сыпал прошлогодний снег,

Сыпал прошлогодний снег. Сыпал, нервно заметая сонных прохожих и оледеневшие произведения архитектуры. Нездоровая красота прошлогодних листьев прорывалась сквозь побелевший туман снежной муки и измучено вторгалась в водовороты умирающей зимы. Фонтан на площади покрылся неизвестной ржавчиной и голуби небрежно облетали это райское летнее пристанище любви.
Остервеневший от холода и одиночества, ветер, срывал последние надежды и уносил их куда-то вдаль. Наверно на север.
Она стояла, как одинокая балерина на этой безлюдной сцене жизни. Стояла и крепко сжимала его руки. Безумное переплетение тонких пальцев и потрескавшегося дыхание. Прерывистый бред полный последнего счастья. Он смотрел на нее, как смотрят на прекрасных и сумасшедших гениев. С восхищением и тоской. А она была такой угловатой, такой хрупко-чужой в его руках. На его пальцах. Ее длинные волосы, цвета траура и зарождающейся ночи, скользили по тонким плечам и падали вниз водопадами неприкаянной свободы. А он все смотрел и пытался поймать это чужое дыхание и согреть последние минуты ее реальности. Пытался почувствовать эту сухую от мороза отчужденность. Она была нарисована одним, но самым точным наброском, неизвестного художника. Нарисована углем на инородной зиме. Она смотрела блестящими глазами в его совершенный взгляд и что-то понимала. Она шевелила губами в такт с ним. Она дышала его воздухом. Дышала и растворялась. А он хватался за ее тонкие, ускользающие руки. За потрясающие руки с двумя тонкими серебряными ободками колец. Он, безупречный, любимый, чужой. Он, страстно мечтавший, потерявший, и не желающий принимать. В его глазах застыло немое отторжение. В глазах, цвета бирюзы и надежды. Она улыбалась, растворясь на его пальцах. Улыбалась, став каплями весны на красивых руках. Улыбалась, поняв, что есть смысл вернуться. Улыбалась, потому что улыбнулся Он...