Михель и некоторые таинства Жизни

Михель и некоторые таинства жизни.



 Часть I.

 "Где ты, отец мой? Тебя я не вижу,
 Трудно быстрей мне идти.
 Да говори же со мной, говори же,
 Или собьюсь я с пути!"

 «Заблудившийся мальчик», У. Блейк.


 Мальчика взял он и краткой дорогой,
 В сумраке ярко светя,
 Вывел туда, где с тоской и тревогой
 Мать ожидала дитя.

«Найденный мальчик». У. Блейк.




1.

Первая встреча с Михель.

Вспоминаю, когда впервые тебя увидел. Ночь была полна тревоги, сон никак не одолевал меня. Я лежал под одеялом, но мне стало не по себе, было душно. Я встал, вышел попить воды. Потом оделся и вышел на улицу. Был август. Было еще тепло. Я гулял по дворам, среди домов без всякой цели, ходил разглядывал дома. Зеленые деревья отливали темно-синим светом. И вот вышел на какую-то лужайку. Было темно. В парке на этой лужайке вообще не было видно города. Стояла тихая ночь. На небе открылась луна. Она была полной и смотрела на меня, куда бы я ни пошел. Я сел на скамью и стал смотреть на звезды. Вокруг ни души. Только я и эта ночь. Я пытался вслушиваться в окружающие звуки. Они походили на расстилание кровати под открытым небом.
Я смотрел на звезды, разглядеть пытался Большую Медведицу. Сижу и смотрю то на звезды, то на деревья. Деревья казались в этой полутьме страшными невероятными существами. Деревья превращались то в гигантского филина, то в скачущего всадника, то в плачущую женщину на коленях, то в птицу. Странное чувство я испытывал. Пытался поймать себя на ощущении страха, но почему таково чувства у меня не было. Я был скорее заворожен всем окружающим.
И тут появилась ты. Одна в такую ночь. Ты возникла совсем внезапно прямо передо мной, я даже не слышал, как ты подошла. Ты села рядом, ничего не сказав, и стала разглядывать звезды. Я смотрел на тебя, разглядывал. Длинные ресницы, карие глаза, длинные каштановые волосы. Белая кожа казалась совершенно прозрачной. Ты пылала в темноте. И все-таки я решился начать разговор. Не страшно ли такой молодой девушке как ты одной гулять в таком месте в такое время? Ты повернулась и только пожала плечами. Я спросил твое имя. Ты ответила: «Можешь называть меня Михель». Я поинтересовался: это твое настоящее имя? Ты не ответила на мой вопрос, но сказала: «Правда, прекрасная ночь?».
Потом мы сидели молча с получаса, я чувствовал тебя рядом, и мне это было приятно. Потом ты сказала: «Ты лежал когда-нибудь ночью на траве и смотрел на небо?». Я ответил, что нет. И ты предложила лечь на траву и смотреть на небо.
И так я лежал с тобою рядом. Я снова спросил, не страшно ли тебе? Ведь ты меня не знаешь совсем. Ты ответила: «Когда такие звезды светят, мне не страшно. И тебя я совсем не боюсь». Потом ты протянула руки вверх и сказала: «А ведь небо так под нами». Я хотел спросить про тебя, узнать побольше о тебе, но ты опередила меня и сказала: «Я знаю, ты хочешь многое узнать сейчас обо мне. Но этого не надо. Знай то, что видишь. Согласен?». Когда мы пойдем по домам, то, как мне тебя найти? Ты раскинула руки на траве и сказала: «Я тебя найду».
Вот и начало светать. И деревья стали обретать свою зеленую краску, переливаясь красным, желтым и розовым цветами. Мы встали. Меня уже клонило в сон. Я предложил тебя провести, но ты решительно отказалась. И мы разошлись в то чудное утро. И я думал, что больше тебя не увижу. Как я ошибался! Мы разошлись. Утренняя свежесть осела на моих губах росой, было легко. Сон уже проникал в меня, и я в сонном состоянии доплыл до дома. Все вокруг растекалось, и было таким ярким, что казалось все светило вокруг. Придя домой, я, не раздеваясь, лег на кровать и заснул.

2.

Вторая встреча с Михель.

Я не представлял где и как я смогу тебя встретить. В первый день после нашей встречи я думал о тебе как о прекрасном сне, но я и не надеялся увидеть тебя еще когда-нибудь, кроме как по счастливой случайности, хотя это было вполне вероятно, если ты живешь недалеко от меня. Но почему-то мне казалось это невероятным, и я попытался оставить тебя в качестве прекрасного сновидения. К концу второго дня я обнаружил себя бродящим без памяти по парку, где я встретил тебя. Но поиски оказались тщетными. Прошла неделя, и я совсем отчаялся тебя увидеть. Всю неделю я не мог ничем заниматься, только и думал о тебе, а ты все не появлялась. По вечерам я выходил гулять по парку, потом приходил домой и сидел у окна, наблюдая за тем, как свет в окнах в домах напротив постепенно исчезает, пока не наступает жидкое сырое утро.
И вот я снова в парке. А тебя все нет. я хожу вокруг да около, как волк потерявший добычу. Сажусь на скамью. Дует прохладный ветер, проникая сквозь меня, как через тонкую пелену воздуха. Чувствую теплое прикосновение чьей руки, оборачиваюсь… Это ты? И я не знаю что сказать. Глупо говорить, что я целую неделю хожу по парку в поисках девушки, которую видел лишь единожды и с которой у меня ничего не было, даже намека на какие-то чувства.
Ты садишься рядом. На тебе желтый плащ, а под ним бирюзовая блузка, переходящая плавно в длинную бирюзовую юбку, из-под которой ярким пятном выделяются желтые босоножки. Прекрасный вечер, говорю я тебе.
«Да, но тебе видно холодно. Давно сидишь? А впрочем, какая разница?».
И часто ты тут гуляешь?
«Иногда, когда хочу тебя увидеть».
Я молчу, не знаю, что тебе сказать. Ты не похожа на ту, что будет ходить поклонницей по пятам. Ты даже не проявляет никаких пылких чувств, в твоих жестах нет и намека на то, что ты приходишь видеть меня. Да и откуда вообще ты может знать меня?
«Тебе нравится ветер?»
Да, когда мне не холодно.
«Ты похож на него, когда блуждаешь».
Ты видела, как я всю неделю блуждал по парку в поисках тебя, и не подошла? Ты пряталась от меня, следила? Но ты ничего не говоришь, да и я не задаю вопросов. Не задаю, возможно, потому что боюсь ответа. Боюсь утвердительного ответа. Боюсь отрицательного ответа. Боюсь твоего молчания.
«Я за тобой не слежу. Не волнуйся. В этом мире просто есть линии, которые пересекаются. На самом деле и линий нет. Есть что-то. Также и ничто говорит, что есть что-то».
В твоих словах я пытаюсь уловить суть. Но она ускользает от меня, как только я начинаю о ней думать. Но когда я слышу их вновь, когда они отражаются в моем сознании, я их понимаю. Ведь линий реально нет, как действительности жизни, это всего лишь конструкт. Я помню, как я думал об этом не раз. Как пытался разбить все стереотипы, и порой мне казалось, что я схожу с ума, когда материя расплывалась, а пространство менялось. И вот ты мне говоришь тоже самое. Но я должен узнать, что ты имеешь ввиду. Прошу тебя объяснить, что значит, что линий нет.
«Понимаешь (ты берешь в руки шнурок от плаща), линия – это как этот шнурок (вытягиваешь его). Чтобы добраться от одной точки к другой, надо пройти все это расстояние. И ты думаешь, что кратчайший путь – это прямая линия. Но нет (сворачиваешь шнурок в клубок), так гораздо ближе. Понимаешь?».
Смотрю на тебя в удивлении. Не думал никогда об этом. Как может быть прямой путь не самым близким? Мы все живем лишь в том мире, про который знаем. Все остальное – конструкции.
«Я рада, что увидела тебя сегодня. Но тебе холодно, и мне пора идти».
Я попытался остановить тебя, но ты говоришь, что тебе пора, и ты не можешь более задерживаться. Как я могу связаться с тобой? Боюсь, что ты исчезнешь, и больше я тебя не увижу.
«Не волнуйся. Дай мне свой номер телефона. Я буду тебе звонить, и мы будем встречаться. Обещаю!». Твои карие глаза смотрят на меня со всей полнотой неведомого мне чувства, от которого мне легко и приятно. Я записываю тебе на листке бумаги телефон, и ты уходишь опять в другом направлении. Можно проводить? Ты качаешь головой и быстрым легким шагом уходишь вдаль, а я смотрю тебе вслед, пытаясь ухватить каждое твое движение. Я похож на ветер. Ты похожа на эфир.
 
