рассказы одной ночи

Рассказы одной ночи

Клубничный сон


Я легко засыпаю. Снится лето, солнце, детство. Бабушки ещё живы, Прихожу в гости и полными горстями ем спелую клубнику из лукошек. Запиваю молоком. Мордочка мурзатая и сладкая.
Сижу, обрываю хвостики, наполняю большущий таз ягодами. Таз скоро поставят на плиту, и станет так жарко!
Мне на кухне делать нечего. Потому что с клубничным вулканом может справиться только бабушка. Я бегу на речку…
Потом, под вечер, забегаю к другой бабушке. Обнимаю её и вся помещаюсь в свою круглую-прекруглую бабушку. И запах свежих оладий от неё. И седой пучок на голове. И обжигающий холодом самый вкусный компот из ревеня в холодильнике. И прохладный полумрак комнаты, выходящей окнами на север.
…Вхожу на кухню с пустыми тарелкой и стаканом. А там – невыносимый летний жар. И большой таз. И гора клубники. И ещё неостывшие и несъеденные мной оладушки.
Живот уже круглый, как таз. Но клубника! Она такая!…
И бабушки ещё живы. И ещё лето, детство. И сон ещё длится. До самого утра.

Две

Чёрный кот шёл по забору. Ни лай собак, ни брошенный мальчишками камень не достигали его. Он шёл.
У соседней калитки девочка кормила голубей. И это было главной радостью и главным соблазном сегодняшнего дня.
«Ой, какой ты больсой и цёрный!» – сказала шестилетняя шепелявка. – «Иди сюда – поглажу!»
И столько правды было в её глазах, что голод и страх отступили…
Выглянувшая из окна мама увидела, что на расстеленном на траве покрывале спят в обнимку две чистые – звериная и детская – души.

Вы знаете сами

Она всегда писала на одной стороне листа. Почему-то всегда на одной. Даже черновики и письма, и школьные сочинения.
Всё это лежало до поры до времени в столе. А потом родился сын. И ему было на чём рисовать своими яркими фломастерами тихими семейными… Ну, вы знаете сами.
А потом они поехали на поезде далеко-далеко -- отдыхать. Поезд сошел с рельсов и они… Ну, вы знаете сами.
После этого папа долго сидел над листками – читал её рассказы, рассматривал его рисунки. А потом сложил всё в красивую папку и пошёл к реке – пускать кораблики. Папа сошёл с… Ну, вы знаете сами…

Воскресенье

Нос красный, щёки синие – покатался с сыном с горки на санках! Домой – в тепло, в ванну с коньяком внутри себя. Только бы Наташка не просила ковры на снегу чистить – лишь бы не заболеть.
Палыч завтра опять заставит мотаться по городу – глянцевый полукартон искать. Машину же, конечно, не даст. Если найду – нальёт.
Не заболеть бы, а то Серёжке обещал во вторник под его «Жигулёнком» полежать – стучит в днище что-то. Может, нальёт.
Вернусь – Наташка скажет «лучше бы ребенком занимался». А что ребенок? Алёшка уже взрослый – сам за собой горшок выносит, да и за бабушкой тоже.
Ах, не забыть ей, мамуле нашей, к субботе цветы купить – день рождения всё-таки. Может, нальёт.
Нос будет красный. Алешка смеяться будет: папа – Дед Мороз.
А Новый год уже не за горами. Опять семьёй – салатик, телевизор, куранты.
Может, нальют…

Бутылка

Бутылка выскользнула из рук, упала и разбилась.
«Совсем старая стала!» – пожурила она сама себя и вернулась в магазин за молоком. Стоя в очереди, достала потёртый кошелёк, пересчитала деньги – двух рублей не хватало. «Может, простят», -- подумала она.
-- Што? -- мясистые глаза продавщицы уставились на неё.
-- Молока, -- она протянула бережно сложенную стопку денег, -- только двух рублей не хватает…
-- Мне што – отпить на эти два рубля? – гавкнула стерва за прилавком и объела своим «Што?» следующего в очереди.
«Останемся мы, Манечка, голодными сегодня», -- сказала про себя старушка, обращаясь к кошке. Потом вышла. Подумала. Остановилась у двери…
Школьники, выбежавшие на перемене в магазин за булочками, увидели, как пожилой господин подаёт старушке мелочь…

Танго!

