Записки чокнутого Ангела

С.А.Неудачин


Показалось длинней перемещая утомленной дорогой.
Пожалуйста ослабьте медленно.
Записки чокнутого Ангела
(эпитафия)

Светику

Будь счастлива. И верь Ему, пока
Раскрашивают небо облака,
И птицы плачут, расставаясь с домом,
Пускаясь в путь далекий, Им ведомый.
На свете все не зря, Он знает это:
Рождение, Созвездия, Сонеты,
Печальные могилы, свет Луны,
Смешная явь или благие сны…
Все, все, и до скончанья Века
Пока Он с нами
Бог для Человека.

Внучке Ангелине


Он ехал в поезде и думал о том, на какой станции сойти. Он часто уходил в тамбур, курить, и торчал там по полчаса, прихлебывая кофе с лимоном и подкуривая одну сигарету от другой. Он ни с кем не заговаривал, кроме общих фраз типа: "разрешите", "извините", "пожалуйста".
Он ехал в плацкартном вагоне, на нижнем боковом месте. Соседей у него не было. Странное дело, все обходили его стороной и пристраивались на другие свободные места. Сначала он хмурился, но быстро смирился с этим.
Он любил смотреть в окно на пролетающие пейзажи, сидя спиной движению поезда. Впереди он не видел ничего, а остальное было прошлым, убегающим в хвост состава.
Женщины, проходящие мимо по проходу и откровенно задевающие его мягкими частями тела, интересовали его постольку поскольку, на пару секунд окидывания взглядом. Все они были либо слишком некрасивы, либо пошлы и вульгарны. Сам он тоже не был красавцем. Но он был самец, самцам простительно напоминать собой далеких человечьих предков. Так проехал день. Вечером он купил на одной мимолетной станции пирожков с капустой, съел их с чаем, сходил в туалет, выстояв у распахнутого окна очередь, как следует покурил перед сном и завалился спать. Он любил дремать в ночном поезде...
Шел дождь, обтекая с ветром несущиеся вагоны; тихий говор доносился из полумрака купе, и он легко заснул, пробормотав привычную молитву.
Завтра, приснилось ему, завтра.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я придумываю чувства.
Как бы я отреагировал на это, как на то. Точно ребенок, не знающий способов поведения в мире взрослых. Он тоже играет в это. Серьезно, но с поддавками....
Стоял месяц февраль. Она ушла. Не оскорбила, не оскорбилась, а презрела. Даже не объяснила - почему. Я остался один и стал придумывать чувства... Вот я страшно зол, но горд и величав. Я мужественно преодолеваю внутреннюю боль, иногда пускаю скупую слезу, но живу. Живу и улыбаюсь прохожим. А она... Не знаю. Потому что, как не крути, все равно она окажется права. Потому что живая. Потому что не играет. Или играет так ловко, что я не ощущаю этого. .
Хорошо. Бог с тобою. Посмотрим второй вариант... Нет, это уж слишком наигранно, слишком театрально. Слишком много слез, крови, патетических речей. Не люди, а монстры... Но если приглядеться, то такое направо и налево в нашей жизни случается. Особенно если перепить.
Третье. Попытаемся забыть. Что на самом деле очень трудно и больно. И наверняка, почти невозможно, если ты еще к тому же и виноват. Я?!! Ты!.. Ну и немножко, она. Но в основном, ты, только ты...
Весь вопрос сегодняшнего вечера заключается в том, хватит ли мне сигарет на бессонную ночь? Хватит, если экономить. Можно ли пить столько кофе на ночь глядя, в прямом смысле, в смысле - "глядя", в смысле - «на ночь"? Самое странное в том, что чем больше ты погружаешься в грязь и пошлость, тем чище выбираешься оттуда, из этого дерьма. Тем круче тебе видна разница между светлым и темным, тем жарче обожаешь небо. Чувства - враги всего человеческого. Больше чувств - больше срама животного. (Не обижайтесь, мои любимые животные доходяги, вы-то лучше всех, всех естественнее, я про себя любимого, про животно-подобного человека, да и подобного ли?).
Хорошо бы рюмочку, две, три, но мысли сразу побегут в другую сторону, смешиваясь с чувствами, которые я так презираю. Трезвость петля нормальных сумасшедших.
Месяц февраль, месяц конца и перемен. Люблю месяц март. Он лучше и длиннее. Зато февраль короче. И в нем есть праздник всех влюбленных. Интересно, а когда бывает праздник всех не влюбленных? Всех праздно шатающихся по жизни, всех отщепенцев, бродяг, недоносков, всех неразумных и непохожих; всех нравственных меньшинств? Иногда любовь напоминает случку, женитьба - спаривание. И глядя на молодоженов, начинаешь сомневаться в любви. Вернее, не в любви, а в том, что она пребывает с нами, то есть в нас, то есть в них, в этих воркующих голубках. На самом деле, черным по белым лбам их написано: мы играем во взрослую игру под названием - любовь. Мы поиграем, потрогаем, друг друга за интимные места, накапустим деточек и квартиры, состаримся и подохнем, как навозные крысы. Почему крысы? Неважно. Но мы никогда не признаемся никому, что мы - есть бессмысленны, и жизнь наша - бессмысленна и что нет в нас, и у нас, и рядом, и на километр - любви. Есть только жадность, а после нее - жалость об этой жадности...
Вот так, размизантропился я чуть-чуть. Нужно сменить тему и направление. Все это из-за того, что не пью. Пил бы - жил бы.
Вовочка опять заболел. Слег в больницу. Болезнь королей, гемофилия, поразила его. Кровь стала голубой. Он и в самом деле чем-то похож на молодого короля, только что принца. И кровь. .
А я что-то узнал в этот день. Что-то очень важное почувствовал, ощутил своей грешной душой добрую весть. И светлое захлестнуло меня и погнало из дома. Как поделиться, с кем поделиться этим? Кому довериться и не разочароваться. Тонкая эта штука - вера. Чуть надсмеялся, слегка подшутил - лопнет, треснет, согнется в тугой узел, который и разрубить нельзя. Только оттаивать потихоньку, размягчать и развязывать. И за какую нить тянуть, Бог его знает. Сердце подскажет, ум неймет. Ведь сердце - от духа, душа - от земли, а ум рассуждающий - от лукавого. Мудрость - соединение трех стихий.
Стихии и подхватили меня и вышвырнули на больничный берег. Белый-белый берег, на котором темно-алые пальмы зловеще под бризом шелестят.
И под этим ветром и колыбельным шумом волн спал, как ребенок, Вовочка. Лицо вспухше, черные кудри разметались по подушке. Большая живая кукла. Господи, иногда ты создаешь лица, будто сделанные китайским мастером из фарфора. Чудо, а не лица, такие и трогать-то жаль, разобьешь.
То ли дело наши: простые, землистые, живые, римские и алеутские. Свои, вытекающие из мира вокруг и растворяющиеся в него обратно. А такие, как у Вовочки, будто яркие пятна в будничной пастели.
"Спи-и-шь?- хрипло протянул я, так что соседи по палате, какая-то масса, бесформенно вздохнула, приподнялась и опустилась. - Ну, спи-и..." Вовочка разлепил тяжелые веки и уставился на меня спросонья.
- Кто ты?
- Я-я...
- А-а! Ты... Привет.
Он с трудом приподнял свое тощее тело на кровати и очень широко зевнул. Так широко, что я испугался за его челюсти.
- Вставать можешь?
- Угу. Пойдем... Покурим?
- Кофе пьешь?.
- Не-а. Вот пью.
. Он взял с тумбочки пачку чая и показал. На пачке было написано "Жень-шень".
- Ага. Жень-Жень.
Он рассмеялся беззубой пастью.
В палате было прохладно. Мы проковыляли в коридор. Причем я, как мартышка, приноравливался под его походку из коридора попали в другое крыло больницы, где светило желтое осеннее солнца в большое пыльное окно.
Здесь и закурили. Дым вычерчивал световые трубы лучей.
- Это большое мужество – дожидаться смерти, - сказал я.
Вовочка не расслышал.
- Что? Ты что-то сказал?
- Так, - я пожал плечами, - свое, девичье... Летит комета, а нам на это... - Да, странные вещи творятся. Мне вот посылают картины, а ты видишь в них гробы...
- Не гробы, а просто ассоциируется у меня. Эти узоры, цвета. С похоронами, нет, не с ними, не впрямую, а тянет от них тем миром... Как-то зловеще. Тебе видится в них радость, солнце, боги, а мне - умирание. Наступление ТОГО мира на НАШ... Чуждая эстетика. Мы другие.
- А твои песни. Дельфины. Страшные...
- Не-е-т!
- Вот видишь!
Мы одновременно замолчали. Тихий ангел долго летал между нами. О чем думал Вовочка, не знаю. Даже не догадывался. Но я, точно, думал о другом. Я смотрел на осеннее солнце и думал, что скоро, может быть, оно погаснет, надует кто-то этот старый фонарь. И будет зима. А нам, человекам, что останется делать? Звездных кораблей нет и не будет в ближайшем будущем. Подземные города не построены, термоядерную энергию мы не используем в мирных целях. Беззащитны как дети. Остается ждать. Ждать, замерзать и умирать. Кто не будет ждать, тот не будет. Что выползет наружу? Зверь в нас или Ангел? Любовь без продолжения станет агонией... Зато звезд в небе появится ужас сколько, и таких сверкающих и разноцветных... В последний миг угасающей жизни будем любоваться ими. И космический холод сомкнет нам глаза... Жуть! Обхохотаться. Всегда, во все времена, кто-нибудь, да и спасал нас... Бог не оставит... А вдруг..?
- На моих картинках Солнце. Такое, какое оно есть на самом деле. Живое космическое животное. Огневик. Узоры – это формулы и записи древних. Они тогда жили в одном мире. Общались, передавали знания. Для них вся Вселенная была живой. Не только Земля.
Я уставился на Вовочку.
- Откуда ты знаешь?
- Оттуда, откуда и ты... Твои стихи, мои каракули... Что знаешь?
Я облегченно вздохнул.
- Значит, тебе можно... Ну чтож, слушай... Вчера мне один сон приснился...

…………………………………………………………….

Когда-то я тоже был мальчиком. И часто гулял среди звезд. Теперь я большой и старый. И в мире для меня нет загадок. Я многое понимаю, многое прощаю, но ничего не люблю, если честно. Иногда наплывают детские мечты и запахи, иногда хочется плакать по-детски. Но все во мне другое, какое-то грязное, запущенное, уязвленное самолюбием.
Рвать, метать, желать, суетится, решать проблемы, которые из себя и проблем-то не составляют. Женщины для меня - люди, телки-тетки, други или машины для обработки. Работа для меня - профессия, средство для выживания, витамины от стрессов и жалкий выступ на скале перед пропастью мира. Друзья - для пьянки, пошлых встреч и разговоров, но не для души. Самцовое братство, аччидэнти алламаремма! Остались только сны, в которых я пока летаю, пока еще верю и надеюсь на истину. Кто ты? Где ты? С чем ты? Для чего ты? Годы летят, конец полета уже нарисовывается, проступают старческие черты, ум сдает и начинает понемногу маразмировать, зацикливаться на чем-то, бессознательно отражать жизнь в инвалидном кривом зеркале. Начинаешь следить за своими болячками, речью, лицом; от чувств устаешь, как стайер на стометровке.
В конце концов, пишешь эту фигню. И молишься. Молишься!..
Страшно тебе? Да, страшно.
Пусто тебе? Очень. Поэтому и двигаешься физически. Физика заменяет
лирику. Лирика для бессонных ночей. И лирика сопливая, жалостливая.
Бесполезно сдавать анализы психотерапевту. Анализ души. Анализ судьбы, жизни, прожитой впотьмах. Анализ отношений с Богом.
Хочется милосердия.

