Война. Мужество. Честь. Доблесть

С тех пор, как началась война, я редко вижу солнце. Его жёлтый диск и утром на восходе, и днём, и вечером на закате застилает облако пыли от взорвавшихся бомб и снарядов. И ночью не приходит спасение, звёзды потеряли свою яркость и перестали подмигивать. Я больше не слышу пения петухов и кудахтанья куриц по утрам, я уже давно не касался морщинистого материнского лица и не ощущал её влажных губ на своей щеке. Всё это в прошлом. То, к чему я привык, что было мне мило, внезапно исчезло. Беззаботная жизнь кончилась, пришла чёрная година. Война. И мне в возрасте 19 лет пришлось вкусить её ядовитые плоды, ощутить тяжёлое бремя.


Но я был не один, и это радовало. Здесь, в полку, я познакомился с Серёгой, славным малым, который впоследствии стал мне товарищем и другом. Он отличался в нашей роте способностью превращать серые будни может и не в праздничные дни, но унывать он нам точно не давал. В такие моменты на несколько минут все забывали, что мы здесь для того, чтобы спасти Родину и дать врагам чётко понять, что русские будут сражаться до последнего. Серёга часто рассказывал нам истории и анекдоты, которые с удовольствием слушал и командир роты, щуривший глаза, направленные в сторону рассказчика. К тому же, командир набирал добровольцев для одного опасного задания. Я долго уговаривал Серёгу взяться за него и покинуть, наконец, это место, на которое постоянно происходили налёты вражеской авиации, где за каждую минуту своей жизни приходилось молиться, ведь она висела на тончайшем волоске. Я ощущал себя рыбой, пойманной на крючок и готовой тот час сорваться с него и нырнуть в прозрачную гладь воды. Видимо, это сравнение подействовало на Серёгу, и он согласился, после чего горько объявил всем присутствующим, что за этот подвиг поездкой в санаторий, в солнечную Ялту, руководству не отделаться.


На следующий же день нас направили в штаб, где нам разъяснили план действий, который был совсем прост на первый взгляд. Серёга шутил, что ему даже не придётся записывать его на ладони, чтобы не забыть. В плане не было никаких запутанных действий, нам предстояло только: раз - проползти к взрывной машинке, два - запустить механизм и три - подождать, пока взорвётся мост, под которым протекала река. Да и то, последний пункт плана не обязательно было выполнять. Но для себя я твёрдо поставил цель, которую даже по пунктам не было необходимости расписывать, потому что она была одна и представляла собой одно-единственное слово: вернуться.


Мы с Серёгой очень нервничали перед началом операции. Он постоянно курил, а я боялся лишь неизвестности. Я не знал абсолютно ничего: что произойдёт с моей матерью, существует ли Рай, и попаду ли я в него. Да, тогда мне был знаком страх, я ощущал его каждой клеткой своего тела, но одновременно этот страх воодушевлял меня на подвиги, заставлял сердце учащённо биться от того, что наша победа не за горами, а совсем близко, стоит только руку протянуть, да ещё и мост взорвать, пожалуй. Прощаться с жизнью мне раньше времени не хотелось – я посмотрел на небо и увидел лишь пороховой дым в воздухе. Серега в своих рассказах уже заживо себя хоронил. И куда девался его, казалось бы, неиссякаемый юмор перед опасностью? Непонятно.


Мы с грустной улыбкой посмотрели на наших, которые, сидя у костра, сушили сапоги и переговаривались о чём-то. Кто-то из них пожелал нам удачи, а она нам пригодится! Я отвёл глаза, и мы отправились в путь. Мы с Серёгой сначала ступали торопливым шагом, видимо, каждый из нас хотел, чтобы это скорее всё кончилось. Где-то вдалеке слышались ругань и стоны солдат, чья-то грудь надрывалась от непрерывных криков. Но вскоре их заглушали взрывы, и мы снова погружались в безмолвие. Я наблюдал за тем, как несколько десятков солдат, голодных и измученных, несмотря на отсутствие обуви на ногах, смело шагали вперёд навстречу неизведанному. Может быть, кто-нибудь из них также видел нас: двух парней, один из них, высокий, худощавый, часто оглядывался на другого, идущего сзади и постоянно спотыкавшегося о камни и ветки деревьев. Шли они наперекор холодному и пронизывающему ветру.