 3.

Волны.

Прошла очередная неделя. Ты не звонишь. Бабье лето отдавало почести урожаям. Кое-где уже появились желтые листья. Погода солнечная и яркая. Бабушки везут на тележках картошку и ягоды со своих крошечных дач. Выйдя из университета, я направился прямиком в парк.
Люди, пытаясь захватить в зиму остатки лета, прогуливались по улицам, наслаждались легким и теплым ветерком. Влюбленные пары обнимались на скамейках парка. И вот я подхожу к той самой скамейке, где впервые встретил тебя. Ты сидишь, будто бы знала, что я подойду сюда сегодня.
«Привет! Я ждала тебя».
Почему не позвонила? Вдруг я не пришел бы? Сажусь рядом, достаю из кармана плитку шоколада, купленную сегодня (как знал!), и протягиваю ее тебе. Ты берешь шоколад, отламываешь кусочек и даешь мне кусочек.
«А знаешь, жизнь такая штука, которой надо делиться».
Делиться жизнью? Что значит? Разве жизнь моя мне не принадлежит?
«Ты принадлежишь себе постольку, поскольку тебе дано чувствовать вкус шоколада. Это не от тебя зависит».
Да, может, ты и права. Разве я имею право на что-нибудь, кроме выдуманного? Право, конечно, нужно. Но нужно осознавать и его фиктивность. В нашем мире «демократий» право представляют как обязанность, а свободу как продукт потребления. Сплошной обман. Ты мне говоришь, что надо делиться. Я думал, что всегда надо завоевывать.
«Завоевывать надо сердца и умы. Тогда откроется новый мир, другие потребности».
Ты думаешь, что не надо отстаивать свои права и интересы? А что тогда?
«Ты не понял меня. Отстаивать нужно то, что тебе необходимо. Какое право может быть дано кроме права на волю? Возможно, право на глупость…».
Воля? А что ты имеешь ввиду?
«О воли много сказано. Главное, это то, чтобы она помогала направлять тебя».
Ты сидишь и медленно грызешь шоколад. Смотришь на окружающих. Я тебе хочу сказать, что скучал по тебе, но не говорю, а только смотрю на тебя. Ведь о тебе я знаю только твое имя. И настоящее ли оно? Откуда меня знаешь? Почему ты так скрываешь от меня себя, ведь ты не боишься меня. Или у тебя есть что-то, что ты не хочешь мне говорить? Неужели это так страшно?
Ты встаешь и зовешь меня пойти за тобой. Куда? Мы идем по парку, направляемся в сторону озера. Мы садимся на траву. В озере плавают утки.
«Видишь воду? Она никогда не бывает без волн, даже в таком маленьком озере. Даже в самую спокойную погоду на поверхности можно увидеть колебание. А у нас, волны всегда внутри. Вода как зеркало нас, недаром она отражает нас».
Да, слушай, я никогда об этом не задумывался. Как странно. Вода наше отражение. Как интересно, волны всегда есть. Ты достала из кармана корочку хлеба и стала кормить уток. Надо делиться жизнью. Я, кажется, понимаю. Ведь мы никогда не бываем стоячей водой. И если мы не будем делиться, то мы не сможем ощутить себя. Только в отражении воды – осознание глубины. Внешнее дает понять внутреннее, а внутренне – всегда течет.
Ты встаешь, собираешься уходить. Когда увижу тебя вновь?
«Давай завтра встретимся здесь (протягиваешь адрес), у старого дома в 8 вечера. Не опаздывай!»

4.
Дом Михель.

Вот я подхожу к старому дому XVII века. На меня смотрят небольшие купидоны и ты. Мы проходим во двор, спускаемся там в подобие подвала. Я весь промок и хочу скорее укрыться от дождя. Куда ты меня ведешь и что это за место? Ты просишь подождать, пока мы пройдем. В темном и сыром подвале ты зажгла карманный фонарик и мы направились к двери у противоположной стены. Ты осветила дверь. Вот и ручка. Странная ручка в таком подвале, в виде изображения льва раскрывшего свою пасть. Мне становится немного не по себе, ведь я совсем не знаю, куда иду.
«Потерпи немного. Надеюсь, ты не боишься темноты» – сказала ты, подколов меня.
За дверью было совсем темно, и только свет карманного фонарика помогал опознавать дорогу. Лестница наверх была деревянной и очень старой, что порой казалось, что она провалиться под нашей тяжестью. Потом мы наткнулись на очередную дверь. Ты ее отрыла каким-то ключом. На дверной ручке я смог различить изображение филина. Какие-то странные двери. В этой темноте я вообще потерял ощущение времени.
«Вот мы пришли» - раскрывая дверь, говоришь ты. Перед нами расстилается длинный коридор, по сторонам которого расположены три комнаты с одной стороны, три – с другой (я их сразу подсчитал, как только ты открыла дверь). Здесь было светлее. Свет проходил через две открытые двери слева. В квартире пахло воском и ладаном.
Это твоя квартира? Коммуналка? Кто здесь живет? Священник?
«Нет. Сначала проходи вон туда в конец направо. Дверь открыта, ее надо только толкнуть. Я сейчас подойду».
Я прохожу туда, куда ты меня направила. Старинная деревянная дверь передо мной открывается сама. Передо мной открывается большая комната, залитая серо-синим светом вечера. Справа в углу стоит кровать, накрытая белой простыней. Напротив – письменный стол, на котором были разложены книги и газеты и стоит настольная лампа с оранжевым абажуром. Справа при входе – большой шкаф, разделенный пополам. В одной половине, вероятно, одежда, в другой – полки для книг и всяких мелочей. Слева – старинное зеркало для женского туалета в рамке в стиле рококо. На стене две картины (вероятно XIX века). На одной – морской пейзаж, на другой – чей-то портрет. Рядом с зеркалом стоял мольберт, а рядом с ним были поставлены в ряд холсты разных размеров. На мольберте небольшой холст (примерно 25х30), на котором изображена яркими цветами та самая скамья в парке, где мы познакомились. Я сажусь в кресло у письменного стола. Куда же ты пропала? Дождь бьет в стекло своими холодными струйками. Через открытую форточку в комнату проходит свежий и сырой воздух улицы. Я взял одну из книг, лежавших на столе. Шеллинг в старом переплете. Открываю, смотрю издание. 1889 год. Интересно, это ты читаешь? Я даже представить не могу, зачем тебе все эти книги в твоем юном возрасте?
Дверь в комнату снова открылась, и в ней на этот раз появилась ты с подносом, на котором был чайник и две чашки.
«С сахаром пьешь? (Я киваю). Извини, сахара нет, есть только малиновое варенье. Будешь?».
Да, отлично. Я как раз люблю малиновое варенье. Так расскажи, это твоя квартира, твоя комната? Вообще, где я нахожусь?
«Ты у меня. Это дом моих родителей».
А кто они? Где они?
«Они сейчас далеко. Приедут не скоро».
Я начинаю расспрашивать тебя про картины, про то, чем ты занимаешься.
«Чем в жизни занимаюсь, пока не важно. Что видишь, то видишь».
Ты села в кресло напротив. Мы пили чай и смотрели друг на друга. Потом я встал и подошел к окну. Внизу был тихий серый дворик. В комнате было темно, в окнах напротив тоже не было света.
«Этот дом заброшен уже давно. Поэтому здесь никто не живет».
Ты смотрела на меня, потом подошла сзади и обняла меня, положив голову мне на плечо.
«Многое скрыто от наших глаз. Когда я тебя увидела, я поняла, что это ты».
Что я? Влюбилась? Или ты меня за кого-то другого принимаешь?
«Нет. Можно влюбится по уши по-глупому, но этого не нужно. Я просто поняла, что это ты. В твоих глазах я увидела тот самый блеск, о котором мне еще рассказывали, когда я была еще совсем маленькая».
Понятно, детская иллюзия. Ностальгия или что-то в этом роде.
«Все было бы детской иллюзией, если бы не то, что я ощущаю. Это выше меня. Это не описать».
Я поворачиваюсь к тебе. Ты смотришь спокойным задумчивым взглядом, в котором я не могу уловить наивной влюбленности или фанатичности. Меня тянет к тебе, я целую тебя. Твои руки обхватывают меня.
Давно уже меня не радовало общение женщин. Давно уже было все скучным. Но тут меня влекло к твоему прозрачному телу, к твоим губам. Мы повалились с тобой на кровать, она заскрипела. И в этой тишине серо-синей комнаты, в которую врывался влажный воздух улицы, под этими барабанными дробями дождя, на этой скрипучей широкой кровати, ты отдалась мне. Хотя, может, я отдался тебе. Ты скинула с себя свое сиренево-розовое платье, оно медленно скатилось на пол. И вот комната уже пылала нашими телами.

