Казнь императора

 Мечта, дана каждому,
 с силами
 к её осуществлению.


Я выгнанный из собственной ванной император. И это не шутка, я настоящий законный Император. Настал мой жестокий черёд, когда я вершаю жить или умереть. Только вот пока что я выгнан, но потом… ух вы у меня получите.
- Император. Император! – подзывала к себе женщина своего кота, придразнивая миской полной хрустящих угощений. Тот, видно еле отделив себя от липкой пелены сна, величественно спустился с дивана. Потянул лапки, огляделся и хмурый, словно после часа неуклюжего массажа, побрёл к трапезе. Ох уж эти инстинкты.
- Хороший мой маленький, хороший мой умненький – повторяла хозяйка, а он грыз в своё удовольствие. Милая, аккуратная и, даже где-то, заботливая женщина виднелась лишь истерикой гиганта, по сравнению с умиротворённым взглядом Императора. В скоре суета тапочек прекратилась, перед носом кота, и грубый хлопок двери с вытекающими щелчковыми процессами, ознаменовало, что дом свободен. Кряхтели и корчились обломки печенег, последними силами воли застревая между зубами в надежде причинить максимум неудобств их пожирателю. Эхо от сего жадного поглощения жертв неаккуратной выпечки, доносилось аж до самых глубин щелей. Четыре уютно обогащённые комнаты дремали в полумраке, играя в «перекидки» с долей заблудшего, хмельного ветерка. Кот дохрумкал и, вылизывая с усов остатки удовольствия, улапил на свой почётный диван. В экране замерла картина, в тёмных тонах: дверь, прихожая, глазок. Всем своим видом он, будто бы закалкой старого сторожа, наблюдал за входом. Ковёр сиял от ровной формы окна мягкого света, чем так щедро одаривало чудо ночной жизни – луна. Шумной колыбельной доносился город с форточки и квартира, как обычно, готовилась ко сну.
Вдруг, замок пару раз необычно крякнул и дверь, вдруг, отозвалась медленным скрипом. Затем по комнатам из прихожей забегали два подозрительных лучика жёлтого света. Один был точный, словно взгляд полковника, а другой бегал вокруг первого и дрожал как трусливая шавка. Они шептались, на непонятно-грубом, и вскоре в зале зажёгся свет. Люстра торжественно засияла, как при празднике анекдотов, но не опознав в комнате своих как-то насторожилась. Телевизор, что только что свирепым доберманом охранял дом, прижался к углу и виновато отражал нагло разгуливавших самозванцев. Кот присмотрелся внимательно – не поверил, принюхался – опять не то, подал голос – ну точно чужие, и вцепился взглядом в каждого. Те, не долго думая, потянулись к шкафчикам, да к серванту. Затем один, тот что по выше, пошёл шарить по другим комнатам.
- Ух, старуха… приберегла добра… ух бабуля, молодец – сопел себе под нос горбатый, нервно вытряхивая с полок всё что блестит или стоит красиво.
- Ты чего там ноешь? – ухватил его слухом коллега, присматриваясь к интересной шкатулочки, что стояла чуть поодаль от стакана со сменной челюстью хозяйки, на тумбочке перед зеркалом.
- Чего!?… а, я не ною… я пою, пою о том, что барыга нам за это денюшку отвяжет и на эту денюшку мы стаканчик вмажем – стал распеваться сопливый и из зала понёсся лихой распев из «тара-рира» и «таба-таба».
- Тише, придурок, пол дома подымишь! Поёшь, как казак, а толку с тебя, как с обезьяны.
- А ты чего вмешиваешься? Я, между прочим, тебе услугу оказываю.
- Это как это?
- А вот так…
- Да пошёл ты!
- Сам пошёл!
- Со своей хилой услугой. Тебе с этой услугой тольки нефть из унитаза качать, да выкачивать.
- Ой, тоже мне умный, ты то сам, небось, подрабатывал, тото хорошо знаешь… механизм, так сказать.
- Да не ори ты. Развопился на всю хату.
- А ты первый не начинай.
- Первый не начинай – передразнил высокий и выключил свет в комнате, что в свою очередь означало – здесь всё. Горбатый не много поругивался просебя. Этот включил фонарик и пробежался тусклым по обстановке, комната отдельными фрагментами отдалась детской. Он подумал, что зря теряет здесь время и хотел было отвернуться, но тут фонарик распоясался и замигал. Не долго думая, он включил свет и хотел было поковыряться в неисправности, но тут перед ним проскользнула мысль: «а зачем старухе детская?». Фонарик отложил в карман и медленно, как хирург в кишечнике, стал просматривать каждую мелочь.
Неубранная кровать – холодная, измазанный разными цветами стол – засохший, ковёр на стене украшен значками и фото – отдавал старостью. Эта бабуля по-моему была не в себе, какое-то время. Окно заперто, а люстра под потолком уже пожелтела от времени. Детские зарисовки мирной жизни родителей и так далее… не ну она точно была не в себе нахрен.
- Слушай ты, а у тебя мечта есть?
- Чего!?
- Чего, чего… невежа. Мечта говорю – говорил он уже себе. Прошлое легко пронеслось мимо, и только немощное желание плакать. Вся тоска по сказке, где ему полагался цветик-семицветик.
