сигарету.
 - Не собираюсь я перед тобой извиняться, чертова шлюха!
 - Можешь не возвращаться! Теперь этот дом закрыт для тебя, щенок!
 Он знал, что мать блефует. Четверть этого дома по закону принадлежит ему, к тому же его купил отец на свои деньги, она не посмеет не пустить сына. Но эти мысли были скорее отговоркой, неким сиюминутным защитным механизмом, и он не знал, действительно ли все будет именно так, на что действительно способна Кэйт.
 Из дома начал доноситься детский плач, наверное, своими криками они разбудили Саймона. Курт снова оглянулся на дом, заметил, что свет горит на втором этаже, также увидел там два силуэта: один большой, другой – поменьше. «Сейчас достанется и ему», - подумал Курт.

 Идти было некуда, а ночевать на улице не хотелось. Погода пока еще не изменилась, но Курт чувствовал, что температура медленно понижается, слабый приятный ветерок усиливается. Пойти к Карен? Ехать через весь город? Автобусы не ходят, а на такси денег нет. К остальным друзьям идти смыла нет – в такое-то время, а к Микки в братство его однозначно не пустят. Гостиница? Курт порылся в карманах – всего около доллара, вряд ли хватит даже на самый замызганный номер в самом дешевом отеле. Бомбоубежище? Ну, уж нет! что может случиться на этот раз? Опять вскрытие вен, а может повешение, ведь там, на аварийном фонаре, вмонтированном в бетон, все еще висит его петля.
 Ветер начал усиливаться, Курт застегнул куртку. Он стоял перед калиткой, пробегая пальцами по деревянным узорам забора. Порыв ветра заставил его вздрогнуть, густые волосы тронулись с места, надеясь полететь за ветром, но после неудачной попытки снова опустились на голову Курта. Выбирать не приходилось, он развернулся и направился за дом.
 Бомбоубежище приветствовало его эллипсоидным куполом, тут же напомнив о скользкой мыльной петле, в которую Курт так и не смог просунуть голову. Ощущение было ему знакомо: оно появилось еще давно, когда он собирался бросить курить. Это была настоящая битва в его душе, ментальный Сталинград. «Фашисты» наступали, когда Курт проходил мимо табачного киоска: мысли о куреве, подкрепленные рациональными объяснениями, налетали на него, как немецкие бомбардировщики, а «союзники», в виде желания жить, всячески сопротивлялось им. Но битва, вопреки реальным событиям, кончилась поражением «наших» и победой «фашистов».
 Сейчас в его душе происходило нечто похожее: войдя внутрь, он рисковал расстаться с жизнью, так как это желание по-прежнему сидело в нем: «не хочу пережить то, как от моего скелета будут отлетать куски мяса. Не хочу умереть, чувствуя такое! Лучше сделать это сразу – быстро и гораздо менее болезненно!» Менее болезненно… Он вспомнил, как отец за эту фразу назвал его трусом, но в данный момент рациональность выдвигало довольно банальный и «детский» тезис в свою защиту: «Да он же просто ничего не понимает!»
 Карен! Ее имя и образ мгновенно всплыли в его сознании, он вспомнил поцелуй, ее теплоту и «мягкость». «Это испытание, - решил он, - способна ли она спасти меня от суицида». Курт подошел к куполу и открыл пульт управления, сад заполнило зеленое свечение цифр на консоли. Он набрал «идиотский» пароль, купол пришел в движение и по рельсам медленно откатился в сторону. Если за последний день там никто не побывал, значит, петля еще висит и есть риск ею воспользоваться.
 Лестница вела вниз, в никуда. Свет еще не включился, и поэтому у Курта сложилась такая иллюзия: убежище на самом деле – спуск в преисподнюю, свидетельство тому – пароль, который он поставил. Возникла совершенно глупая мысль, что с помощью такого пароля он вызвал самого Люцифера и теперь тот занял убежище и сейчас ждет его там.
 Иллюзия растворилась в его сознании, когда автоматически зажегся свет и Курт увидел серый бетонный пол. Он вздохнул от облегчения, опустил ноги на пятую ступеньку, взялся за поручни и начал спускаться вниз. Температура коридора была немного выше, чем на улице. Значит, кто-то тут был, кто-то выключил генератор. «Амнезия! – мелькнуло в мыслях у Курта, - это же я его вырубил, когда собирался вешаться!»
 Курт прошел по бетонному коридору, дошел до перехода, и присел, чтобы открыть люк. Он заскрипел, Курт ненавидел этот звук – когда свинец трется о бетон. Как противно! Наконец, люк поддался, Курт по вертикальной лестнице спустился на жилой уровень. Тут температура была несколько повыше, но воздух был гораздо суше. Он был какой-то пресный и абсолютно не пах. «Я же выключил увлажнитель!» – вспомнил Курт.
 Его ноги почувствовали пол. Он повернулся и то, что он увидел, заставило его застыть на месте: на фонаре, висевшем над дверью в кладовую, который при начале войны должен был загореться красным светом, висела веревка, завязанная узлом палача. В проходе, прямо под веревкой, стоял металлический стул. Курт несколько секунд был в оцепенении, мысли скакали от одного слова («да») к другому («нет»). «Да» представляло собой оплот его рационалистических идей, а «нет» это… это… А черт его знает, что это такое! Просто желание жить. Жизнь-сама-по-себе, жизнь и сущность жизни.
 - Сложный выбор, - говорило «да», - но разве ты хочешь пережить ужас войны? Ты уверен, что убежище спасет тебя? Давай, покончи с этим сейчас.
 - Подумай о Карен, - возмущалось «нет», - разве ты хочешь, чтобы она оплакивала тебя? сам подумай, хочешь, чтобы она носила цветы на твою могилу, или хочешь быть с ней в одной постели?
 - Все вы умрете, и ты и она. Так чего же медлить? Какая разница когда! Главное – менее болезненно.
 - Нет! Разница есть: перед смертью надо взять как можно больше от жизни! Покончив с собой сейчас, ты докажешь всем, в том числе и себе, свою слабость. Один раз ты уже так сделал.
 Да, сделал: Курт вспомнил «Сталинград»:
 - Смотри, табачный киоск! – восклицало «да», - надо курнуть. Помнишь те классные ощущения, которые посещают тебя после каждой затяжки? Давай!
 - Уверен, что это тебе нужно? – критиковало «нет», - а как же здоровье? Как же реакция окружающих? Иногда сиюминутными ощущениями приходится жертвовать ради будущего!
 - Будущее! Ха-ха-ха! понятие, созданное для идиотов. Но ты же не такой?! Будущего не существует. Его нет! А здоровье? Здоровье приходит и уходит, лишь удовольствие остается…
 Было еще много тезисов «за» и «против», но в конце концов «да» победило: Курт начал курить. Однако сейчас речь шла о более важном понятии, чем просто «курение». Речь шла о жизни.
 Курт быстрыми шагами подошел к стулу, забрался на него, петля в какой-то момент оказалась прямо на уровне его шеи. Тогда снова послышались отчаянные возгласы «да», похожие на крик утопающего:
 - Давай! Давай! Это твой шанс уйти в лучший мир! Последний шанс!..
 Если бы он протянул «утопающему» руку в тот момент, то через мгновение его шея точно оказалась бы в петле. Но вдруг его захватила одна простая и гениальная фраза, решающая всю его проблему: «Да оно же просто использует меня!!!»
 Крик рациональности стал вдруг настолько слабый, что Курт едва расслышал его; спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Он вдруг понял, что попался в ловушку логического мышления: поддался ему, и оно захватило его. Не Курт использовал его для решения задач, а оно эксплуатировало его сознание, подталкивая к смерти. «Равновесие, - подумал он, - надо всегда стремиться к равновесию. В моем случае – к равновесию между жизнью и смертью».
 Курт подтянул руки к фонарю, развязал двойной узел, обвязанный вокруг него, и бросил веревку. Потом спрыгнул на пол, взял за конец, на котором был узел палача и стал развязывать его. Он поставил себе установку на то, что прощается с глупыми и ненужными попытками суицида, что закончил выбирать простые пути, не дающие никакого опыта. «Я был трусом, я боялся жизни. Но больше это не повторится».
 Он закончил, взял веревку, подошел к небольшому ящику, открыл его и бросил ее туда.