- В чем дело? Ты что, болен?
Я молчу.
- Не пыхти в трубку. Ты будешь сегодня на вечере? Нет?
- Я... постараюсь.
- Что значит - постараюсь. Ты будешь или нет?
- Не знаю.
- Не знаешь... Ты можешь сказать точно. Мужик ты или баба?
- Я н е з н а ю!
- Чего ты не знаешь?. Как ты всех замучил..!
Она бросила трубку.
- Я... Я – человек, - прошептал я.
Господи, помилуй глупых людей!
Я прошел на кухню, достал бутылку, налил рюмку, выпил и закурил. Господи, помилуй уверенных людей!
Налил вторую рюмку и выпил. Закурил следующую сигарету.
Господи, помоги им!
Третья рюмка не пошла. Я все возвратил в раковину. Хорошо.
На часах мерцало шесть вечера. За окном лаяла безумная собака. Никак не могла остановится. Черт с ним, с вечером! Видеть эти лица, притворяться что очень рад их видеть. От притворства лицо сводит судорогой. И начинает по-настоящему физически тошнить. Становится очень плохо. . .
Я заболеваю от неправды. Могу даже слечь в больницу.
А она... Как ей это удается? неужели она настолько толстокожа, что ничего не чувствует? Или она с детства приобрела иммунитет к лицемерию? Или она действительно всех любит? Чушь, таких не бывает на свете! Жаль не спою. Не зачитаю пьяным и жующим тетям и дядям новый шедевр, который им и на фиг не нужен. Их сальные глазки глядят в иные места, а их зачарованные ушки слышат иные трели.
От пошлости я тоже заболеваю. Меня трясет. Мои члены начинают гнить и разбухать. Могу даже умереть и лечь в гроб. Господи, помилуй!
Скорее всего, я просто очень упрям. И все они хорошие, а я не очень. Но хотя бы кто-нибудь позвонил, черт их дери! Хоть бы вспомнил кто! Господи, прости!
Зазвонил телефон. Ого! Я даже подпрыгнул.
- Да! Алее!
- Это я... Извини меня, я просто вся на нервах сегодня. Значит, тебя не будет?. Я тоже решила не идти... Не перебивай. Я лучше приеду к тебе. Там скукотища будет, а без тебя вообще одна попса... Я еду к тебе. Хорошо?
- Х-хорошо, - запинаясь произнес я. - Но-о...
Она бросила трубку.
Так, она едет ко мне. О-ля-ля! В мой холостяцкий медвежий свинарник. Женщины, что вы в нас находите? В тщедушных никчемных существах, строящих из себя каких-то там умников? Ведь все это пустышка. Самцовое прикрытие собственной тупости. Лени, обжорства, себялюбия, коварства, жадности и инфантилизма! Разошелся не на шутку.
Посмотрел на часы и обнаружил, что уже намерцало семь. Вечера.
Посвистывая, перебрался в душ. Принял его от души и побрился.
Зачем я побрился? Зачем хочу казаться лучше, чем я есть? Пыли в глаза напустить? Кому? Ей?! Ха-ха! Пусть принимает таким, как есть. Хотя уже поздно. . . По телевизору показывали дрянь. И в прямом и в переносном смысле этого слова. Я опять достал бутылку и налил рюмку.
- Ну, - сказал сам себе, - чтобы все было в ажуре...
И немедленно выпил. Горячая волна прокатилась к желудку. Вот это удивительно. Мир запах уютом и новым годом. Собака замолкла и стала симпатичной. Я включил звук в телевизоре на почти полную громкость. На экране очень привлекательные девушки танцевали и пели "ча-ча-ча". Они мне очень приглянулись. Красивые тела, шикарные соблазнительные движения, улыбки, глазки сверкают призывно. Стараются, для тебя стараются, биндюжник хренов, а ты на них бочку гонишь.
Я глянул на бутылку. Ишь ты! Уже полбанки оприходовал! Ну, для верности еще по одной... Как будто с кем-то пью. Естественно, с самим собой. Нас, по крайней мере, двое. А то и трое, если не четверо.
Мозг погрузился в тишину, чувства смягчились, и время перестало существовать. Оно отсчитывалось рюмками.

Да, я щенок. Вернее, порою бываю щенком. Не "щенком!", а щенком…
Ласковым и нежным. Ну, правда, могу тяпнуть от любви за задницу, а так - ничего. Добрый, теплый и мягкий. Люблю подставлять лохматую голову под ласковую руку и тереться, тереться, тереться... и мурлыкать от удовольствия.
Котяра... Мурзик... мартовский.
Скулю. Еще как скулю. Когда оставляют одного, когда забывают покормить и выгулять. Делаю лужу и скулю... О, Боже, только не бросайте меня! Только не выбрасывайте, как надоевшую старую игрушку! Я еще не старый!. Я -интересный и необыкновенный! Не клюйте на этих молодых щенов, у них только шерстка модная и клыки слоновьи, а больше ничего... нет такого горячего собачьего сердца! Блох у них нет, чтобы вычесывать! Болезней, чтобы ухаживать и лечить! Что делать будете, когда насладитесь первыми прелестями собаководства? Нечего будет делать, не-че-го! А со мной куча проблем, я - каждый раз - разный!.. не бросайте, я умру.
Да, я старый-престарый щен.

Мы встретились, когда шел снег. Был месяц ноябрь, мерзкий месяц.
Дни укорачивались, ночи удлинялись. Пахло долгой зимой, а меня терзала
депрессия. Мы встретились тогда, когда никому не надо встречаться.
Начало романа было по-детски трепетным, чуть романтичным и слегка окрыляющим. 3атем наши отношения стали напоминать схватку. Схватку двух
симпатизирующих друг другу врагов. Врагов... Мужчины и Женщины. Как будто бы в нас воплотилась вся многовековая история взаимоотношений
этих двух разных цивилизаций, борющихся за свое место под солнцем и пытающихся ужиться на тесной планете.
Я мстил за униженных мужчин, она мстила за обесцененных женщин. Что ж, она была права в своих обидах. Ведь только в романах и других творческих мастурбациях женщину возводили на высший пьедестал, или, в крайнем случае, видели в ней человека, равноценного и со всеми недостатками, человеку свойственными. Вся беда в том, что мы, мужчины, бесконечно и безнаказанно обманывали женщин, добиваясь их расположения.
Мы попросту хотели овладеть ими, а потом владеть, время от времени доставая их из чулана сердца, как любимую игрушку.
Но, с другой стороны, они сами были в этом виноваты. Они наказывались за свое огромное самолюбие. За свой "узкий круг любви". Женщины безоглядно любят тех, кого они в себе любят. Сложная формула? Очень простая... Бедные мои женщины. Люблю и жалею вас. Но борьба есть борьба. Никто не хотел уступать.… Так это все и заглохло, не издав даже более-менее порядочного стройного звука.
Вот и вся романтическая история, длившаяся не более трех месяцев.
Затем последовало продолжение, но с другой стороны.

............

В четверг, как всегда не вовремя позвонил Бандерлог.
Странно, но этот человек, будто специально, всегда объявляется тогда, когда он менее всего нужен. И затягивает тебя в какую-то невообразимо сюрреалистическую трясину, из которой выбираешься потом добрых полмесяца. - Алеу! Алеу! Хэллоу, старик! Хав арр ю? Файн?
- Нихт! Нормаль, комси-комса... Ты где?
- Из Ебурга, сэр, из великого града Е... У нас мороз, метель, у дяди Васи кофе накрылось, Алик женился, Натаха уе... Напились перед отъездом. Плакала: где он? Я здесь... Пишешь?
- Потихоньку... В основном - стихи. Проза не идет. Песни редко посылаются. Так, живу.
Живу…
Ты будешь жить просто, немного работать и писать. Писать и иногда работать. Носить воду с родника. Пилить и колоть дрова. Чинить забор. Подкармливать знакомых собак. Вскапывать грядки, прочищать малину. Думать, сидя на крылечке и глядя на закат. Дымить папироски и писать. Писать большую книгу в голове.
А жить ты будешь на чердаке. На довольно обширном и уютном чердаке. С таким маленьким солнечным окошком. Ты будешь наблюдать ветер в яблонях, короткий летний дождик, ночь со звездами и без.
Спать ты будешь на старой скрипучей раскладушке, укрываясь ватным одеялом, потому что летом по ночам бывает холодно. И под утро ты будешь слушать щебет птиц, уханье лягушек и подтявкивание дремлющих собак.
А сны у тебя будут сладкими. Как в детстве. И ты будешь долго нежиться, и тянуться всем телом после пробуждения прежде, чем встать и начать новый день. Ты будешь улыбаться навстречу просыпающемуся миру. И память твоя будет чистой и светлой. И не будет в ней ничего прошлого, темного и страстного. Ты не будешь ничего страшиться.
И пусть будут звать тебя – Ангел…

За окном идет снег, по радио звучит Высоцкий, я курю, курю, курю. Одну за другой, и никак не могу остановиться и успокоиться. Что-то происходит со мной. Что-то, что не позволяет расслабиться и яростно выдохнуть воздух. Как будто апатия, почти что шизофрения, странная агрессивность и ни секунды покоя. Пауза. Мне, моим мыслям и чертам нужна пауза. Пауза в любви, делах и ничегонеделанье. Необходимо срочно остановиться, зажать мгновение в зубах и застыть. Рассыпаться, перемешаться, замеситься и вылепиться заново. Пауза. Новая сигарета.
Р.S.