- А я имел мечту. Мечту о воскрешении детства.
- Чего? – кричал дерзкий уже из кухни, он подъедал там остатки ужина.
- Да ни чего, заткнись. Она была такая маленькая… самая маленькая и слабая из всех, её даже называли дюймовочкой.
- Ты о чём? – говорил тот, подходя с толстенным гамбургером в руке, и довольной до предела физиономией.
- Я говорю о том случае, из-за которого я и попал в этот город двадцать лет тому назад.
- Про ту девку?
- Да, её имя Лариса. Мы были храбрыми ковбоями, а они дикими индейцами. Все дети играют в эту игру. Только вот смерть не часто навещает такие развлечения, примерно раз в жизни.
- Не понял.
- Была одна у нас малявка…
- Это я помню, и игрались вы в одном дворе и чё-то там случилось.
- Чё-то. Не чё-то, а случилось так, что мы играли в ковбоев и придумали с ребятами обкидывать девчат за место камней картошкой – она мягче и летит быстрее. И вот однажды мы притаились в одном кусту и наблюдали, как девчонки растянули лагерь во дворе. Повытаскивали себе кучу кукол, столовых приборов, всяких тряпок и бережно раскладываются, кто как… у кого как с уютом. Кто, помню, целый шалашик себе сделал, кто на деревце зеркальце, да полочки, кому-то в голову пришло прихожую придумать и так далее. У этой же, я помню, была скромная лачужка, состояла из пары расчёсок и коврика, зато она была у самого центрального деревца. А мы с ребятишками в этот момент хихикали, да переползали от куста к кусту, готовя массовое поражение. И вот, значит, тихая мирная жизнь, выдуманная девчонками, и мы из кустов ХА! И давай кидаться в них картошками. Мы смеёмся – они вопят и бегут по разным сторонам, нам весело и мы ещё в них, а им страшно – они от нас. Вдруг, как вчера помню, метнул я картофелину, а она, зараза, маленькая и плотненькая, а та ещё, ко всему прочему, варежку раззявила… и картофелина ей в пасть г-к. Я в смех, все кто заметил тоже, но не тут то было – она ведь, дурёха, глотнула и картофель ей в глотке встал, как литой. Мы в ужас – девчонка задыхаться. На колени упала, шею руками царапает, воет, плачет уже красная, как знамя, а я мертвечиной застыл и смотрю, ни чего не могу сделать. Глаза выпучил, руки в кулаки сжал, стою бледный на весь мир… и её глаза. А она у дерева метается, то падает, то вспрыгнет, будто дьявол в ней место себе не находит. Так и слетела девчона – упала в пыль и давай дрожать, глаза выпучила, в них зверь, тело скукожило, изо рта кровь рекой, из носа сопли, да кровь, слёзы по всему и волосы от пота грязные в крови измотаны, на лице залиплися. И я стою.
Замер. И долгая тяжёлая пауза зазвенела в комнате. Кривой медленно положил не доеденный бутерброд и сочувственно опустил глаза. В глазах ещё сверкала застывшая картинка покойника. И, слитая из стального медведя и смутного ощущения материнской ладони, слеза скромно объявилась. Второй солидарно стерпел весь накал страсти и умалчивал всю немоготу.
- А у тебя есть мечта? – тихо, будто с собственным ангелом, заговорил высокий.
- У меня?! Да, в принципе, как всегда – виноватой дрожью, не заставил себя ждать кривой.
- Я имею ввиду мечту детства. Мечта которая стоит всех этих капризов судьбы, которая имеет право исполнения спустя столько оскорблений с неба наших дней… хотя бы одна, есть?
Тот молчит.
- Молчишь. И я молчу. Двадцати девяти летний срок отдыша – я молчу. Нам с тобой позор… никчёмные развалины. О чём нам молится? Какая из исповедей убедит небосвод дать нам шанс, который мы всё равно засрём.
- У меня есть мечта, но она не осуществима.
- Исключено.
- Что исключено?
- Нет мечты, к которой бы не было бы хода.
- Не ну, ход-то есть, тольки вот дороговато.
- А завтра ты умрёшь и душа твоя наконец-то избавиться от этого вечно не мытого дырявого тела.
- Но-но-но не каркай.
- А я не каркаю. Я вспоминаю. Ведь эта девочка, Лариса, буквально минуту назад расчёсывала золотистые волосы своей кукле и последним желанием хотела вырасти поскорее и стать мамой, но судьба надела, как перчатку, меня на руку и пустила в неё ту адскую картофелину. Она была ещё совсем юна, что бы думать о погибели…, но как бы мы ни были бы молоды, всё равно умираем как старики. Да, смерть требует ответственность за жизнь, каким бы ты ни был хоть младенцем… с тебя спрос, как со взрослого. Да, я помню её рвение к свободе в те последние секунды, думаю, она действительно умерла от старости.
- Ты зря утешаешь себя. Несчастный случай. Судьба. Рок.
- Судьба?! Рок! Ну почему же наши с ней судьбы так спокойно согласовались, подписали договор… мол, мне срочно нужно закончиться, ты не поможешь? Да конечно, ни каких проблем.
