Мыльные пузыри

 Как можно найти маленького человека в большом городе? Обратится в адресный стол. А если он не прописан? Тогда дать объявление в газете. Все так, но если он не захочет откликаться на объявление? Ну, тогда, скажете вы, никаких шансов. Правильно, никаких. Аня, признаться честно, и не искала и даже не собиралась. Когда выяснилось, куда именно она едет в командировку, она только и подумала: «Вот как!.. Туда же...» И все.
 И вот, в один прекрасный (а если по совести, то просто отвратительный) весенний вечер она решила срезать путь - пойти через дворы. И увидела нужного ей человека.
 Он шел довольно быстро, но все-таки казался задумчивым и рассеянным. Он был молод, моложе Ани, наверное, лет восемнадцати-девятнадцати.
 Девушка стояла столбом, просто не зная, что ей теперь делать: искать его, не искать, идти за ним или окликнуть...
 К счастью, ни того, ни другого, ни третьего делать не пришлось: он зашел в подъезд соседнего дома - обшарпанной девятиэтажки.
 «Вот ужас-то... - подумала Аня. - Теперь ну просто мой моральный долг с ним поговорить... Но не хочется... ой уж как не хочется!»
 Однако на следующий день (предпоследний ее командировки) она вновь появилась на этом дворе. Какая-то бабка у подъезда проводила равнодушным взглядом неплохо, но неисправимо провинциально одетую женщину и вернулась к своей газете. Больше ровным счетом никого приход Ани не заинтересовал.
 Этот подъезд оказался самым обыкновенным. Средней обшарпанности, средней накуренности, средней вонючести... Однако Аня постоянно повторяла про себя: «Что за гадость, черт их побери! Что это за подростки! Что это за доблесть у них считается: оплевывать лифты?» Ей казалось, что грязь тут просто необыкновенное и так и подмывало брезгливо подобрать полы плаща и сказать: «Ну все, ухожу!» Однако сколько бы ни было у Ани недостатков, она чтила свой семейный долг.
 Наконец темный лифт, плетущийся с медленным радикулитным скрежетом, оставил Аню на последнем этаже, а сам укатил куда-то в темноту. В коридоре не было света, потому что лампочка не горела, а окошко в самом конце, выходящее во двор, видимо последние шесть веков находилось в состоянии перманентной заляпанности. Закуток был весь заставлен какими-то жуткими вещами, такими старыми и пыльными, что в них даже очертания мебели угадывалось с трудом. Пахло здесь мочой... интересно, только ли кошачьей?
 Накануне в местном милицейском участке, не без долгих препирательств и сидения в прихожей, она узнала, которая квартира занята здесь одиноким человеком подходящего года рождения (Аня знала, что Дима уехал к другу – он звонил потом… но не знала, кто этот друг). По этому поводу проще было бы порасспрашивать дворовых церберш… Но Аня всегда была «головкой стукнутая», как выражалась одна ее учительница: например, ей трудно, почти невозможно было заговорить с незнакомым. К счастью, на рабочее время такое неприятное свойство не распространялось.
