Портрет

(6.01.06-19.01.06)/черновик

Посвещается двум Ленам.
Лена, спасибо за идею, за зерно, которое выбилось вот в этот росток.
Алена, спасибо тебе за то. что ты всегда рядом, спасибо тебе за то, что я безумно влюблен в тебя.

У подножья неба.

Иногда так случается, можете сомневаться сколько угодно, но все что я здесь напишу имело место, а если и не имело, то поверьте, стоит удивляться факту несвершения больше, чем тому, что такое могло произойти. Если вы еще не окончательно запутались в дебрях моего словоблудия, то предлагаю продолжить бег за строчками этого рассказа, которые хоть и бегут гурьбой со всех ног, но сумбурно и спотыкаясь, так что им все равно не успеть за моей мыслью, от чего возможно поверить вам в правдивость всего написанного будет непросто. Но я и не стремлюсь вас уверить в том, что все это произошло на самом деле, я просто пишу, пишу о том, что придумать сложно, потому что такое бывает только в жизни, в настоящей обыкновенной жизни.
Знакомьтесь, Вика, жизнерадостная, хоть внешне и несколько готичная (термин из тинейджерского лексикона, имеющий отдаленную связь с классическим пониманием слова «готический») девушка, лет девятнадцати, стоит на крыше студенческого общежития и разбрасывает с высоты почти птичьего полета какие-то листовки, которые подхватываются порывистым ветром, мнутся и, проковыляв по воздуху незначительное расстояние, сбивая мирный полет снежных хлопьев, падают в дорожную слякоть под ноги серых прохожих и под колеса грязных автомобилей. Совершенно не понимаю, каким образом Вика забралась на крышу общежития, ведь вход на нее закрыт на крепкий замок во избежание несчастных случаев, которые уже случались и послужили поводом для установки новой двери с крепким замком. Но, судя потому, что в тот момент у самого выхода на крышу, осторожно высовываясь из дверного проема, будто опасаясь упасть, был Вася Сиротинин, на подножье неба Вика проникла не без его участия. Вася громко кричал:
- Вика, отойди от края! Слышишь Вика! Отойди!
На что девушка ему отвечала звонким и чистым голосом:
- Отвали, Василий, занята я, и лучше не подходи, мало ли что, все льдом покрылось, упадешь ненароком.
Предупреждения такого Васе вполне хватало, чтобы не высовывать свой нос из дверного проема слишком смело.
- Дура, если тебе плевать на себя – так обо мне подумай. Если ты что-то с собой сделаешь, я же под суд пойду! А у меня жена беременная!
- Ах вот оно что, ты за свою шкуру боишься? Не уберег ключей? А может ты их сам мне отдал? Кстати, о жене ты тоже думал, когда меня приглашал к себе?
- Вика, милая, пожалуйста, иди ко мне.
- О, прогресс, уже «милая». А секунду назад на звание более высокое, чем дура не тянула. Благодарю за повышение. Но мне некогда отвали, подонок.
- Вика!!! – закричал уже в бешенстве Сиротинин, но сквозь свой крик вдруг услышал смех и последним своим звуком поперхнулся.
Вика смеялась, смеялась так, как умеет смеяться только она, солнечно, прозрачно, хрустально и громко, и радостно. Смеялась и бросала на ветер бумажки, по одной, по две или по три. Прохожие обнаружив сей зимний листопад старались отходить от здания подальше, на сколько позволяла дорожная слякоть, мало ли что за листьями посыплется с крыши? Мало ли что взбредет в голову безумной девушке, которая видимо перечитала слишком много волшебных романов и возомнила себя кем-то, стоящим у края утеса, скармливающим бушующему морю свои ценные бумаги или еще что-нибудь в этом роде.
Лицо Вика никогда не баловала макияжем, благо природа не обделила женской естественной красотой. Но глаза все же никакая женщина не оставит без внимания и красивые некрашеные губы, приоткрывшие в улыбке белые зубы, сверху атаковались потекшей тушью. Вика плакала, а в глазах была такая дикая боль, такая необъятная, что от взгляда в эту бездну все улыбки превращались в страшную гримасу от нестерпимых мучений. Она плакала и смеялась…

Коля.