- Ну ты шизик, тебе попить надо.
- А лучше выпить.
- О! Я «ЗА»! Я там видел пузырёк в холодильнике.
- Водку в холодильник – зверство.
- Ну, видать, она себе на уме была. А тебе точно надо, а то ты бледный как пингвин.
- Пингвин черно-белый балда.
- Да и хрен с ним.
- Точно.
- Пошли.
Вот они сбросили переживание и поплелись из комнаты на кухню.
- Так чё у тебя там была за мечта?
- Да не мечта… так грёзы.
- Грёзы! Хорошо. Рассказывай.
- А чё рассказывать, – говорил, доставая на стол все принадлежности, как у себя дома – хочу поехать на Гаити.
- Хе, хорош! А на речке-вонючке тебе не курорт?
- Ну это всё херня. Давай махнём.
- Давай.
Они подняли рюмки и:
- С богом.
- С ним.
…

- Просыпайся! ПРОСЫПАЙСЯ! – живо дёргал за плечи высокий кривого и орал во всю глотку.
- Где я? – говорил измученным голосом тот.
- Мы с тобой у самых пяток неба, летим и прыгаем.
- Где мы!!? – мгновенно очухался кривой и вскочил.
- Спокойно, громко не прыгай – мы отправляемся в далёкое путешествие на сказочных санях.
Опора под ними резко дёрнулась и вперёд.
- Чего?
- Чего, чего… беревно! Не видишь, придурок, что мы с тобой на крышке контейнера и, что водила уже разгазовался.
- А нахрен?
- Слушай ну ты невежа, вчера же сам признался, что хотел бы поехать на Гаити… и причём, это была твоя мечта – так бы я не взялся бы.
- Ты рехнулся! Как мы попадём на Гаити на этом мусоропроводе – нас же на первом же причале снимут.
- Так ведь мечта же была «поехать», а не «попасть»!
- Так ведь тебя же хотели родить, а не рожать!
- Да пошёл ты!
- Сам иди! Тупой! Как нам теперь выпутаться? И как мы вообще сюда попали? Да и, где мы нахрен!?
- Ты же из нас самый умный вот и работай.
- Ну ты и сволочь.
- А ты придурок, я хотел тебе сделать приятный сюрприз, а ты всё обхезал. Даже стараться для тебя после такого не охота.
Машина спокойно выехала на открытую дорогу и, набирая ход, ринулась прочь куда-то от куда-то. Чудом их не заметил охранник, а водитель гиганта в наушниках воспоминал свои лучшие годы. Те двое так и остались не вычисленными. Ветер всё учащался и учащался, становясь трудно выносимым и острым, но мужики крепко вцепились в корпус, как игла в вену, и терпели.
- Верхом на контейнере (ударение на –ре-) – лихо кричал виновник события в такт известной песенке(«Верхом на звезде»). Как на свирепом быке, он уселся и в обнимку с полу хмельным рассудком рвался миной в бой. Кривой делал вид, что ему не весело, хотя прошла пара здоровых минут и он вскочил, как будто под ним граната дёрнула, на ноги, с диким желанием за орать от чрезмерно сильного напора внутри, и:
- Верхом на-аа!… – и его, как и следовало бы неудачнику, тут же снесло с крыши при завороте, на тротуар. Не теряя ни секунды, соучастник, рванул с крыши следом, словно ухватившись одной рукой за отдаляющийся от него крик.
Секунды полёта и БУМ!
Через пол часа, когда удушающий смех и шоковая корочка обезболивания прошла, чудаки, упёршись спинами к столбу, сидели перед собственными лужицами кровяных слюней и тихо стонали.
- Б..я, даже как-то полегчало – говорил кривой, стирая с губ новые струйки. Улыбки, уже прилипшие к их самочувствию, не то что бы были роскошными, зато, в первые, лучистыми и, где-то даже, детскими.
- Ты прав, я просто в восторге.
- Послушай.
- Чего?
- А это мы, вчера грабили бабулю?
- Вроде бы да.
- А это мы вчера, грабили бабулю?
- Тоже вроде бы.
- А где тогда то, что мы награбили? Добыча!?
- Мы, по-моему, её всю выпили.
- А драгоценности, золото, брилиянты?
- Ты знаешь…, скорее всего, мы и их того.
- Не понял.
- Пропили.
- Да?
- Да.
- Целое состояние?
- Да.
- Под нуль?
- Да.
- А то, что мы сидим здесь полностью обделанные по самые ясли, это тоже часть плана?
- Да. Я так всё и задумывал.
- Знаешь что.
- Что?
- Я, пожалуй, пойду, а то разболтаю тебе ещё одну мечту, да и загнёмся на хрен. Я пойду? От греха подальше.
- Иди.
- Да кстати. Ты поаккуратнее там.
- Где, там?
- В голове у себя. А то… сам понимаешь.
- Хорошо.
- И ещё одно. Добренько.
- Не за что.