 Анин палец как бы сам собой надавил на кнопку звонка. «Меня должно вести чувство долга, - повторяла девушка, - только чувство долга».
 Ей все не открывали. Она позвонила еще раз, налегая на кнопку уже двумя пальцами (пальцы заболели). Потом сообразила, что не слышала трели (электричества нет, что ли?), и громко постучала кулаком.
 И подумала: «Может, не стоило?»
 -Иду-иду... - голос из-за двери был простуженный и заспанный. - Кто там?
 -Не узнал, Димыч?
 Дверь открылась.
 Димыч был в виде явно непрезентабельном: семейные трусы, длинная футболка и растрепанные космы.
 Он уставился на нее так, как будто увидел привидение. Сглотнул. Потом, однако, взял себя в руки и натужно выдавил:
 -Ты... заходи. Я тут того... не проснулся еще.
 Похоже, он действительно не проснулся. Если бы проснулся окончательно, удивился бы сильнее. А так недавний сон был еще свеж в памяти.
 В его квартире пахло как в давно непроветриваемом жилище холостяка.
 Аня и впрямь зашла, нимало не стесняясь, миновала захламленную и одновременно пустую прихожую, где на стене чуть не свалила висящие там бог знает зачем детские санки, и поставила на стол тяжелый пакет, который держала в руке.
 -Я тут продуктов малость купила... Колбасы, молока, аспирина... баночку паштета шпротного, я же помню, ты любишь...
 -Спасибо, - мрачно сказал Димка и уставился на нее злыми заспанными глазами. Потом его прорвало. - Черт, как вы меня нашли? Я-то уж думал... Здесь так легко затеряться....
 -Как видишь, не так легко... - вздохнула Аня. - Ты иди... умывайся.
 -Я совершеннолетний! Ты меня не заберешь!
 -Дите малое! – Аня всплеснула руками. - Силком я тебя, что ли, потащу? Сам должен хоть немножко в голове иметь! Гуляет тут сам по себе, а там мама извелась прямо-таки вся... места себе не находит...
 Дима смотрел на Аню совершенно потерянными, ошарашенными и какими-то жалкими глазами.
 -Так у нее ты есть!
 -Я, не я... Ты же младшенький. Любименький. А я уже взрослая, - начало фразы Аня произнесла немного язвительно, а конец – нарочито спокойно.
 -Я - тоже! - видимо, он постарался, чтобы фраза прозвучала спокойно и твердо, но… чего нет, того не купишь и не выпросишь никакими мольбами.
 -Ты иди умойся. Я пока тут того... разберусь.
 Сжав кулаки, Димка прошел в ванную. Аня видела, что лопатки у него ходят ходуном, и представила себе, как он там ударит по краю раковины и начнет плакать... Злыми слезами. Ну и пусть. Она права, что пришла сюда. Это ее долг. А Димка - глупыш. Причем эгоистичный. До мамы ему дела нет, до Кати ему дела нет... девчонка телефон оборвала.
 Еще вчера Димка считал себя в безопасности, это по нему видно, а сегодня… Черт, значит, именно она – опасность? Не хотелось бы так думать. Да нет, чепуха, сейчас Димка оклемается и станет смотреть на все проще…
 Аня направилась на кухню. Сначала она подумала, что неплохо бы осмотреться... однако в комнате Димыча она ничего не заметила: глаза пробежали мимо. Впрочем, это и не была его комната. Он ведь ехал к кому-то... а не просто так. Просто так только кошки родят.

