Эпилог странствий

Бразилия, Салвадор, трущобы Нижнего Города, Вандерлею из картонной коробки.

«Мой светло-коричневый брат, я объездил почти весь мир, и везде люди живут в землянках, пещерах, подвалах, в лачугах из бензиновых бочек, в канализационных коллекторах или просто ночуют на улицах и вполне счастливы. Мне кажется, твои молитвы были услышаны, и коммунизм уже давно наступил на большей части планеты. Попроси Иеманжу и твоего покровителя – святого Раймунду, чтобы они так же неусыпно заботились об обитателях особняков и не оставляли без поддержки арендаторов небоскрёбов.
Передавай приветы девушкам с пляжа, парням из школы капоэйры, а также твоим соседям по фавеле – ворам, наркокурьерам, убийцам, проституткам и стае бродячих собак».

Великобритания, офис футбольного клуба “Манчестер Юнайтед”.
По поручению Абдаллаха аль-Касри и Высшего Совета “Армии ангела Джебраила”.

«Футбольный клуб “Неудержимые носороги”, базирующийся на территории, контролируемой вооружёнными формированиями под руководством одиозного полевого командира Абдаллаха аль-Касри, приглашает легендарный коллектив с Туманного Альбиона провести благотворительный товарищеский матч на поле принимающей стороны. Вырученные средства будут направлены на закупку современных медикаментов и оружия, с помощью которых члены Высшего Совета “ААД” надеются восстановить законность и порядок в регионе и предотвратить дальнейшее расползание очагов анархии.
Гарантии безопасности игрокам, тренерскому штабу, администраторам и медперсоналу гостей предоставлены шейхом Абдаллахом аль-Касри лично».

Гренландия, Скорсбисунн, бар “Весёлые снегоходы”, Эйнару Иверсену, до востребования.

«Уважаемый Эйнар Иверсен. С минуты нашего расставания на аэродроме мечтаю снова выпить с Вами за Эдварда Грига, Фритьофа Нансена и всю норвежскую культуру в целом.
Мне удалось встретиться с отцом и пройти с ним нелёгкий путь постижения друг друга и загадок бытийности. Я бы назвал это предприятие эвристическим путешествием внутрь себя на фоне произвольно меняющихся ландшафтов. Я многое понял, едва не погибнув от жажды, недоедания, солнечных ударов, укусов скорпионов и змей, противопехотных мин и автоматов Калашникова.
Уверен, Вам бы понравилась Северная Африка, не будь там так жарко.
От всей души желаю Вам и Вашей эстафетной команде победы на Олимпийских Играх.

P. S. Окажите мне маленькую услугу, если Вам под руку вдруг попадётся Нивиаксиак, – пожалуйста, заставьте его надиктовать сборник эскимосских сказаний и отослать мне. Заранее благодарен».

Срочная телеграмма в оргкомитет ралли-марафона Париж-Дакар. Переслать Жану-Луи Брессалю, Франция, гараж под Тулузой.

«Багги перегон Дакар тчк Болеем следующий год тчк Удачи тчк»

Выражаться более развёрнуто и отправлять эти послания я планировал по прибытии домой, а пока, вместо почтового ящика, бросал их в пятилитровую бутыль, где они перемешались со старыми письмами.
Гонорар за врачебную практику на «Тринакрии» был переведён на имя Люка Дежардена с соответствующей припиской:

«Уважаемый капитан Дежарден.
В беседе со мной Вы ясно дали понять, что всеми Вашими поступками руководят исключительно мотивы личного обогащения, пусть даже цели Ваших миссий случайным образом совпадают с идеями свободы, равенства и братства и гармонично вписываются в общую канву действий, направленных на восстановление справедливости в мире.
Ни в коей мере не желая размывать и подтачивать фундамент Вашего мировоззрения, и не имея намерений вступать с Вами в бесполезный конфликт на уровне популистской демагогии и вульгарной софистики, я позволил себе смелость осуществить перевод на Ваш счёт некоторых денежных средств, полученных мной в должности корабельного доктора. Отдаю себе отчёт, что этого не вполне достаточно для повсеместного свержения диктатур, тираний и хунт, однако прошу принять мой скромный вклад хотя бы в качестве аванса».

