Роковые 27

Роковые «27»

Словно проклятие число 27 преследовало Полину всю жизнь. Несчастья выпадали всегда на эту дату, обязательно связанную с жизнью самой женщины, либо ее близких или родных людей.
Полина и Павел поженились по любви. Красивая пара прекрасно начала свою совместную жизнь. Как полагается в деревне, родители сразу же выделили сына на собственное хозяйство: помогли молодым построить, пусть и небольшую, но свою, избушку, подарили скотинку. Через положенное время в доме появилось первое маленькое крикливое существо - Зинушка.
Но не долго молодые радовались семейному счастью. – Инсульт сразил молодую маму вскоре после рождения доченьки и буквально через пару дней, когда ей исполнилось всего лишь 27 лет. Красавица Полюшка стала инвалидом: у нее парализовало правую руку. Раздувшись, с искореженными пальцами она навсегда повисла безжизненным бревном.
Помимо работы в поле Павел полностью взял на себя еще и ведение домашнего хозяйства: от ухода за скотиной до уборки в доме.
С зарей вставал молодой мужчина и начинал крутиться, словно белка в колесе. Иногда он настолько уставал, что сядет вечером ужинать, да так и заснет за столом, на полпути ко рту уронив ложку с похлебкой.
Но деревня есть деревня. Какие бы трудности не возникали, как бы сложно семья ни жила, потомство нарождалось и не в единственном экземпляре.
После Зинушки появился на свет сыночек Володенька, затем родилась доченька Аннушка, потом Бог послал еще одного сыночка -Толеньку. Все, как выражались на селе, погдки, то есть рожденные друг за другом в течение одного года.
Жизнь вроде бы наладилась. Пошла своим чередом. Ведь в русской деревне семья считалась тогда крепкой и сильной, когда в ней было, как говорили, семеро по лавкам, то есть много детей, и у каждого рта имелся бы свой кус хлеба. А Павлик был хватким мужиком, умел добывать хлеб насущный.
Но вдруг новый, теперь уже смертельный удар.
В самый день рождения, когда Павлику исполнилось 27 лет, который был на четыре года моложе Полюшки, он занедужил: знобило, болело горло, было больно и очень трудно глотать. Не помогла даже банька – традиционная крестьянская докторша и спасительница. Больному становилось все хуже и хуже. Окончательно заложило горло. Он стал задыхаться, начал терять сознание. Сгорел Павел за неделю.
Похоронив мужа, Полюшка словно окаменела. Не было слез. Сухие, воспаленные, лишенные интереса мертвые глаза. Как тень она бесцельно бродила по осиротевшему дому. Голодные плачущие дети. Ревущая в хлеве скотина – ничто не могло вывести ее из состояния оцепенения. Она была абсолютно безучастна ко всему. Даже трехмесячный Толенька не пробуждал в ней материнского чувства. Чтобы накормить грудью малыша, Поленьку усаживали на лавку, вынимали грудь и вкладывали сосок в ротик захлебывающегося от плача ребенка. Как тряпичная кукла, кормящая мама сидела, не прикасаясь к своему чаду и даже не глядя на него.
Наконец, прорвало. Слезы. Слезы нескончаемыми потоками низвергались из глаз. Днями и ночами Полюшка горько оплакивала своего любимого. И тут началось нечто невообразимое.
Через несколько дней после похорон, когда вечером Полина, уложив детей всех вместе на одну кровать, прилегла рядом с ними и чуть задремала, она вдруг услыхала на чердаке шаги.
- Сон, как рукой сняло, - рассказывала она. – Прислушалась. Не померещилось ли мне? – Шаги слышались все ясвеннее. По походке, узнаю, да и нутром чувствую, Павел! Ну не может такого быть, ведь он же умер. Уж не с ума ли я схожу?
Несколько десятков лет прошло с тех трагических дней. Полюшка стала бабушкой Полей. Но, как молодая женщина, она зарделась, вспомнив о своем любимом и тех шагах по чердаку и своих последних свиданиях с мертвым мужем.