 Окна кухни выходили на ту же сторону, что и окна комнаты. Оттуда тоже виднелась помойка, голые серые деревья и обледенелый двор. А также все эти вытаивающие окурки, занесенные снегом облезлые «Жигулята» и прочие прелести бытия.
 Ане вспомнилась почему-то другая весна, больше похожая на лето…

 Стоял конец мая. Аня сдала экзамен по химии на четыре, а значит, золотая медаль, на которую она возлагала большие надежды, накрылась медным тазом. Обычно такого не случается, но Аня умудрилась настроить против себя почти весь преподавательский состав. Девочка шла из школы понуро и после всех: был вечер субботы. Солнце ярко и празднично светила в синем небе, у школы цвела черемуха. Для Ани же все было кончено. Отсутствие золотой медали означало, что придется сдавать три экзамена, а конкурс сейчас сами знаете, какой! Всем на лапу положи… и медалисты-то не все поступают. Нет, конечно, Аня понимала, что она все равно найдет, где учится… Ведь есть еще вечернее отделение, заочное… А совсем в крайнем случае, есть училища, так называемые колледжи, «непрестижные специальности» и такие, которые не дают отсрочки от армии – то есть пацаны туда не ломятся.
 Однако все это, конечно, было далеко от Аниной мечты. Ей так хотелось работать в сфере торговли, и не продавцом, а кем-то вроде администратора… то есть менеджера в большой фирме… но ничего, видно, не попишешь.
 Она шла по теплой, даже жаркой тихой улице, прямо навстречу слепящему глаза солнцу, и сумка больно шаркала краем по ее ногам.
 На глазах закипали слезы.
 «Нет, я все-таки добьюсь! – шептала Аня себе под нос. – Все они увидят… И Олька-прилипала, и Петька, и мама, и Дима! Все-все! Я им покажу… Мир меня еще узнает!»
 И тут в вечернем воздухе посыпались металлические шары пианинной музыки.