В это время в воздухе послышался свист, который неумолимо к нам приближался, всё быстрее и быстрее, быстрее и быстрее… На нас словно летела шаровая молния, взорвавшись где-то совсем рядом она нечеловеческой силой всколыхнула землю. Внезапно, сквозь шум и грохочущие снаряды я услышал вскрик и звук падающего тела. Обернулся. Сергей лежал весь побелевший от страха, его выражение лица будто хотело сказать: «Всё. Конец!». Глаза помутнели, на них словно наползла плёнка. Сергей посмотрел на меня этими полусонными спокойными глазами, а затем прикрыл их. Осколок попал в плечо. Я с ужасом думал, что сейчас он находится в теле моего друга и его не заботит то, что это может послужить причиной смерти. И вообще, что делает эта железка в Серёгином теле?! Такие глупые мысли поначалу приходили мне в голову. Слёзы душили меня, и я позволил им вырваться наружу и скатиться по моей щеке. Они будто пробудили меня, я словно умылся холодной водой! Сняв рубашку, я догадался перемотать ею плечо Серёги. Он внезапно открыл глаза и сказал то, что ещё долгое время молоточками стучало в моей голове и не давало покоя: «Иди без меня, Коля. Брось.» Но я не мог этого сделать, всё внутри меня воспротивилось просьбе друга. Я стал прикладывать свою руку к его вспотевшему лбу, судорожно сжимая Серёгину руку. И тогда он вырвал свою ладонь из-под моей и что было мочи прокричал: «Остаааавь!!!» Неожиданно для себя самого я развернулся и стал ползти в направлении к мосту.


Оставалось ещё немного: цель близка. Мои руки были в грязи, я всем телом ощущал холод. Мной руководила злость на всех и вся, через некоторое время она же привела меня к взрывной машинке. Я с упоением уставился на эту злосчастную кнопку, до которой так и не сумел добраться Серёга, мои руки замёрзли, мне едва ли удавалось пошевелить пальцами. Но это не помешало мне победно вскинуть голову и, медленно поднеся к кнопке руку, нажать на неё. «Бах! Бум! Брамс!» - должно было раздаться, но не произошло ничего. Абсолютно ничего! Мост продолжал стоять на месте. Я стал беспощадно трясти взрывную коробку, но и это не помогло. Тогда я ухватился за провод и стал его перебирать в руках, пока не увидел оторванный конец. С дрожью в руках мне всё же удалось срастить провода. Я вернулся к взрывной машинке и нажал-таки на красную кнопку. Прогремел оглушающий взрыв, земля содрогнулась от ужасающего удара. Все три пункта плана выполнены! Ощущал ли я радость? Слабо сказано! Я ликовал, торжествовал, подпрыгивал ввысь, к небу. Я даже был счастлив! Я бежал к Серёге, бежал во всю мочь, несмотря ни на холод, ни на страх от того, что и в меня может попасть осколок снаряда. Мои мысли были путаны, сердце учащённо билось. Я представлял, как добегу до Серёги и скажу, что заданье выполнено, что я помогу ему добраться до нашей роты, а если нужно будет, дотащу его на плечах, ведь у меня ещё было много сил. Бежал, бежал, бежал, но Серёги не было на том месте, где я его оставил. Он мог уйти, ведь ноги его были целы! Я искал его, предварительно рассчитав тот радиус, который он мог пройти с истекающим кровью плечом. Я искал его. Искал! Но не нашёл. Серёга испарился. Исчез. Слился со свистом ветра.

* * *

Вместе с весной пришла на многострадальную землю долгожданная Победа.

На протяжении четырёх лет бойцы Великой Отечественной засыпали с надеждой и верой в то, что она наступит совсем скоро. Главное – вернуться. Главное – быть сильным. Главное – стерпеть. Глядя на их подвиги, понимаешь, как коротка и уязвима человеческая жизнь и как все-таки много может сделать человек — отдать свою во имя счастья других. Но не только помнить, а быть достойными их подвига, не допустить повторения, уже современной войны. Именно этого хотели бойцы Второй Мировой. Они мечтали, чтобы та война стала последней.


