Песня

 Вот говорят - нам песня жить помогает и строить что-то там такое. И, говорят, от нее на сердце легко и, вообще, не соскучишься и не пропадешь с ней никогда...

 Из-за песни пропал человек. Погубила его песня.

 Этот человек, Серега Зайцев, измаялся вести хозяйство экономно, и вечно одалживать у соседей, и жить без телевизора. И в одну прекрасную ночь решил вопрос радикально, раз и навсегда, - "бомбанул" магазин.

 Понятно, сделал он это не вдруг, не с бухты-барахты. Он сначала целую неделю готовился: обдумывал план, читал Уголовный кодекс. А в последние три дня раз двадцать бегал в тот магазин уточнять детали и даже помог грузчикам перетаскать из машины ящики с товаром - чтобы, значит, посмотреть, как выглядит изнутри недоступное для обычных покупателей подсобное помещение.

 И когда все изучил и выяснил - взял и совершил кражу со взломом.

 Он прокрался к объекту в полвторого ночи. С собой взял кое-что из инструментов: монтировку, топорик, большую отвертку и плоскогубцы - и еще мешок. Тщательно вытрушенный, скрученный и перевязанный веревочкой мешок из-под сахара.

 Дверь главного входа, деревянная, была заперта на два врезных замка и третий - навесной. В принципе, открыть ее не представляло особой сложности. Но, так как она выходила на улицу, трогать ее было нельзя: могли заметить случайные прохожие и жильцы соседних домов.

 Зайцев перемахнул через забор и очутился в маленьком дворике, захламленном досками от разломанных ящиков. Он подскочил к двери подсобки и, прижавшись к ней спиной, стал напряженно вслушиваться в ночную тишину улицы. Ноги его дрожали, будто к ним подвели электроток. На оббитой толстой жестью двери не было замков. Она запиралась изнутри двумя впечатляющих размеров засовами - вверху и внизу. Чтобы ее открыть, было два пути. Первый - перепилить засовы. Очевидно, возможность такого варианта взлома беспокоила магазинное начальство больше всего - там стояли такие мощные засовы, что их можно было бы пилить до утра. Зайцев выбрал второй вариант. С помощью топора и отвертки он расщепил деревянную раму в местах, где установлены петли, и потом - просто сорвал дверь вместе с петлями. Сделав это, он взобрался на приставленную к забору алюминиевую бочку и долго стоял там, осторожно выглядывая наружу. Он терпеливо прождал целых полчаса, пока не убедился, что сигнализация в магазине, как и предполагалось, не работает и внезапного появления милиции бояться нечего...

 Сначала он швырял в мешок все подряд, почти все подряд. Прошло всего десять-пятнадцать минут - и мешок оказался полным. Наполнение мешка так увлекло его, что он на некоторое время забыл об опасности и вспомнил о ней только теперь, когда, в принципе, можно было уже уходить. Он бросил мешок, подбежал к выходу и прислушался. Потом вернулся и... высыпал все из мешка на пол. Лунный свет, проникая сквозь запыленные стекла окон, освещал это сваленное горкой добро, и оно блестело, словно какое-то таинственное, сказочное сокровище. Но это не было сокровище.

 Зайцев с удивлением посмотрел на нелепую кучу из будильников, авторучек, термометров, калькуляторов и со злостью пнул ее ногой. "Награбленное" брызнуло во все стороны, звеня бьющимся стеклом.

 В это мгновение на улице раздался заливистый лай собаки. Зайцев, в полуобморочном состоянии, бросился к двери и остановился на пороге, едва не выскочив наружу. Зубы стучали так, что, окажись за забором случайный прохожий, он бы, наверное, услышал их стук.

 Наконец он пришел в себя. Вернулся в торговый зал, подобрал мешок и не спеша пошел вдоль полок, выбирая только то, что, по его мнению, было самым дорогим, с учетом, конечно, размеров. Так он прошел через весь небольшой зал в другой его конец и оказался возле отдельного прилавка, заставленного сигаретами, жвачками и импортными напитками. Он уже хотел отправиться обратно, когда увидел на полке стройный ряд пузатых разноцветных бутылок. Заграничные ликеры, виски - он знал, что это за бутылки, - как магнитом притягивали к себе его взгляд... Зайцев вздохнул: страшно хотелось выпить... Но было нельзя. Еще перед операцией он дал себе слово: не пить, пока все не закончится. И даже специально терпел и не пил предыдущие два дня, чтобы, идя на столь важное дело, сохранить здравое, трезвое мышление... Теперь он стоял не в силах отвести взгляд от этих издевательски прекрасных бутылок, яростно борясь с самим собой, и незаметно уже начал было склоняться к мысли, что, пожалуй, грамм сто для успокоения нервов не помешали бы - исключительно для этой цели! - и совсем не помутили бы рассудок, - и уже протянул руку к полке, но сразу отдернул ее, словно от огня, и решительно отвернулся.