 После получаса каторжного труда Ане удалось привести к весьма отдаленному подобию порядка весьма и весьма захламленную кухню.
 Когда она заглянула в комнату посмотреть, есть ли на что поставить чашки, блюдца и тарелку с бутербродами, она увидела, что Димка сдвигает к стенке последние холсты. Да, точно, вот почему комната произвела впечатление такой неубранной, хотя в ней и было-то всего что стол и старая софа. Картины. Картины на подставках. Картины везде. В первый момент, когда Аня посмотрела на картины, у нее возникло неприятное ощущение, будто она падает в сотни и тысячи миров, будто зрение ее дробится. Это были картины старые, знакомые еще по тем временам, когда Дима жил дома, но здесь, в полутемной полупустой комнате, с открытым почему-то окном, в которое врывался рассеянный свет и потоки колючего непрогретого с зимы воздуха, они приобрели новое качество. Только одна картина был еще не закончена: какой-то бледный пошловатый рассвет и множество глаз, падающих сверху....
 -Ну вот, - сказала Аня и поставила на стол тарелку и чашки. - И тебе нравится это место больше, чем дом?
 -Да-а... дом... Тут однокомнатная, там двухкомнатная... большая разница.
 Аня промолчала. Села на диван.
 Ей стало до ужаса холодно под раскрытым окном, но она терпела.
 -Возвращайся, - сказала девушка со всей убедительностью, на которую была способна. - Возвращайся. Здесь ты все равно ничего не добьешься...
 -Конечно, - Дима ершисто посмотрел на нее. - Ты в меня не веришь.
 Аня понемногу начинала злиться.
 -А чего бы я в тебя верила? Ты что, что-нибудь приличное и вечное создал? А так? Колледж бросил - раз, Катю бросил - два, мама инсульт пережила... тебя это не волнует?
 -А тебе-то что?
 -Ну, я все-таки сестра.

 Аня испуганно завертела головой, пытаясь понять, откуда это взялось. И увидела, что пианино играло из распахнутого окна пятиэтажки, с тыльной стороны которой она шла.
 Итак, играло пианино, очень приятно и кругло, а из окна по пояс высовывался мальчонка лет четырех. Он с сосредоточенным, но радостным лицом выдувал пузыри из корпуса от одноразовой ручки, который макал в пузырек с мыльной пеной.
 Пузыри выходили замечательные. Они были тонкие, сияющие, огромные, в них играл солнечные цвет. Даже не верилось, что они тяжелее воздуха… точнее, не верилось бы, если бы они не задевали о траву и не лопались. Но мальчик не видел конца своих творений: он ведь не мог так перегнуться через окно, чтобы посмотреть вниз. Он просто радовался что такие блестящие шарики срываются с его трубочки и улетают в никуда.

 Дима стоял у окна и молчал. И был он какой-то весь несчастный, и подавленный, как маленький мальчик, и Аня ясно видела, что что-то в нем появилось новое, что-то, чего она ну просто совершенно не понимает... Дома он был упрямый, колючий, цепкий... а здесь такой же упрямый, но упрямый будто по инерции. Дома он считал, что его загоняли в угол и мешали творить. Но то, что он писал... По мнению Ани, это было так пошло!
 «Я могу его уговорить, - поняла она. - Он уже готов сдаться».
 Девушка еще раз окинула взглядом комнату. Полотна на какой-то миг снова бросились...
 Низкая серая комната без окон и дверей. Одна лампа на потолке. Посреди комнаты сидит человек в яркой оранжево-желтой одежде с молитвенно сложенными руками.
 Деревянный мост из теплой, светлой древесины, ярко освещенный солнцем... А вокруг него цветы, ясные, пышные: лилии, левкои, гиацинты, гладиолусы, иван-чай, метровые васильки и ромашки, одуванчики белые и желтые, чуть примятые листья щавеля, подорожник... Мост нарисован немного наискось, и все это буйноцветье забивает картину... Только в левом нижнем углу из-под цветов просвечивает иссиня-черная вода, в которой отражаются звезды.
 Женское лицо, прикрытое растопыренными пальцами, выглядывают два блестящих синих глаза, смотрящих лукаво и с болью, и вьется золотая прядка со лба...
 Фрагмент, выхваченный из танца: на переднем плане пара танцоров: мужчина воздевает партнершу вверх на вытянутых руках, ее развевающаяся многослойная юбка прикрывает их лица, за ними тоже пляшут пары... но голова женщины почти уперлась в дощатый потолок.
 Крыша какого-то низкого дома посреди города. Такой странный ракурс, что она будто опрокидывается на зрителя, однако с нее явственно видные плоские крыши более высоких домов, до самого горизонта... Ночь.
 Мальчишка в легких сандалетках прыгает с большого грязно-белого подтаявшего сугроба, размахивая ярко-желтым кленовым листом...
 Аня тряхнула головой. Какая чушь!.. «Любите меня, пожалуйста, а то меня никто не любит, хотя я такой замечательный!» - вот что говорят эти картины. Она и любила живопись. Репина, Сурикова, Васнецова, Айвазовского... но в принципе ей это не нужно. Аня специалист по маркетинговым операциям... Она добилась этого: в погибающей стране она специалист по маркетинговым операциям... пусть пока еще очень молодой специалист. Но от молодости излечиваются. А мама? Мама сейчас, наверное, опять подошла к иконам и молиться, глядя на склоненный печальный лик Богоматери… Всю жизнь атеисткой была, а под старость… Но старость – на то и старость. Ради мамы она должны забрать Диму домой, какие бы противоречивые чувства не вызывали в ней самой его картины. Наверное...
 Ромашки, лилии, гиацинты... голубой глаз... пестрая многослойная юбка... глухое синее небо с темными пятнами облаков над ночным городом... Пожалуй, не стоит на него сейчас давить. Он все поймет... он вернется... это произойдет, но постепенно...