Осторожным шагом, с побитой физикой, но с трезвым ядом в глазах, мужик плёлся вдоль магистрали и покрывал матом всё, что попадалось ему в зрение. Каждая из проезжающих мимо машин автоматически становилась для него куском изжёванного презерватива, или даже, снабжённый механизмом вибрации, жидкий стул. Соответственно хозяева этакой роскоши – вонючая и презренно гнилая мелочь. Путь состоялся не долгим – уже буквально-таки скоро, его подхватила милицейская попутная, которую он оценил особенно. Та представилась ему сплющенной в ладонях какашкой, что истекая гноем, мило улыбалась трещинами корки, а их превосходительство фараоны выглядели, его глазами, как меленькие упрямо-живучие пузырики вони во всей этой сказке. И он, естественно, с радостью поделился своим воображением вслух. Так что вопрос о том, как наглец попал в контору по разбирательству хулиганских проделок, вполне ясен.
…

Откалендаревались кое-как восемь двадцатичетырёховых и он снова был в обойме этого дня. Как-то удачно подвернулся палёный бычок в теньке и, что самое интересное, на весьма знакомой улице.
- Здрасте, ваше благородие.
Это был двор той самой старухи. Обстановка в голове была далеко не миролюбивая, но крепкая хватка рук держала его дух на уровне нормы. Он похромал к знакомому подъезду, забрёл во внутрь, вызвал лифт, в ассортименте которого были двенадцать кнопочек, он выбрал седьмую и не ошибся. Та самая дверь, та самая ручка, ещё видные царапины, от взлома, в замочной скважине. Что он делает? Куда его несёт? Зачем? Но тогда ему почему-то казалось, что эта бабуля единственная его знакомая в городе.
- Открыто! Входи.
- Ни хрена себе! – он ведь даже не постучался.
- Вечно вы телепаетесь, как отдоенные.
- Хозяйка, вы мне?
Тут показалось лицо из кухни напрямую к двери.
- Нет, своей собственной заднице. Вы знаете, мы с ней такие болтушки.
- Не, я, конечно,… как это… пардон мадам, но…
- Ваше не понимание спокойно оправдывается, так что отважно раздевайтесь и приступим, пока ещё время даёт.
- К чему приступим? Что даёт? – говорил мужик, уже проходя по коридору.
- К казни.
- А?
- Казни, казни. Что тут не понятного?
- Кого?
- Кота моего. Императора.
Она бережно пронесла животное мимо мужика.
- Да кстати, вас Дильшод зовут.
Как-то странно прокрутилось в голове, что раньше его ни кто, ни как не называл, только по прозвищу.
- Дильшод.
- Да. Оно вам как-то больше идёт.
- А вас?
- Матильда.
- Как «мать из льда».
- Остроумно.
- Матильда.
- Да.
- А у вас есть мечта?
- Есть, но она бредовая…
- Тем не менее, есть.
- Я хочу снова, хоть на минуточку, ещё раз побыть с мужем.
- А он?
- …
- А кто вы, кроме имени?
Та остановила ход, будто долго и мучительно ждала именно этого вопроса и:
- Всё началось в далёком посёлке с маленькой, на сколько мне приходиться судить, хлюпинькой девчушки, которая полюбила специфический колорит восточного танца. И вот, сэкономив не большую гость монет, она и её широчайшая наивность, направились по ходу видения за холмы – сюда. Город. Красота! Поёшь – язык мёдом покрывается. Все вокруг такие высококачественные, технически оснащённые и так далее… Кроче, искала работу домохозяйки. И вот как-то напоролась на семейку, где был один большой дядя и милая девушка… да, кстати, ещё котик был. Потом произошло много неприятного, но интересного и, в конце концов, я чудом попала на, тогда ещё новую, службу секс по телефону.
- Интересно.
- Ещё бы. Так вот, десять стабильно жарких лет я поднимала у мужчин все, о чём думает женщина. Пока не поняла, что теряю лучшее на рваном скрипящем стульчике и с, частенько, омерзительным сопением жирных мудил в ухе. Кстати, в этом мне помог разобраться тот же самый большой дядя – мы с ним поженились. Он год тому назад скончался.
- О боже, мне очень жаль.
- Ага – она посмотрела Дильшоду в глаза, типа не надо.
- Ну…
- Теперь я довольствуюсь лишь тем, что развожу дебильных котят и продаю их за городом.
- Этот кот один из них? Просто на цену не соглашается?
- Вы почти угадали, но…
- Понимаю.
Она сверкнула дважды топором – вверх вниз, и половина морды кошака, словно в припадке, задёргалось отдельно на столе. Старая закричала:
- Чёрт, всё время промахиваюсь. Старая уже.
А белый кот, этим моментом, мотал обкоцанной мордой, и мазался кровью. Его рассечённая челюсть пыталась, как-то смериться с уродством и настроиться на то чтобы вцепиться в глотку старой, но – боль. Какое-то хрипение вместо нужного зова, на кошачьем, о человечности. Зверь усердно боролся за жизнь, кивая остатком головы и пытаясь как-то что-то сделать лапками. Паника вперемежку с яростью и «мать вашу судьи» взывало к позднему милосердию в этом куске еле живого мясного отпрыска. Высокий хрустнул от нерва, что в глубине него вздрогнул, невзначай, в то время как всё тело застыло. Бабка уверенно в своих силах не торопилась со вторым ударом.