5.

Лес.

После того, как я побывал у тебя, мы встречались чаще. Я проводил периодически время у тебя, читая старые книги и упражняясь в рисовании. Ты садилась рядом и занималась своими делами: рисовала, читала, записывала что-то в своих бумагах. Приходила и ты ко мне, когда я проводил время, просматривая новые статьи в интернете. Потом мы занимались любовью, а на утро я варил кофе, и мы расходились по своим делам. Я тебя не спрашивал о том, чем ты занимаешься, а ты не спрашивала меня. Мы общались только о том, что нас объединяло: восприятие этого мира, без всяких деталей и наслоений. Наши отношения были чисты и искренни, и остаются такими сейчас.
Наступила золотая осень. В такую пору я схожу с ума. Если весной и летом я прихожу в себя, то осенью меня раздирает всего на куски. В груди щемит тоска, а настроение как перед боем, за которым полная неопределенность. Что я делал бы без тебя, моя дорогая? Что я делал бы без твоих слов, без твоей любви?
Мы идем с тобой гулять в лес. Ты сказала, что хочешь собирать грибы, хотя сама плохо в них разбираешься. Я нашел статью в интернете про грибы, как их отличать. Я ее напечатал и отправился к тебе. Мы сидим на кровати, читаем, разбираем картинки. Подосиновик, белый, лисички, мухоморы, поганки.
Мы идем с тобой в лес. Я никогда реально не был в лесу, и так далеко не заходил. Здесь не видно города, не слышно машин. Здесь только природа, я и ты. В своем красном плаще ты кажешься кленом среди разлитого золота. Твои волосы отсвечивают золотом, сливаясь с листьями и твоей соломенной корзинкой, которую ты хочешь нести сама. Я же несу другую корзину, коричневую и большую. Где грибы?
В лесу надо ходить аккуратно. Я бегаю, заглядываю под листья под деревьями, но не нахожу ничего.
«Надо показать лесу, что ты пришел с миром, тогда лес откроется тебе. Тогда он сам покажет свои грибы». И удивительным образом ты находила грибы, и наполнила быстро свою корзину. Я же суетился, искал, но в моей корзине валялась только одна поганка.
Мы садимся на большой дубовый пень.
«Дорогой, лес не любит суеты. Успокойся, посмотри вокруг. Наблюдай».
И мы сидели наблюдали лес. Мне стало немного страшно, ведь я совсем неуверен, где я. Вокруг меня только лес. Лес и все. Он живет своей жизнью, он не приемлет заезжего из города. Я сижу и наблюдаю. Смотрю. Лес меня уводит с собою, и я уже почти не боюсь его. Как это замечательно находиться в лесу! Вся жизнь, которую я прожил, где-то в ином мире. Я смотрю деревья. Опускаю глаза…. И вижу первый гриб (не считая поганки)! Это же белый гриб! Потом мне открылись другие деревья, обнажив грибы, растущие под ними. Так я весьма быстро наполнил свою корзину и не заметил, как мы подошли туда, откуда пришли. Вот и ж/д станция. Скоро наша электричка.
Мы вернулись домой к тебе. Ты стоишь на кухне, готовишь грибной суп, а я чищу картошку.
«Знаешь, это очень приятно есть то, что сам собрал!».
Да. И все же лес для меня остался загадкой. Как ты его прочувствовала? Откуда в тебе это? Я не знаю. Побывав в лесу, я словно открыл новый мир для себя, мир леса. И я не открыл бы его без тебя, не прочувствовал бы. Там так тихо. Лес не отдается тебе, если ты ему не отдаешься. Его, конечно, можно вырубить, но это не победа над лесом, это проигрыш себя. Можно вырубить и не почувствовать. Над природой власти нет.

6.

Клубничный чай.

Смешались краски. Ветер несет в себе миллионы душ, растворенных в крупинках снега. Ты меня спросила, а что если эти души съесть, наполнят ли они тебя? Лампы светили оранжевым, отражаясь на желтых стенах домов, в которых горели зеленые окна.
Настольная лампа светит прямо в лицо. «А что если света не будет?» - спросила ты. На столе две кружки чая, несколько разбросанных книг, плеер и небо на картоне. Зачем это только ты пишешь маслом небо на картоне? Ты улыбнулась в ответ, и, моргнув своими карими глазами, сказала: «А что если не будет неба? Смогу я его нарисовать?»
Мы сели друг напротив друга. Ты взяла кружку чая, наклонилась вдохнуть искусственный аромат клубники в клубничном чае. «А что если мы будем такими же искусственными?»– опустив свои длинные ресницы, спросила ты.
Краем глаза я наблюдал за тем, как упорно ты ищешь в одной из своих книг потерянную где-то засушенную ромашку. Когда ты ее нашла, то просто положила на место, так и не сказав мне ни слова, а я сделал вид, что не заметил твою тревогу «а вдруг не станет ромашки?».
«Расскажи мне о том, каким ты был» – спрашиваешь ты.
Не знаю, каким я был? Судить не могу, да и какой я есть.
«Можешь, - отвечаешь ты, - все это выдумки, что человек не может судить о себе. Ведь никто не знает, какой он на самом деле, но делают выводы. Делают выводы по незначительной части его жизни. Только сам человек может дать себе оценку».
Может ты в чем-то и права. Только сам человек знает те возможности, которые в нем есть, многие из которых были загублены и забиты. Ты как всегда плывешь против течения. Плывешь не потому, что ты хочешь непременно плыть против него, тебя это не волнует, но потому что ты так видишь. Ты говоришь то, что думаешь. Сказала и все. Поэтому я сейчас с тобой пью клубничный чай, заглядываю в твои глаза и ищу в них ответы на мои многочисленные вопросы. Но я не хочу сразу соглашаться с тобой, я иду на провокацию. Разве человек может дать себе оценку? Он скорее придумает себе то, кем он хотел бы быть.
«Как же, ты не хочешь видеть! Какая разница между тем, каким ты хочешь быть и какой ты есть? Люди не понимают, что им многое навязывают! Человек же может хотеть быть таким, какой он может, раскрыть себя! Но эти стереотипы портят все!».
И снова я с тобой соглашусь. Все давно смешалось, и то каким человек стремится быть, потому что это его проявление, и то, каким стремится стать из-за навязанных факторов извне. И границ нет. И, в общем, какая разница между чужой оценкой и собственной? Ведь только человек знает то, что он переживает, знает свои возможности, знает то, что он не сможет быть тем в глазах людей, каким он себя знает.
Ты смотришь на меня, ожидая очередного вопроса. А я молчу, снова молчу. Только вижу тебя, собирающую желтые листья. Вижу тебя, лепящую снежки. Вижу тебя, сидящую за столом и вдыхающую искусственный аромат клубничного чая. Твоя синяя кофта кажется слишком нереальной, чтобы я мог тебе сказать о том, о чем думаю, ведь все это так же нереально, как и цвет. Какая разница между красным, синим и сиреневым блеском?
В осеннем парке ты сливалась с небом, в зимнем ты утонешь в снегу. Будешь красной рябиной гореть на фоне нескончаемой белизны сознания.
«Знаешь о чем я подумала, - говоришь ты, - ты зря так паришься…».
Я удивленно смотрю на тебя. Да, я совсем забыл, упустил немного реальность. Я уже был с тобой в зимнем парке. А теперь вот комната с настольной желтой лампой. Ты следишь за мной, проникаешь вглубь моих мыслей, но ты здесь.
«Все-таки ты все слишком усложняешь. Может все и так, как ты говоришь, что все взаимосвязано. Да, я думаю, что, скорее всего, так оно и есть, но париться по этому поводу не надо. Смотри, в поисках связи, не останься там, в этой взаимосвязи, которую ты называешь духом».
А ты думаешь, что разве есть разница: остаться здесь или там?
«Есть».