- Павел подошел к лестнице, которая была приставлена к стене и начал медленно спускаться по ней, - бабушка с трудом перевела дыхание. – Слышу, направляется по сеням к двери. Берется за дверную скобку. Остановился на некоторое время, как будто задумался. Открыл дверь и вошел в избу. Направился прямо к моей кровати. Подошел. Встал напротив и молча смотрит.
Бабуля всплакнула, высморкалась в платочек…
- Я лежала на кровати с широко раскрытыми глазами и смотрела на своего Павлушеньку. – Он был такой же красивый: светловолосый и кудрявый. Одет был в ту одежду, в которой мы его похоронили.
- Павлик, ведь ты же умер! Как же ты пришел-то ко мне?
- Павел ничего не ответил и продолжал стоять. Как же мне хотелось встать к нему, обнять, как прежде… Господи Боже мой! – Бабушка, кажется отключилась от реальности и вновь переживает те далекие моменты своей жизни. – Сердцем я рвалась к своему Павлушеньке, но умом понимала, что он умер.
- Павлик, ведь ты же умер. Уходи! Нельзя тебе приходить к нам…
Бабушка закрыла глаза и замолчала. Слезинки выкатились из ее глаз и медленно потекли по изборожденной морщинками щечке, несмотря на преклонные годы сохранившей еще очаровательные черты той красавицы, какой она была в молодости.
- Павлушенька вздохнул. Молча повернулся и медленно побрел к двери. Он ушел тем же путем, что и пришел ко мне. После его ухода я сразу же встала и засветила лампу. В доме ничто не напоминало о том, что приходил Павлик. Дети – все четверо – спокойно спали, тихо посапывая. А я больше глаз не сомкнула. Так и просидела до самого рассвета. Как же я ждала следующей ночи! Как мне хотелось вновь увидеть Павлика!...И он пришел опять.
Несколько ночей Павел регулярно приходил к своей Полюшке. Останавливался перед кроватью и всегда молчал.
Родственники стали замечать, что с Полиной творится что-то неладное. И однажды прямо спросили, уж не ходит ли к ней Павел. В деревне все знали, что подобное нередко случается, особенно с молодыми вдовами. И если своевременно не пресечь эти свидания, то может случиться непоправимое - женщина тихо и без болезни вскоре уйдет за своим мужем.
После очень деликатной беседы с родными Полюшка послушалась их совета и согласилась в следующую ночь обязательно прогнать Павла.
- Мне было больно даже думать о том, что я сама выгоню Павлика, не говоря уж о том, чтобы сделать такое… - бабушка Поля вновь переживала события той ночи. – Я не боялась смерти. Я очень хотела умереть, чтобы быть рядом с Павлушенькой моим. Но дети… На кого они останутся сиротинушки, кому они нужны тут, в деревне.
Павел пришел, как по расписанию. Полюшке показалось, что он знал о ее намерении. Это чувствовалось по его шагам - тяжелым, медленным шагам недовольного и очень раздраженного человека. Остановившись рядом с кроватью, Павел немного помолчал, а потом вдруг впервые заговорил:
- Не плачь, Пелагея, - он редко так называл свою Полюшку. - Не надо. Не терзай себя. Ты лучше подумай о ребятишках. Ведь теперь тебе одной придется их растить. Но не кручинься: мальчишек-то обоих я скоро к себе заберу. Девчушек ты сама вырастишь… А теперь прощай.- Павел тяжело вздохнул. - Больше я к тебе никогда не приду…
И Павел ушел. Правда, более медленными тяжелыми шагами, очень недовольный и обидевшийся. Он вышел из избы, громче, чем обычно стукнув дверью. Поднялся по лестнице на чердак, прошел по нему и навсегда исчез.
Оглушенная словами Павла Полюшка вскочила с кровати, с трудом отыскала коробку со спичками, дрожащей рукой засветила лампу и кинулась к кровати. – Дети мирно спали. Младшенький Толенька слегка причавкивал сосочкой. Володенька раскинулся на спинке, уложив ножки на Зинушку, которая свернулась калачиком и забавно уткнулась лобиком прямо в попку спящей рядом Анюточки.