- Погляди, какой упрямый. Интересно, как он сейчас меня ненавидит, а за этим весь человеческий мир и ведь во всех своих следующих жизнях он, всё-таки, будит ласкать нас своей шёрсткой. А сейчас он корчиться и выкручивается из под себя. Весь в крови. Уже вымотался, бедняга.
- Вы здоровы?
Она не слыша вопроса:
- Часть лица просто взять и отрубить. Какого это?
- Эй, бабуля.
Он подошёл к ней и взял её за плечи. А она:
- Вы чувствуете, как это животное изворачивается от жуткой боли и, если бы не было бы столько крови, мы б видели, как мелкие отсечённые кончики нервов дребезжат у самого края пореза…
Какой-то сильный аромат прорвался в Дильшоде и он почувствовал как голова медленно, но верно теряет внимательность. И его руки с плеч спокойно сорвались под платье к груди женщины. Она отозвалась вздрогом и замерла. Он дал ей почувствовать свой возбуждённый орган, её задними мышцами, от чего они зашелестели и она протянула страстное «сс-с» из недр себя. Затем его жажда направила руки на то, что бы одним махом ткань с треском разлетелась от неё, а вторым движением толкнуть её лицом на стол, где сворачивался от смерти растерзанным кот. Щекой упёршись в лужу, она стала руками растирать себе кровью соски, когда тот уже справился со своей одеждой и всадил ей. Что-то очень сильное и большое развернуло ей внутренности так, что всё тело напряглось от этого, и женщина застонала, проскользнув языком по поверхности стола. Он, словно одичавший по страсти, втирал всё дальше и глубже, ускоряя темп, будто намерен её уничтожить своим ритмом. А она уже кричала. Её пальцы оконтуривали поверхность тела, оставляя за собой кровяной след. Они ничего вокруг не слышали: ни резкого стука стола о стену, ни крика о помощи её, ни стонов от безумия его, ни соседей, которые только начали день. За десять минут всё кончилось, и кончилось тем, что он буквально чуть не унёс её в могилу. Они так устали, что лёжа просто еле ловили кислород, и даже не было сил в последний раз высунуть.
- Ну вот – сказала она – моя морщинистая жопа опять сделала своё дело.
…

Проснулся Дильшод уже на диване бережно укутанный одеялом. Какая-то застрявшая реплика скрипа в голове тянула в бездвижее, но воля трезвости стояла на своём. И вот, с ломом в теле пополам он сел и скукожился от холодных вольтов, что рванули в забег от пяток до макушки и обратно. Во рту пересохло, будто там только что топтались сыпные волки пустыни. Появилась она с подносом чая и жаренным мясом.
- Всё уже на ногах, молодец?
- Бабуля, вы мифическое создание?
- Вроде бы, не совсем.
- Я только что пылал к вам всеми своими силами и вот – еле дышу, а вам хоть бы что.
- Не бойся внучёк, я просто в этом деле десять лет. Мне грех. Сам понимаешь.
- Не хочу вас обидеть, но как я мог?
- Не думай много, лучше кушай.
Он спокойно послушался, взял в руки пиалу и отпил из неё обжигающего напитка. Затем сглотнул квадратик жаркого и снова отпил.
- Я понял – говорил он – это тот самый кот.
- Естественно.
- Какая вкуснятина. А у вас, я извиняюсь, на опохмел имеется?
- А как же. Только вот вы много уважаемый по-моему это уже переварили.
- Как?
- С другом своим, вчера.
- Ах это… с чего вы взяли?
- Ну только не надо мне строить из себя добродушного пешехода. Я всё знаю.
- Откуда?
- Вы так и не поняли. Я же ведьма или как уже забыто баба Яга.
- Ага. А это был, соответственно, кот Матроскин. А я…
- А вы болван! Я с вами не шучу. Я слышу стены, и они мне о вас многое рассказали.
- Что например?
- Например, ту очаровательную историю про удушённую картофелиной девочку.
- Ух дермище-то.
- Про мечту вашего соучастника. И как вы доказывали ему, что она исполниться когда он только пожелает.
- Этого я не помню. Этого не было.
- Вы к тому моменту уже достаточно наглотались.
- Б..я. Ну и… иметь по линии матери вашу душу…, а как же вы их заставляете говорить.
- Их не надо заставлять – они и не затыкаются, никогда.
- А как вы с ними живете, если они всё время трепяться?
- Я просто ухожу.
- А вы лечиться не пробовали?
- А ты? Херов мужик.
- Бабуля, вы не кричите, а то я уже трезвый и вспыльчивый.
- А мне всё равно – я уже тебя трахнула.
- А, по-моему, это я вас.
Сказал он и забросил себе в рот кусочек мяса.
- Ты уверен. Знаешь, от чего умер мой муж?
- Понятия не имею.
- А зря – он умер от СПИДА.
- ..б т вашу натуру. Мамаша, так ты, сука такая, меня на верную смерть.
- А я тебя не уговаривала.
- Ах ты, пиз..а «разводные мосты»… херова шлюха… убить тебя что ли… тупая ромашка.