7.

Земля.

Небо сливается с застывшим заливом. Как давно я не был здесь! Ты смотришь на ускользающий горизонт. Он словно тянется вверх. «А что если земля не круглая?» – спрашиваешь ты. «А что, если мы все это придумали? Потому что мы не можем видеть по-другому?».
Шар как идеальная форма. Как идеальная форма материи. Шар – это вещь в себе, идеал формы, отделенный формы, это ее некая завершенность, отделенность от всего. Шар как бы порывает с тем, из чего он происходит. Так я представляю шар как некий образ совершенства субъективности. Тебе я лишь говорю, что земля круглая, круглая потому, мы хотим ее видеть такой, потому что это наше субъективное восприятие. Вертится она, вертится потому, что только так она способна проявлять себя.
«А что, если она не вертится? А что происходит просто чередование света? Я не могу объяснить как это… Но ведь может быть…».
Все может быть. Ты тянешься рукой к небу, тебе хочется видеть ее на фоне серо-голубой субстанции. Ты улыбаешься, вытягивая шею. Ты решила потанцевать под этим нескончаемым куполом. Ты решила допрыгнуть до него таким примитивным способом. Я опустился и разлегся на снегу. Смотрю на тебя снизу. Ты для меня такой же совершенной формы, что и шар. Но я тебя растворил. Растворил, чтобы ты не была изолирована, чтобы твой мир не ограничивался собой. И теперь ты плавно перетекаешь из одного неполного шара в другой, течешь непрерывной плазменной рекой под этим нескончаемым небом, надо мной. Я хватаюсь за тебя взглядом, ловлю, пытаюсь ухватится за подолы твоего платья. Но я не хочу остановить твой танец, поэтому я только касаюсь твоего подола, чтобы потом отвести руку. Потом снова и снова касаюсь твоего подола, будто впервые ощутил такое мягкое нежное прикосновение. Будто я только заново рождаюсь, плаваю с тобой в твоей плазме, танцую с тобой в твоем танце.
«А зачем люди танцуют?» – спрашиваешь ты.
Снова ты задаешь такие вопросы! Может, просто изнутри плывет это состояние, которое по жизни затвердевает. А когда ты танцуешь, отдаешься своим простым движениям, ты возвращаешься туда, откуда ты пришел, оттуда, где все плывет, где нет ни верха, ни низа. Где все крутится и вертится в плавном танце. Где все в вечном танце.
«Почему мы любим смотреть на горизонт?».
Может потому, что мы туда никогда не доберемся?
«Нет. Потому что это продолжение нас. Он уводит с собой!».
Да, наверное, ты опять говоришь о том, что другим не видно. Горизонт размыкает шар. И ты размыкаешься, ты течешь в сторону горизонта. Совершенство есть дело условное. Так хочется порой разрушить совершенство, когда оно так несовершенно! Так хочется смотреть на осколки стеклянного шара, над которым колдовала старая ведьма. И вот осколки разлетаются. Старуха-колдунья вне себя от страха. Гнев подавляется страхом. Она думала, что создала идеальный мир. И вот этот мир разлетается вдребезги. Она падает на пол. Одурманенные ее пришедшие за помощью открыли глаза. Колдунья плачет, понимая, что все уже не вернуть. Но в тоже время какая-то легкость появилась в ней, словно былая невинность вернулась, словно она еще та шестнадцатилетняя девочка, бегающая по поляне, собирающая васильки, влюбившаяся в соседского мальчика. Каждый день она собирает цветы и плетет венки, думая о своем возлюбленном. Но теперь нет ничего. И она плачет на полу, не поймет от страха ли, от несчастья ли, от радости ли…
«А что, если мы узнаем какая на самом деле земля? Мы это увидим или прочувствуем?».
Остались ли чувства в этом мире прагматики? Конечно, узнаем. Конечно, мы все узнаем, дорогая. Мы это прочувствуем. Несомненно, прочувствуем. Иначе быть не может.

8.
Музыка.

Такие нежные твои белоснежные ладони. Ветер тучи гонит, облака окрыляют птиц. И ты снова рядом. Ты ничего не говоришь. Ты сидишь тихо и слушаешь. Мне хочется узнать, о чем ты думаешь, но все никак не решусь нарушить твое единение. Поэтому я сижу рядом и вслушиваюсь. Тихая ночь. Вчера вечером ты у меня спросила: бывает ли тишина? Я подумал, подумал. Ведь все равно что-нибудь да слышно.
Ты посмотрела тогда на меня и сказала: «Тишина – это смерть. Пока есть жизнь, есть музыка. Она везде. Она в каждом твоем движении, в каждом слове, в каждом дыхании».
А что такое музыка? Я спросил у тебя и стал всматриваться в глубину твоих глаз, как будто, именно там и рождается музыка. Тогда ты закрыла глаза и шепотом, будто говорила мне сокровенную тайну, промолвила: «Музыка – это, что дает тебе раскрыться».
Что значит раскрыться? Но ты делаешь вид, что не слышала моего вопроса. Ты молчишь, вслушиваешься в мое дыхание, потом кладешь свою мягкую руку мне на сердце. Меня пронзила дрожь. Я стал что-то понимать. Музыка отражалась во мне. И вновь я спросил, что такое музыка. Ты посмотрела на меня и шепотом повторила: «Это то, что дает тебе раскрыться!».
Я закрыл глаза, лег на спину, а твоя рука все грело мое сердце. Теплые потоки твоей стихии проникли музыкой в меня. Что такое музыка? Я не стал спрашивать больше, я понял. Это то, что дает раскрыться. Не вкусы определяют музыку. Ты отражаешься в каждом звуке. Музыка влечет тебя, раскрывает твою стихию. Моя прекрасная, ты сидишь рядом, положив руку мне на сердце, закрыв глаза, внимаешь моему дыханию. Каждый мой вдох становится музыкой.
Стихии в человеке бушуют. И каждый звук дает ему продолжение. Ты говоришь: «Бывают такие звуки, что давят на тебя. Это не музыка. Это ее обратная стихия, что держит форму. Музыка сладостна в своей боли. Музыка сладостна в своей радости».
Я медленно плаваю в мире звуков, где каждый звук напоминает мне о том, что я еще жив, что я живу. Что такое тишина?
Ты, не открывая глаз, подняв голову вверх, отвечаешь легким тихим шепотом: «Тишина – это когда звуком становишься ты». Я смотрел на твои губы, они не шевелились. Я понял, что ты говоришь со мной не словами, а музыкой. Твое тепло передается мне. Твоя стихия становится моей. Я прижимаюсь к тебе, чтобы ощутить все твое тепло, чтобы быть частью твоей музыки. Это как музыка оркестра, когда звук флейты сливается со скрипкой, но никогда ей не станет.
Пока я лежал, ты медленно встала, погладила мои волосы своей рукой, накрыла меня одеялом из миллионов звезд. Ты тихо вышла, а я все чувствовал твою горячую руку на моем сердце.
И вот ты сидишь снова рядом. Ты еще не успела этим вечером мне ничего сказать. Молчишь и вслушиваешься, закрыв глаза. Ты будто проверяешь: понял ли я то, что ты мне говорила. А я смотрю на тебя и слушаю твое сердце. Каждый его стук отдается в моей груди. Такие легкие руки, такие легкие ноги, такие звуки, такая легкая ты, такое горячее сердце.