Сбылись страшные обещания мертвого Павлика. Забрал он к себе обоих мальчиков.
Здоровенький, большой любитель покушать, четырехмесячный Толенька умер буквально через пару недель после зловещих слов папы. У мальчика не было ни высокой температуры, ни каких-либо расстройств. Спокойный ребеночек, он даже не плакал. Вечером мама покормила его грудью, перепеленала и уложила в колыбельку. Утром достала оттуда уже холодный трупик. Так вот без единого звука и ушел из жизни маленький человечек.
Не успела Полинушка оплакать своего младшенького, как новое тяжкое горе обрушилось на нее. – Средь бела дня Володенька, бойкий, веселый мальчишечка, вдруг схватился за животик.
- Ой, мамонька, мамонька,- запричитал он, - как мне больно вот ту-у-ут… Лег на лавку. Вскоре успокоился и затих. Вроде бы заснул. – Оказалось, заснул навсегда.
Тяжелейший 1927 год осиротил некогда счастливый дом Полюшки с Павликом, выкосил всех мужчин. А без мужчины, считается в русской деревне, и дом сирота.
Трудно пришлось семье вдовы-инвалида. Как в бреду около двух лет Полюшка не жила, а существовала. Однако выдюжила она и главным образом благодаря односельчанам. Вся деревня, не сговариваясь, опекала попавшую в беду женщину и двух ее девочек-малюток.
Верным другом и помощником семьи стал закоренелый холостяк Николай Григорьевич или Коля Гришин. Тридцатипятилетний богатырь – под два метра ростом, косая сажень в плечах, спокойный, добродушный и очень привлекательный, он был вроде няни для женщины-инвалида и ее малышек. Несколько лет Григорьич опекал осиротевший дом, прежде чем стал его хозяином.
Славный добрый человек он без вины всегда чувствовал себя виноватым перед умершим Павлом. Регулярно посещал его могилку и подолгу беседовал с ним, рассказывая о Полюшке и доченьках.
- Ты, Павлик, не беспокойся, я не дам их в обиду. Да и сам не обижу. Ты же знаешь меня, - словно оправдываясь, за то, что живет в семье Павла, занимая его место, шептал Григорьич – Я выращу наших доченек, Павлик. Они у нас красавицы и такие умницы, - с восхищением и нежностью продолжал он.
Сдержал обещание Николай Григорьевич. Хороших дочерей вырастил он. Своих детей, правда, Господь Бог не дал. Да Григорьич и не настаивал на этом: здоровье-то у Полюшки не ахти какое. Но зато Зинушка подарила ему внука Коленьку!
 - Расти, мой красавец! – торжествовал новоиспеченный дед. – Будь счастлив, мой птенчик!… Эх, как жаль, что дедушка Павел не может порадоваться вместе с нами, - опечалился вдруг дедушка Коля. – Ну да ничего, я уверен, он видит, какая радость у нас в семье и вместе с нами радуется!… Павлик, - после некоторого замешательства Григорьич вдруг произнес, - ты уж прости, что нашего внука мы назвали Коленькой, а не Павликом, как ты. Это я виноват. Мне очень хочется оставить после себя наследника. Ты уж не обижайся на нас, ладно, Павлик? – просительно сквозь слезы выдавил из себя богатырь. – А Коленька будет нашим с тобой продолжением, только пусть он проживет более счастливую жизнь… Ладно, Павлуша?…
Не долго, однако, радовался жизни Николай Григорьич. – Война! Фашисты нарушили мирную жизнь россиян. Добровольцем отправился на фронт молодой дед.