Но Вася этого не видел, он больше всего в жизни боялся, что она прыгнет вниз и ему придется отвечать за то, что ключ, который имел права использовать только он, оказался у Вики. Ему никогда не было так страшно. И если бы он мог хоть о чем-то думать, он бы обнаружил удивительно справедливую штуку: никакой страх не бывает так силен и истинен, как страх за себя, любимого.
Вася и Оля познакомились в Ростове на День города. Она - одиннадцатиклассница, он – студент последнего курса. Она безумно в него влюбилась, он же мучился от скуки. Знаете, очень часто дети случаются от скуки. Я хотел написать, что часто от скуки случается любовь, но она от скуки не случается, да и в данной ситуации случился именно ребенок, а не любовь. Ей 17, ему 22, а ребенку два месяца. Она восточной красоты, он – изумрудоглазый блондин, а у ребенка нет крыши над головой. Она плакала от того, что предки ее выгнали из дома, он оказался не самой последней сволочью и пробил в общежитии комнатушку, так как его предки тоже не были рады брюхатой снохе, а ребенка назвали Колей. Пока Оля сидит с ребенком, Василий, используя свои связи, сдает комнаты в общежитии, полагающиеся студентам, каким-то подозрительным лицам, и постоянно посещает комнаты младшекурсниц. К одной только никак не удается пробиться «Парень у нее, понимаешь ли, ну и что, тут у всех девушек по два парня и по три подруги» - раздраженно иногда думал Вася…

Дождь…

Когда по лестнице взлетел Саша Морозов к тому месту, где стоял Вася, Вика выбросила предпоследнюю бумажку.
- Вика! – крикнул Саша, он крикнул так сильно, что Сиротинин пошатнулся и на миг выронил свой страх, в который вцепился изо всех сил, чтобы не потерять равновесие.
Но Вася быстро очнулся и схватил Морозова за рубашку, пытаясь остановить его, за что тут же получил ногой по носу и, обливаясь кровью, с грохотом скатился по лестнице…
Дождь, сначала сильно ударил по воздуху, опьянив влагой землю, затем очень быстро потерял свой напористый характер и превратился в плач, тихий тихий, редко напоминающий о себе звонким постукиванием о цинковый козырек за окном теплой общажной комнатки. Наверное более всего на свете Саша любил серый дождливый пейзаж и это мирное-мирное постукивание небесных слез и серебристый металл, хранящий в себе зерна, похожие на следы от высохших капель. Ддонн, отозвался цинковый козырек и Саша, сидевший на подоконнике, прижав колени к груди, отпустил серый пейзаж из мертвой недвижимой хватки пустого взгляда. Он зажмурился и стиснул зубы до боли. Сердце медленно и бесчеловечно стонало. Скоро Саша заканчивает ВУЗ, а работы здесь не предвидится такой, чтобы можно было снять квартиру в Ростове или хотя бы в ближайшей области, Морозову придется оставить здесь Вику. Оставить Вику и уехать жить к себе домой, далеко… Вика будет далеко… Саша очень любит этот цинковый «ддонн», а еще недавно он начал понимать, что более всего на свете, более этого тоскливого «донн», любит девушку со светлыми зелеными глазами…

Непроизнесенное слово.