9.

Творение.

Вечер. Ты вытащила из-за шкафа прожектор, закрыла шторы, достала мольберт. Ты меня научила рисовать и писать маслом, и я открыл для себя очень многое. Мир красок расстилался передо мной, словно мир новой жизни, новых реалий. Слепив скульптуру, влюбляешься в нее. Творец и дух едины, как непостижимый процесс творения. И мы, подражая духу, отдаем свои руки, глаза и чувства все ему. И он водит руками нашими по холстам.
Ты села за мольберт, я положил свой холст на стул. Ты достала из шкафа пачку фотографий, и они возбудили воображение, но я стал писать тебя. Ты стала снова писать небо и воду, скалы и песок, соленый ветер и прекрасную даль. Я же был ближе в своем полете и писал тебя, твои плавные белые руки, твои прищуренные глаза, твой экстаз творения. Ты была обнаженной, и я тоже, одежды наши лежали в углу, мы в них не нуждались.
Нанесен первый цвет: яркий и желтый, потом второй: синий и легкий, потом вылилась плазма желто-зеленого цвета, потом красный, потом ты почти прозрачная, потом темно-синий – завершающий цвет затвердевания формы. Выливаю жидкие цвета. Катаюсь всем своим движением в жидкой плазме, словно я не родился, словно только зарождаются мои конечности.
Ты мне говоришь: «Ты быстро пишешь». Но это не от меня зависит. Пишу, как движется моя рука. Быстро наношу мазки и не могу себя остановить, упиваюсь каждым движением. И каждая линия что-то значит, и каждая линия отражает эмоции, отражает процесс творения, отражает мир. И в каждом цвете элемент символики, и в каждом оттенке переходность и текучесть жизни.
«Когда пишешь, ты проживаешь целую жизнь! И она не измерима минутами, часами, днями, годами.… Поэтому, думаю, сложнее и легче всего ответить на вопрос о возрасте тому, кто в жизни творит».
Что ты имеешь в виду? Как значит сложнее и легче всего?
«Когда ты творишь, ты вечен».
Ты хочешь сказать, что продукт творения вечен?
«Нет. Продукт в виде формы может разложиться. Вечен ты. Ты плаваешь в духе творения. Ты становишься частью Творца».
Мы много с тобой говорили о жизни, о творении, о Битые. И когда я тебя спросил про твою религию, ты ответила: «Для меня каждая религия – всего лишь небольшая часть. Не знаю. Верю, но не в религию». И сколько провел я бессонных ночей, рассуждая о религиях и вере! Ведь религия – всего отражение некой части веры, это фикция, форма. Ведь вера сильнее любой религии. И что значит религия по сравнению с верой? Можно следовать религиозным доктринам из страха, можно следовать им из уважения или по привычке, но главное – это вера, вера без всяких рамок. Я помню, как в детстве мне сказали, что я должен бояться Бога. Знаешь, я был маленьким ребенком, но всегда задавал такие вопросы, что иногда ставили взрослых в тупик. А еще, если я чего не понимал, то старался понять. Так вот, мне сказали, что надо бояться. Я же спросил: почему? Ведь надо любить. И мне ответили: потому что Он всесилен. И я не мог понять, зачем бояться: если Он всесилен, то и бояться не имеет смысла. Я ответил, что я его люблю. А бояться я и сейчас считаю глупо.
«Надо творить, тогда ты будешь частью Него. Тогда не нужен страх» - говоришь ты и начинаешь размазывать краску по моему лицу, по шее, по телу. Твои руки очерчивают круги и линии. Ты плавно размазываешь краску, малюешь меня. И я тоже решил не отставать, и стал раскрашивать тебя. Мы оба стали такими яркими! Ты обнимаешь меня и картины, написанные на наших телах, сливаются в едином танце. Ты проводишь пальцами вокруг моих глаз, по носу, по губам, по подбородку. Я хочу впитать тебя, но знаю, что ты никогда не станешь частью меня, я частью тебя, но мы вместе кружимся в едином танце, дополняя друг друга. Каждое движение твоей руки похоже на взмах крыла. Ты глаза раскрылись так широко, что в них я отражался десятки раз.
Ты говоришь: «Мы всего лишь отражение друг друга». Я продолжаю: мы никогда не станем одним, хотя хотелось бы. Ты отвечаешь: «Мы не для того, чтобы стать одним, а для того, чтобы кружиться в танце». Иначе умалили бы наше проявление.


Часть 2.

1.
Утро только начинает просачиваться сквозь темноту. Я сижу у костра. Рядом со мной Фарид укутался в тяжелую аба из верблюжьей шерсти. Холодно нынче в горах. Телефон здесь не ловит. Он давно у меня уже не ловит, и я за ненадобностью отключил его. Зачем его держать включенным, если сюда даже сигналы от спутников не просачиваются.
Как давно я не видел тебя, моя дорогая Михель! Но дорога и знания звали меня в путь. Был весенний вечер. Мы сидели вместе в твоей квартире и пили малиновый чай. Я тебе сказал, что мне нужно ехать. Ты уже знала, знала до того, как я тебе это сказал. Твои глаза открылись широко, они заблестели от влаги, но ты не проронила и слезинки, а лишь обняла меня и сказала: «Знаю-знаю. Тебе надо». И я спросил, будешь ли ты ждать. И ты кивнула головой и уткнулась мне в грудь. Женщины слабые существа и не могут долго быть одни, говорил мне когда-то один друг. Но я решил положиться на судьбу. Когда вернусь, тогда все расставится по местам.
«Ты мне не веришь. Но я буду ждать тебя всегда. И не потому что я тебя так люблю. Кто любит, тот всегда будет ждать и никогда не будет держать. А потому что я знаю, что так оно и будет».
И так начался мой долгий путь. Меня ждали месяцы обучения и лишений. Будучи человеком, мало верующим в религиозные доктрины, мне было интересно окунуться в учение о Вечном. И я собрал свои вещи в рюкзак и небольшую сумку и направился во владения учителя ибн Рияха постигать смысл Бытия.
Вот я стою перед его небольшой глинобитной хижиной, стучусь в дверь. Мне открывает один из его мюридов – Самир, смуглый араб с характерными чертами египтянина. В углу сидит муаллим (учитель) ибн Риях, седобородый перс с глазами янтарного цвета, переливающиеся желтым оттенком. Справа от него Фарид, светловолосый пуштунец, а слева – Ахмад, черноглазый и черноволосы араб с пышной темной бородой. Я зашел и приветствовал всех по-арабски. Мне ответили на приветствие и посадили напротив муаллима на подушки.
После угощения пищей, состоящей из риса лаваша с чаем, меня спросили про пут мой, долог и тяжел ли был. Я ответил, что в наше время добираться легко, т.к. и самолеты летают, и поезда ходят.
- Не любая короткая дорога является правильной, - ответил муаллим. – И до нас дошли технологические достижения цивилизаций.
- Достижений техники много, да в мире чего-то не хватает. Чувствуется духовный вакуум.
- С рассветом начнем наши занятия. А сейчас Фарид покажет тебе твой угол и твою тахту, на которой ты сможешь отдохнуть от дороги. Завтра с рассветом тебя разбудят. Ты мусульманин?
- По правде говоря, нет.
- А принять не собираешься ислам.
- Пока нет. я пришел постигать истину, а она не может быть внешней формой. Я пришел узнать о вас и о вашем учении.
- Я вижу, ты хорошо говоришь по-арабски. Читал ли ты Коран.
- Я его читал в той степени, чтобы понять суть ислама. Я изучал и мусульманский мир и историю. И вот я перед вами в поисках знаний, которые не откроет никакой учебник, никакой университет.
- Тогда ты должен будешь слушать наши занятия. Ислам принимать не тороплю, ибо такое решение принимается лишь единожды. Приняв ислам, нельзя от него отрекаться.


