рассказ без названия, часть вторая

Вторая (хоть и не планированная) часть рассказа без названия, размещенного ниже.

читать дальшеглава первая, one year
Алекс стоял над могилой Наташи. Стоял и со светлой грустью вспоминал на былые времена. Когда в душе не царила пустота, когда сердце не обливалось кровью от мучительной потери любимого человека, когда вся жизнь шла так легко и прекрасно, что с трудом верилось, что это может когда-то закончиться. Но оно окончилось, и его присутствие здесь и сейчас было этого доказательством.
Сегодня была годовщина со дня её смерти. Один год, как одна жизнь прекратилась, а другая была, казалось, безнадежно разбита. С утра он был на том перекрестке, долго смотрел на место, где она умерла у него на руках, где еще долго после этого можно было разглядеть сгустки крови, где в течение нескольких секунд развернулась одна человеческая трагедия. Теперь же, в ранние вечерние часы, он стоял над могилой и размышлял, что успело произойти за этот год, что он сделал, и что происходило с другими.
Он тонул в глубочайшей депрессии. Он попытался покончить жизнь самоубийством, подрезав вены на этом надгробном камне. Он совершенно отрешился от жизни, она текла мимо него, так и не цепляя его своим бурным потоком. Он залечил раны на запястьях, но долго не мог – и не хотел – исцелить раны в глубинах своей души. Его жизнь стала рутинной и равнодушной ко всему, что происходило вне.
Его друзья успешно окончили свои учебные заведения. Макс был по-прежнему счастлив с Катей, и они подумывали о совместном будущем со всеми его атрибутами. Кто-то куда-то съездил, кто-то где-то начал работать и поднимался по служебной лестнице, его младший брат поступил в ВУЗ. Жизнь всех была полна различных событий.
А что же делал он? Что же сделал он? По сравнению с ними? Пару месяцев назад он начал осознавать, что его жизнь стоит на месте, что он не живет, а только существует, что за всё это время он не сделал ничегошеньки. И хоть он по-прежнему не горел желанием втянуться в жизнь, червячок сомнения с тех пор глодал его всё больше.
Казалось, жизнь разделилась на две половины – на до и на после. Полная красок и счастья тогда, и тусклая и полная боли потом. И где-то в глубинах сознания червячок не давал покоя, внушая навязчивую мысль, что и некое потом может быть красочным и полным радости, но Алекс пока успешно отгонял от себя эти размышления. Тем не менее, в нём и так начало зарождаться желание что-то изменить.
Постояв над могилой еще немного, он, поправив принесённые цветы и грустно улыбнувшись на прощание, пошел домой, где его ждала его верная Бэлль.

глава вторая, тетрадь
На столе лежала толстая тетрадь, без линий, без квадратиков, листы были плотно исписаны отрывками строк, но также и оконченными произведениями. Стихи. Много стихов. В том числе и те старые, о самоубийстве, о том, что "счастье разбито, душа умирает", о многом другом, но неизменно инспирированным той трагедией.
И оказался я два метра под землей,
в ледяном гробу отчаяния.
Пустоту разрывает только сердца вой,
а в душе одни только терзания.

Говорят, надежда умирает последней,
что ж, может, оно и верно,
но до конца своих дней,
не забуду я смерти твоей.