 Быстрыми шагами Аня подошла к окну и поймала один пузырь. От прикосновения ее пальцев он разлетелся холодными мыльными брызгами, на рукаве остались крошечные темные пятнышки.
 Наверное, лицо у девушки было просто зверское, потому что мальчик сдавленно пискнул, хлопнул окошком и свалился со стула, выронив пузырек с пеной. Оконное стекло задрожало, в нем, как в тонкой мыльной пленке, заколебались деревья, дом напротив, и сама Аня: усталая, лохматая, со злыми глазами.
 Звуки пианино стихли, зато раздался оглушительный детский рев. Аня вздрогнула, наклонилась, подняла из травы пузырек и бережно положила его на край окна.

 Они сидели и молчали.
 -Знаешь, я уезжаю завтра, - сказала Аня. Она не соврала - все дела были закончены и ее действительно ничего не удерживало в этом грязном городе. - Я зайду за тобой... надеюсь, мы поедем вместе.
 -А билет? - спросил Дима.
 -Билет я куплю. Может быть даже сегодня.
 -А-а...
 Он встал и прошелся по комнате и остановился у окна, которое доставляло Ане массу неудобств, но которое она благоразумно решила не закрывать пока.
Дима смотрел во двор, зажатый между панельными девятиэтажками, на серые корявые деревья, на какого-то понурого «собачника», на старушку с газетой...
 Он сглотнул.
 -Знаешь, я не поеду...
 -Не говори «гоп»... Димка, подумай... В институте восстановишься... я помогу. Перед Катей извинишься... любит она тебя, так что простит... С мамой сложнее, но лучше, если ты будешь, чем наоборот... Давай, а?
 Она встала, подошла к нему, умоляюще развернула его лицо к себе... Дима, разве так можно? Он старался смотреть мимо нее, но она видела, как скользят ее зрачки, как он чувствует запах дома, знакомый им с детства запах дома...
 Жесткий холодный воздух двора кружил голову.
 -Не знаю... - Димка неуверенно пожал плечами. Потом его видно прорвало. - Я вообще не желаю иметь с вами ничего общего! Вы... вы мне не верили! Вы меня запирали... Я... Я…
 Аня резко отвернулась от него.
 -Все «ты», эгоист несчастный...
 Дима умолк и как-то погас, будто его выключили. С тоской посмотрел на улицу...
 -Я так люблю весну...
 -Ага, я тоже... только сначала всех собак перебить да вызвать батальон дворников, - мрачно сказала Аня. - Ладно, я пойду, раз ты так. Но завтра ты от меня не отделаешься, УЧТИ...
 -Ты меня не понимаешь. Ты в меня не веришь...
 -Тоже мне, Пикассо нашелся...
 Аня с досадой захлопнула сумочку, которая почему-то оказалась открытой.
 -А это что?
 Она показала на стопку карандашных миниатюр, рассыпанных по дивану. Девушка и сама не знала, зачем спросила: лежали, никого не трогали… Наверное, просто от досады.
 -Да так... от подруги... Ты возьми, - внезапно загорелся Дима. - Нет, возьми-возьми, точно возьми... дарю. Что им тут у меня делать... только проваляются. А ты возьми... вдруг пристроишь? Выставку организуешь... Ты же у нас специалист...
 Глаза у него загорелись, да и сам они весь загорелся каким-то болезненным азартом. Он подхватил Аню под локоть и принялся совать ей миниатюры в руки, они вываливались у него из пальцев, падали на пол, они снова вывались, он поднимал... казалось, это будет длиться вечно...
 -Может быть... - Аня ошалела под таким напором. Она схватила миниатюры и направилась к дверям. Дима весьма энергично ее подталкивал, так что она не заметила, как оказалась на улице, и что она идет и тупо смотрит на картинку, которая была верхней...
 Раздался громкий звук - видно, гуднул какой-то клаксон.
 Аня вздрогнула – белые легкие листы разлетелись по свежей весенней грязи. Шелест бумаги походил на шелест листьев осенью... В каком-то оцепенении она стояла, потом начала собирать миниатюры...
 Все это были гравюры, только одна картина в красках... Лужа - самая обыкновенная коричневая лужа, и в ней отражаются голые деревья, верхние ветки которые похожи одинаково и на волосы Медузы Горгоны и на сбившийся колтун... И там - облака, и сквозь эти облака желтым пятном из серой ниши выглядывает солнце, а вокруг него по луже - радужные нефтяные разводы... И отражения в воде, но как бы не в том же слое, что солнце: будто художник уловил тот почти несуществующий момент, когда свет, отраженный от тел, еще не проник во всю глубину тонкой воды. Отражения двух фигур: одной повыше, в шапочке с помпончиком, в куртке и юбочке, а второй пониже, в шапочке без помпончика, в курточке и штанах...
 Ну конечно...
 «Аня, а откуда в луже солнце?»
 «От верблюда. Ты чего, застрял, что ли? Нас мама ждет!»
 «А я пить хочу! Аня, давай выпьем солнце!»
 «Нельзя»
 «Почему? Обожгусь?»
 «Нет, козленочком станешь. Или козлом. Большим и страшным».
 Какая к черту подруга?! Его это картины, его, Димкины!
 Ну и пусть он бездарность. Тысячу раз - пусть. Пить солнце действительно очень вредно и к тому же невозможно... а если бы Аня была чуть более романтическим человеком, она бы сказала, что, судя по его последней картине, он уже обжег гортань... Однако она так не сказала.
 «Он мой брат, - подумала она, - и я люблю его... Помнить такие пустяки... подумать только! Завтра я пойду к нему... Или сегодня?..»
 Только… почему он скрыл свое авторство? Почему приплел эту явно не существующую подругу? Да, мало ли! Не хотелось об этом думать.