Идет дождь. Горизонт размыт и скомкан. Печаль охватывает меня в такую "погоду. Я сажусь на крылечко, закуриваю и смотрю на дождь.
Обыкновенно ко мне прилетает Англ, если у него выходной. Он долго, возится, фыркает, ворчит, встряхивает крыльями, обдавая меня холодными каплями.
"Подмочил, подмочил, - приговаривает он. - Будет мне на чай от начальства..."
"Кофе хочешь? - спрашиваю я - Горячего, со сливками?"
Англ хитро хмурится. По лицу его с темно-бронзовых волос текут ручьи.
"Со сливками? - переспрашивает он - нe-a, лучше с коньяком или с ликером. " "Извините, мосье, - говорю я - Коньяк не подвезли, ликеров нема, есть водка, но водка не божественный напиток... Так что остается крепкий ямайский ром... Со сливками. рецепт приготовления напитка дошел до нашей неморской глухомани аж от самого Герберта Кука…"
"'Трави! - соглашается Англ и, кряхтя, присаживается рядом со мной - Что делать то будем? У?.."
" Молчать, - отвечаю я. - И смотреть на дождь. Думать о вечном."
" О вечном, конечно хорошо, но иногда нужно не забывать и о бренном, усмехается он. - Я вот, например, промок до нитки. Мне холодно, я дрожу,
у меня жар, завтра я скончаюсь от неизвестного насморка, а ты будешь плакать и приносить цветы на могилку... И будешь поминать меня, и пить какие угодно напитки над моей сырой постелью. Ох, и печален же будешь ты!.. Упокой его душу - хрясть - полстакана рому; царствие ему небесное, кстати я только что оттуда, хрясть - полбутылки водки! Далее, за все остальное - хрясть, хрясть, хрясть - коньяку рюмочку, арманьяку, бокал вина, белого, красненького; затем, для полировки, опять родимого, виски
с содовой, тьфу, какая гадость!.. Виски со льдом, мой любимый сорт "Катти
Сарк" с корабликом, джин без тоника - тоже гадость, но терпимо и пошел, пошел, хрястать! Глядишь, к вечеру уже хорошо! За кого пил, не помнишь, а я лежу, смотрю на тебя своими поблекшими золотыми очами и глотаю слюну, и ругаюсь последними словами... Вот так, мон шерами! А чего ты хотел?.. "
" Ладно, - перебиваю я. - Нa полотенце, вытрись, течешь, как собака! Вот
и кофе, горячий, осторожней..."
Он вытирается полотенцем и становится похож на смешную мягкую игрушку. Потом, обжигаясь берет кружку с кофе, и вытянув губы трубочкой, и поддувая пар, начинает потихоньку пить. Причмокивая и улыбаясь.
"Хрясть! Хор-р-рошо!.."
" Вот и ладненько", - говорю я, и мы замолкаем. Идет дождь. Такими мягкими и разными шагами.
«Вот ты говоришь, - прерывает молчание он. – Не все на свете ложь… Что есть поэзия, которая видит то, что не видят остальные. Что есть беда и любовь, которые посылаются свыше, ну, то есть, нашей компанией, а я тебе скажу на это, что я не знаю, правда все или игра… Я знаю только одно, что все мы умрем…Ты раньше , я позже, годиков так на миллион, но все равно… А дальше? Что дальше и где?.. Э-э, а-а! Вот так-то дружок в этом то все и дело…»
«А я тебе на это отвечу, что – ну и пусть! Я люблю жизнь… Люблю дождь. И солнце люблю… И горести свои, и радости чужие. Я чувствую бессмертие своей души, а она, моя голубка, наивно даже не заботится о том, ну – на том свете, существовании. Ей и здесь хорошо.»
«Там будет еще лучше, - мрачно произносит Англ. – Но тебя мне жаль. Я привык к тебе, к твоей скотской внешней оболочке… Я даже, в каком-то смысле, полюбил тебя… Это я буду рыдать и нажираться, как последний пропойца над твоей могилой!.. Эх, вселенная, мать твою! Ну почему, боже, ты все так нелепо придумал!.. »
«Лепо, лепо, - успокаиваю я. – Как надо. Значит, так и должно быть.»
«И быть посему, - говорит он. – Аминь.»
и мы снова замолкаем.
Часто мне кажется, что все, что со мной происходит, чем я живу, все снится мне длинной зимней ночью. В моей темной обледенелой берлоге, где я лежу, свернувшись калачиком, тяжелой бурой тушей, тихо со скрипом дышу и смотрю непрерывные сны. На самом деле я медведь, который видит сны о человеческой жизни какого-то придуманного и спроецированного на себя им персонажа. Нет городов, нет женщин, нет дорог и поездов, нет цивилизации. Есть только бесконечные темные леса, заснеженные степи, голые горы, холодные свинцовые моря; и всюду – зима, зима, зима. Похолодание которое длится тысячу лет, Ледниковый период. И пусто в мире… Лишь одинокие хищники злобно и голодно воют на большую луну, да безумные птицы в страхе вдруг пронзят истеричным криком и резким хлопаньем крыльев спящую тишину. Упадет снежная шапка с ели и все…
Тишина .


Так вот о сне…
Я сказал Бандерлогу: «Срочно приезжай…» Он не стал спрашивать зачем. Такой уж он человек. Чует главное за тысячу километров.
Вовочке я шепнул: «Пока… Я тебя позову и вызволю…»
Оставались трое. Она, Колямба и Л.
Про Колямбу и Л. я еще пока ничего не рассказывал. Это впереди.
Так вот о сне…
С чего начать? Был месяц март. Еще зима не отдавала свои владения весне.

…Еще зима не отдавала свои владения весне. Но пахло чем-то смутным в воздухе морозном, напоминало что-то о весне, какой-то звон сырой.
Мне снилось по полудни пять часов. Едва смеркало. Ну, было время суток, когда уж солнца нет, а может, было пасмурно, но свет так равномерно, светло-сине, охватывал и проявлял пространство четко: дома, деревья голые прозрачные, льдистые капли на весу, снег, потемневший и покрытый сверху настом, такой зернистой ледяной икрой небесных рыб. Как будто мое зрение улучшилось и стало, чуть ли не двухсот процентным. Я видел даже мелочи: еловые иголки, замерзшие в следах, обрывки ниток, веток, мусора, поли-и-этиленовых мешков, ключи монеты, бумажные червонцы, клоаку, собачие, кошачие дерьмо и человечье, следы мочи, следы чудес постновогодних празднеств, а также многое и многое другое. И лица видел людей, внизу несмело осторожно проходящих, скользящих кто домой, кто из дома, а кто в больницу или сразу в морг, не уберегшихся от копий и сосулек потепленья. Я видел все и слышал, но звук был ватный. Лежал я на полу, на шерстяном паласе, как в детстве, и глядел в окно. Огромное такое, исходящее от пола, прозрачная стена… И было хорошо, свежо, но и не холодно, уютно. И я был мальчиком лет десяти, не больше. Напротив, к дому, подъехали Кентавр и всякое зверье в огромных обледенелых шкурах. От них валил белесый пар, видать, носились по лесу весь день.
Кентавр был старший среди них, он и взял команду. Нажал звонок в двери и долго не отпускал его, все наслаждался излияньем трелей. А я… А я, как был, но я же был во сне, неслышно просочился сквозь стекло, слетел на улицу и пятками босыми приземлился на грязный мокрый снег. Коричневая дверь из дерева натужно отошла, и всю ватагу шумную впустили внутрь дома. И я за ними вошел туда, проник, как будто невидимка. Но я был видим. Я этот понимал, и я не понимал лишь – почему они меня не замечают. Смотрели на меня и сквозь меня. И говорили вроде бы, и я пытался вставить пару реплик, но будто голос мой не слышен ими был. Они лишь замирали на мгновенье и продолжали беседы с кем-то тем, кто до меня судачил что-то с ними… Кентавр и зверье, оказывается были людьми, а шкуры означали лишь костюмы. Но не для маскарада, карнавала и даже не для игры.
А для охоты. Почти что настоящей, только в ней не убивали, а метили шариками с ярко-красной краской и не спускали шкуры с убитых. Зверье и были дичью. Актерами. Их наняли. Пять баксов за минуту выживания. Им заплатили хорошо, за то, что там, в лесу, на них охотились шутя. Девчонки говорили, снимая шкуры и прыскаясь пахучими духами, - " Это класс!"; а мужики баском посмеиваясь, улыбались и отпускали сальности по поводу страха и штанов промокших, а также обнаженных тел, которые, как понял я, немного эротичны.
А я поспорил, и они услышали меня, что это - униженье!..
" Какое униженье! Шутка. Деньги. Семью кормить. Да и работа - не бей лежачего. Сплошная развлекуха и тэ дэ. Будь проще, сэр, адреналин, как на войнушке. Для здоровья тоже. И нечего все так воспринимать и реагировать на это нервно. Все это от гордыни, эгоизма и тому, тому, тому... Расслабься и танцуй! Бери свое, пока дают, и отбирай, коли ты сможешь отобрать. А нет - ну что ж, танцуй!.."
И точно, из стен, и с потолка вдруг ритм пошел отстукивать размеры и заводить тела. Тела и стали дергаться и заводиться, и отключились головы, глаза заволокло, и танец бешенный увлек моих знакомых.
И было все в театре странном. Средь мест для зрителей, поднимающихся круто, чернел пролом, как в черных скалах. А там, в какой-то бездне, пещере с уходящим в небо потолком, стояла разрушенная каменная маленькая церковь. И от ударов ритма ног с нее последние уж осыпались камни.
Но аналой стоял, крест с иконой, и горели свечи...
А танец рос и перерастал в какой-то дикий акт. И тут я закричал: "Опомнитесь! Ведь это Храм! И вы затопчете его своею пляской!"
Но они уж слышать не могли. И оттесняли и толкали меня к ступеням, крутым и скользким ведущим к аналою... И воронье вскружило и запричитало. И я вдруг равновесье потерял и…
И я проснулся. От звука двух знакомых голосов, которые тихонько надсмехались: " Какой хороший был сюжет... и храм-храм-храм и нет его и Xpaма нет... А кто это У нас такой богобоязненный?. Ату его..."
Увидел я лицо. Оно мне мило и обаятельно так улыбалось. Так страшно, сколько душ оно успело изловить, что так довольно сыто?.
"Прости меня и их Господь... Помилуй души грешные, ибо не ведают, что творят…"
……………………………….