Нашу… мою жизнь изменил один миг,
одна секунда, одно мгновенье.
Перед глазами нежный лик
твой – тоже одно мгновенье.
Алекс молча смотрел на эти строки. Это было одно из первых стихотворений, одно из самых любимых. Ледяные иглы, втыкающиеся в воющее от боли сердце, перед глазами Наташа, мрачные размышления о влияниях жутко коротких моментов на что-то так большое, как жизнь; всё это крутилось в то время в его голове и нашло выход в виде этого произведения. Зеркало души.
Он задумчиво листал тетрадкой, останавливался на тех или иных страницах, прочитывал строчки, иногда грустно улыбался или ухмылялся, иногда вздыхал. Эта тетрадка была как его дневник, верное отражение того, что произошло за всё это время.
Алекс не то с беспокойством, не то даже с каким-то облегчением, отметил, что к концу в стихах начала появляться надежда, или, по крайней мере, её слабая тень.
глава третья, в репетиционной
Открыв дверь в репетиционную, Макс замер на пороге – из глубин помещения доносились звуки рояля; никто кроме Алекса в их группе на рояле не играл; и никто кроме членов группы в репетиционную не имел доступа. Так и стоя застывши на пороге, он пытался переварить полученную информацию – в последний раз Алекс тут был за день до того выступления, и после тогдашней трагедии никому не удалось его сюда привести снова, а тут он был тут, сам, и играл. И играл неописуемо прекрасно. По-своему страстно, обворожительно трагично, захватывающе. Удивление Макса увеличилось еще больше, когда он расслышал, что его друг еще и поёт. И что слова не менее очаровательны, чем музыка. И, что самое главное, это были его слова.
Он не знал, сколько так простоял в дверном пролете, чуть ли не боясь пошелохнуться, чтобы не спугнуть непередаваемую красоту момента. Но вот Алекс перестал играть, послышались шаги, и вот он появился у окна, привычно сел на подоконник и, не менее привычно смотря на улицу, закурил. Казалось, ничего не изменилось, ничего не произошло, и это был обычный перекур на обычной репетиции. Но нет, сознание прошлого больно и беспощадно резало душу. Обоим.
Неожиданно Алекс, будто что-то почувствовав, обернулся, слегка прищурив глаза и медленно вдохнув дым, посмотрел на друга, а потом молча похлопал по месту рядом с собой, призывая Макса присоединиться. Всё так же молча пододвинул ему сигареты, подал зажигалку. Тишина имела какое-то своё невыразимое очарование. Два музыканта сидели на окошке и медленно курили, думая каждый о своём, но на самом деле о том же.
"Сколько раз мы так сидели," нарушил, наконец, тишину Алекс, "сколько сигарет выкурили, сколько всего было… Даже как-то не верится, что всё это действительно было, что это не иллюзия, не сон." Он отмолчался, после чего снова продолжил: "Помню… она ведь не курила, это ведь я её приучил. Вернее, когда она нервничала, у неё возникало желание закурить, но она не курила. А когда мы познакомились, я ей предлагал сигареты каждый раз, когда сам закуривал, а она брала – когда нервничала. Это стало своеобразным барометром её чувств – раз сигарета в зубах, значит, Наташа нервничает…"
Раздался тихий вздох. Макс ничего не сказал; не надо было. За те года, что они были знакомы, они научились понимать друг друга без слов. В конце концов, иногда слова даже излишни. Потушив сигарету, он встал и пошел к роялю, и хотел было за него сесть, но увидел лежащую на нём тетрадь.
"Можно?" спросил он, держа её в руках.
Алекс обернулся, посмотрел на предмет вопроса, и утвердительно кивнул. Макс вернулся на своё место и начал читать, а Алекс снова сел за рояль и начал играть. Струящиеся мелодии были полной импровизацией, но были так же безумно красивы, как и та, которую услышал Макс, открыв дверь. Музыка творила замечательный фон читаемым стихам, подчеркивая их эмоциональность, усугубляя их влияние.
Пальцы ловко скользили по клавишам, независимо от так же плавно скользящих мыслей, и независимо от тихого пения. Случайный взгляд на Макса заставил его остановиться, прервал ток его мыслей. Он не помнил, когда и, тем более, почему тот в последний раз плакал, поэтому факт слёз стекающих по щекам друга Алекса, по меньшей мере, немного шокировал.
Макс действительно плакал, читая написанные другом стихи, пропитанные горечью страданий, и не мог с собой ничего поделать. Слишком уж больно было читать отражение того, что происходило в душе друга, почти брата. Именно сейчас он окончательно понял, насколько мучительно больно было всё то, что тот прожил, насколько сильны были мученья в его душе, насколько тот был истерзан происходящим, и насколько попытка самоубийства, как это страшно не звучит, была даже оправдана.
Дочитав до конца, он ничего не сказал, отложив тетрадь, он просто подошел к Алексу и молча его обнял. Слова излишни.