- Расти и радуйся жизни, мой красавчик! Будь счастлив, любимый! – прощался он с малышом. – Я знаю, мне не удастся больше свидеться с вами и порадоваться нашим мальчиком. Я ведь не умею прятаться за чужой спиной, да и не в соседнюю деревню с мужиками драться идем, а на войну… - Прощай, Паланюшка! Прощайте, доченьки! И ты прощай, мой славный, любимый наследник. Будь счастлив, крошечка…
Невероятно, но факт. – Крошечка, которому в тот момент было всего лишь десяток месяцев от роду, запомнил момент расставания с дедом.
В тот день маленький Коленька болел. Малыш простудился. Мама с бабушкой завернули его в пеленки и уложили на русскую печку – прогреться. Плотно спеленатый, мучимый болезнью и раздражаемый теплом печки, он возмущенно верещал в своем кульке. Вдруг над ним склонился знакомый дядя. Он стал нежно разговаривать с малышом. Затем бережно погладил его по головке, наклонился, поцеловал и ушел. Мальчик понял, что этот хороший дядя приходил попрощаться с ним. Ни черт лица, ни голоса, ни слов деда малыш не запомнил, а вот силуэт склонившегося над ним человека и прощание запечатлелись на всю жизнь.
И вновь роковые 27. В этот день в октябре 1941 года Полюшка получила извещение: «Григорьев Николай Григорьевич пропал без вести в боях с немецко-фашистскими захватчиками………». Где-то в районе Синявинских болот под Ленинградом сложил свою буйную голову сельский богатырь, не умевший прятаться за чужую спину. Даже могильного холмика не осталось в память об этом славном добром человеке.
Полюшка никак не хотела верить, что ее Коленька погиб. Такой большой сильный и отважный он не мог пропасть без вести. Наверняка, его тяжело ранили или попал в плен к немцам.
- Он обязательно придет с фронта, вернется к нам, - уверенно заявляла Пелагея. – Я его дождусь, сколько бы времени ни пришлось ждать…
И она терпеливо ждала. Выбегала на встречу любого военного, возвращавшегося с фронта. Полюшка свято хранила оставшийся после ее Коленьки пиджак – единственное богатство скудного гардероба мужа, которое они смогли нажить в те тяжелейшие тридцатые годы. Подрастающий внук Коленька по несколько раз на день примерял этот дедушкин наряд.
- Бабуйка, - попискивал наследник своим тонюсеньким голоском, - посмотли, я исо лас подлос. Узэ совсем бойсим стал…, как дедуска Коля.
- И правда, ты уже совсем, совсем большой у нас, - смеялась Полюшка, глядя на стоящего в коротенькой рубашонке и без штанов карапуза в огромном пиджаке, плечики которого спадали до пяток малыша. – Мужичок ты у нас в семье, как дедушка Коля…
- Неть, не музитек я, - возмущался малютка, - Я настояссий больсёй музик, как дедуська. Посмотли на пейзак. Он мне узэ как лас в полу и нисколько не маленький. Вот видись, бабуйка.
  Всю свою душу теперь Полюшка вкладывала в горячо любимого внука. Жизнь приобрела новый - радостный оттенок. И вдруг роковые 27 снова напомнили о себе.
Умирает младшенькая – Аннушка. В начале июля 1950 года ей исполнилось 27 лет, а через неделю она скончалась. Ее смерть не была неожиданной. Дочь долго боролась с тяжелейшим недугом. Операции, различные процедуры и всевозможные курсы лечения…Ничто не помогло. Все пожирающий рак победил и ее силу воли и молодость.
В ту ночь Полюшку неожиданно разбудил голос доченьки.
- Мама! Мамонька! – вдруг услыхала она крик Аннушки за окном…
Женщина встала. Подошла к окну…Выглянула на улицу. Затем вышла из избы. Прошлась по дорожке перед окнами. Никого… Возвратилась в дом, посмотрела на часы: ровно четыре часа утра.
- Анютушка умерла, - подумала Полюшка.
И точно. Дежурившая в ту ночь медицинская сестра впоследствии рассказала, что Аннушка умирала в этот момент и перед смертью постоянно причитала:
- Мама, мамонька, как мне больно, как я устала. Мамонька, да помолись ты Господу Богу, попроси его, чтобы он помог мне умереть. Не могу я больше терпеть этот ужас…. А в четыре часа утра она в тяжких муках скончалась.