Для меня нет Греха. Для меня есть Живое или Мертвое. И когда вдруг запахнет мертвечиной моя душа делает руки в ноги и спасается бегством. Но если мертвое начинает преследовать меня, либо покушается на Жизнь, я принимаю бой. Хотя с детства не люблю драться. Бить человека. Меня били много и очень часто.
Я бьюсь на метафизическом уровне. Иногда побеждаю, иногда проигрываю. Проигрыш ценней победы. В нем обретаешь другие силы. В слабости могут открыться иные возможности побеждать себя в первую очередь.
Мы возились недолго. Полчаса от силы. Потом я вынул, хотя не хотел ее обижать, но желание ушло и стало даже неприятно.
- Ну что ты?
- Да так, - я улыбнулся. - Ничего... Спасибо.
- Те6е спасибо...
И я поцеловал ее. Попытался поцеловать страстно и нежно. Это очень сложно, когда внутри тебя одно отвращение.
Вот так бывает. Страшное желание пожирает тебя, ждет своего адского выхода, утоления. А утолил жажду и даже нет благодарности. Темно внутри. Темень там ужасная. В полной темноте текут реки крови, бьется сердце и бесчинствует мозг.
- Прости, что не успел вынуть... Кончил прямо...
- Сегодня опасно… - лукаво намекнула она, вздохнула, потянулась всем
телом, встала и пошла в ванную комнату. - Я сейчас...
Боже, и это то тело, какое я вожделел в мыслях, снах и печали?! Почему оно стало таким грубым, большим и очень физическим? Просто – тело…
Куда ушло то, что заставляло меня трепетать от малейшего прикосновения?
Вот оно, мое, и его не хочу…
Убежать, бросить, смыться в сию же секунду!.. Забыть, просить прощения, каяться за ошибку… Вот так все в мире. Пока нематериально – правильно, но…
Я ее люблю. А слабость пройдет. Я люблю ее за то, что сейчас мне жаль ее. Жаль ее радости, жаль ее любви. Я просто гад. Я обязан любить ее, никуда не денешься. Привыкну.
Но бывает же так, что течешь в Великой радости! Сливаешься с нею растворяешься в ней, и уже не понимаешь кто ты, где ты, с кем ты.
А просто она - Образ всех женщин мира, всех времен и народов, матерей, сестер, дочерей. И вы одни во Вселенной. Вы одни и вы – первые. Адам и Ева. И перед вами Вечность. Ощущение Пра.
Но так бывает редко.
- Але_... извини, это я... У тебя все в порядке?. А-а, да так, приснилось, что ты заболела... ну, слава Богу... Ты не бери в голову. Нет, не бери, это просто полнолунная чушь. Да, полнолуние, мозги набекрень. Все. Давай. Пока.
Две одинокие души, несущиеся в огромном пространстве. Две души, пытающиеся соединится, но законы мироздания бесчеловечны. Они подчинены Большему, центробежным силам Творения, которые когда-то давным-давно, вырвались из тесного круга общения и теперь несутся по вселенной друг от друга, ликуя в своей свободе. Две души тянутся, тянутся по милионолетьям, сближаются и вновь отдаляются по вытянутым эллипсоидам. Есть ли сила, преодолеющая физические законы бытия, есть ли такая сила? Есть. Любовь?.
- Ангеле мой, здравствуй!
-Ну, как дела, грешник? - он уселся ко мне с ногами на подоконник в профиль ко мне. Глядел на алый закат.
- Ты лучше должен знать...
- А-а, - протянул он лениво и скосил на меня серебряные глаза. - у, конечно. . .
- Что-нибудь случилось? - спросил я простодушно.
- Господи! - вдруг закричал он и вскочил на ноги. Белые крылья сзади распушились как павлиний хвост и напряженно позванивали. - Дурак я, Господи, устал я от этого остолопа!.. - потом так же внезапно затих и опять уселся. - Ты дашь мне когда-нибудь роздыху?. Отвечай, я тебя спрашиваю.
- Ну-у, - я пожал плечами. - Думаю...
- О-о,- театрально застонал он. - О-о!
Стонал он минут пять. Я стоял с виноватой опущенной головой. Затем наступила тишина. Я поднял глаза. Никого не было. 'Голько на подоконнике алело в свете заходящего светила перышко, напоминающее крохотную лодочку.
- До встречи, - сказал я лодочке.
Она покачнулась в лучах.
Машинка, машинка, милая моя машиночка, попечатай еще немного, помоги мне. Нужно, ох как нужно распечатывать эту ахинею, самовыражать кого-то. Того, кто толкает меня к тебе; толкает к краю пропасти, к бездне, в небеса, ко дну небес. Знаю, что реникса, что никто не поймет, что вроде бы зря, а необходимо, чтобы хотя бы жить. Хотя бы не умирать. Странное подсознательное существование, едва соприкасающееся с внешним миром, а соприкасающееся все ж. Без логики, с примитивным языком, намеком на поэзию, тавтологией любви, асексуальным жеманством, неоткровенностью искренности.
Несорокинщина, невенечкина, недовлатовщина - непонятная.
Дaжe неправильная по-русски
Я онанирую. Каждый раз по многу раз. И не могу забросить семя в почву и вырастить плод. Сорняки, одни чертополохи. Гублю или губят мои семена. Такая постылая судьба для чего-то нереального в будущем. Иногда хочется отдать концы, но тут сразу же срабатывают мощные природные механизмы. Мощные природные. Значит, я еще в мире. Значит не оторван от Бога. Спаси и помилуй. Спасибо тебе. Терпишь меня и мои завихрения, наверно, даже любишь по-своему. Спасибо. Больше ничего не могу тебе отдать, от слабости моей.

Человек Бездны. Без-дна. Ни вверх, ни вниз нет дна. Прямая, встречающаяся сама с собой в Бесконечности. Синдром Мити Карамазова. Нет, братьев Карамазовых вкупе, без Смердякова, без отца. Но отец и есть начальная точка, 'точка отсчета, Большой Взрыв, сорванное и надкушенное яблоко Древа Познания.
Как хочется быть простым и просто жить. Пробовал. Не получается. От себя не убежишь. Что ж, принимай себя таким, какой ты есть. Люби и презирай себя такого.
Рефлексирующая душа когда-то почившего астронома и еретика. Навигатора. Чертить путь по звездам, учитывая малейшее дуновение ветра чудес. Это трудно и так возвышенно легко. Звезды, Океан, Корабль.
Толща воды, глубоководные чудовища, неземные отсветы глубин, многорукие массы водорослей, рыбы с выпученными глазами, ночь, штиль.
Огни святого Эльма. Буря. Крушение. Одиночество. Везде - глубочайшее отрешенное одиночество. Только в этом и смысл. И с л ы ш и м о с т ь Божественного Духа творения.
В этом и дальше - Тишина Мироздания. Невыразимого общения. Ощущения малости, детскости души и движения ее в общем ласковом потоке.
Авва Отче! Равви!
- Отец…
- Я слушаю вас.
- Я... Я грешен.
- Не плачьте. Соберитесь и мужественно расскажите.
- Я не знаю... я... хочу быть чистым. Все во мне переворачивается, не могу найти опору. Червь пожирает меня. Червь ума и цинизма. Душа прячется от него, но скоро негде будет прятаться....
- Да-да...
- Она хочет светлого, чистого, она - дитя, дитя Света и милостивого Светлого Бога, она любит Христа, она беззащитна, она горда и недотрога,
она лучше умрет, но не станет пленницей...
- Кого?
- Ловца душ... но она не может даже его обидеть. Это заколдованный круг. Вырваться из него, значит воскреснуть…
- Веруй, Bepyй, веруй...
- Я верую, а он, второй, другой во мне - борется. Против Него.
- Против..?
- Да, это страшная гордыня. Она заставляет падать, и вновь подниматься. Падать и вставать. Вставать и брякаться оземь. Гнить и залечиваться. Умирать и оживать. Эти качели сведут меня с ума...
- Попроще бы, по-простому. Конкретно. В чем ты грешен?
- Не могу...
- Надо смочь. Он с тобой. Не бойся...
-Я...
(Тайна исповеди.)
- …Именем Отца, и Сына, и Святого духа отпускаю тебе твои грехи…Аминь.
Странно… Для чего люди соединяются, что их держит вместе? Вот он я,
вот - она. Вот мы видим друг друга, два в прошлом чужих человека. Улыбаемся, надеюсь, искренне, мы рады друг другу. Легкий поцелуй, легкие объятия, разговор ни о чем. Но почему-то становится хорошо, становится как-то в о з м о ж н о жить, какой-то неясный смысл приобретается, почему-то становится необходимым быть рядом, вдыхать запах другого, гладить другого, жалеть не из-за чего, обижаться на ерунду, играть в какую-то загадочную игру и смотреть. Смотреть друг на друга, замечать взглядом малейшее движение другого, оценивать незначительные жесты, слова и действия, обращенные к другим; ревновать без оснований, прощать тут же и тут же желая все порвать, бросить, забыть. Испытывать боль вместе с радостью, сладость с горечью и не понимать друг друга. Не понимать и не объясняться, потому что каждый уверен, что его должны понять без слов. Чудо несовершенное, счастье неутолимое, страдание необъяснимое, дорога впереди, размытая дождями и наводнениями. Что это? Природа, требующая продолжения; Господь, лукавящий на небесах или страх смерти, близкой смерти по космическим масштабам? Закон сохранения энергии? Сопротивление энтропии?. Чушь!
Пророк бессилен отвечать на такие вопросы. Пророк знает, что все дается
свыше, а следовательно и данная экстремальная ситуация тоже дана Оттуда.
Вот и договорились.
Сначала не было ничего.
Но потом появился ты.
Ты был один. Один-одинешенек на всем белом и черном свете.
И было тебе хорошо, ибо ты не знал ничего другого.
Так было, пока не появилась она. Вас стало двое.
Вы долго сближались, изучали друг друга на расстоянии, как лазутчики противостоящих армий, иногда брали на мушку, но после раздумий, опускали ствол. Вы ревновали мир, пространство, одиночество, волю и свободу друг к другу. Вы сталкивались в коротких и яростных стычках на границах или на нейтральной территории. Однажды спасли друг друга и рассчитались. Никто не хотел уступать. Вы ненавидели и презирали друг друга. А потом, внезапно, полюбили...
Так бывает.
Ох, как жгла сердца эта любовь! Как сопротивлялась, как выкручивала тело и душу, несгибаемая гордыня! Как существам, не боящимся и не ведающим ничего, холодил кровь страх... Страх, доходивший до паники. Как не хотелось любить!
Кого-то, кроме себя...
Но в какой-то момент, несуразно и нелепо, окончилась война. И стало так хорошо, что невозможно описать...
Вы любили друг друга страстно и нежно, ласково, долго и безвылазно. Мчались столетия, рушились вселенные, а вы не могли насытиться друг другом. Вы ели друг друга поедом, вы перемещались друг на друге, забыв о точках равновесия; вы соединялись настолько плотно, что между вами опровергая все законы физики, не оставалось никакого зазора. Вы просачивались сквозь кожи и химически реагировали, образуя новые элементы. Ваши кровеносные, нервные, лимфатические и вегетативные системы стали общими. Вы - срослись. Вы приварились точечной сваркой, вы гальванировали. Вы слились в один костер...
И, вскоре, погасли, тлея слабыми углями среди серого пепла и унылого дождливого пейзажа вокруг... Так тоже бывает.
И тогда появился третий. Еще не Он, и не Она, но уже не Оно. Цементирующая основа между вашими боками в двуспальном гробу семейного кладбища.