По правде сказать, я не был информирован об итогах последней операции Л. Дежардена по устранению от власти безумного правителя самопровозглашённой Центрально-Африканской Империи, но, зная капитана, можно было со стопроцентной уверенностью утверждать, – Босангва долго не продержался. Его участь была предопределена, как только шефы спецслужб связались со штаб-квартирой Иностранного Легиона. У Босангвы (который совмещал полномочия императора с постом Генерального Секретаря правящей партии под замечательным названием «Движение социальной эволюции Чёрной Африки») оставался лишь один выход: сесть в космический модуль и улететь за орбиту Юпитера, где он перестал бы слыть столь эксцентричной личностью и к нему потеряли бы всякий интерес. А так как во всей Империи исправно функционировал один единственный самолёт, и никто никогда не слышал не то что об аэрокосмической в частности, но и о промышленности вообще, я без колебаний направил поздравительную телеграмму в Банги:

«Поздравляю конгломерат племён и народностей банту, составивших единую общность ЦАР со свержением ненавистного императора-каннибала и установлением прогрессивного республиканского строя. Уверен, ваш самобытный путь к процветанию принесёт вам ещё много крови и страданий, но, в конце концов, сплочённость народа ЦАР и безграничная вера в утопическое будущее увенчается вашей всеобщей победой».

Так я и строчил по десятку писем и телеграмм каждый день. Когда всем знакомым людям я написал по два и более раза, то принялся за общественные организации, политические коалиции и транснациональные корпорации. А иногда на ум мне приходили манифесты абстрактного содержания, которые ни к чему конкретно не призывали и вряд ли могли бы быть адекватно поняты людьми настоящего.
Ничто не мешало моим эпистолярным упражнениям. Члены команды не хотели меня расстраивать и поэтому не болели, симулируя здоровье и подтянутый тонус. Даже юркий кок-азиат стал включать в меню тщательно прожаренные блюда. Я не брал в расчёт немного усилившуюся качку. Нас слегка задела зона циклонической активности, инициирующая штормы и тайфуны.
Не знаю, то ли мы сели на мель, то ли нас торпедировал невменяемый марлин, но однажды я явственно расслышал сигнал тревоги, исходивший из боцмана: «Пробоина в машинном отделении!».
В суматохе, вместо аптечки я по ошибке схватил сосуд с памятниками письменности и выбежал на палубу. Меня обдало шквальным порывом и брызгами, я не удержался и выронил бутыль. Она раскололась вдребезги, и все мои записи вырвались наружу. Белые листки, помеченные мелким неразборчивым почерком, закружились надо мной, поднялись к капитанскому мостику и зависли над кораблём, удерживаемые атмосферными завихрениями. Неожиданно для меня их оказалось очень много – тысячи, десятки тысяч белых листков, заполнивших шуршащее небо. Я не понимал, откуда они взялись, потому что не написал бы столько за всю жизнь, будь она даже соизмерима по продолжительности с галапагосскими черепахами.
Я проклинал свою неосмотрительность и рассеянность. Мало того, что машинное отделение захлестнула вода из пробоины, так я ещё и захламил своими бумагами всё небо. Но листы внезапно рассредоточились и полетели кто куда, словно стаи белоснежных океанических птиц. Часть из них упала в море и, подхваченная течениями, понеслась к дальним бухтам и заливам; а часть просто пошла ко дну.
Я хотел, было, побежать вниз, чтобы вместе с бесстрашными моряками выкачивать воду и заделывать пробоину, но лишился обзора. Ветер прибил к моему лицу изорванный в клочья фрагмент почтового сообщения. «В полной мере я могу называть себя очень счастливым человеком, потому что знаю точные причины своего несчастья», - прочитал я, после того, как отделил фрагмент от лица.
Я проснулся и кинулся к столу. Бутыль стояла на месте. На дне её лежали свёрнутые, как попало, бумажки. Она была заполнена едва ли на треть. Я успокоился и пошёл в душ, смывать с эпидермиса пот ночного кошмара.