 Он пошарил рукой в мешке и увидел, что тот наполнен лишь меньше чем на треть, хотя все самое ценное, казалось бы, уже взято. Дополнять мешок чем попало не хотелось, ведь такое - один в магазине, бери что хочешь - случается, быть может, только раз в жизни. Глупо не использовать такой шанс на "все сто". Он вновь обошел зал, иногда бросая что-нибудь в мешок, и вдруг увидел кассу. То есть, конечно, он и до этого ее видел, но, идя за товаром, как-то не принимал ее в расчет. Рука нащупала монтировку...

 Через пять минут он стоял на коленях возле окна, где светлей, и дрожащими руками пересчитывал перевязанные резиночками аккуратные пачки денег. Это в самом деле была удача: товар, какой бы он ни был замечательный, еще предстояло продавать, а тут - вот сразу готовые деньги. Возбужденный великолепной находкой, он вскочил и принялся лихорадочно шарить в ящиках, расположенных с обратной стороны прилавков, и, не найдя больше денег, вернулся еще раз проверить кассу.

 Окна магазина, а за ними и весь зал, вспыхнули, ярко освещенные фарами автомобиля; залаяла собака. Зайцев, ослепленный, рухнул на пол от неожиданности, закрыл голову руками. Вывалившиеся из рук деньги веером разлетелись по залу...

 Когда автомобиль проехал, он вскочил и, не обращая внимания на разбросанные деньги, ринулся в конец помещения... Три глотка псевдоитальянского виски обожгли горло и вернули ощущение реальности. Он посмотрел на часы: было около трех. Не спеша собрал деньги, снова проверил кассу. Потом вернулся, еще глотнул виски. Теперь он чувствовал себя гораздо спокойнее - наверное, оттого что дело почти уже закончено, и он стоит здесь и вот так, не таясь, пьет, и скоро пойдет домой, а весь город еще спит, и никто не знает, что он здесь.

 Вдруг он вспомнил про подсобку, служившую также и складом, и прямо хлопнул себя по лбу: ведь там хранится основная часть товаров, там можно сразу набрать всего самого ценного, а не ковыряться в зале в оставшейся дешевке. Он вошел в подсобку и, зажигая спички, стал смотреть, что там есть. Перекладывая и открывая коробки, выбирал добычу и наполнял, наполнял мешок - периодически бегая в конец торгового зала. Вскоре мешок был полон, а в конце зала не осталось ни одной нераспечатанной бутылки (конечно, он их не опустошил, а просто попробовал всего понемногу - раз в сто лет ведь бывает такое счастье)... Нежно погладив раздувшийся мешок, он подумал, что пора уже уходить. Но, внезапно обуянный жадностью, принялся складывать еще вещи – в другой, найденный тут же, в подсобке, мешок. И за это время еще несколько раз бегал в "бар". Потом, когда и новый мешок уже был почти полон, он вдруг понял, что два мешка зараз не утащить, и начал рассовывать всякую мелочь по карманам. Тут снова залаяла собака... Он окончательно решил, что пора.

 Зайцев в последний раз зашел в свой "бар", сделал большой глоток из той бутылки, с которой начал, и, обнаружив, что там есть еще больше половины, выбросил из пиджачного кармана напиханные туда минуту назад кожаные браслеты для часов, взял в карман бутылку...

 Серега Зайцев возвращался домой, и его душа разрывалась от счастливого восторга, и сердце металось в груди. Страх постепенно улетучивался, ноги перестали дрожать. Радость, радость вытесняла страх и занимала его место. Неудержимая, безграничная радость. Он заново и заново пересчитывал в уме фантастическую сумму, получавшуюся в результате будущей продажи краденного, и едва не подпрыгивал, ликуя. Он вдруг подумал, что с такими деньгами должен начать теперь вести новую жизнь - быть солидным, степенным, гордым. Он попробовал сделать серьезное лицо, но оно, вопреки воле, расплывалось в широчайшей улыбке и не желало становиться серьезным. Неожиданно вспомнились еще деньги, найденные в кассе - как же он забыл?!! От волнения они даже не сложились сразу с общей суммой. А когда сложились - Серега Зайцев на секунду остановился перевести дух... Хотелось петь.

 И Серега... запел. Он запел тихо-тихо, шепотом, и не "Мурку", конечно, - совсем, что ли, идиот? - он запел культурные, русские песни, а там, где забыл слова, просто играл мотив губами. Он пел о свободе, о птицах, о любви, о счастье, и ему представлялось, будто он - парящий в бездонном небе орел, сильный, гордый, благородный. Не существовало преграды, которая была бы ему не по силам, не было силы, которая могла бы прервать этот прекрасный царственный полет...

 Сзади по дороге тихо подъехал УАЗик медвытрезвителя и, скрипнув тормозами, остановился. Из него вышли двое.

 - Эй, певец!

 Зайцев обернулся и оторопело замер, с трудом возвращаясь с небес на землю.

 - Ну, чего раскричался на всю улицу? Паспорт есть?

 Серега уловил слово "паспорт" и стал крутить и вертеть этим словом мысленно, пытаясь понять, что с ним надо делать.

 - А ну давай дыхни... Да ты куда пошел?

 Грубые лапы милиционеров подхватили орла под усталые крылья и усадили в машину.

 И увезли от родного гнезда. На шесть с половиной лет.