Тёща хочет научиться танго. Танцевать танго. И танцевать!
Без году вдова. Девочка опять. И мужиков-то в доме кроме меня – восемь девок. Она, жена, две дочки, две кошки и два попугайчика по дикой для меня случайности или злой шутке судьбы оба оказавшиеся девочками.
Лучше бы пироги пекла или носки штопала. Вон у меня дырявые все. Особенно левые. Как я в них с ней танцевать буду? Танго! Попробуй это «танго» в девяносто киллограмм на одной руке удержать! Ну, разве что, один раз...
А на что они потом жить будут?
Такое вот танго!

Утро

Утро пробивалось сквозь веки. Ни плотные шторы. Ни зажжённый ночник не спасли от него.
Господи, только бы сегодня не проснуться! Но рука уже тянется к халату, на кухне ждёт первая сигарета.
Козёл! Придурок! Не подпишет ведь! Пропала зима. Сушитесь лыжи до следующей!.. И этот постоянный кофе! И взгляд его, срывающий блузку с плеч!
Купить хлеба, забежать к Светке. Всё как всегда…
Три недели. Тест. И предательские две полоски…

Скучать будут!

Облака тянулись до самого горизонта, сливались там с лужами и возвращались обратно. Серый пёс скулил под лавкой, пьяный за углом делал своё маленькое, а я сидел за окном и болел.
Мама обещала принести конфету из магазина, но я знаю -- чтобы получить её, придётся парить ноги. Они станут красными, пальцы сморщатся, как лицо у бабушки. Интересно, а она его тоже парит? Или это – врождённое?
Нет, всё же хорошо, что я не бабушка, не пёс и не пьяница. Я – мальчик. Вот вылечусь и пойду в садик. Стукну Дашку, построю звездолёт из кубиков и тогда ни дождь, ни мама с горчичниками мне не страшны. Только жалко их – скучать будут.

То, без чего…

Он закончил писать и отложил ручку. Всё – теперь всё. Как же он устал! Полуслепые глаза, дрожащие руки, две войны, три жены или наоборот – неважно. Теперь можно умирать.
Умереть. Лежать себе спокойно на красном атласе в цветах и слёзах. Не бегать внуку за молоком, а жене за лекарствами, не выгуливать пса. Быть самим собой. Тем, которым он был в своей повести, писавшейся всю жизнь.
… Невестка, убирая в комнате покойного, нашла то, без чего никак не хотели загораться дрова в камине – стопку пожелтевших листов, исписанных незнакомой рукой…