Жестокая судьба… Сколько же ты можешь испытывать человека! Почему доброму, милому, замечательному человеку ты отвела столь тяжкую долю?! За что ты его так сурово и несправедливо караешь? Не слишком ли много горестей и печалей ты обрушила на него? Ведь так можно и сломать человека, убить в нем все доброе, посеять зло и обиду на все и вся.
Но вновь устояла Полюшка – теперь уже бабушка Поля. Всю дальнейшую жизнь она сосредоточила на единственном и горячо любимом внуке. Своей любовью, нежным и добрым отношением она вела его по жизни, прививала самое лучшее, человеческое.
Несмотря на то, что бабушка Поля была практически неграмотной – всего ползимы училась в школе – философия ее жизни была крайне интересной и поучительной.
В меру богомольная, как и большинство крестьянок, она молилась, но не регулярно. Верила в Бога, но не до умопомрачения. Очень критически относилась к попам, считая, что большинство из них не верит ни в Бога, ни в черта.
- Эти мазурики молитвы - то не поют, а орут, не то, что раньше батюшки были. Да и служат-то они в церкви только потому, что им хорошие деньги платят. Я верю в Бога, но не верю попам. Многие из них, особенно молодые, такие же озорники как ты, Коленька, и твои сверстники, - посмеивалась бабушка Поля.
Сдержанная, умеющая контролировать свои эмоции она прививала эти качества и своему любимцу.
-Да не волнуйся ты, сынок, - как правило с такими словами обращалась бабуля к внуку, - не растраивайся из-за пустяков. Земля по большей части дураками и самодурами вымощена и на каждый их чих не уздраствуешься. Не надо нервничать по любому поводу. Три к носу, и все пройдет, все образумится. Можно кричать, возмущаться, биться о стенку головой… И что? - Да ничего. Только себя издергаешь попусту да делу навредишь. А жизнь расставит все по своим местам.
Бабулька мило улыбалась. Неуклюже, левой рукой нежно гладила внука по голове.
-Давай-ка, мой милый, - успокаивала бабуля разбушевавшегося любимца, - лучше посидим рядком да поговорим ладком. Так-то будет лучше.
Взрослый женатый внук однажды поинтересовался:
- Бабуленька, тебе уже девятый десяток пошел. Скажи мне, тебе интересно жить и хочется ли подольше пожить? Ты не устала от жизни? Она ведь у тебя такая тяжелая, многострадальная.
- Ну что ты, сыночек! – удивилась старушка. - Какое там устала… Я ведь не больная, хоть старенькая и немощная, но еще не выжившая из ума. Только больные на голову люди думают о смерти.. Все живое должно жить и радоваться жизни. Ты посмотри, как борются за жизнь попавшие в беду крошечные букашки, птички, зверьки… Жизнь – это хорошо. Мне, например, моя жизнь в радость. Сейчас я живу твоей жизнью, ожиданием встречи с тобой и с твоей семейкой. Знаешь, как хорошо мне становится, когда ты приезжаешь к нам гости с твоей женушкой, моей любимицей – Людушкой и малютками - доченьками. Так что, сыночек, у старых тоже жизнь интересная. Старики тоже счастливы, но по-своему, по-стариковски. Каждый возраст, Коленька, имеет свои прелести.
Долгую жизнь прожила Полюшка. Но вся она протекала под несчастливым знаком рокового числа 27. Даже умерла бабулька, всего лишь один денек не дотянув до этой печальной для нее даты. В день 26 марта она отправилась навестить свою давнюю подругу, а обратно самостоятельно возвратиться не смогла – занедужила. Подруга усадила ее на саночки и довезла до дома. Только и хватило у бабушки Поли сил поднять головку и мельком взглянуть на свой домик. И она тут же заснула навечно - остановилось многострадальное издерганное невзгодами сердечко.