P.P.S.
Я пью виски. Я люблю пить виски. На ночь, после трудного дня пятьдесят грамм со льдом. Весь день, если он беззаботный, по пятьдесят грамм с соком, со льдом или безо льда каждые два – три часа… И, конечно, курить. Страшно люблю курить. Я – «трубокур». Какой кайф после глотка доброго старого виски закурить старую добрую сигару. Или хорошую сигарету, на худой конец. Затянуться, выпустить струю дыма и забалдеть в светлых мыслях.
И еще я люблю смотреть на женщин. На молоденьких, свежих, как недозрелый абрикос; постарше, но обладающих таким притяжением, что тебя расплющивает от ускорения. Люблю их улыбки, глаза, плечи, мягкие руки, упругие под юбками и брюками задние полушария и, естественно, ноги. О, ноги! Небо спускающееся на землю.
Но бывает, я ненавижу женщин. Даже презираю их. Этих маленьких и не очень зверушек. И тогда я обращаюсь к Богу, поэзии и духовным стремлениям.
Вот так и живу. Волочусь и разрываюсь по ипостасям человеческим. Душа, мысль, чувства, тело. Все мое; все, то соединяется, то расползается мороженым на солнце.
И еще, я люблю своего Ангела. Люблю его терпение и легкость характера. Его бесшабашность и чувство прекрасного, его краснобайство и серьезность в тех делах, которые люди считают несерьезными…
Надеюсь, симпатия у нас взаимная.
А еще ….Я вижу сны. И не просто сны, а сны магические, пророческие, с зашифрованными в них тайнами и посланиями; и совершенно откровенные, вещие, от слова «весть». В снах - половина моей жизни, и далеко не худая половина. Это – жизнь моего духа, воспоминания о небесной отчизне, письма от родных и близких мне существ. Порой мне кажется, что живу я только снами; в них я настоящий, тот, который послан на землю, а с какой миссией, целью, или для учебы, урока, или в виде наказания, назидания, - не знаю.
Знаю, что Там – то, что моей душе хорошо известно и очень приятно. Я доверяю своей душе. Как своему Ангелу. А значит, я верю Богу и доверяю ему свою судьбу. Свой малый воз, который я везу по жизни.
С Богом..!
Давно не был чертовски пьяным! Давно не потягивался с утра в постели!.. Давно не был благодушен и легок... Где ты, радость моя?
С утра звонит телефон, я не поднимаю трубку. Пусть себе звонит. Надрывается, сверлит мозги. Пусть кто-то нетерпеливо хочет меня услышать. Не услышит сегодня. А может быть и не увидит, а может быть - и не случится долгожданная встреча. Судьба пробежит мимо на колесиках. Я опять обману Бога, а скорее всего - себя. Бога не обманешь. Эго Он во мне не хочет отвечать миру на его позывные, это Он затаился во мне и копит Силу, это Он устал от поденщины и суеты и хочет остановиться. Я ли?..
" . .. И тогда он решил воззвать к Ангелу..."
Но Ангелу тоже требуется передышка. Где ты, Ангел? В бассейне небес совершаешь свой утренний моцион? Али устал как собака, лежишь с высунутым языком, плашмя, на каком-нибудь отравленном облаке и истекаешь белой
слюной? Стонешь: "помоги, помоги мне, спаси меня", распускаешь радиоволны
веером "СОС", "я ж тебя холил и лелеял, спасал и помогал, где ты?". Где я?
Я лежу в постели, потягиваюсь плюю на твои телефонные сигналы, и не желаю знать никого, ибо люблю только себя... Нет, не Бог ленится в сердце, - Дьявол.
Вскакиваю, бегу, спросонья хриплю в трубку: "Алле!.."
- " Это жил-пост-над-спрос-компани соц-исследований... у вас есть машина?
В вашей семье кто-нибудь водит машину'? Какой марки? Вы – счастливый номер, фамилия ваша... Здрастье... Алле..."
Приятный 'женский голос, с утра. Она улыбается всем в трубку. Такая работа. - "Вы ошиблись... Машина есть, биологическая, я сам себе механик. Семьи
нет и не предвидеться, ибо шизофреник и эгоист, марками увлекался в детстве, фамилия - нормальная... Оревуар! Оп!.."
Все. Все. Все. Прошло не три года, а три сотни лет. Я один, я обманут, раздет и потерян. Боже, ты этого хотел?
" Да ".
.................

Живой ум. Живой? Не ум знаний и информации. Я бы сказал - духовный ум; стремящийся к новому духовному осознанию жизни, склада
того же ума, воли; пересмотра навязанных временем ценностей и устоев, проникновения в животное начало и отказа от него. Освобождения. Освобождения. Освобождений от внутреннего рабства. Видения любящего
Бога. Не карающего Бога. Отказа от хамства своих "нормальных житейских" желаний. Отказа от "пупизма", "логизма", "рассужденизма", "атавизма", "пионеризма", "коллективизма", "совестизма"_ Приход к С о в е с т и..
К Со-вести, к совместному творению, к жизнедающему творчеству бытия.
К со-трудничеству и со-дружеству с Белым миром в нашем Темном. К индивидуальности от массового индивидуализма. Во как! Как загнул! А все объясняется просто – Любовью.. Не желаю обособления, разделения тусовочного по мерам и мирам, а желаю быть собой рядом С любым таким же. Собим. Желаю избавиться от страха и боли. От вредной ответственности
и взрослости. Желаю любить, не принадлежа и быть любимым не покушаясь на другую Личную собственность. Хочу быть братом сестрам и братьям, не хочу быть "братом сестрам и братьям тусовки моей, семьи моей, церкви моей,
друзей моих, коллектива моего, общества всего моего..!"
Не должен никому, мне никто не должен. Делаю либо от сердца, либо от жалости, либо от осознания своей вины перед ними. Никак больше!
Любить…Любить… Любить мельчайшее движение Живого в Неживом.
Почти Манифест получился. Кто я, чтобы кидать лозунги? Мушка... Смерть и боль излечат меня. Когда я стану маленьким и беззащитным и, я снова полюблю людей.
«Ой, ли?»
Третий. Третий. Третий...
С кем? Когда? Кто?
Дыхание в трубку, долгое молчание на том конце провода... Вроде, помню всех... Ленка, Маша, Оля, Светик, Фаина, Натаха и много, много других, тех, кого не помню даже по имени; не помню портретных фото и видео в дискретном контейнере памяти, но слышу звуки, вижу черты
и запахи... запахи преследует внезапно посреди дня, посреди жизненной суеты. Кто? Какая божья тварь или задумчивая заезженная принцесса? Дрянь, сумасбродка тупая, королева!
Черная душой, светлая душой, расхристанная, спрянная, законопаченная, глумливая, развратная, дурная, умная, хорохорящаяся, замухрышенная, одиозная, нежная, нежная, маленькая, глупенькая, бедненькая девочка. распущенные длинные волосы, сплевываю, когда попадают в рот; тугие, жесткие, толстые, стянутые в узел; жирные, тонкие, колкие, непослушные; островки безумия в море пьяни и распущенного сознания, островки мрака, нудятины и безысходности, короткие вспышки прозрения. Какие-то суперсжатые рекламные ролики. Клипы. Ты!.. Нет, нет.
Ах, женщины, женщины, в кого вы превращаете нас? Как воспитываете? Что прощаете и как живете? Что такое творится в ваших красивых головках, уставших от напряжения мысли? Терпящие крушение и хватающиеся за круги и обломки в жестоком мужском океане Бытия, где нет в разрушительных волнах никакого теплого течения. Никакой гармонии. Кто Ты?. Из-за кого поднялся на том и этом свете такой бедлам? Из-за кого весь сыр-бор в дурной голове?
Одни вопросы и никаких ответов.
Нужно правильно задать вопрос.
Я тебя знаю, но не знаю кто ты? Ответь!
Где-то вздрогнули ресницы, короткий ароматный ветер вздоха прошелестел в стороне. Светящиеся точки в квадратных от напряжения глазах. Я увидел Тебя. Я понял, кто Ты. Я Тебя поймал.
Он поджидал меня поздно вечером возле театра.
Он был в длинном черном плаще и широкополой черной шляпе, из под которой выглядывали черные кудри.
Когда Он обратился ко мне, я не сразу понял, кто передо мной, мужчина или женщина. Он заговорил странным голосом, а когда представился, я впал в мелкую неврастению. Имя было бесполым, или точнее, двуполым. Он сказал безразличным тоном, а может такой тон был от волнения и стеснения, но так бывает у женщин, и я почти уже решил, кто передо мной; что спектакль, т.е. перфоменс ему ужасно, опять таки - эти современные эпитеты, так вот, ужасно, страшно понравился, что Он потрясен, хотя не понимает, почему главным героем вдруг выведен я.
" Ведь вы же умираете, вернее, погибаете от рук, извиняюсь, индейцев..." " Людей, - поправил я. - Обычных смертных добрых семейных порядочных честных уважаемых любимых умных и т.д. людей, наших с вами сограждан..."
" Вы уверены, - недоуменно спросил Он, - что с о г р а ж д а н ?"- и очень близоруко, почти вплотную рассмотрел мое лицо. В нос мне ударил резкий запах плохого пищеварения, больной печени и гнилых зубов. И еще один очень странный запах. Знакомый до боли в желудке.
" Так - сограждан?" - переспросил Он.
" Вполне возможно, - смутился я. - Но кто вы? и что вы от меня хотите?. Я, признаюсь, сначала подумал, что Вы - Ангел..."
" Нет, что вы! - беззвучно рассмеялся Он. - Ангел! Кудах-тах-тах, до чего любопытно! .. Нет,нет. Я просто пришел вам напомнить... О том, что вы талантливы и уязвимы, что годы летят, что Судьбу не изменить и не переспорить... И что у вас не получается и почему... Может быть, следовало подойти к этому не так прямо, но вы уж чересчур нетерпеливы..."
" А-а! Так Вы - мой черный человек!" - воскликнул я обрадовано.
Он явно опешил:
«Черный?.. Ваш?.. Нет, я - ничей, я, как и вы, сам по себе... Но вы, вы же должны понимать, - он внезапно перешел на столь быстрый шепот, что некоторые слова я просто не успевал расслышать и осознать. - Все не просто так... Сколько детей у вас должно было быть и где они? Почему случайности и внезапные смены настроений, шизофрения, междопатия и паранойя не довели вас до сих пор до дурки? Кто вы, если успевали не погибнуть несколько раз? За это, за все надо расплачиваться... А если… дохнуть...
Егo отношения...к нам... Конечно!... Кудах-тах-тах!.. Стихи... но гибли! Беспорядочно раздавая дар, а Вас... по головке... смешно, но Вы не понимали и не понимаете!.. Несчастная любовь, вечное страдание, глубоководный восторг Творения, единоличное погружение в Бездну с
Вами похоже, но Этот, который висит... Его, его проделки. Наказание"
любовью, за что?!! За то, что Вы любите Егo? Что посвятили…а Ему
похахатывать только, бесплатное представление!.. Кудах-тах-тах! Вы Выше, что -
Она?. Плотский зов, а Дух, он...............Kyдaх-тах-тax!... Бросьте! Вспомните
Сашку Шаляпина…………….."
" Что?!!" - заорал я. Он замолк, и наступила космическая тишина. Все застыло вокруг, даже редкие темные прохожие с поднятыми для шага ногами.
" Что вы сказали?!! "- повторно завопил я, и все ожило. Деревья в ночи зашелестели, прохожие отпрянули от меня, как от чумного, Он беззвучно рассмеялся.
" Вспомнили?. Вспомнили?. Ах, как хорошо! Привет вам от него.. Он - Там, играет, ему Там весело, но скучно. Одиноко без вас. Ждeт-ссссс..."
" Помолчите, - строго сказал я. - Дайте подумать. ВЫ - не Ангел, точно..." Он замолчал. Молчал и я. Молчал долго. Прошла минута, пять, двенадцать минут. Полчаса. Я будто выпал из мира. Я мог бы молчать бесконечность.
Но Он прервал меня:
" Ну, подумали'? Ваше слово..."
Я посмотрел на него. А Он не вынес моего взгляда.
Передо мной предстал Санька, как живойи я заплакал. Заплакал горько, но чисто. Не плакал я давно. И мне становилось все легче и легче на душе.
" Да пусть, - сказал я, сглатывая слезы, - пусть я никто, пусть карьера, любовь, жизнь мне не удались, пусть я, вроде бы напрасно, любил Бога и все живое, пусть я - одинокий марсианин во пустыне Земли и несет меня по ней, как марсианское перекати-поле, пусть я не умер, когда нужно было умереть, пусть я ору, а меня никто не слышит... Пусть Все!.. Но эта Моя жизнь, моя Судьба, моя долбанная душа и натура. И я люблю ее и никому ее не отдам... даже за сто тысяч... нет, даже за сто тысяч миллионов... Зелеными!.. Прощайте! Продолжайте гадить мне, как и раньше, я не обижаюсь!.." Он печально вытаращил глазища, черные-черные и скорбно произнес:
" Нет, Вы и в самом деле - ненормальный!.. Адью!.."
И я остался один. Маленький, обиженный, незащищенный человек. Почти еще ребенок. Кто-то подошел ко мне и погладил по шее.
" Не бойся, - тихо прошептал кто-то. - Я рядом с тобою..."
И улетел.
Я - не сумасшедший, я - не безумный. Я - очень даже нормальный. До того нормальный, что временами слышу Бога. И вижу Бога, и помещаю в свою
тесную грудную клетку весь мир, всю вселенную. Чудо такое невыразимое, жаль, что оно происходит редко... Чудо, порой не слащавое, а даже безмерное и страшное для моих маленьких человечих мозгов. Но я не чувствую себя пылинкой, гонимой космическим ветром по необъятному Мирозданию. Я ощущаю себя любимым и защищенным ребенком в небесных яслях. И мое путешествие, моя экскурсия по потаенным, но открывшимся вдруг божественным музеям, залам и галереям, открывает для меня возвратимое счастье
Творения, знания о бессмертии собственной души, об изначальном доме своем, об Отце, о семье своей... О том, что все мы - дети Света и Добра.. Аминь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мне снился сон. Не сон - видение из ряда Откровений.
Я был из первых христиан, но дик и мрачен был умом. Одно лишь cеpдце стучало весело в любви небесной. Мы были все в кромешной тьме египетской. Не видно было, сколько было нас. Мы спали в катакомбах,
давно погасли факелы, их гарь перемежалась со знойным воздухом стоячим. Не ждали ничего, дремали, и, вдруг, меня толкнуло в бок острейшее предчувствие чего - не знаю. Проснулся я в поту, прислушался к дыханью остальных. Средь звуков мне давно знакомых журчало что-то необычное. То всхлипывало, то снова замирало. Казалось, кто-то задыхаясь, поймать пытался каждый вздох, как будто бы захлебываясь собственной слюной... Я встал тихонько, стараясь никого не разбудить, и вдруг заметил вдалеке, в каком-то очень отдаленном уголке пещер, зелено-желтый слабый огонек. Звало меня туда, тянуло, как магнитом. Тащило все сильнее и сильнее. И я не стал сопротивляться. Звериное блохастое нутро мое покинуло меня, и человеческое странное, внезапно, овладело моей бесхитростной душою. Я знал, что т а м - добро, оно зовет меня, и молит о спасенье, о том, чтоб я пришел.
Вскочил убогий, завертелся, как сурок, ловя свой хвост, и засвистел, заверещал от боли. Я шикнул на него сердито, но не очень. Он враз застыл и замолчал, уставился безумными глазами в темноту. Я видел это, как будто зрение второе во мне открылось.
" Постой, - сказал я, - подожди... Тебе приснился страшный сон, но то не страшно, что я покажу тебе... Оно лишь непривычно, но ты не бойся. Пойдем со мной..."- я взял его за трясущуюся руку и повел на свет. Убогий стал спокойным и послушным, покорно позволил себя увлечь... Мы шли не торопясь, с трудом переступая через спящие тела и огибая меловые углы черневших катакомбных стен и потолков. "Скорей, скорей, - во мне раздался голос скорбный и печальный, - я таю, скоро, приблизится рассвет, и все погаснет.."
"Сейчас, сейчас, - шептал я в тишину. - Тебя я слышу..."
Чем ближе подходили к Свету мы, тем больше разрастался он. Сиял по всей стене, но не слепил. Плита стены, толстенная, казалось, светилась изнутри огромным изумрудом.
" О, чудо, где ты?"
" Я - здесь, в стене..."- раздался голос.
Убогий вдруг вырвался из рук моих, отпрянул, как от огня. ну а меня потянуло со страшной силой прямо на стену. Как будто бы хотело меня расплющить, размазать по стене.
" Не бойся".
"Я и не боюсь!" - хоть очень страшно было мне
Я прилепился к стене лицом, мой нос расплылся по каменному стеклу. И тут увидел я. И стало мне ... я слов таких не знаю, чтобы описать свое вселенское потрясение...
В стене, внутри ее, светясь, переливаясь то зеленым, то ярко-желтым цветом, как в янтаре, застыл мой Бог с закрытыми печальными глазами. Он бледен, был, суров, небесен и, как будто мертв... Но плакал он тяжелыми слезами; слезы, как горошины жемчужные со звоном скатывались вниз.
"Мой боже, - попытался что-то я. вымолвить, но рот свело мне судорогой, внутри, у сердца, стал жечь меня огонь, как будто рана рваная сочилась свежей кровью; глаза мои вдруг повыпучивались, стеклом застыли, тело залихорадило от невыносимого озноба. - Мой боже..."
"Я здесь... Я жив... - гулко прозвучало во мне. - И я с тобой…"
И неожиданно его большие веки задрожали и медленно приподнялись.
О н, О н, О н г л я н у л н а м е н я !
Убогий за моей спиной истошно закричал. И тени все, как ветром подхватились и унеслись прочь. Пещера осветилась солнцем и превратилась
в пустыню незнакомую. Ветра там дули, поднимая тучи песка и сухой травы. И тучи бегали по небу. И падал огненный и смертный град, за ним три года землю остужали ливни холодной и стремительной воды, и заметало снегом пустыню незнакомую. И кричали вороны; и солнце затмевалось, и многое, и многое еще, что я не успел даже увидеть; все это было в миг.
Когда О н г л я н у л н а м е н я...