 ***
 Курт представил себя с Карен со стороны, представил, как Режиссер Жизни снимает фильм, в эпизод которого попали они. Представил, как оператор вращает вокруг них камеру, опускается то вверх, то вниз, то увеличивает, то уменьшает фокус. Задний фон идеален в качестве декорации – о камни с характерным звуком разбиваются небольшие волны, капли падают на них, и волосы становятся немного влажными. Видны редкие голубые «куски» неба, воздух немного соленый, но не тяжелый, как раньше. В момент поцелуя Курт часто думал, как он (момент) выглядит со стороны, и часто представлял «вращающуюся камеру».
 Карен отстранилась от него, мягко улыбнулась, Курт снова поцеловал ее.
 - Смотри! – попыталась воскликнуть Карен, - что это?
 Курт отстранился, взглянул на ее руку, протянутую к небу, поднял голову вверх и увидел белую полосу, разрезающую желтое небо: такую часто оставляют после себя самолеты. В основании была блестящая точка, по пути которой появлялся тонкий белый шлейф дыма. Метеорит? Самолет?..
 В этот момент Курт снова почувствовал себя в фильме. Он стоял, широко распахнув глаза, рот застыл в открытом положении и крик не выходил из него. Курт проклинал себя за то, что раньше не покончил с этим, проклинал Карен, мысли о которой помогли ему выбраться. Он знал, что это за блестящая точка, полет которой моментально рассекает небо белой полосой. Оператор сделал «наезд», взяв его лицо в крупный план. Звукооператор усилил звук до такой степени, что зрителям были слышны бешеные стуки его сердца.
 - Красиво, - сентиментально сказала Карен.
 Курт перевел на нее взгляд. Она стояла с восхищенной улыбкой на лице, в ее глазах отражалась блестящая точка и белый шлейф за ней. Карен лицезрела красоту неосознанной смерти и вместе с тем радовалась жизни…
 Ну почему Синдром не «взял» меня раньше?
 «Бежать! – возникла мысль, - бежать подальше!» Курт быстро огляделся по сторонам и увидел небольшой пятиэтажный дом. «Да что за глупости! Он не спасет нас. И сейчас я узнаю, что такое самая мучительная смерть».
 Точка описала дугу, быстро приближаясь к горизонту. Она скрылась в лесах небольшого острова, находившегося в нескольких километрах от берега, и в этот момент Режиссер поставил музыкальное сопровождение – «Полет Валькирий». Курт резко дернулся, схватил Карен за голову и прижал к себе. В тот момент он увидел, что улыбка с ее лица пропала, и она поняла, что это за точка. Курт сжал веки и еще крепче прижал Карен к себе.

2005