глава четвертая, назад к музыке
С того момента в репетиционной прошло несколько недель, Алекс появился в одиночку там еще несколько раз, а потом как-то пришел на регулярную репетицию. Для постоянно репетирующих всё это время ребят это было даже немного странно, но все были рады тому, что Алекс, наконец-то, начал вылезать из своей улитки.
Как-то раз он взял микрофон, начал петь, старые, жутко знакомые песни, было даже несколько странно слышать вновь свой голос. Немного осевший, хрипловатый, плохо слушающиеся, но, тем не менее, всё равно тот старый знакомый голос. С каждой новой попыткой звучание становилось лучше, а через пару недель голосовые связки восстановились настолько, что после трехчасовой репетиции не было ощущения, будто болит горло, не было сипения и нездорового хрипа.
Время шло. Алекс предложил постепенно исключить все перепетые песни из репертуара, и начать исполнять своё. Идея была единогласно поддержана, и вскоре началась работа над музыкой. Результатом всеобщих стараний было около двух десятков песен, грустных, но очень красивых.
"Я хочу исполнить их в живую," заявил как-то Алекс. Остальные переглянулись; еще недавно отказывающийся от всего вокалист вдруг сам тянулся к людям. Не только к ним, к друзьям, а к людям вообще, к публике. Макс вспомнил их давний разговор о смысле жизни, о музыке как её наполнении и о потере любимого человека. Кажется, страдалец старается выбраться со дна своего горя и найти потерянный смысл жизни именно в музыке, в том, к чему он тянулся с детства.
Сказано – сделано. С небольшими проблемами было договорено выступление в том самом клубе, где они выступали в последний раз и куда на них пришло поглядеть 200 человек.
Больше всех нервничал Алекс. Длинная пауза, пережитое, к тому же новый – собственный – репертуар, - всё это нервировало его, не давало покоя. И именно нервность была тем ощущением, которое, пусть и временно, но сумело вытеснить из его души скрытые страдания и боль, грусть.
Он стоял перед выходом на сцену. В темных джинсах, черной майке, черной косухе, черные волосы ежиком, черные глаза горят. Сердце бешено колотилось от возбуждения и ожидания "что же меня там ждёт". Но вот он вышел на сцену, заиграла музыка, он начал петь – и всё вновь было как по-старому.
Отыграв несколько песен с полным музыкальным сопровождением, он скинул курточку, сел за синтезатор в режиме "пианино" (к сожалению, таскать с собой рояль не было возможным, хоть и хотелось бы), и начал петь. Ту песню, которую в тот день заворожено слушал Макс, стоя в дверном пролете.
Одно дело было исполнять это тогда, или позже на репетициях, а другое дело перед толпой чужих людей, не знающих всю меру прожитого горя. Не знающих, но слушающих и смотрящих не менее восторженно чем те, кто знали обо всем. Частично против его воли, частично он этому был даже рад, но к концу третьей песни в его голосе зазвучали нотки слёз, плача за любимую, что добавило в выступление еще больше аутентичности. Допев, он быстрым движением вытер повлажневшие глаза, сказал в микрофон: "Пауза," после чего под бурные аплодисменты начал спускаться с подиума. На короткое мгновение его взгляд остановился на девушке, по щекам которой стекали потоки слёз; нет, и другие девушки прослезились, но, тем не менее, не были так растроганы как она, именно поэтому он и обратил на неё внимание, пусть всего лишь и на один короткий миг.
Очутившись за кулисами, он первым делом выхватил у Макса из пачки сигарету, и судорожно, трясущимися руками прикурил. Никто не отважился подойти к нему в этот момент, да он бы и не подпустил, внезапный наплыв чувств был чем-то, с чем он должен был совладать сам, как совладал со всем, что было. Несколько успокоившись и выкурив еще две сигареты, он кивком дал понять, что готов, можно продолжить.
Вечер удался, все остальные песни тоже прошли на ура, и выступление можно было по праву считать тем наилучшим, что они когда-либо показали.