В его глазах всё темнее и темнее возникали образы гробов. Как-то мертвечиной, даже запахло.
- Да пошёл ты.
Не успело у «ы» отлететь концовка, как у неё уже в запястье невинно трещала вилка концами насквозь. Он заглянул ей в глаза, и вот столкнулись две крайности: ярость и сытость. Эффектом этого всех слов ада не достаточно для описания, но если в сухом тексте:
Мужчина одной рукой взял её за волосы на макушке, вытянул её и, вставая, ударил ей ногой в шею, та от натуги хрустнула и женщина отключилась. Затем, он вытащил вилку из запястья и принялся раздирать ей спину, от чего зубья столового прибора выгнулись в не привычную форму. На этом его стремление отомстить не исключилось – он взял тело по крепче и одиночными махами стал кидать его по стенам, в телевизор, в сервант. Сам он тоже конечно обрезался, что придавало особую пикантность всему этому своеобразному танцу. После, истерзанное тело женщины испытало на себе прочность батареи, и прошла проверку на прочность ножкой стула. Дальше он

Обиженный очередной коварной выходкой судьбы Дильшод направился прочь. Он весь дрожал, глаза углубились от нехватки на всё это достаточного количества слёз, а планета просто еле успевала плестись под ногами. Как же так? В чём дело? Почему? Город вечерел, и далёкие люди уже сливались с собственными тенями, фонарные столбы строго наблюдали за дорожными ситуациями – страна готовилась к поспешному отдыху – мир закручивался, смакуя каждую долю секунды остужая тенью только что ошпаренный кусок себя… и всем не было до одного него дела. Один.
- Вам не хорошо? – вдруг реальность как-то отозвалась женским голосом.
- Мне, просто отвратительно.
- Может воды?
Он приподнял внимание и сосредоточился на добром лице дамы.
- Кто вы?
- Я соседка ваша, новенькая. Только вчера переехала к вам. Вы с матерью поссорились?
- Воды, говорите?
- Я принесу.
Она стремительно метнулась в дом, а он потихонечку пришёл в себя и просто дрожал и плакал, как ребёнок. Не более двух с половиной минут, и она объявилась с кувшинов воды. Бедолага отпил почти досуха, кивнул ей, в знак признательности, и опять в слёзы.
- Не печальтесь, всё будит в порядке. Хотите, я поговорю с ней?
- Она мертва.
- О боже! Звонить!
- Не надо! Это как раз этого и не надо.
- Почему?!
- Она слышала стены, она знала про меня то, что знать мне приходилось только по плохому предчувствию… я мог бы спросить у неё совета или попросил бы выслушать, но вот… вот что она мне приготовила.
- Я вас понимаю. Мы в прошлом году похоронили брата.
- Вот мразь.
- Ну что вы, я много знала про Матильду и мне очень часто нравилась её позиция по поводу речи.
- Чего?
- Я имею ввиду, что я большая поклонница её диалогов «деликатный ананизм», «алфавит» и так далее.
- Да ну?
- Серьёзно.
- А, что там интересного?
- Во первых, мне кажется, что я ей полностью сочувствую… потому, что, например, «алфавит» многие не понимают, а я совершенно чётко ориентируюсь в его понятиях…
- А что там?
- Ну, «алфавит». Ваша мать придумала его в начале своей карьеры и пророчила по нему будущее… каждая буква вытягивает на себя первое слово из своего ряда и составляется предложение, из которого строиться логическая цепочка, которая в свою очередь соответствовала характеру и положению.
- И как?
- Часто срабатывало, но бывали и промахи.
- Интересно, вот старая кнопка даёт.
- А «деликатный ананизм» для меня вообще отдельная история.
- Что вы говорите? – с фарсировал он, но она этого не заметила – увлеклась.
- Этот рассказ про общество…
- Скажите, у вас есть мечта?
- Какая?
- Любая. Самая из самых.
- Да вроде бы особо нет, по крайней мере, под рукой. А у вас?
- Нет мечты – странно…. А у меня есть. Отмучиться, перестать испытывать вину.
- Вы уверены, что здоровы? У вас такой вид.
- Я завтра умру, дорогая соседка, скапычусь, слечу, ласты склею…
- Мне ясно, но, по-моему, зря вы себя пугаете этими мыслями.
Он снова ей умиротворённо улыбнулся.
- Если бы мысли – микробы. А если точнее СПИД. Чума новой модификации.
- Вы серьёзно?
- Как при допросе.
- Это ужасно.
- Вот. Не думал не гадал и вот – здрас-те дорогие радиослушатели. Кстати, хотите я прочитаю вам своё из рассказиков на память?
- Очень, конечно, с удовольствием!
И он начал…
1.

Странно, а ведь я сам того не подозревая, только что унизил себя самого, как существо плодящее здоровое поколение. Хотя неосознанность тех действий не даёт мне право безнаказанности, я провозглашаю себя невиновным. О как! Самому аж понравилось… вроде я сам себе начальник, и это круто. А дай-ка я поговорю с собой-народом. Ух ты, как меня много даже как-то не удобно перед самим собой, но под держать дух толпы нужно, а значит время смущаться прошло:
- Дорогие товарищи, друзья, однофамильцы!
