Глухомань

 Глухомань
В седьмой стране (после десяти кругов полёта) жили-были дед с бабкой. Неплохо жили, надо сказать – всё у них было… И болезни разные, со стиральной машиной… и пенсия с маразмом. Машина стирала всё. Называлась она «Память», что положат в неё, то и сотрёт. Чуть что забудут – машина стёрла. Всё, что по привычке делали – то осталось. Дед гоголем ходил
Знают, что маразм у них, а какой он из себя – не помнят. Гусей гнали каждое утро. Дед в одну сторону гонит, бабка в другую.
Деду поговорки очень нравились, а бабке частушки. Только забывала она, о чем пела, и другие куплеты приставляла. В молодости бывало дед скажет: «Под лежачий камень вода не течёт, но вода камень точит». Бабка ему в ответ частушку: «Я лежу, а мой телок не горит желанием… (потом забудет какой куплет пела, вздохнёт и продолжает) Вдруг гляжу а он под лавкой … в алюминевых штанах». Дед-то ещё в школе на пословицы запал, когда на грабли наступил. Везде их применял и приставлял. Зайдёт бывало домой и скажет: «Волков бояться - в лес не ходить». Посмотрит на бабку и продолжит: «Чем дальше в лес – тем больше дров. Чем чаще секс – тем меньше снов, а труд – снова всех основ». Или к соседке, к примеру, зайдёт и скажет: «Мели Емеля – твоя неделя». Та спохватится и давай молоть. Он её попросит что-либо рассказать – она раз скажет, как он просил, и снова за своё. Глуховата была. Он к другой соседке: послушай, каку поговорку сочинил – «Нависшая над ним любовь пахла грибками и эгоизмом». А надо сказать соседку то Любовью звали. Обидится на него и скажет в сердцах: «Решил Иван мозгами раскинуть – так и не собрал». Потом помолчит немного и добавит: «Туманное пространство мысли он ясно видел головой».
 От такого непонимания дед к третьей соседке идёт.
А было у них три ближайших соседки. Всё они не делили меж собой, во всём спорили и к единому мнению прийти не могли. Нет, пожалуй было у них одно общее мнение – дед им нравился. Одна потом лебедем стала ходить – шею вытянет и переваливается с ноги на ногу. Вторая – раком ходила (всё задом пятилась), а третья – ну настоящей щукой стала (только букву Щ не выговаривала). Вроде и состарились уже, чего ещё надо, ан нет – всё норовят деда за прыщик ущипнуть. Бабка по этому поводу часто деда грызла. Он орёт : Ты что, старая – хрящ перегрызёшь, как же мне гулять потом! Хорошо, хоть у бабки зубов не было, а то лежать потом деду камнем и сопоставлять – течёт под камень вода или не течёт А она ему: я тебе погуляю, старый хрящ! И начинает его пилить. Дед уже и инструменты все попрятал, пилы закопал, и рубаху себе бронированную заказал, что внизу застёгивалась – «духовная броня» называлась
Но как-то было, что и бабка деда заводила. Первый раз завела его в лес – грибы собирать, и исчезла куда-то. Не сказать, что бросила она его. Да и не смогла бы бросить – тяжёлый он был, ей не поднять. Дед потом домой через трёх соседок добирался. Пришёл весь измотанный, измождённый, и в новой глаженой рубахе. Одна соседка мотать его заставила. Мотал-мотал и смотался без сил. Вторая может всё, потому и предложила: «Давай я тебе помождю.» И так мождила, и эдак, дед даже расцвёл – весь в помаде, шоколаде и тени под глазами бегают. Третья-то не зря щукой была – знала как насолить. Купила ему рубаху, складочками погладила – вся рубаха в складках, как гармошка. Это она на память, о музыкальных вечерах, когда дед на своей трубе играл, а она подкрикивала.