Вика сидела на полу маленькой общажной комнатки. Ее соседка неожиданно съехала на неделю, так что можно наконец-то навести в нумерах человеческий порядок. Саша сидел на стуле у приоткрытого окна и курил, как-то печально и отрешенно кидая свой взгляд в прохожих. Из окна неприятно веяло морозцем. Вика поморщилась от очередного порыва холодного воздуха и опустила наконец свой взгляд с Саши на потертый паркет перед собой. Двухэтажная пружинная кровать, ветхий стол, ветхий шкафчик, все потрепанное, хоть может быть и не очень старое. Студенты не особо бережливы, когда дело касается казенной мебели. А многие не бережливы вообще по жизни, да и кто их станет попрекать? Свобода! По ночам опустошение алкогольных запасов, по утрам беспокойный сон, но скорее беспокойный не от того, что пропускается уже последняя в этот день пара. В общем, все как у людей.
Но наверное не как у Саши и Вики. Если Саша совсем не чурался товарищеских посиделок, зная при этом грамотную меру, то Вика вовсе держалась от всего этого подальше, но не от страха, отнюдь, она отличалась просто безрассудным бесстрашием. Дело было в ней, в ее темпераменте, в ее сути. Просто для нее все это «как у людей» всегда казалось невыносимо скучным. Она пыталась, изо всех сил пыталась, но через себя так сложно переступить. Вот и оставалась со всеми такой веселой и своей, но держащейся ото всех на расстоянии или держащая всех на… В общем в глазах многих Вика являлась подозрительной и не заслуживающей доверия и только от того, что не переспала с половиной мужского населения общежития номер 3 и не была замечена в пьяных разборках с женской половиной того же общежития. Такое же мнение о Вике сложилось даже у ее соседки…
Пора вернуться в серую комнатку с легким следом от сигаретного дыма, который не весь проследовал в приоткрытое окно и слабым освещением сороковаттной лампочки, вкрученной по незнанию молодых девушек о мощностях ламп накаливания.
- Что с тобой сегодня? – хриплым от морозного воздуха голосом произнес Саша.
- Ничего, - еле слышимо ответила Вика.
Она уже немного успокоилась, после всплеска эмоций, после обиды, которая для нее почти всегда обозначала крик до растяжения связок на своего обидчика. Морозов еще не видел ее такой. Да и не мог понять, что случилось, может обиделась? Но на что? Он повернул голову, переводя взгляд от скучной трансляции за окном на неподвижную кипу бумаг на столе. Саша встал и подошел к ветхому столику, на котором кроме бумаг размещался тяжелый ЭЛТ монитор от слабенького компьютера. Морозов взял в руки пару листов и стал всматриваться в них. Минут десять назад он уже держал их в руках, быстро и небрежно перекладывая их в руках, не задерживая на их содержимом ни взгляда, ни мысли. Сейчас же он увидел на листах рисунки, красивые и сложные, богатые плавностью и бедные цветом. Графика и немного акварели.
- Красиво, - сказал он тихо.
Минут 12 назад он произнес то же слово, но совсем не так, как сейчас, а небрежно, так же пусто, как пусто было в его глазах, когда он в первый раз перекладывал в руках Викины рисунки.
- Вали отсюда, - так же еле слышимо произнесла Вика.
Она не заметила разницы между этим «красиво» и тем, что прозвучало двенадцать с половиной минут назад, потому что ярость снова просыпалась в ней и обида поднималась из еще не заживших ран, обжигая словно магма глаза, оставляя горький блестящий след на щеках.
С пол часа назад Саша надеялся утолить свой голод, выпустить в Вику накопившуюся страсть, а сейчас он силился оценить значимость той ошибки, которую совершил. Морозов ничего не ответил, не сказал бесполезного «прости». Это непросто, вот так уходить, оставляя блеск слез в светлых зеленых глазах…

Страх.