Я не верил в необъяснимые чудеса, вещие сны и иррациональные предчувствия. Просто у меня были хорошо развитые инстинкты, чутко реагирующие на изменения природных условий. Меняющиеся вне «Тринакрии» климатические обстоятельства проникали сквозь иллюминаторы и переборки в структуру генома, пробуждая закреплённые в нём поведенческие программы. Цвет неба и моря, скученность облаков, угол падения солнечных лучей, особый, ни с чем не сравнимый, уровень запылённости тропосферы и запах, источаемый нутром континентальной плиты, – всё говорило о том, что город, в котором впервые обнаружены достоверные сведения и упоминания обо мне, находится всего в нескольких днях пути. Ко всему прочему, я умел пользоваться современными аналогами секстанта и астролябии и неплохо разбирался в картографии.
Приближение к дому заняло у «Тринакрии» ещё шесть суток. Поздним вечером мы вошли в гавань, которая являлась исходным пунктом всех моих скитаний, и служила отправной точкой, неподвижно застывшей в пространстве, от которой отсчитывались все координаты. Я презрительно пренебрегал движением Солнечной системы по направлению к созвездиям Лиры и Геркулеса и центростремительным разбеганием галактик от непостижимости Большого Взрыва. Лишь эта гавань оказалась для меня начальным и конечным ориентиром, с которым я связал нить своих помыслов.
Я стоял на носу, облокотившись о перила, и наблюдал в компании Макбрайта за припортовой суетой, маскирующую человеческую жажду первооткрывательства. Множество людей считали, что все открытия давно совершены и довольствовались увеличением грузооборота.
Однако моё лицо не выражало мыслей о суетности грузооборота и выглядело иначе. Макбрайт посмотрел в него и уловил это.
- Знакомый пейзаж? – спросил он.
- Часа четыре на автобусе до места, где я родился и вырос.
- Но вы чем-то расстроены? – угадал мой собеседник.
Передо мной, как на групповом фотопортрете, предстал весь экипаж «Тринакрии» и я помимо собственной воли стал размышлять, что будет с этими людьми, когда я покину их. Конечно, на борт возьмут другого доктора и, возможно, более сведущего в медицине. Но что он будет делать, когда кому-нибудь из них не сможет помочь ни один врач?
- Найдите мне замену, - выговорил я после длительной молчаливой сосредоточенности.
- Можете целиком положиться на меня, - сказал Макбрайт.

Напоследок меня стеснило желание прогуляться по палубе ночью. Споткнувшись о Бригиту и чертыхнувшись, я услышал звук работающего двигателя моторной лодки, удаляющийся от судна. Кому-то не терпелось сойти на берег ещё больше меня.
Зрительные и слуховые анализаторы, вкусовые рецепторы и органы осязания обещали мне покой и отдохновение от приступов вакхических припадков, управляемую меланхолию и упоение одиночеством в тени орошаемых садов, где проходили детские годы ничем не обусловленной радости. Даже отолиты во внутреннем ухе возбуждённо зашевелились, отчего у меня закружилась голова. Я подошёл к бортику и отхаркнулся, сливаясь своими частицами с веществом океана.
Перепрыгнув через Бригиту, я пошёл обратно к себе, решив дожидаться нового доктора во сне, где относительное время ускоряло свой бег и отпускало от себя сопричастных к его течению, предоставляя им короткую передышку.
Утром Бушприт и Макбрайт привели улыбчивого и приветливого человека в белом халате, с которым они познакомились в баре у причала, и я передал ему тщательно зафиксированные истории болезней всего личного состава:
- Они все здоровы, как гигантские кальмары. Главное – привыкнуть к корабельному меню. У вас есть дезинфицирующие растворы?
Похоже, человек в белом халате не успевал соображать вслед моим мыслям и не понял, что обращались именно к нему, поэтому его препроводили в «святилище Асклепия», бывшее моим кабинетом и спальней, чтобы он быстрее адаптировался к непривычности обстановки.
- Наступила невыносимая минута расставания, и у меня нет слов, чтобы выразить необходимую полноту чувств.
Слов у меня действительно не было. Я никак не мог отыскать заготовленную речь, и судорожно перепроверял внутренности карманов.
Старпом не испытывал необходимости в словах и подарил на прощание книгу, название которой я не рискнул прочитать.
«Жаль, что покидаете нас, док. Вы отлично о нас позаботились. У меня не было даже насморка», - признавался Бушприт, сжимаю мою ладонь и фаланги пальцев.
«Не забывайте писать», - напоминал Батукешвар Датт, вручая на память авторучку с несмываемыми чернилами. Я не стал говорить, что написал всем по два письма заранее.
- Завтра мы снимаемся с якоря. Капитан приказал нам привести себя в порядок и быть готовыми к исполнению своих обязанностей, как раньше, - сказал Макбрайт.
- А чем вы занимались раньше?
- Скажем так, выполняли некоторые конфиденциальные поручения одного греческого судовладельца.
- Того самого?
- Есть сомнения? – прищурился Макбрайт.
- А как же ваш капитан? – спросил я.
- По-моему, он справится.
Внезапно боцман гаркнул: «Ура доктору!» и его примеру последовала вся команда «Тринакрии». К моему изумлению, дали залп из какого-то допотопного орудия, и мы, оглохшие и растерянные, ещё долго протирали глаза и прокашливались от едкого дыма. Из моей бывшей каюты выглянул улыбчивый человек в белом халате, приняв фейерверк на свой счёт, и довольный ушёл обратно.