Чашка горячего молока

Она вошла, нет – ворвалась в квартиру:
--Я буду горячее молоко! – её голос запорхал по комнатам весенней пташкой.
-- Откуда ты здесь взялась? – спросил он.
Удивилась:
-- Дверь была открыта, я вошла.
В большой комнате тускло от массивных штор. Но через секунду солнце уже купало её и всю гостиную в своих ярких лучах. С открытого балкона напомнил о себе ещё холодный ветер, раскидав пирамиду окурков возле пепельницы. Заглянул голубь и решил зайти в гости, приняв пепел за хлебные крошки.
Она пошла на кухню, прижалась носом к её спине. Пахло сигаретами и кофе. Веки на мгновенье прикрыли глаза, и мысли закружили в своём странном хороводе… Но прежде, чем он успел обернуться и обнять, она уже стояла босиком на цементном полу балкона, на тёплом солнце и холодном ветре и кормила голубя хлебными крошками. Их голубь съел почти целую горсть, уркнул, довольный собой, выпятил грудь и стал прогуливаться по перилам. Она вернулась в комнату и села в кресло.
-- Вот молоко – пей.
Себе он принёс кофе. Он пил, слегка причмокивая и поглядывал на ножки, устроившиеся в кресле напротив. Пальчики в тонких колготках еле заметно подрагивали в такт глоткам.
Ему стало мягко и уютно. Прикрытые веки не пускали больше ничего, кроме кресла напротив.
Ему захотелось растрепать ей волосы, напоить чем-нибудь покрепче и поехать в кабак! Нет – в лес, в маленький лесной домик, раздеть и заставить танцевать под серебряный голос соловья…
Чашка стукнула о блюдце. Он очнулся. Лес – далеко. Соловья вряд ли найдёшь в марте. Только она здесь. Спросил:
-- Как зовут тебя?
-- Змейка.
-- Зачем ты здесь?
-- Пить горячее молоко… Мне пора. Я зайду ещё когда-нибудь.
Ветерок от её юбки заставил его подняться. Она уже надевала сапожки. Он едва успел сказать:
-- Я буду ждать тебя.
… Дымился остывающий кофе. Солнце заливало в гостиную. Он сел в её кресло и уснул…

Подсчитывая морщинки

Она проснулась. Солнечный свет брызнул в зелёные глаза, заставил зажмуриться. Сегодня ей надо быть самой красивой!
Легким жестом отброшена простыня. Не надевая халата, она прошла в ванну, сбросила ночную сорочку и позволила душу смывать с неё последние остатки скоротечного сна…
Промокнула пушистым полотенцем кожу, одела новое, слегка пахнущее любимыми духами бельё…
Из приоткрытой балконной двери подул легкий ветерок, пробрался шум просыпающегося города. Она села перед зеркалом. Некоторое время смотрела на себя, подсчитывая морщинки, но взгляд светился такой уверенностью – она должна быть самой-самой!
Женщина «принялась за работу» – пудра, еле заметные «стрелочки» на мудрых веках, нежная помада на сухих губах, четко очерченные брови, строгая причёска…
Она улыбнулась. Погладила кисти рук – им в эти дни пришлось много потрудиться, но зато платье невесте вышло на славу!
Она подошла к шкафу – там уже всё приготовлено: кружевная блузка, чёрная юбка… Из шкатулки – кольцо с рубином, тонкую золотую цепочку на грудь, туфли-лодочки, сумочку… Ах, чуть не забыла! Из вазы -- огромадную бордовую розу!
Она ещё раз посмотрелась в зеркало, подмигнула сама себе – очень волновалась, но всё удачно вышло. Теперь она – самая-самая!
…Настенные часы поторопили её, и она птицей выпорхнула за порог.
Сегодня – свадьба её младшей внучки,.. и от этого голова немного кружится.

Инь

Стойка бара пошатнулась и упала. Пол принял его в свои холодные кафельные объятья. Боль мгновенной птицей выпорхнула из тела, уступив место тяжелому сну...
Сегодня он пил. Один. По-чёрному. Осушая стопку за стопкой, подливаемые услужливым официантом.
Она… Ну, как всегда, в этом бывает виновата она. Только она не…
…Ветер швырял жёлтые листья в лицо или запутывал тополиный пух в волосах – он не помнил, когда впервые увидел её. Большеглазую, длинноногую, с волосами цвета вороного крыла. Впрочем, это не важно.
Сколько дней или веков прошло, пока она разрешила себя поцеловать. Сколько дождей пережил чёрный зонт, оберегая их от ненастья, пока она позволила себя обнять…
И вот сегодня в чужой квартире – вино, луна, лимон, нарезанный тонкими дольками и обсыпанный сахаром.
Она – лишь тенью, запахом духом. Она – его. Войти! Но вместо инь…
Сегодня он пил по-чёрному…