..........

Я молчу. Я долго не могу говорить. Что все остальное? Ни-че-го. Если видел все. Прости меня, помилуй, боже, меня за знание мое, мою гордыню. Но пыль и суета глаза мне застилают, как хочется открыть глаза и видеть.
В и д е т ь, не смотреть.

.............

На этот раз вовремя позвонил Бандерлог.
- Ты как?
- Хорошо. А ты?
- Так же. Пока ничего дурного.
- Это когда-нибудь случится. За это придется расплачиваться. Как Алику.
- Саньке... Шаляпину?
- Ему... И не одному ему.
- Может бросить все?
- Нет, да и мы yжe не можем. Мы обречены... Прости, что завлек тебя
эту историю...
- Да ладно... Все равно было бессмысленно так жить.
- Нет, не бессмысленно. Ты готовился, как и я. Как и Вовочка, как другие, кого мы не знаем. Тут уже ничего не поделаешь, нас выбрали задолго до нас.
- Кто мы, Неуд?
- Пока не знаю...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Любви нет!.. Как нет начала и конца... Есть только бессмысленное времяпровождение под солнцем..."

" Ты спишь, мой мишка?.. Спи. В конце концов, что еще всем нам остается делать?. Спать, пить, есть. Есть , пить, спать. Спать. Что может
быть более осмысленней, более естественней?
Я не пью, ты видишь. Даже не выпиваю. Ем мало. Почти не ем. Так, питаюсь, то есть, подпитываю внутренние аккумуляторы небольшой подзарядкой, которой явно не хватает на длинную дорогу. Нa длинной и долгой дороге приходится просить помощи у Бога; у Будды или кого еще там...
Ты спишь, и это хорошо. Ты спишь и видишь нафантазированный подсознанием мир, тебе хорошо, и тебе глубоко вздыхать на весь внешний облик нескрытого мира. Спи. А я подремлю, посторожу твой сон от всяких земных напастей. От змей и гадов, от соловьев и курлычущих журавлей. Спокойных снов. Убереги тебя сон от таких напастей, как чувства, мечты и не осуществимые шизоидные желания! Будь стоек, плюшевый, живи, осознавая себя и воздух вокруг, не позволь мозгам замутится ядом жизни. Жизни возможностей, жизни любви, зависти и презрения, с л е п о й жизни.
Я с ней время от времени кончаю... И прозреваю, и оглушаюсь, и очухиваюсь... Как после купания в ключевой холодной реке... Будь трезв. Трезв и терпи боли. Конечно, проще и слаще броситься в этот водоворот, и закружиться, и закрутиться в страстях и бурях. И нестись в бурном потоке, не чуя впереди водопада... Хватайся за мокрые камни! может, помогут. . .
Так я разговаривал с плюшевым- мишкой, подаренным мне ни по какому
случаю, а просто так, от души, и я обожаю такие подарки, и люблю тех, кто их
делает, потому что они мне - родня по душе. Я сам оттуда же. Из тех же, из
"лохов", из "дураков". Беда "наших" людей, что все они бояться выглядеть
дураками, а потому и самые натуральные дураки.
У мишки не было даже имени. И это было хорошо. Он глядел на меня, несуразный, я глядел на него, неудачный, и всем было весело и уютно. Бусинки глаз. Бусинки глаз. У зверей и игрушек они симпатичны. У людей нет. А тем более, я отлично помнил один мой давешний сон. И не любил близко посаженных птичьих глаз бусинками. Ибо помнил, у кого я их видел. Лучше не упоминать. Но ты то знаешь... Ты помнишь и ждешь...
Убыстряется время. Уменьшается жизни срок. Бог тебе преподал урок. По какой-то повседневной теме. Тьма приходит, и Тьма накрывает половину твоих вещей. Ты хохочешь, плачешь и платишь неизвестно кому, неизвестно за что, за свои пропащие вещи. Часы, минуты. Ты порой осуждаешь кого-то, себя оправдываешь перед Судом , вспоминаешь упущенное, покой и дела, мечешься меж любовью и знаками честолюбия. Но ни то , ни другое когда-то, в самом начале пути, ты не выбрал, ты – просто ехал капризничая, - изнеженный барин в дороге в дорожной бричке. Ямщик вроде слушал, стегал лошадей, - ты не помнишь его лица; - странное существо в бесформенной глыбе тела. Ангел сидел на правом плече, каркал вороном на перекрестках, ты отмахивался, как от надоевшей мухи, впереди еще многое виделось и ожидалось, в любом придорожном трактире, на любой пересадочной станции ждало твое необычное, - вдруг, случайное, и ожидающее именно твоего славного приезда, проезда , взгляда, улыбки. Ждало просто так, без причин, потому что ты был король, принц, главарь благородных разбойников, существо не этого света; непонятый и не принятый такими же существами вокруг.
И только, когда дорогу размыло осенними дождями; и глина тяжелым грузом налипла на твои сапоги, а одежда стала бесформенной и тяжелой от дождей; когда ты не смотришь вперед, тебе холодно и дрожь пробирает тело от пронизывающего ветра, и ты уже не можешь ни плакать, ни улыбаться, морщины скрепили лицо в одну брезгливую маску; - ты судорожно хватаешься за очень ясную мысль, что ты был такой же, как все, достаточно умное и неказистое млекопитающееся, обреченное выживать в обществе еще более ловких и и внешне нравственных обезьян и умирать, когда приходит срок. И никому не станет жалко, когда ты освободишь дорогу, покинешь колею и брякнешься костлявым мешком в придорожную канаву, полную застоялой дождевой воды. Ты был одним из очень-очень многих, то есть – никто. Твое внутреннее знаешь только ты и принадлежит оно только тебе. Даже если оно очень богато…. Ну, может быть, еще – Богу. Прощай, ненужное вещество, зачем-то растворенное водой…!