- Ура! Ура! – кричат все.
- Я долго размышлял, делал выводы, строил соответствующие планы и вот к чему я пришёл…
- Ура! Ура!
- Спасибо. Ну и так, к чему я пришёл. Плохо товарищи.
- Ура! Ура!
- Правительство возлагало большие надежды на ЦЗС (Центр Здравого Смысла), что сотрудничало с ТУ (Трезвый Ум), но они оказались бессильными перед ожесточённой волной революционно настроенной партии ХЗ (Х..й Забей).
- Ура! Ура!
- Нет товарищи, не Ура! Нам надо бороться с этой бандой. Я уже направил нужное письмо в органы… во всякие там органы и надеюсь, что наступит тот золотой день, когда мы выгоним на всегда этих злостных нарушителей.
- Ура! Ура!
- Спасибо за зал. А теперь ПИВА!
Подумал я и пошёл за пивом.

Ещё пару троек секунд она сидела, уткнувшись в своё кольцо.
- Ну как?
- Ну, как вам сказать… это конечно тоже как-то искусство, но видно не мне судить талант.
- Хотите, я ещё одно расскажу?
- Да в принципе не надо. Хотите, я лучше своё вам?
- Пожалуйста. Шоу ваше.
- Хорошо. Значит дело такое, мужчина пишет письмо своей любимой.
 
Письмо.

Как сильно стоит мне быть богом, что бы ты могла дать мне шанс? Как скоро ты вспомнишь обо мне снова, что бы я мог почувствовать это всем сердцем и остаться в живых ещё на день? Как это отнять от души, когда дальше мысли – боль и просьба, о глотке упоительного запаха с твоей кожи? За что мои кровяные сосуды обрастают шипами роз? Где крики мечты о смысле тебя? Как долго Я и мои слуги будут видеть, как ты одним только взглядом взрываешь мне слово, словно дешёвую копилку – вдребезги, в кусочки, в пух и прах, в реки, в проливы, в фонтаны, в сады, в птиц, в нежность и снова в слово? Кто свяжет меня, что бы я всё ещё как-то не дотянулся рукой до небес, что бы раскалить её в солнечной тайне и пробить насквозь, эту дикую болезненную ярость страсти? Ждёшь ли моего ответа? А как же тяжесть? Ты спишь, ой извини? Я перепишу тебе, Чау!?

- Ну как?
- Внушает. Только всё это ничего ни стоит без истории.
- Вы правы… ваш вопрос… о мечте…
- Да?
- Есть.
- Ну.
- Эти слова я хочу произнести лично своему бывшему мужу, который уже год как спит с моей мамой.
Сказала она и оттекла солёнными всем тем, о чём не сказала, но имела ввиду.
- Ну и на хрен (удивился). Он чё, извращенец? – сказал и вспомнил этого дня утропрепровождение.
- Не знаю – я упорно не хочу в это верить. Когда, однажды, они напились за столом, то начали облизывать друг друга прямо на моих глазах. А я доедала свою стряпню и делала идиотский вит, что происходит обычная семейная беседа о сухариках и тряпках…
- Ещё скажите: «Бл..дь!» и я пойму вас правильно.
- БЛ..ДЬ!
- Отлично! А главное справедливо!
Они расхохотались и, на конец-то, хорошее начало наступило. Он снова сильно улыбнулся, она очаровательно оценила ему обаяние приветливым звонким весельем.
- Спасибо вам.
- Всегда пожалуйста, но за что?
- За то, что вы несмотря ни на что оказали мне услугу и я открылась вам.
- Оказал услугу, говорите, а разве не за ради этого люди и существуют, и не из-за ли этого нас так много?
- Вообще да, но…
- Я понимаю, нет тех кто действительно слушает ради того что бы помочь. Сейчас больше слушают от самодовольных бредней, при которых люди – это горстка тупо заученных советов, и совсем не из-за действительного идейного желания понять, а, скорее, от удовольствия быть в вечном ассортименте умных болванов.
- Это верно…. Как вы считаете, мне стоит идти к нему?
- Я считаю мало – мне приходиться лишь знать, и знать вот что… что тот кто любит всегда об этом крикнет и будит кричать, только вот вопрос заключается в том, когда он удариться лбом о жизнь или о каменную могильную плиту, как кстати я, и сделает это. И что самое интересное с каждой секундой это становиться всё не возможнее и невозможнее, а проще простого – за миг.
- Да проблема.
- Я привык, к проблеме подходить как к собаке – она только тогда кусает, когда её бояться, а пока она всё лает и прыгает, бегает.
- Так значит, думаете, мне не стоит, бояться?
- А разве бояться – это не глупо?
Наступила много обещающая пауза, как перед моргом. И вдруг из-за угла выходит малой и ровным точным шагом стремительно притопал к той парочке, сидевшая на тротуаре свесив ноги в арык. Он выглядел очень мрачно и молодой парнишка немного растерялся. Долго они просто переглядывались, и не у кого не находилось, что-нибудь подходящее для вступления и молодой рискнул:
- Мине, нужин, Длчот.
- Чё? Кроха, ты к кому?
- Плёхо понимает, Я русско.