С саквояжем, в котором лежали нетронутые бинты и пластыри, но давно закончились таблетки от диареи, и с пятилитровой бутылью из-под медицинского спирта, литра на полтора заполненной исписанной мелким почерком бумагой, я топтался на набережной, не в силах заставить себя пойти прямиком на автобусную станцию. Физиологически ощущаемая близость родного города, где мой отец был известным адвокатом и дома, оставленного в семнадцать лет ради недостижимости высших идеалов, приятно отзывалась в нейросинаптических узлах и брюшных ганглиях; и я целый час бестолково стоял у доков, где когда-то бродил и грезил странствиями и раскрытием философских тайн.
Наслаждаясь моментом и пытаясь продлить его как можно дольше, я пошёл по улицам, удаляясь от моря, и, миновав сомнительные таверны и постоялые дворы с коварными вдовами, вышел на центральную площадь.
 На скамейке около фонтана сидела чем-то очень расстроенная девушка с двумя чемоданами и с жёлтым цветком в густых чёрных локонах. Меня поразил её фенотип, по-моему, я уже встречал такой в своих фантазиях. Я раздумывал, сказать ли об этом прямо или по обыкновению пройти мимо, но девушка робко подняла заплаканные глаза, и первая обратилась ко мне:
- Простите, доктор…
- Вы меня знаете? – от неожиданности мне пришлось присесть рядом.
- Да. Я видела вас.
- Где же? – бесхитростно удивился я.
- Я видела вас на корабле, прогуливающимся по палубе вот с этим чемоданчиком.
- Ах, это?.. – небрежно указал я на саквояж с выцветшим и обсыпавшимся крестом.
Но тут девушке с цветком пришло в голову разрыдаться прямо на моём плече, и я решил тактично молчать, от смущения не зная куда девать руки.
- Извините, - остаточно всхлипывала она, когда влага с её взора начала испаряться.
Я сказал, что, в сущности, она ни в чём не виновата и протянул ей платок. Девушка с цветком в волосах поблагодарила меня и поинтересовалась, как добраться до Фалеалупо.
Это было далековато отсюда и прямых рейсов в ближайшее время не предвиделось. Но я посоветовал ей не тревожиться, и повторил вслух сказанное самому себе:
- Самое прекрасное в путешествии, ради чего оно, собственно, и замышляется – это даже не возвращение домой, а лишь предвкушение его.
По выражению её глаз стало понятным, что ей бы не очень хотелось, чтобы это предвкушение слишком затянулось. Тогда я достал блокнот, быстро написал три строчки, элегантно и респектабельно вырвал листок и протянул девушке.
Она повертела его в руках, и я прочитал в её любознательном, почти детском личике, внимательно склонившемся над содержанием важной бумаги, смешение чувств из стыдливого недоумения и искренней благодарности.
- Это рекомендательное письмо, – поспешил разъяснить я.
Подняв слегка смущенный взор от этой неожиданной путёвки в жизнь, девушка зажглась особым внутренним освещением, и одарила меня магической улыбкой признательности. Мой мозг породил очередной нерегистрируемый приборами флюид и растворил его в крови, отчего я почувствовал себя гораздо лучше и стал ощущать свою сопричастность, необходимость и материальность. Хотя до этого мне было очевидно, что её бы хорошо приняли в любом припортовом заведении, и она смогла бы неплохо устроиться – с моими рекомендациями ли без оных.
Я поднялся со скамейки и засобирался, было, уходить.
- Куда же вы теперь? – поинтересовалась девушка и тут же осеклась. – Простите, это был глупый и неуместный вопрос. Ведь в мире ещё много тяжелобольных и неизлечимых людей… Наверное, даже такому человеку, как вы, нелегко побеждать боль и страдания.
Не в силах сопротивляться подобной чистоте восприятия сущностей и явлений, я разоткровенничался и поведал о своих ближайших планах в области практической медицины.
- Эвтаназия?.. – задумалась моя собеседница, произнеся это слово по слогам. – Я никогда не слышала раньше о подобных клиниках… не сомневаюсь, это благородное и нужное начинание, которое принесёт людям много пользы.
- Конечно. Каждый человек должен иметь возможность достойно и красиво уйти.
- Как вы сейчас?
- Да, примерно так.

Подбив носком ботинка лежащий у ног камешек, я резко рванул вперёд, попутно обводя и раскидывая финтами воображаемых соперников. Забив великолепный гол в воображаемые ворота, я победно вскинул руки, и триумфально оглянулся назад. Неподражаемое дитя острова Савайи хлопало в ладоши и звонко смеялось, неподдельно радуясь моему успеху.
Усмехнувшись на прощание, я отправился готовиться к следующим матчам, с удивлением спрашивая себя, каким образом мне всё ещё удаётся получать удовольствие от игры, в которой терплю полное и безоговорочное поражение.
Со стороны это выглядело глупо, но я постоянно забывал придавать этому большое значение.