2.

Настал рассвет. Сидим с Фаридом у костра. Вокруг только горы и тишина. Когда живешь в городе, такой тишины не слышишь. Я вспомнил лес и тебя, моя Михель. Вспомнил твои красивые задумчивые глаза. Вспомнил. Как ходила по лесу собирала грибы и говорила мне о таинствах жизни. А теперь вокруг меня сплошные горы тычат в небо своими розовыми пиками. Холодок остывает на лице, огонь костра греет ноги. Я укутался в персидский плед и смотрю на огонь. Говорят, есть две вещи, на которые можно смотреть бесконечно долго: огонь и вода. Я бы смотрел гораздо дольше на твое лицо, и отводил бы свой взгляд лишь для того, чтобы обнять тебя и укрыться в твоих ароматных волосах.
Я бы остался с тобой навеки, но я не мог, ибо дух мира потянул меня за собой. Я вернусь, а будешь ли ты ждать? Не знаю. Следуя за любовью, она меня направила к стихии жизни, чтобы я был достоин любви, чтобы я был достоин тебя. Сидя у тебя на кровати, ты сказала: «Когда вернешься, привези мне немного спокойствия. Ведь мы должны делиться жизнями». И я пообещал, что приеду, как только найду то, что искал. Ты помогла собрать мне вещи, и положила мне свой маленький эскиз и фотографию. Теперь я ношу их у самого сердца. Огнь греет мои ноги. Твои подарки греют всего меня, греют мою душу.
Вот появляется и муаллим, а за ним Самир и Ахмад. Они садятся все вокруг костра, уступая возвышенное место учителю. Они читают открывающую суру Корана.
Потом муаллим начал речь:
- Я прочитаю вам сегодня отрывок из Мекканских откровений великого учителя времен Мухиэддина ибн аль-Араби. О божественной любви. – Признаюсь, Михель, сердце мое екнуло при словах «Божественная любовь». – «Она заключается в том, что Аллах любит нас ради нас самих и ради Себя.
Я буду постоянно прерывать речь муаллима своими размышлениями по ходу, т.к. размышления всегда происходят по ходу. Потом будет сложно проследить ход моих суждений. «Аллах любит нас ради нас самих и ради Себя». Но Боже, что значит любит ради нас и ради Себя. Разве Дух имеет право любить? Любить творение – это любить Себя? И тогда чем Ты отличаешься от творения своего?
- Что касается Его любви к нам ради себя, то о ней Его слова: «Я испытал любовь к тому, чтобы быть познанным, поэтому Я сотворил тварей, представился им, и они узнали Меня» (по преданию, возводимого непосредственно к Аллаху, но не зафиксированного в Коране (хадис кудси), на нем строится космогоническая доктрина суфиев). То есть Он сотворил нас ради Себя, дабы мы познали Его. Еще Он сказал: «Я ведь создал джиннов и людей только, чтобы они мне поклонялись» (Коран 51:56), то есть Он сотворил нас только ради Себя (из книги ибн ал-Араби «Мекканские откровения, здесь и далее).

 Боже мой, что значит сотворить ради Себя? Разве всесильный может нуждаться в оправдании его всесильности, или это создание ради некой потехи? Все как у человека. Антропоцентризм.

- Что касается Его любви к нам ради нас, то она проявилась в том, что Он сообщил нам о делах, которые приведут нас к вечному блаженству (в Раю) и спасению, причем дела эти не согласуются с нашими потребностями и не соответствуют нашей натуре. Всеславный создал тварей, чтобы они восхваляли Его, поэтому Он наделил их способностью к произнесению славословий и похвалы, а также способностью совершать земные поклоны. Затем Он известил нас об этом, сказав: // «Нет ни одной вещи, которая не прославляла бы Его хвалою» (К. 17:46), т.е. не произносила бы Его посредством того, что у нее имеется, и того, что от нее будет исходить в дальнейшем.

Да разве нужна Ему наша хвала? Ведь, согласно учению, Он создал человека и наделил его всеми качествами. Следовательно и хвала от Него же. И разве может Всевышний самопохваляться? Зачем Ему это? И слова и люди и джинны? Разве является это оправданием нашей жизни? Разве ради хвалы, подобно тому, как хвалить привыкли царей и чиновников, хвалим мы Всевышнего?

- Он также сообщил нам: «Разве ты не видишь, что хвалит Аллаха то, что в небесах, и то, что на земле?» (К. 57:1) и (даже) «птицы, простирающие крылья» (К. 67:19) – каждый знает свою молитву и свое восхваление; он не разлучается с ними и прилежно выполняет. Аллах обратился с этим стихом к Своему Пророку – да благословит его Аллах и да приветствует! – и позволил ему засвидетельствовать (сказанное) воочию, и Пророк увидел Его. Поэтому Аллах сказал ему: «Разве ты не видел…» Он не сказал: «Разве вы не видели…» – ведь мы и не могли бы это увидеть, поскольку для нас это вера, а для Мухаммада – да благословит его Аллах и да приветствует! – видение воочию.

И я вспомнил ту ночь, когда я был совершенно один, а ты спала у себя дома. Передо мной престало видение, но не глазами я видел и не ушами внимал. Было сильное напряжение внутри меня, я его чувствовал, оно шло откуда-то извне. И я увидел то, что меня поразило. Нет, не глазами, просто что-то толкало меня, и я услышал слова. Нет, это не были слова. Я делал их словами, потому что по-другому я не понял бы. Они материализовывались в слова. Самой материальной из всех материй были для меня слова, т.к. то, что я слышал, были не членимой беззвучной субстанцией, импульсом, чем-то, что я не мог осознать, но мог прочувствовать. И для того, чтобы мне было легче, я материализовывал их в слова.

- Таким же образом Аллах обратился к Пророку, когда Он показал ему, что всякая вещь совершает (перед Аллахом) земной поклон: «Разве ты не видел, что Аллаху поклоняется и тот, кто в небесах, и кто на земле: и солнце, и луна, и звезды, и горы, и деревья, и животные, и много людей» (К. 22: 18). Аллах не забыл никого, ибо Он упомянул и «того ,кто в небесах», и «того, кто на земле», то есть и высший мир, и мир дольний. Затем Аллах показал ему, как совершает земной поклон всякая вещь; эта речь обращена к каждому, кому Аллах показал это. Это есть сущностное, заложенное в самой природе поклонение, которое происходит от Богоявления: Аллах явился тварям, они возлюбили Его и принялись восхвалять Его не по обязанности, а в силу сущностной потребности.