- Ах ты американец.
- Yea…
- Йе йе – шторм в жопе (ударение на «е»). Чё хотел?
- Мальчик ты потерялся?
- Мине, нужин, Длчот.
- Чё ему нужен?
- Какой-то Длчод.
- А может у него течёт. Эй шпиндель, у тебя течёт?
- What’ta fuck’in gonna on, with this people? ДЛЧОТ! Fuck’in negas.
- Слышь, чё он трёт?
- Подожди, по-моему он спрашивает – Дильшод.
- Дильшод?
- Yea, Длчот-д.
- Ну я.
Женщина всё ещё под властью собственных мыслей немо прощается и тихо, словно её внутренний усилитель отрубился, исчезла во мраке подъезда. Зато малой, еле терпел своё собственное не выгодное положение, пытался как можно доступнее выразиться и нелепо размахивал руками, будто разорванный снарядом СССР-ского производства.
- Ну ихин дядя, говори чё хотел.
- Ви, холёшо… что начёл… вот ет… ввам.
Сказал он, протянув из кармана кулачёк, и выложил ему на ладонь маленьких комочек жёванного картофеля.
- She, хочет, вам… speak, говориться… чёо то.
- А ты кто?
- Don’t understand you, sorry man. Sorry.
- Ну и хрен с ним. Спасибо.
Мальчик ничего не понял в конце, и он просто утопал обратно по собственным же следам. А на ладони хитрым элементом косился смертельно кусочек, тот самый кусочек. Свежий, будто только что со вскрытия.
- Да уж, услужил так услужил. Мать твою малышка, как твоё имя-то… забыл… вот так мы и встретились, да? Ты меня всё ещё помнишь, да? Я тебе нравился. Что это значит? Какой-то коротко ножкий состресенец-туземец приволок тебя… моё орудие убийство... и теперь ты, небо, чего ждёшь от меня? А?! Что мне надо сделать? Купить сопливцу мороженное или смешать его кровь с кровью этой старой потаскухи? А!? БОГ! Я с тобой разговариваю. Отвечай! Или ваша велико-узко-дряво-тоще-мудрая задница занята более серьёзной проблемой, как, например, обсерание следующей жизни, а!? А я всё равно, слышишь, до сих пор жив и чувствую себе превосходно, и вымирать собираюсь исключительно от «делать нечего». Ты понял! Я не боюсь тебя – ты только воспоминание о чём-то вечном, тебе ведь плохо… плохо без моей мысли о тебе. Тебе ведь просто аргазмически невыносимо от того, что мы думает про тебя, есть ты или нет тебя, как бы то ни было – пока человек дышит в твои пятки и топтается по макушке дьявола, ты, херов кед, доволен… улыбка от жопы до жопы через полный оборот!
Ещё немного погрозился пуленосными слезами в сине-гробовой небосвод и одним махом проглотил не давно полученное послание. Бог ему не ответил, а может не услышал, а может…. В следующее утро он попал странно и, буквально-таки мгновенно. Как-то слепляя рвань недавнего прошлого он определил, что загнал обратно в дом старой его, львиный кашель, который свежей лавой взрывался в, казалось, лебедино-газетной шеи. Удачно откинутая рука указательным пальцем случайно ткнула в пульт, что спасся от недавнишнего разбоя бесовых группировок «Размельчишу» и «Жопой на распашку», под танковым креслом. Мужик, недолго думая, поднял пульт и нажал на какие-то кнопки, направляя им в расквашенный монитор, что мирно откалывался на полу боком. И… правду говорят, судьба лучшая в дизайне садизма и смертей… всё закончилось тем, что он спокойно включил телевизор и как ни в чём ни бывало и стал его внимать. И, как и следовало бы ухмыляющейся той же самой судьбе, по телевизору как раз начался фильм «Шестое чувство» («The Six Sense»).
- Вот, ты, едрёна-икона… маруся жмурься.
…
Тишина. Словно не по настоящему быстро хрустели стрелки, где-то, два часика… и квартира медленно и мирно снеживалась от холодного тела скопления. В мировом сообществе принимались новые налоги и законы заново хмурились от безнаказанности на улицах, музейного достояния планеты, – нашей странны. Льстивые звёздочки игриво подлетали уже ближе, ведь ночь и им уже можно.
Три трупа: кот, старуха, молодой. Кот растерзанный кончился рефлексами, старая всеми муками рванула ввысь, а молодой поперхнувшись отравленной кровью так и остался с открытой всем дорогам гортанью, что виднелась даже без особого хирургического вмешательства.
Дверь была открыта и решительная женская ступня сразила загадочную тьму порога. Условно, нащупав включатель она, на свою беду, включила свет… и за это, сошла с ума. Про неё так писали: «Блуждающая невеста. В своих рискованных эротичных снах она видела этого, с шеей навыворот, красавцем и в одном из этих самых снов, как раз, и оказалась оперативная служба по оказанию скорой помощи и, естественно, наша бригада новостей. Жаль, что мы никогда не услышим, о чём они шептались наедине, но это уже не наша проблема, а ребят из морга. А милиция пока воздержалась от резких заявлений по поводу её личного причастия к трагедии того самого дома».