Слезы очень долго не высыхают, если однажды вдруг понимаешь, что Он сделал то, чего ты от него никогда не могла ожидать. Он тебя не понял, он тебя не знал, никогда не понимал и не знал. Слезы долго высыхали. Через час Вика выскочила из комнаты, позабыв ее запереть и по лестнице побежала на первый этаж, остановившись перед дверью Васи Сиротинина, которого называли в студенческом общажном кругу Ключницей, так как имел ключи от всех помещений общежития, а так же от заветных дверц симпатичных девушек.
Стук в дверь, томный взгляд, короткая пауза, поцелуй в удивленные губы, фраза: «долго мне пришлось тебя уговаривать, Вика», глупая самодовольная улыбка, не верящая своей удачливости и удалости, просьба встать поудобнее, удар в пах, тонкий хрип, ключ с гвоздя за стеклянной дверцей в тугой карман джинсов и стремительный взлет обратно на шестой этаж в свою комнатку…
Вика подбежала к столу, схватила один листок, на миг замерла, всматриваясь в линии карандашного портрета Саши, но вдруг, будто очнувшись от головокружительного падения, смяла всю кипу бумаг в охапку и бросилась бежать наверх, зачем-то опять по лестнице, а не на лифте, наверное для того, чтобы не останавливаться ни на секунду, ни на мгновение. Если становишься, то успеешь задуматься, если задумаешь, то передумаешь, передумаешь, потому что не хватит духу, потому что нет рядом костра, который быстро бы проглотил все не оставив и следа, ослепив своим пламенем мысль, быстро и от того безболезненно. А здесь нет костра, на крыше же есть только хрустальный холодный воздух и порывистый ветер. И серые одинаковые пешеходы, неуклюже блуждающие по дорожной слякоти, обходящие лужи, в непрямолинейности своего движения напоминающие суетливое падение огромных хлопьев снега.
Выбравшись на крышу она замедлила бег, а приближаясь к краю и вовсе перешла на осторожный шаг. Вика почему-то улыбнулась. Она бросила первых несколько листов на съедение ветру, но он их почему-то он не принял и швырнул обратно в ноги девушки. Потом все же пару листов подхватил и понес прочь по крыше. Следующая партия уже отправилась на головы прохожим. За ней другая и третья. Зачем она их бросает? Можно было порвать у себя в комнате. Впрочем, она этого не знала ни тогда, не знает и сейчас…
До крыши доковылял Саша, он кричал, на что Вика что-то отвечала, но вроде как и не понимала или не запоминала, что говорила, во всяком случае не могла впоследствии припомнить. Выбросив последний лист бумаги и обливаясь слезами, почти ничего не видя из-за туши, щиплющей глаза и качаясь, она бессильно упала в объятия Саши и мертвая ее улыбка перетекла в тихое рыдание.
- Солнышко, Солнышко, что же это, что же ты, Милая. Солнышко, - панически сыпал Морозов со всей ласкою, на которую был только способен.
- Я… - сквозь всхлипы пыталась пробиться Вика, - я.. со мной все в порядке, ты не подумай… Я не.. Я не собиралась прыгать, я просто хотела избавиться от рисунков… Я подумала, что тебе все равно. Что тебе они не понравились и тебе плевать на них, как на любую другую мазню таких же дур, как и я…
- Милая… - пытался вставить Морозов.
- Я подумала, что они – шлак, что не заслуживают твоего внимания, а значит они очень плохие, значит я ничего не умею и я ошибалась, считая их чем-то важным и весомым… Я… я не буду никогда больше... Никогда рисовать…Саша… обещаю тебя, не буду больше никогда тебя разочаровывать, не буду рисовать, вообще не было повода тебе… Сашенька… Они очень много значат для меня… И когда ты, мой любимый.. самый дорогой для меня человек в мире…ты так сухо на них смотрел, мне было больно-больно… Ведь я тебя люблю… Но ты не обратил на них внимания… Я не буду рисовать, чтобы больше никогда не было так больно… Чтобы ты оставался рядом… Я не умею рисовать, а вдруг бы ты совсем разочаровался и разлюбил бы меня? Зачем я показала…
- Ты умеешь, я просто… - чуть не плача произнес Морозов.
- Сашенька… Не бросай меня, милый… Ангел мой… Я умру без тебя…
Морозов крепко прижимал ее к груди, он смотрел вверх, снежинки падали на разгоряченное лицо и сгорали в миг касания о кожу. Он был в рубашке. Без теплой одежды, и вскоре стал весь трястись, но совсем даже не от холода, отнюдь…
Не верьте сколько хотите, о, я все это своими глазами видел, я видел разбитый нос Сиротинина, видел обнимающихся Сашу и Вику, видел, как Морозов весь трясся обливаясь слезами, видел, как Вика рыдала у него на груди, а у их ног путался непокорный ветру листок с портретом, который вчера нарисовала Вика. Знаете. А ведь Саше никогда так не было страшно и если бы он только мог думать в тот момент, он безусловно бы обратил внимание на одну весомейшую штуку: самый сильный и истинный страх – страх за то, что человека, которого ты любишь уже никогда не будет рядом.