 -Аня, Аня! – она рывком села на кровати, хватая ртом воздух. Грудь горела. Рядом с ее кроватью стоял Димка, ужасно напуганный.
 -Аня, Аня… Что с тобой? Ты кричала во сне. Кошмар?
 -Да, ужас… - отрешенно согласилась она. – Извини…
 -Да ничего… Тебе воды не надо?
 -Нет, - Аня покачала головой, хотя очень хотелось пить, потому что еще больше ей хотелось остаться одной.
 -Ну тогда спокойной ночи…
 Дима пошел к своей кровати. Шкаф у них был в одной комнате, а спал Дима в кухне. Аня закуталась в одеяло и отвернулась к стенке.
 Ничего особенно страшного ей не снилось. Снилось только, будто она лежит на лужайке одетая в красное короткое платье и смотрит на пузыри. Пузыри взлетают рядом с ее лицом прямо из свежей зеленой травы. Солнце ярко играет на тонкой мыльной пленке, а сквозь пленку просвечивает бездумное синее небо.

 Аня медленно шла к тому дому, в котором снимала комнату: командировка была длительная, и она решила, что это предпочтительнее, чем жить в каком-нибудь третьем классе в гостинице. Странная перемена совершалась в ее душе... она вспоминала Диму, смотрела на его миниатюры... пелена точно спала с глаз, ей захотелось позволить ему все что угодно, все разрешить и пойти к нему прямо сейчас, сказать об этом, помириться...
 Она бродила по каким-то дворам, пока не зажглись фонари, и ей еще очень повезло, что никто на нее не напал. Потом она решила, что идти к Димке уже слишком поздно, и пошла к себе.
 Когда она подошла к подъезду, начал падать снег. Он закрывал всю грязь и вонь, все, проступившее от тепла, все, выброшенное за долгую зиму и еще не убранное. Он будто опять возвращал канун нового года и придавал голой земле неизъяснимое радужное очарование.
 Аня обернулась к фонарю и подставила руку. На ее ладонь упала маленькая многолучевая звезда.
 -Ведь это тоже солнце, - прошептала она и посмотрела на небо, но здесь небо всю ночь было каким-то красноватым и звезд невозможно было разглядеть. - Это тоже солнце... Его можно пить, а можно даже просто съесть... но в нем наверняка какие-нибудь пестициды. Мы, люди, можем отравить все. Но на солнце можно просто смотреть, ведь так?
 Счастливая, она поднялась в дом и уснула глубоко и без сновидений.
 На следующее утро она пришла к Диме с утра пораньше, но никто ей не открыл. Аню редко терзали предчувствия... Однако в этот раз что-то точно проснулось в ней... Она позвонила к соседке.
 Пожилая женщина предпочла говорить с ней через цепочку.
 -Как же, знаю... молодой такой, непутевый. Вдвоем они тут жили, вдвоем и умотали. Вчера еще вечером. Вещи тут собирали. Тот... молодой, как в воду опущенный ходил. Ну второй, гляди, недалече ушел: тоже весь мрачный. Вытащили они как-то вещи... один этот самый... чемодан и все какие-то свертки... А на улицу вышли уже без свертков.
 Старушка еще что-то говорила, а в Ане зрела безнадежность. Все. Не помирилась она с братом, не выполнила свой семейный долг. Сбежал он. Со своим другом сбежал. Опять...
 Золотой локон и голубые глаза. Пестрая юбка. Фигурка в шапочке с помпончиком. Мост, гиацинты и лилии... зеленые городские звезды в чернильной воде. Лужа и нефтяные разводы. И, может быть, тысячи образов, которые ей все-таки, наверное, нравились и которых она никогда не увидит...
 -Ты что, не слушаешь? – обиженно спросила старушка.
 -Да нет, спасибо большое, госпожа, за информацию.
 -Госпожа? Какая я тебе госпожа, внученька! – старушка засмеялась мелким отрывистым смехом и закрыла дверь. Аня еще слышала некоторое время через плохую фанеру шарканье ее ног и слова: «Нет, это надо же… скажите на милость… Госпожа! Госпожа!»
 Идиот! Он бросил ее, маму и Катю… как раз в тот момент, когда он готова была все простить…
 Девушка медленно спустилась вниз, на площадку. Там, у открытого дурно пахнущего мусоропровода - от него-то и шел весь основной запах - были прислонены те самые «свертки». Она развернула один. Мост. Развернула второй. Танец.
 А бледный закат и глаза он, вероятно, забрал с собой.
 «Я не желаю иметь с вами ничего общего!» Даже картины, написанные тогда, дома, «в атмосфере всеобщего непонимания», он не хочет забрать.
 Аня прислонилась головой к стене. Безнадега. Ей хотелось взмолиться: «Я все для тебя сделаю! Персональную выставку открою! Только не уходи! Я тебя люблю, я не могу тебя вот так потерять, теперь, когда опять увидела. Я все-таки твоя сестра. Прости меня... Вернись к нам, у нас стало так скучно...»
 Впрочем, наверное, говорить так было бы неправильно. Непедагогично.
 Голубой глаз. Одуванчики и васильки. Низкий дощатый потолок. Низкая серая комната.
 А еще на одной картине было кое-что интересное… как же она раньше не заметила?
 Стройная фигурка девочки в коротком красном платье уходит по золотой, как солнечный луч, дорожке прямо в зеленую листву. А на переднем плане гроздью взмыли в синее небо громадные, сияющие мыльные пузыри. В каждом из них отражается маленький мальчик с огромным красным мячом в руках. Мяч похож на закатное солнце.
 Как найти маленького человека в большом городе? А как найти маленький город в такой большой и бестолковой стране?
 -И не надо… - прошептала Аня, - мне вовсе незачем его искать. Он же все про меня знал… Он же все знал! Ненавижу!..
 Она закрыла лицо ладонями, зарыдала и медленно осела вдоль стены, крашенной зеленой краской. Она сидела на корточках и плакала, прямо около открытого мусоропровода, возле объедков, вываленных на пол, и рядом с гениальными картинами… а новых картин уже никогда не будет.
 Но вообще-то все это не долговечнее мыльных пузырей.
 Аня шмыгнула носом и принялась собирать свертки.

2000 г., г. Омск
NB: Этот рассказ публиковался в "Позитивной энергии" и еще в каком-то омском журнале. названия не помню. Помещаю же сюда в качестве объяснения к "Девочке у пруда" и к еще одному рассказу, который последует.