Поклоны. Поклоны. Я помню тот разговор, но время и пространство потеряли тогда смысл. И когда я хотел сесть на колени, но меня откинуло назад, словно дух хотел, чтобы я встал перед ним. И я встал. Встал и смотрел прямо перед собой. И никак не мог оторвать глаза. Я даже не пытался и не думал об этом. Я смотрел и видел одновременно и все и ничто, воплощенное большие круги, излучающие непонятными цветами. Потом я видел свет ярко-белым, порой я видел свет черным, порой не видел ничего, кроме того, что мне передавалось. Мне захотелось протянуть руку, но я не мог. Руки были словно не моими, я ими не владел. Глаза были настолько широко раскрыты, что у меня потекли слезы. Потом я рухнул на свой матрас.
Это – сущностное поклонение Аллаху, которое Он вменил Своим тварям по праву, которое Ему причитается. Он сказал для людей (зрительного откровения), а к их числу принадлежат обыкновенные представители рода человеческого, а также любой, обладающий разумом: «И разве они не видели то, что создал Аллах из равных вещей, тень у них склоняется и направо и налево, поклоняясь Аллаху, а сами они смиренны» (К. 16:50). Это удел наделенных зрительным даром. Аллах сообщил, что склонение тени направо и налево есть не сто иное, как совершение земного поклона перед Аллахом (в знак) самоуничтожения и покорности Его величию. (Словами) «а сами они смиренны» Он указал на наличие в душах теней разумности, поскольку они преклонились перед Аллахом со смирением.
Если тени поклоняются, то поклоняются они человеку. И человек сам является воплощением Бога. Ведь человек, когда создает что-то, то он также требует почета и хвалы. Помню тот разговор с тобой, моя дорогая Михель, когда мы говорили о творении. Я вспомнил твои слова: «Надо творить, тогда ты будешь частью Него». Человек творит и уподобляется Духу творящему. И он более близок к Духу мира не по облику внешнему своему, но по творению своему. Звери гораздо меньше творят. Остаются четыре стихии. Вот они творят, но у них нет такой четкой формы, которой наделен человек. Человек является воплощением Бога, по совмещению творения и облика своего. Но облик его не вечен, в отличие от наполненности и духом стихий и творения.
- Затем Он продолжил, сказав: «Аллаху поклоняется то, что в небесах и на земле из движущихся!» (К.16:51), то есть тех, кто перемещается по земле и ходит, а также тех, кто обитает в небесах; «и ангелы», то есть те, кто не находится ни на небе и ни на земле. Потом Он сказал: «они (ангелы) не превозносятся» (там же), то есть не становятся выше поклонения Господу своему. Далее Аллах приписал им «боязнь», дабы сообщить нам, что (ангелы) знают Того, перед Кем совершили земной поклон. Потом охарактеризовал их как «исполняющих повеление», сказав, что «они делают то, что им повелено». Затем Он сказал о тех, «кто пребывает с Господом своим»: «Они восхваляют ночью и днем неустанно, не ослабевая» (К. 21:19-20), то есть не испытывая утомления.
Ангелы не находятся «ни на небе и ни на земле». Так кто же они? Они не сильнее человека, потому что тогда дьяволу не зачем было бы искать своего выхода в человеке. Ангелы – посредник. Ангелы – мысль, а человек – слово. Недаром Библия начинает со слова. И Бог сказал «быть». Кто такие ангелы? Посредники, мысли как субстанция. Или субстанция как мысль. Шире самой мысли, но не воплощенная в слово. Словом может быть лишь человек. Мир идей у Платона – это тот же мир ангелов, мир посредников между Духом Бытия и миром людей. И раз они «делают то, что им повелено», то они исполняют волю Духа Бытия. Но только есть гордый и не покорившийся ангел – дьявол. Он же мысль, которая толкает на неблагие поступки. Раз мысли восхваляют Аллаха, то любая мысль, кроме дурной, является прославлением Аллаха. Даже самая бытовая мысль является таковой. Получается, что Всевышний растворен в жизни, в нас самих.
- Все указывает на то, что весь мир пребывает на стоянке свидетельства и поклонения, хотя способность мыслить принадлежит не каждому сотворенному. Она имеется в разумных человеческих душах, в частности в душах преступных, причем в самих душах, а не в оболочках, в которые души заключены, ибо оболочки в своем (стихийном и неосознанном) поклонении (перед Богом) и восхвалении (Его) подобны остальному миру. Так, все члены (человеческого) тела провозглашают хвалу Богу. Разве ты не знаешь, что против человеческих душ в День воскресения будут свидетельствовать кожа, руки, ноги, язык, слух, зрение – словом, все части и силы (человеческого организма), подчиненные душам (в земной жизни). Приговор принадлежит Аллаху, Высочайшему и Величайшему!
Монотонный и мягкий голос муаллима уводит с собой. Я все больше напрягаюсь, чтобы осознать то, о чем говорит. Но когда читает муаллим, а за ним повторяют мюриды, то все это сливается в единую мелодию, от которой впадаешь в состояние подобия транса. Я смотрю на костер, а в нем мелькают лица, люди, которых я давно не видел. Перед глазами все время обучения в университете. Книги, которые я когда-то прочитал. Образы, которые я представлял. Во мне всколыхнулись все чувства, которые я пережил с тех пор, как впервые тебя увидел, моя Михель. Изумление. Боязнь упустить. Страх. Радость. Незнание. Тяжесть ожидания. Напряженные ночи. Легкость. Тепло. Радость. Свет. Темнота. Твои глаза. Летняя ночь. Снежинки. И словно из долгого сна меня пробуждает повышающийся резко, чтобы опуститься, голос ибн-Рияха:
- … Он направил к нам от Себя Посланника, дабы научить нас знанию и правильному поведению.
Когда муаллим закончил свою речь, солнце уже взошло и пекло наши спины. Муаллим спрашивает, есть ли вопросы. Фарид задает какой-то вопрос, но не могу сосредоточиться на словах. Я слышу слова, но не могу их расслышать, связать воедино. Потом я понял, что они говорили на персидском языке, которым я не владею. Муаллим ответил что-то быстро, встал, поправил свою белую чалму и подошел ко мне. Я тоже встал.
- Я надеюсь, ты не разочарован. Кто приходит за знанием, путь того тяжел и тернист.
- Спасибо, муаллим. Было очень интересно. Кто ищет знания, тот уже ожидает препятствия на пути своем. Мог я у вас попросить книгу на пару часов, просмотреть еще раз то, что вы читали.
- Конечно, только обращаться с ней надо бережно. Отдай ее потом Фариду, он будет помогать тебе, если понадобится.
- Благодарю! С миром!
- С миром!


3.

О Михель, пишу из далекой страны.
Здесь звезд столько, что не сосчитать.
Здесь мысли были всегда постоянны,
Здесь задолго до самолетов научились летать.
Когда выхожу совершенно один
И, уставив взор в бесконечные дали,
Был сам я себе и раб, и господин,
И из каждого меня звезды все выжимали.
Лежал на траве, слушая музыку гор и долин,
Вспоминая твои слова о музыке и небе.
Пусть наш путь на отрезке своем необратим,
Обратимы лишь души в пылающем свете.
Наблюдаю за тем, как раскрываются горы,
Ты научила меня природу внимать,
Теперь мне она открывает двери в заборах,
Через которые, не каждому суждено проникать.
Я слушаю вечер, слушаю музыку мира,
Воспоминания застыли на прохладной траве.
Звезды ярко светят, отражаясь в эфире,
Потом отражаясь в моей голове.
Уходя в пространство под сводом видимого,
Я превращался в белого в выси орла,
Такого далекого, и в тоже время близкого,
Он летел, и в нем летала моя душа.
Ты не поверишь, крылья были легки,
Уносили меня в пространство без веса,
От этого мира, где каждый день сапоги
Кажутся кандалами. А там я совсем бестелесный.
Каждый взмах крыльев был легок и свеж,
Там не было совсем ни пота, ни боли.
Не было тяжести неудобных одежд.
Было ощущение свободы и воли.
Он летал высоко, а я вместе с ним,
Мы были одно, я ощущал каждое движение,
И мир был отдан нам двоим,
На Земле я стал его отражением.



4.