- Ты знаешь, Вовчик, иногда я не люблю людей… Очень не люблю.
А за что их любить? А-а! Да, но других-то не дано. Только такие.
- А я их люблю почему-то.
- Твои проблемы.
- Мои... Они же маленькие. Как дети, как ...
- Малые, неразумные, жадные, злые, непонимающие, что творят...
- - Не-е. Они иногда очень добрые. И доверчивые, и открытые, и беззащитные. Кто их защитит?
- Ты?
- Я... хотя бы.
- Тебя самого надо защищать.
- Не-е, ты не понял... Я умираю, чтобы их уберечь. Я как бы беру их зло на себя.
- И их говно также. Ассенизатор душ ты наш. А ты не боишься, что от тебя и будет пахнуть говном, как бы ты его не перерабатывал? Что со временем сам станешь таким, и не заметишь тишь подмены...
- Я знаю. Это так. Может, я уже такой же, если не хуже.
- Прости... ты - не такой. Ты - действительно добрый и гибнешь.
- Проклятая интеллигентская штука. Жертва!.. Во имя!... Рефлексия !.. В тайге работать, наверное, лучше?
- Да, Вовчик. Там ты сам собой. И стоишь столько, сколько есть. Но даже если ты не очень дорог, тебя не бросят. Главное, не хитри; пусть даже слабым, но будь собой. Н а с т о я щ и м...
- А как?!
- Не знаю. Наверно, это город, это цивилизация, это быт и потребности всему виной. Хитрые мы стали здесь, хитрожопые. Только для своей жопы и стараемся. А если нет, медленно сходим с ума поодиночке...
- Это плата за талант, за искусство...
- Искусство? Придумали!.. Засунуть бы его в задницу дьяволу... Эго, друже мой, не искусство. Это извращения извращенцев. Оно бесплодно. Мы просто раскрашиваем одежды и мутируем формы. Искусство везде, кроме большого города. Искусство уже есть само по себе в природе, не надо ничего придумывать, надо только вслушаться в тишину и вглядеться в небо...
- Может ты и прав...
- Да нет, не прав! Черт побери! Богу всегда ближе грешники, а не праведники... Бог и любит Город, даже если разрушит его...


Осень. Достаточно поздняя осень. Еще не такая поздняя, когда дождь и ветер смешивают остатки былой роскоши природы, когда мутная холодная вода в реках пахнет льдом, а тяжелое небо обещает близкие снега.
Нет, еще желтеет северное уходящее солнце, еще шелестят кострами догорающие деревья, еще даже слышится клич улетающих в направлении юга птиц, днем еще так тепло, почти как в сентябре… Но все, все шепчет об умирании, расставании, засыпании.
Вот в такую осень я и сидел на поваленном стволе на берегу одной не большой, но полноводной реки; костерок мой догорал. Я сидел, время от времени пропуская по рюмочке, курил и глядел на воду. Какая-то смертельная магия пела в пробегающей мимо меня жидкости, уникальном растворителе планеты Земля… Мне, завороженному, виделось, что там, в холодном и животворном потоке, не на дне, а почти рядом с поверхностью воды, лежу на спине я, распростав руки и ноги. Лежу наг и синь. Бледное небритое лицо мое осунуто и покойно, веки мирно сомкнуты, губы сжаты, короткие темные волосы колышатся в движении воды, как водоросли, напитанные йодом; и весь я – не я, а мое мертвенное отражение жизни. Осенняя модуляция души, кукла, которую уложат в промерзшую постель зимы. И она будет спать, спать, дремать в анабиозе под толстым слоем земли и песка долгую-долгую зимнюю ночь… До прихода новой жизни, новой любви и весны.
Мне видится это, я прощаюсь с собой, мне светло и грустно. «Прощай, прощай, не помни обо мне!» - поднимаю я тост и выливаю внутрь сосуда, хуже которого еще не заполнял человек, так сказал один пророк. Я – один, одинешенек, маленький уставший человек посреди большой уходящей в неизвестное природы. Я вижу небо и звезды, кружение и зарождение светил, гибель и возвращение планет, молниеносный, с точки зрения вечности, пробег комет и ледяных скитальцев. Вся Вселенная то в моих ладонях, то у меня в голове, то я в ней – незаметная даже под самым увеличивающим микроскопом былинка, муравей, букашка. Искорка, пока во мне есть дух, который вдохнул в меня Создатель. Так ясно и так легко в карусели убегающих галактик… Вечность понятна, как дважды два четыре, все имеет смысл и ценность. Я обретаю невинность и прощенность. И глядит в меня всеми своими глазами и сутями Божий Промысел. И я благодарно улыбаюсь Ему в ответ и говорю: «Спасибо.… Спасибо за все.… Прощай, до Весны! Баю-бай! Мы обязательно снова встретимся. Мы не умрем, мы проснемся ранним утром, нас встретит солнце, птичий щебет, звон молодой листвы и легкий теплый весенний ветерок, который залетит в распахнутое окошко. Мы – встретимся. Встреча будет радостная и непринужденная; счастливая, ибо бессмертие посетило нас… Прощайте все… Я ухожу в Зиму…»


Город. Но Город снова заглатывает меня, и я становлюсь другим. Я забываю о вечном, и начинаю думать о бренном. Как выжить, как не запутаться в его сетях, как не попасться на удочку рыбаку, который ловит и приманивает нас в Городе.
Город. Я вновь на нервах, таблетках, депрессиях. Я качу в вагоне метро, на тачке, пешком на своих двоих в какую-то сторону этого расползающегося чудовища. Он плетет паутину, я ищу выходы вней.
«Здравствуй!» - «Здравствуй!» - «Как дела?» - «Нормально. У тебя?» - «Так же…» - «Привет твоим.» - «Твоим также…» - «Пока. Звони.»… Кто был? Когда? Ритм уносит лица как ветер – афиши. Мелькнуло что-то, вроде бы когда-то свое, родное, и уже растворилось, распалось в кислотных огнях проспектов и бульваров. Алкоголь помогает иногда затормозить, создает ложное ощущение остановки… Потом боль, похмелье, вон память, снова в узду…
Друзья, прохожие, женщины, много, слишком много красивых женщин, в век салонов красоты некрасивых не бывает; снова работа, домашнее заточенье, снотворное, сон, звонки, звонки, хоть голос услышать: «да, алее, да, нормально, своим также, привет, пока…»…Что это было?
О с т а н о в и т е с ь ! Выключите плееры, снимите наушники, отключите пейджеры и сотовые телефоны, заглушите моторы, уберите звук… Уберите звук!!! Тишина... Только слышно, как стучат капли осеннего дождя по тротуару. Кто не разучился, попробуйте заговорить кто разучился, попробуйте слушать… Слышите, говорит и показывает Бог.
………………………………….

И вот, наконец, что-то сдвинулось.
В плохую ли, в хорошую ли сторону, - не знаю.
Завертелось стремительно, судьбоносно, страшно.
Посыпалась доминошная дорожка из столбиков.
Одно цепляло другое, другое – третье, и так до безобразия в бесконечность. Ли?..

Господня ярмарка..! Предлагаются наборы свечек, пасхальных яиц и куличей!.. Окропи, освети, вот тело твое, вот кровь твоя, алая, как закат… Христос воскресе! Воистину… Попра…!
Любовь творит чудеса. Что ж мы ее, как истинные язычники, оцениваем? Ты – мне, я – тебе… Ты – мне, я – Т е б е ..?
Дети испорченные, зверушки малые, ведаем быть, не ведаем суть.
Прости мя, помилуй нас, поможи…
Прощу, помилую, спасу и сохраню. Я с вами во все дни до скончания века. Я стою жизнь. Только тогда монета – Смерть. Разменная монета.
От Бердяева до меня всего несколько шагов. Господи, прости мне мою вожделенность! Мое к тебе сладострастие! Великий грех… Ибо Любовь скупа и внешне скудна… Лишь внутри встают Грады Белые Величественные… Грады Царствия Твоего, поют колокола в Небесных Храмах. Служки ангельские кружат вкруг серебряных куполов, щебечут высочайшими голосами о славе и силе, о птичьей жизни среди Дерев Райских, в Кущах садов чудесных…. Аминь.

... Я был рыцарь белый, в белых одеждах и латах. А вокруг была тьма, и громадное что-то, нечистое колыхалось во тьме. Я должен был сражаться с ним. Но Я был мал, мне не хватало силы. .
Рядом со мной возвышалась белая пирамида. Я стал касаться рукой ее белых плит. Плиты ломались, а вместо них каждый раз вставал белый воин. В конце концов, за моей спиной встало большое белое войско, готовое к битве неземной... Во тьме тревожно замерло Черное неизвестное Зло. Я ощутил покой и зной, услышал как кровь течет в моих жилах.
- Господи! - сказал я, становясь на колени. - Помоги!

..........

Ранним утром, когда за окном еще было темно, меня навестил ангел. Зевая, обжигаясь, горячим кофе, попыхивая утренней сигареткой, доложил:
- Начинается... Пора. Собирайся.
- Угу, - сказал я. - Как за окном?
- Бр-р!- передернулся он всем телом, так что перья зазвенели. - Жуть. Мрак... Приближается осень... Кстати, сегодня обещали дожди со льдом.
- Тревожно мне, Ангеле. Кажется, сил нет и обманчива цель... Бред все это... Вот утро, темно, прохладно, дикая земля и природа, которой нет дела до твоих выдумок... Все идут на работу, надо выживать в суровом мире... Маленькие существа борются за существование среди ужасных и свирепых племен языческих богов и зверей, которые только и помышляют, как бы съесть тебя, как бы извести...
- Чушь! - сказал Ангел и выругался по-небесному. - Ты только начни, сам увидишь, как все реально.
Он посмотрел на меня внимательно черными маслинами глаз, ухмыльнулся и сказал медленно:
- А может мы в тебе ошиблись?.
Меня аж дрожь пробрала. И разозлился я очень.
- Слушай ты, Англ неоперившийся, я не люблю игры и такие проверки на вшивость... Я люблю доверие... Так и передай. А будете сумлеваться вот вам всем мой безымянный палец!
- Я не знаю, Кем Он будет и Как будет действовать, - не опуская взгляда ответил Ангел. - Но странное и страшное будет точно... Ты, главное, не принимай всерьез и улыбайся...
- Нет, одно всерьез я сделаю...
- Что?
- Буду защищать... Буду мясом на его кости...
- Верю, - он отвел глаза, отхлебнул кофе, вытащил новую сигарету и поглядел в темное окно. - Ну, еще по одной и в путь...
- Ага, - ответил я.
В это время зазвонил телефон.