Бабка, как увидала рубаху, так сама и завелась. Хотела деда погладить. Бегала по дому, всё утюг старый искала. Не нашла. Зато скалка под руку подвернулась и она всё бегала, зубы скалила. Дед-то не дурак, хоть и причудливым называли (а как же – жена «чудо» и он при ней), он уже зубы на полку положил – есть то всё равно нечего, бабка его так рано не ждала. Вообще она его сильно любила, только недолюбливала иногда. Любит, любит, а потом забывает. Как-то дед пришёл домой «с дежурства»… Дежурил он иногда, за домом на лавочке. А на дежурстве спать нельзя. Ну, раз нельзя, значит второй раз можно. Вот и прикорнул дед. А ночью домой заходит – шасть по кастрюлям… Тут его бабка и накрыла. Сверху кадкой накрыла. Она же в темноте не поняла, что это дед! И давай его через кадку коромыслом оглушать. Как в боевой барабан стучит. Дед, не смотря на то, что в последнее время не высыпался – так юрко высыпался из кадки вместе с огурцами, свет зажег. Бабка его увидела, решила, что он тоже в ворами бился. С упрёком так и сказала ему: Что ж ты воров не задержал? Допросили бы.
Бабка-то даже секретарём успела поработать. Целых три дня. На допросы насмотрелась. Много людей приходило. Просят-просят, каждый по-своему, хоть и не все, но некоторые допрашивались.
Дед возмутился: Ты чего это бабка меня дубасить надумала? А она: Да разве ж в темноте разберёшь, кто из вас – кто! Не переживай – ему тоже досталось. Я пару раз даже по заднице стукнула. Почесал дед задницу и решил, что ей виднее было. Он-то под кадкой ни чего не видел. Зато, когда бабка про деньги спрашивала – было куда кулаком погрозить, тот ворюга и унёс стало быть. Деньги ему нужны были «для фарсу». Мясо он не мог есть – в зубах застревало, а начнёт вытаскивать – вместе с зубами. И сиди потом с лупой, ковыряйся в зубах. Потому и забегал он частенько в магазин, прося: Дайте мне фарсу, пару кило. Ну, пару кило не давали, обвесят немного – им тоже мясо не по зубам было. Бежит дед к той соседке, что валяльщицей работала, целыми днями валяла. Та ему котлет наделает и съест, а он любуется – уж очень красиво у неё это получается. Потом слово у неё возьмёт… да и забудет его. Бабке говорит: Брал слово у соседки, а какое – не помню. Бабка слова сама находила и возвращала соседкам… с троицей. Троица – это три буквы дополнительных было, объяснявшие и дополнявшие любую суть. А вот как частушки петь – снова слова забывала.

 Мужья то у соседок были, но жить не смогли. Те всё мужей закручивали покрепче, а мужья взяли да и выкрутились. Сдружились промеж собой, по пьяному делу, да и уехали втроём новую жизнь строить. У завхоза мужик ещё раньше отошёл. Когда он козу недоглядел – половину успел оглядеть, а половину нет - она взяла валтуз и как отвалтузила его, за козу. Везде-то ей руки свои приложить нужно. Вот мужик и отошёл за околицу, потом дворами крался, прыгнул в попутную машину – только его и видели… на фотографии «Ищу человека». А ведь раньше-то и он, чуть что – со стволом по округе бегал, размахивал Только где-нибудь заварушка какая – этот сосед ствол хватал первый попавшийся. Не сказать, чтоб боялись его сильно – пока замахиваться будет, уже и разбегутся все. А теперь вот не выдержал – убёг. Был правда у них ещё один мужичок – кузнец по призванию. Тот всё словами бросался. Запрётся в кузне, выкует какое-нибудь тяжёлое слово и бросит кому надо. Не зря поговаривали, что он словом убить может. А себе то он «счастье» выковал. Тяжёлое оно было, вот и ходил он под тяжестью своего «счастья». И подходить к нему боялись – мало ли какие слова он припас в своём багаже. Потому и выходило, что дед был один, а соседок у него было много, не сосчитать – числа то он забыл давно. На вид да на слух ориентировался. Посмотрит на стадо коров – вроде все. И на слух определял, по голосу. А молодого стада там не было. Да и что молодёжи там делать – их в трёх девятых городах ждут, чтоб было кого доить и на ком пахать, ну и рога чтоб было кому обламывать. Многие быки и об местные заборы рога пообломали… Пытались их на выставку отвезти, да толку-то – там всё больше местные бараны в почёте.