Дни проходили однообразно. Каждый новый день вставали и зарей и читали отрывки из книг ибн аль-Араби, ибн Сины. Муаллим распевал нараспев суры Корана, ученики за ним повторяли. Потом наступали часы молчания. Именно часы, а не минуты. Муаллим сидел молча, и все сидели вокруг него молча. Потом начинались повторения имен Аллаха (асма ал-хусна). Ученики входили в состояние транса. Впервые, когда я увидел когда ученики становятся не сами собой, я немного испугался, но потом отдался судьбе и наблюдал за происходящим. Фарид рыдал, уткнувшись головой в свою оранжевую аба, повторяя : «ар-Рахман, ар-Рахим, аль-Халик, аль-Хаким…». Самир молча смотрел на пол, не шевелясь и почти не дыша. Так он мог просидеть весь день. Он сидел по-турецки, скресьтя свои смуглые ноги. Его широкие губы свисали, и казалось тянули его к полу. Ахмад держался за свою черную бороду, утирая слезы. Такое ощущение, что слезы у него лились сами. Изредка он, приподняв голову кверху, говорил: «Аллах Акбар!». Учитель сидел безмолвно, пока не наступало время молитвы. Тогда он вставал и уходил омываться, чтобы приступить к молитве. Ученики следовали за ним. Я же оставался в одиночестве читать ибн аль-Араби или стихи Маарри.
Моя дорогая Михель, знала бы ты, как это прелестно сидеть весь день, не суетясь и не торопясь никуда. Никуда не надо спешить, и ничто тебя не волнует во всем этом мире. Да вот только волновало меня что-то. Часто я думал часами о тебе и понимал, что-то, чего мне не хватает, это не только ты (не обижайся мои слова, ведь тебя я люблю!), но это то, что тянет к движению и силе.
Постепенно меня стали принимать за «своего» и вступали со мной в дискуссии. По началу я был рад, что со мной разговаривают о самых сокровенных вещах, о таинствах жизни и постижении Всевышнего. Но наши мнения начали расходиться очень быстро, ибо они приверженцы доктрины, от которой не могут отступить даже ради поиска истины. Хотя я сам и не знал, что такое истина. Я искал ее в их словах, а находил только отголоски, кланяющуюся тень, неспособную постичь Творца, кроме как в определенные моменты экстаза, заканчивающиеся смирением и пустыми наваждениями Бытия. Не хватало стихии, она растворялась.
Я не мог согласиться с ними в вопросах богословия, т.к. смысл их слов был хоть и глубок, но сами они не осознавали его, а лишь следовали, словно попугаям, за сказанным веками назад. Они восхищались сказанным, их уносила от красоты слова и желания, но не искреннего понимания того, что они говорят. На каждый вопрос мой муаллим приводил суру из Корана или цитату из известных книг. Но меня это не могло удовлетворить, ведь я ищу не мудрость, а знание. Можно постигать мудрость и оперировать ее сколько угодно, облачать ее в красивые формы, в красивые слова, но ощущение Бытия изнутри не есть знание о нем. Было у муаллима стремление перейти от знания к ощущению, но попытки его ограничивались временным экстазом, в котором он всегда был на гране перехода к началу ощущения и познания, но всегда оставался до грани. Да и нужно ли ему было переходить? – задался себе я вопросом. И стал я понимать, что переход через эту грань лишит его оболочки его, за которую он цепляется. Нет, пока я не о смерти говорю тебе, моя Михель, но говорю о том восприятии, на котором «завис» мой уважаемый муаллим. Переход не оставит ему места, забьет те идеалы, которым следовал мой почтенный учитель. Он всегда был велик в своем стремлении, но всегда останавливался. И я не говорил ему, что надо переходить, ведь я знал, что не надо ему пока. Человек всегда дорожит своими воспоминаниями, а грань лишает воспоминание всякой сути. Они становятся лишь неким маленьким миром, куда страшно и мило заглядывать. Вот и муаллим, боясь потерять их, оставался на гране, опережая своих мюридов на долгие и долгие годы.
Человеку не подвластно менять течение стихий. Он лишь имеет волю направлять их. И муаллим направил течение в русло познания, пытаясь остаться в ковчеге, чтобы пережить бурю и время большой воды. В последний вечер весны, когда я сообщил ему о своем уходе, он позвал меня к себе. И мы были одни. Он сидел и смотрел молча на меня некоторое время, потом сказал:
- Мой милый друг, я знаю, ты во многом прав. Но, лишаясь того мира, в котором я живу, мир лишится меня. А главное в этом мире сама жизнь. Есть такие вещи, которые всегда останутся под покровом тайны. Ты можешь что-то найти, о чем мы не узнаем, – ты одаренный – но помни, что мы в оковах своей оболочки и вырваться из нее не имеем права, пока не будет на то воля Аллаха.

Собрав свои вещи, я уехал от муаллима ибн Рияха и решил вернуться обратно, чтобы отдохнуть и собраться с силами. Не с физическими силами, а духовными. Слишком много ощущений испытал я, а уходить надолго из своей среды, я не мог себе позволить. По разным причинам вернулся я домой, но в первую очередь я хотел увидеть тебя, моя Михель.



5.

Ты не ждала меня с цветами. Ты не приехала в аэропорт. Да разве могла ты приехать, ведь я тебе не сообщил когда возвращаюсь. Выходя из аэропорта, я оглядываюсь по сторонам, словно ищу тебя. Признаться, боюсь я нашей встречи. Прошло совсем немного, всего несколько месяцев со дня нашего расставания. Мы познакомились вечность назад, расстались тысячи лет назад, тысячи, которые длились длинную нескончаемую минуту. Мы познакомились год назад, а уехал я несколько месяцев назад.
Ждешь ли ты меня еще? Или ты нашла кого-нибудь другого, с кем ты будешь проводить ночи, гуляя по дворам, и ранние утра встречать за мольбертом? Не сказал я тебе, что приезжаю, потому что я боялся и жаждал знать правды. Думал увидеть тебя, и если…. Застать врасплох… ты обнаженная, он тоже… У меня есть ключ от твоей квартиры. Я зайду туда, открою дверь в твою комнату, а там ты с ним занимаетесь любовью… нет, этого не может быть. Может быть… Я хочу мчаться к тебе сразу, но решил съездить сначала домой, помыться и переодеться.
Из дома я вылетаю стрелой и мчусь по направлению к твоему дому. Вбегаю в подвал, ищу в кармане фонарик. Забыл! Страх охватывает меня. На ощупь прохожу к двери, отыскиваю ручку, вставляю ключ в замок. Стараюсь открывать тихо, чтобы не было слышно. Пробегаю по лестнице вверх. Стою перед дверью. Отдышка. Сердце мое мечется, бьет так сильно и быстро, что мне кажется, что оно бьет сильно по всем окружающим стенкам, что вокруг меня все стучит и скрипит. Я вставляю ключ в замок, тихо открываю дверь. Медленно и тихо прохожу к твоей двери. Там горит свет, заглядываю в замочную скважину. Тебя там не видно. Где ты? На столе лежит какая-то открытая книга. Я смотрю внимательнее. Вдруг я чувствую, кто-то набрасывается на меня сзади.
«Ты что это подглядываешь за мной!» – обнимаешь меня и целуешь, целуешь, целуешь… «Вернулся! У тебя глаза блестят…» – ты меня обнимаешь, прижимаешься ко мне своим легким прозрачным телом.
Ты для меня вернулась. Мы сидим снова на твоей кровати. Ты читаешь, я пью клубничный чай и пытаюсь понять, было ли мое путешествие реальностью или нет. Выглядываю в окно… А там все кружит снег. Белый пушистый снег. Поворачиваюсь к тебе, разглядываю тебя. Ты повернулась ко мне и улыбнулась, потом снова уткнулась в книжку. Тут я замечаю, что на ней написано: «Мухиэддин ибн ал-Араби. Мекканские откровения»… Не может быть!