Ты мне по-прежнему снишься, мнишься и чудишься. Это невыносимо.
Я пытаюсь что-то сделать с собою. Я, бедняк, отталкиваясь от разума,
рассуждаю о болезни, о чувстве нереальности, о животном в нас и каких-то там гормонах; затыкаю уши и порываюсь в другие стороны света, но ты, как вживленная в роговицу глаз голограмма все время торчишь перед моими взорами, которые я бросаю то внутрь, то во вне себя.
По-моему я тебя слишком уж разукрасил добродетелями и слишком уж очернил пороками и вожделениями.
Опухоль в моем мозге, если не рассосешься, я погибну. Вот так. Погибаю давно со все более усиливающимися болевыми эффектами.
Но человек, правда, такая скотина, что привыкает ко всему. К боли тоже. И самое паршивое, что никто и никогда и нигде не выдерживает сравнения. Может, я просто не умею полюбить. или развился не в ту сторону. Разучился любить себя, точнее, свои желания. Я их просто ни во что не ставлю. А принимаю лишь божественное в себе... Да, но ведь плоть тоже создана Им... И я, такой разболтанный и постоянно агонизирующий в борьбе своих половин, наверняка слеплен по образу и подобию...
Смех как страшно. Победю себя ли выиграв над собой?
Опять о себе, любимом... А о ком же еще? Нe врите людям, будто думаете не только о себе, не о себе т о л ь к о... иначе вы не думаете, а существуете, как животные, не осознанно, бессознательно.
Договорились... Соглашайтесь во всем с больным.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Алее? - Алле.
- Здрасте!
- Доброе утро.
- Косачевский у аппарата.
- Смольный на проводе.
- Что вам надо?
- Шо-ко-ла-да!.. Кудах-тах-тах!
- А-а, старый знакомый..! Как дела?
- Очень старый. невозможно древний. У нас не дела, делишки. А вот у вас.
- Что на этот раз придумали? Шантаж, запугивание.
- Не-е-т, кудах-тах-тах...
- Эге!
Трубку бросили. Англ выжидающе посмотрел на меня. Егo глаза блеснули вновь серебряным огнем.
- Войнушка?! - восторженно, по-ребячьи, спросил он....

Снилось мне старому, мудрому, белобородому д е т с т в о.
Будто бегаю я, двенадцатилетним, беззаботный, с подбитыми коленкам среди вселенной, играю с кометами, зажигаю и гашу звезды... И вот, значит, бегаю я, прыгаю, и скучно мне, нет товарища по играм, скучно аж до изжоги. И вдруг, откуда то, то ли сверху, то ли снизу / в космосе не разберешь/, то ли вообще из подпространства раздался такой тихий вкрадчивый голос:
"Иди сюда... Кудах-тах-тах, мы с тобой поиграем в одну очень интересную игру"…
Обрадовался я, что еще кто-то есть во вселенной, подхожу туда, откуда
звали, гляжу и вижу, что-то неясное, переливающееся и извивающееся вокруг дальних задворок млечного пути.
" Какая игра-то?" - спрашиваю.
" Какая игра? - переспросил голос и как раскудахтается на все мироздание. А вот такая!"
И как ужалит меня! Так больно, что звезды заплясали в глазах у меня.
"Ты что? - заплакал я .- Я же маленький!"
"Ничего, - ответил голос сладко. - Нe умрешь. Будешь долго болеть. А потом ничего, переболеешь. Зато радоваться просто так не будешь. Будешь всю жизнь страдать, искать чего-то, мучиться... в войнушку со мной играть будешь, кудах-тах-тах! И все равно меня не одолеешь, пока живешь... Прощай!... Встретимся как-нибудь через пару веков!.."
И он исчез. И понял я, кто это был... И что-то тяжелое опустилось на мои хрупкие плечи. А тень была в виде Креста или перекрестка дорог.
И проснулся я с криком.

............
Здравствуй!

Захожу сюда примерно раза два за неделю, после учебы; иногда читаю,
иногда пишу всякие глупости, но чаще просто смотрю в окно.
а вдруг прилетит Англ ?
Вспоминаю, как работать на печатной машинке. Ну вот, вроде и вспомнила.
Здесь странно думается, нет, не о вечном и о великом, а просто о покое.
Душно, для не очень-то теплой погоды неестественно душно. От гула птиц, даже во дворе города, можно оглохнуть. Но оно и понятно: ветер стихает, и над тихим "заоконьем" - нависает ехидная туча. От чего-то становится жаль о том, что нечего полить, а тем более не за кем убрать и накормить... Духота медленно, но напористо переползает через форточку к машинке, потом на руки; и становится уже "душно дышать душе"..
За время бешеных перемен погоды почти успеваю – спиться, влюбиться, /зачем-то поставить запятую/ и свихнуться, но вот туча наконец-то удосуживается разродиться маломальским дождем и свежий ветер уже раздувает паруса, ободранная и голодная команда, смеясь, ловит ртом соленые брызги, разлетающиеся о борта их "дома"…. И словно, выдубленное лицо боцмана, кривится в улыбке: "Мы пережили штиль!"

Гуд Бай, Капитан!
Попутного нам всем ветра!


просто я
за несколько лет
до конца света……


Вот, собственно, И все... Что случилось перед концом, лучше не рассказывать... Приехал Бандерлог, мы выпили с ним как следует, и покатили в пьяном угаре освобождать Вовочку из больницы. На машине герцога Жень- Жeнь, у которого в этот день случилось событие – пять десяток лет разной жизни на такой разной земле. К нам присоединилась его супруга, маленькая и умненькая герцогиня Л... Вообще, они были старые мои друзья и знали меня, как облупленного.
Освободили Вовочку легко, точнее, похитили. В центре Переливания Крови работала знакомая медсестра, и все это происходило в ее дежурство.
Мы вынесли Вовочку через проходную на вытянутых руках, а дежурный ни
чего не заметил, потому что окна у дежурных маленькие и низкие. Он даже не удивился, увидев нас, парящими в метре от земли.
Мы впихнулись в жень-женевскую машину, и знакомая медсестра тоже, которая кричала, что увольняется, и покатили, гогоча на дачу, в замок Жень-Женя под названием нет, под гордым названием. - Федорино. По дороге останавливались, чтобы еще выпить и закусить шашлыками и арбузами. Вовочка чувствовал себя все лучше и лучше. По мобилке я дозвонился до Колямбы, который догнал нас спустя час на своем рычащем черном "Харлее". Колямба - мой старый рыжий приятель и товарищ, с которым мы прощли огонь и воду, с которым у нас есть тайный договор, содержание которого можно только почувствовать, но не рассказать словами, к тому же он был мой крестный, а я - его, что абсолютно не возможно.
В замок мы прибыли около семи вечера. Женщины занялись приготовлением, а мужская компания, раскрыв рты слушали занимательные истории пьяного в жопу герцога... Все было хорошо, пока не сгустились тучи и не хлынул сильнейший августовский ливень напополам с градом, с громом и молнией. Первые же градины величиной со страусиное яйцо вывели из строя герцога. Он упал на мокрую траву замертво. Оглушительный удар грома разорвал барабанные перепонки у Вовочки, и он залился кровью, которую уже было не остановить. Огненный удар молнии, как меч, рассек замок Федорино. Дом разошелся пополам, грянул мощный взрыв, и замок вспыхнул, как картон. Женщин мы тоже потеряли. Колямба завел свой "харлей", прыгнул на него, но не рассчитал и на всей скорости врезался в бетонный столб. Егo сплющило и раскидало вместе с мотоциклом.
В живых остались только мы с Бандерлогом.
- Ты умеешь водить машину? - проорал ему я сквозь гул дождя и пламени.
- Нет! - в ответ проорал он.
- Я в детстве водил. Поехали!

Мы сели в жень-женевскую тачку и двинулись. Как ни странно, все у меня получалось и машина слушалась руля. Я был без очков и Бандерлог подсказывал мне дорогу в отсветах молний. Мы были очень веселыми.
- Началось! - возбужденно пел, я.
- Да уж-ж! - подпевал Бандерлог.
Выезжая на магистральное шоссе мы не заметил мчащегося на скорости камаза с трейлером... мы даже не ощутили удара, как уже были на небесах... Надеюсь...

..............

Нас встретил Сашка. Тихонов. Шаляпин, то есть. Алик.
Нa небе тоже была ночь и дождь. Но тихий шелестящий дождь.
Мы обнялись. Я познакомил Бандерлога с Сашкой.
- Эго Сашка, - сказал я. - Один из лучших вратарей нашей планеты. Погиб под машиной. Страшно погиб.
- Бандерлог, - сказал Бандерлог. - Алексей...
Сашка улыбнулся и провел нас в тихий домик на берегу небольшой речки. Там мы сели на кухне у очага и выпили за встречу нектара. За окном кто-то душевно пел.
- Райские птицы, - пояснил Санька. - Вы ни о чем не тревожьтесь. Ложитесь спать. Все будет хорошо... Завтра Он примет вас...
- А?- хотел спросить я, но Алик меня опередил:
- Завтра. Все завтра. Остальные тоже уже здесь, не беспокойтесь. Впереди вечность... Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - ответили мы.
Санька встал, открыл скрипучую деревянную дверь и исчез в темноте.
А мы легли спать на старых железных кроватях с набалдашниками на спинках. У меня было очень спокойно на душе. У Бандерлога наверное тоже.
- Леха, спокойной ночи. До завтра. Догоняй!...
- Догоню, - отозвался Бандерлог и моментально захрапел.
И я заснул, почти тут же.

И мне снился сон, будто я нашел её…
Она сидела возле колыбели и напевала колыбельную.
За окнами мела вьюга. А в доме было тепло и светло. Младенец спал в люльке, а мы с Ней сидели рядом и с улыбками смотрели на него...
Постучали в, дверь. Вошел Бандерлог, стряхнул снег, снял полушубок, потер руки, подошел и встал рядом. И тоже стал смотреть на малыша и улыбаться.
Потом , по одному, пришли Вовочка, Санька, Жень-Жень , герцогиня Л., Колямба, медсестра, и много-много другого, знакомого и незнакомого народа. И все молчали, все улыбались и все смотрели на младенца.
Было уютно. Было светло. А младенец был девочкой. Девочка проснулась, оглядела нас огромными глазами и улыбнулась.
Вот так.

Вот и вся жизнь, вот и вся любовь. Вот и все… Кофе, сигареты, мысли.
Напоследок, скажу. Я знаю точно одно - Смерти нет. ..
Повторю еще раз. Смерти нет.
Бог любит троицу: Смерти - нет!
Нет, лучше без плоского юмора и без восклицаний: смерти нет. Точка.
Я умру. Плоть моя превратится в прах. Исчезнет все: воспоминания, личность, блаженство, ум и боль. Но "я", мое бесконечное" я" , "я", которым наделил меня Господь в Сотворении, будет всегда. Кем бы я ни стал в последствии: ангелом, деревом или земляным червем. Я буду чувствовать себя собой. Я буду ощущать себя, даже не осознавая, в самом безмозглом и примитивном существе. Я буду - Я. Бессмертна моя душа.
Спасибо...