Иногда бывали дни и с гармонией промеж них. Лягут вместе, старую гармонь посерёдке положат и вспоминают… то, чего не было. Бабка вспоминала - сколько мужиков под её юбку залезть норовили – так и не вспомнила ни кого, кроме деда. А дед вспоминал, как стихи писал женщинам. Зайдёт в библиотеку, выберет поэта покрасивей, откроет книгу на первой попавшейся странице и сразу стихи писать начинает.
Том первый (точка)
Часть вторая.
Издательство «Полёт души»
Редактор (имени не знаю)
Сдано в печать…
А я в глуши.
Последние строчки женщинам больше всего нравились. Ох и падкие они были на всякие глупости. Как глупость увидит , так падает. Бабка (а тогда она была не бабкой) первый раз тоже упала. Он её домой притащил, а её отец сказал: Женись теперь. Больше он ни кого по домам не таскал. Всё больше в лесок относил, чтоб никто не видел, как от его стихов женщины в обморок падают.
Дед давно знал, что перед тем как стихи писать – нужно открыть книгу и слова новые найти. Старые слова уже надоели всем: Забор, корова и овраг – у всех перед глазами. А тут, в местном медицинском учреждении, где по-совместительству работал слесарь-тракторист, он много новых слов узнал. Инъекция, инфраструктура, ингаляция, инвазия, кварцевание, яйцеглист… слесарь любил эти новые слова повторять. Не отставать же деду. Стихи сами по себе появлялись. Так и лезли наружу новыми словами.
Среди ухряпистых оказий
Инфраструктурных фонарей,
Живём инъекцией инвазий,
Ингалятивно и бодрей.
А где-то, в тайных манускриптах,
Скрывался хитрый яйцеглист…
Кварцуем новый, свежий триптих –
Яйцо, червяк и мятый лист.
Кроме слесаря- врача мало кто оценил художественные краски этих произведений. Даже заезжий поэт, а надо сказать и поэты к ним заезжали, большие и маленькие, и тот не понял всей красоты новых слов. А зря… Дед так старался – мог бы и похвалить в перерыве своих чтений. А то заладил старую песню
Живу мечтами о влюблённой
Живу мечтанием души
Мечтаю телом окаймлённый
А из меня текут вирши.
 Что из него текло – ни кому не известно, но поговаривали, что в свободное от стихов время его видели «в пяльцах». Дело то было в банный день, а щели в женской бане – пяльцами прозвали. Поэт хоть и из какого-то центра был, но его и там мало знали, а здесь – и подавно, потому в уважаемых и ходил. Вообще, эти поэты не зря в такую глухомань приезжали, поэтические собрания устраивали, даже местный туалет разукрасили своими произведениями. Все стены исписали. Видать муза эта – она в нужные моменты приходит, когда бумаги под рукой нет. Местные люди до таких шедевров не додумались бы.
Мы поедем на стройки Сибири…
И поступим работать «на кран» -
Будем кран открывать, закрывать –
На базаре… вином торговать.
 Но тут и дед не оплошал. Он понимал, что многую суть он не смог бы выразить так, как они, но ему хотелось отобразить своё понимание. Поэтому он подвёл жирную черту под всеми стихами и свой накалякал.
Мазюкать стены туалета
Своей фигнёй – не мудрено –
Среди говна – вы все ПОЭТЫ,
Среди поэтов – вы говно.
В поэтах-то дед разбирался. Даже местное литературное общество у них числилось. Соберутся в клубе, каждый свои куплеты выкрикнет зычно, чтоб слышали, что они тоже сочинять умеют. А дед грамотный был, всё запятые вставлял, называя их «знаками запинания».