Позже потомки воздвигли монументы, написали тысячи исторических и художественных произведений. А защитники, уходя на фронт, не говорили громких фраз. Знали только слово «надо». Ведь пошли воевать, потому что считали это своим долгом, за честь почитали участвовать в защите Родины. Знали, что если не они, то кто же?! Их отцы и деды воевали за советскую власть, а им пришлось отстаивать само право человека на жизнь, на существование свободы на Земле. Одним из таких людей стал Николай Иванович Шимченко, который, не потеряв чести и собственного достоинства, героически дошёл до победного дня, при этом сохранив свой оптимизм и проявив жизнестойкость. Был у него в военные годы друг Сергей Александрович Сбруев, но на поле боя их дороги разошлись. Его нашли фашисты, раненного в плечо и увели с собой. Так он попал в плен к немцам. Спустя несколько недель, он, испуганный и измученный, сумел бежать. Его приютила одинокая женщина, проявив к нему милость, и разрешив ему прятаться в течение всей войны в подвале. Женщина была настолько добра, что каждый день приносила Сбруеву кусочек хлеба и стакан молока.


Через несколько лет после окончания войны Николаю Ивановичу и Сергею Александровичу всё-таки посчастливилось встретиться. Пригласив на чашку чая старого друга, Шимченко усадил его за стол напротив себя. «Ну, как поживаешь?» - спросил он. «Да всё нормально», - ответил Сбруев и отхлебнул чай. Он успел отрастить усы, отчего его лицо приняло более серьёзный и угрюмый вид. «Да что ж ты как неродной? – возмутился Николай Иванович и перегнулся через стол, чтобы хлопнуть Сергея по плечу, - давай рассказывай обо всём. Как плечо? Куда подевался тогда?» - «Да что рассказывать-то? И нечего рассказывать!» – промычал Сбруев, теребя скатерть. После продолжительного молчания он, наконец, с неохотой сказал: «В плену я был. Сбежал. Прятался. Так-то!» И снова возобновилась пауза. Николай Иванович всё понял, хватило двух слов, всего двух слов: «Сбежал. Прятался.». Он отвернулся от Сбруева и посмотрел в окно. Осень разбрасывала листья, моросил дождь, солнце заволокли грозовые тучи. Как когда-то… Печаль внезапно влезла в душу. А кто её просил? И вместе с печалью, к Николаю Ивановичу забрёл ещё один непрошенный гость – стыд. Величайший стыд, не за себя, а за друга, того, кто был рядом, за кого рисковал жизнью. А друг в один миг вовсе и не другом оказался, а предателем! Ясно было, что человек, сидящий рядом, не получил ни наград, ни простого «спасибо». Сбруева сторонилось общество, всюду слышались безмолвные упрёки в его адрес. Кто-то называл его трусом и не хотел иметь с ним дел, а кто-то считал, что русская земля не должна носить на себе таких людей – она не нуждается в предателях с заячьей душой.
«Чего молчишь? Ты-то как?» - услышал Сбруев свой хриплый голос сквозь тишину. «Я? – растерянно переспросил Николай Иванович, - да никак. Воевал». Он снова отвернулся и закусил губу. Сбруев не стал больше ни о чём расспрашивать, только медленно встал из-за стола, взял пальто и решил уж уходить… Но остановился у порога и спросил на прощание: «Что же ты отвернулся от меня, брат. Бросаешь? Виноват ли я был, что истекаемый кровью, в плен попал?» Николай Иванович, видимо, ждал этого вопроса и ответил, печально заглянув ему в глаза: «Тогда я друга не оставил и сейчас не брошу. Да вот только нет его…»


На столе остался остывший чай и нетронутые пряники. Ветер с мокрыми бархатными листьями влетел в комнату. Нервно вздрогнула скатерть и внезапно успокоилась, как только закрыли дверь.