Каждая тварь

Каждая тварь умирает в одиночестве. Услышал я в фильме. Сказано классно, придумано верно, только наверно не уверено вверена в, виртуальным возрастом запуганному, мне. Я просто привык видеть не то что показано и на показ вывернуто, этот недуг у меня с первого слова, ну и наверно с причины прорастания с грядки, с городской сигареты. А стоит ли мне быть чем-то больше чем правда? Стоит ли мне быть чем-то больше чем сердце? Скоро мне лететь над вами осенней прохладой. Скоро мне придётся вас возненавидеть до звука заката, зрением занятая красная вата, запястье прорвётся и пустит пробоину. Щёлкнет и вздыбиться… это ли боль? Нет, это просто потеря. Кого? Ты его не знаешь. Сколько мне надо узнать, что бы всё узнанное стало мне нужным… нужным, и сколько узнать, что бы снова встать перед этим вопросом. А ты надсмотри меня, ты окуси меня, захорони меня, вспомни про капельницу, полную слезами. Вытри мне пальцы, землёю проедены; выжми ладонь мою, из последних кровинок я заклинаю тебя быть богоматерью; срежь – вынеси губы мои, выцветших красок добавь и помолись. Молись только тем святым, что припрятав небо, сыто глазеют на коврик, на землю, куда бы упасть и помочиться, что бы им выжить. Мёртвой молись, не вставая с колен, трать свой шёпот на это, изотри все иконы дыханьем. Только тогда, вдруг, услышишь, как стоматолог включит машинку и скажет: «не бойся, будит не больно».

Каждая тварь умирает в одиночестве. Не в этом ли я? Как-то прощённый, кем-то решённый, перекрещённый, злато коронный, упрощённо дешёвый стою и дожидаюсь, когда мимо проедет, проеденная язва печени и даст мне шанс. Тучка, а тучка? А знаешь ли ты почему тебя зовут тучкой? А потому что ты тучка-получка, а получка-пивучка, а пивучка-подручка и тюрьму, а в тюрьме такая получка, что лучше бы, сучка, тебя бы и вовсе не было б. Но не будем, забудем, рассудим посуду отмоем, с лицами важной персоны, как будто бы жёны какой-нибудь жопы, ототрём и поместим туда куда надо – в засаду. Домой иду, жутко, вокруг «безрассудка» паутиной дороги обляпаны тенью и фонари-колдуны светят хитро, как будто специально светят не верно. В подъезд захожу, тревогу терплю (я особо не трус, бывает не много, но только постольку поскольку) аккуратно ступаю, слушая стены: глухой соседке телевизор распинается в ухо, больной старикашка, дрожащей рукой, дверь никак не откроет, кто-то хихикает, а это ж голова клоуна, детской игрушки… Голова КЛОУНА!!! Какая-то умалишённая девочка, метнула её на этаж, и вот эта рожа поёт и смеётся, а я головой встряхну. Всё ли в порядке? Шизу осторожно пройду, обойду, спугнуть значит обречь себя на смирительную рубашку, что пахнет детсадом. Парень спускается с третьего, с собакой видно гулять, или с… мать твою на хрен, ПАУК!!! Не парень паук, а выгуливаться тварь ползёт, ну и денёк вечерок, ахренеть. Первый этаж – у меня что-то с мимикой, будто: «прими это», слышу по выделинке… ааа старая тупица, ты меня напугала! То есть, здравствуй бабуля я уже дома? Нет инвалид, маловозрастный, дурью набитый, снова поджатый в яйцах и с тупо напыщенным задним бюстом, тебе ещё долго. Зачем ты мне даёшь эту вонючую пятку свою. Облизни её! Ха-ха, шучу ползи дальше. Злая морщина, и подъезд как-то… подло не двигаются стены, ступеньки, а вдруг, что-то рухнет; быть на чеку, что б не попасть на стрелу. Дым сигарет, это сосед мусор выносит и по дороге сыпется пеплом. Четвёртый. Я дома. Откройте скорее! Мама! Хочу жрать.