 А по праздникам они веселились. Праздников то много было, и новые, и старые. Справляли и поздравляли заранее, за неделю вперёд отмечали, а потом ещё и с прошедшими долго поздравляли друг-друга. Только один отметят, а уже и другой подоспел. Дед едва успевал сюрпризы делать. Выйдет бабка на двор, а там коровьих лепёх наложено, она обходить, да и провалится в сюрприз. Дед услыхал про заморские бассейны - ночью выкопал, воды напустил и веточками заложил. Бабка плавать не умела, зато бултыхаться очень любила. Соседки завидуют, а дед и им какой-нибудь сюрприз придумает. Он сообразительный был, праздник новый выдумал – «Помазюха». Упал как-то в большую лужу (соскользнул с тропинки), на него все смотрят и смеются. Зацепил он со дна грязи побольше, выскочил весёлый и давай народ грязью обляпывать, чтоб не обидно было. Народ сначала не понял его. А потом, когда все уже грязные были – чего уж смущаться, начали радостно друг друга грязью мазать, мол - день-то какой весёлый, грязными то они друг-друга не видали, всё больше чистыми харахорились. А тут и пользу придумали, что есть в местной грязи вещества полезные, минералы разные, и на здоровье это влияет положительно, и радостно на душе, когда все грязные. В эти дни шум стоял во всей округе и приезжие гости не появлялись.
 В политику они не лезли – далеко было до них политике. А чего впустую фамилии да события повторять, так, если только для общего разговора или знанием своим козырнуть захотят, мол: знают они в какой придуманной где-то стране, кто и какие должности придуманные занимает, что ест и что говорят. Надо сказать – все думали, что политика – это сериал такой о жизни, который всем показывают. Потому и путали персонажей. Похоже, что вся политика находилась за соседним лесом, после которого идёт огромное поле, за которым простирается большое озеро, а за всем этим ни дед, ни его соседки не бывали. Дальше центра районного масштаба никто не ездил, но эта дорога шла в обратном направлении. Периодически на дороге указатели встречались – догадался кто-то для деда памятку оставить.
Дед частенько забывал, где он находится и какое это имеет название (когда стиральная машина работала). Видеть весь райцентр – никто и не видел, дальше базара и магазинов не ходили. Да и зачем, если земля круглая и куда не пойди – вернёшься обратно, возможно ни чего и не найдя. Стоит ли куда-то двигаться, если у себя всё равно лучше, а обсудить чужие дела можно и возле главной лужи, глядя на плавающие лушпайки от семечек и сравнивая направление их движения с происходящими событиями любого сериала.
Все знали, что в третьем государстве, после девятого круга полёта, вообще были поселения с названием "тридцатилетие февраля" и "пятьдесят лет восьмому марта" Не удивительно, что у одних - весна до сих пор ещё не наступила, а у других - пол века уже весёлая слякоть. Откуда взяли такое название - ни кому не известно, а если и было кому известно - они уже и в других кругах полёта над названиями работают. Да это и не важно было деду с бабкой.
Бабка то однажды даже на рекламное объявление запала – увидела табличку с надписью, зашла и упала. А на табличке было большими буквами написано «Народный совет». Вот и ввалилась она туда за советом. Совет ей там не дали, только обсуждали потом (долго) её появление и пообещали принять меры по дельным советам. Хотя к советам она всё равно не прислушивалась – сколько раз ей дед не советовал делать что-нибудь – не слышала, всё в неожиданности попадала.
Зато природа у них красивая была.
Всё бы ничего, но эхо у них было такое, что крикни что-нибудь, а эхо само себе мешает, перебивает. Ни чего не понятно из того что кричал. Вот и получалось, что выйдет дед из дома, крикнет, а эхо глухо так отзовётся, себя же перебивая. Он тогда бабке кричит: «Глухо, Мань!» А бака и так недослышит, потому и отвечает: «Да… глухомань…»
 Что там у них дальше было – никому не известно. Эту историю увидел некий Вован, когда во сне по пространствам летал. Про дальнейшее не обмолвился – видать сон закончился.
 Изобытия от Вована 2005 г.