глава пятая, копание в эмоциях
Алекс сидел и задумчиво шаркал ногой по полу. Рядом лежала нетронутая пачка сигарет и зажигалка, на расстоянии метра сидел Макс и слышал размышления друга.
"Саймон ЛеБон из Duran Duran как-то сказал, что "когда ты с кем-то делишься так интимной вещью, как сочинение музыки, это уже не просто друг". Вчера я делился самыми потаенными мыслями и эмоциями с чужими людьми, с теми, кого в жизни не увижу. Это уже не просто слушатели?… Это странно, сидеть за инструментом, петь о … о своей жизни, а потом встать и видеть, что людей это трогает. Они не знают тебя, и никогда не узнают, но ты поешь им о своих бедах и переживаниях, и они стоят и сдерживают слёзы.
Там была девушка, я спускался со сцены и увидел её, по её щекам текли ручьи слёз… Это странно, но в некоторой степени и приятно, задеть своим произведением скрытые струны их душ. В конце концов, не ради этого музыка-то и делается? Чтобы как-то задеть слушателя, открыть в нём то, о чем он, возможно, даже сам не знает?"
Макс выслушивал этот словесный поток вот уже больше часа. Да, для него вчерашнее выступление тоже было особенным, и он тоже видел не совсем ординарные реакции слушателей, и его тоже вдохновило, что их, считай, первые собственные вещи так затронули публику, но у него не возникало желания об этом так пламенно разглагольствовать. Но он понимал, что, в отличие от него, для Алекса это очень важно, т.к. тот обнажил перед зрителями всю свою душу, и не зря, что Алексу просто необходимо выговориться, а если он его сейчас прервет, тот ему никогда этого не простит. Ладно, ладно, простит, но будет задет. И вообще, сколько Макс был готов отдать, лишь бы эти миги, миги возвращения к нормальной жизни, пришли к другу раньше. Хотя, с другой стороны, он был рад, что это вообще пришло. Посему он молча выслушивал все Алексовы размышления и предположения и еще кучу всего, что тому пришло в голову.
Вообще-то Алекс так болтливым не был, но сейчас эмоции действительно переполняли его, и он неожиданно почувствовал, что может высказаться кому-то, не оставлять всё при себе, и он с радостью пользовался этой возможностью.

глава шестая, down again
Жизнь продолжала идти, медленно и размеренно, а иногда чудовищно быстро. Алекс втянулся в творческую жизнь их коллектива, его это даже радовало, но в основном он остался таким же "волком одиночкой".
Удар пришел неожиданно, как, впрочем, и всё, без чего бы мы в жизни предпочли обойтись. Как-то раз Бэлль утром не отреагировала на звон ключей и поводок в руках хозяина радостным вилянием хвостом или даже лаем, она просто подняла на него свои темные глаза, и в них было что-то необъяснимо пугающее, от чего у Алекса по спине пробежал мороз. Поэтому он не мешкая взял Бэлль на руки и на машине отвез к ветеринару. На дворе был прекрасный день, ясное небо, ослепительное солнышко, и ничего не предвещало, что может случиться что-то плохое.
После осмотра врачом они получили направление в ветеринарную больницу в столицу. Снова уложив Бэлль поудобнее на мягком заднем сидении, Алекс развернул машину и поехал в указанный госпиталь. В душе было смутное неприятное ощущение, что история повторяется.
После серии тестов и ультразвука они узнали диагноз. Рак печени. Алекс сполз на стул как подкошенный. Что происходило дальше, он помнил смутно. Бэлль стали готовить к операции, ему доктор разъяснял что-то о химиотерапии и облучении, но, казалось, до него это не доходит. Доходило. И доходило очень болезненно. Хотя восприятие и было крайне туманным и мозг напрочь отказывался верить в происходящее.
После операции он долго сидел у Бэлль, гладил её бархатную шерсть, мягкую как плюш, говорил ласковые слова, надеясь, что, несмотря на наркоз, она их услышит. Вокруг были мониторы, куча проводов и трубочек от капельниц и еще Бог знает от чего. Это устрашало. Устрашал сам факт такой жуткой болезни. Устрашал факт, что его так неожиданно может бросить та, которая с ним пробыла все его самые страшные часы, прожила самые страшные муки, та, которая любила его бескорыстно, таким, какой он есть, какие глупости бы он не совершал в своём горе.
Из больницы он ушел около полуночи, предварительно разбудив Макса ("Надеюсь, оно того стоит," пробурчал тот, "Стоит," заверил его Алекс), назначив ему место и время встречи – в спорт-баре Фортуна через 20 минут.
Когда Макс увидел сидящего в углу Алекса, он сразу понял, что что-то не так. В нём чувствовалась какая-то вновь появившаяся обреченность, сильная грусть. Рядом лежала пачка сигарет, зажигалка, пепельница полная окурков. Одну из сигарет Алекс держал в зубах, медленно вдыхая и несколькими секундами позже задумчиво выдыхая дым.
"Что случилось?" спросил Макс, забыв даже поздороваться. Алекс упёр на него несколько туманный взгляд своих черных глаз, и только после того, как не менее размеренно, чем ранее, докурил сигарету, ответил:
"У Бэлль рак. Печень." Он автоматически потянулся за новой сигаретой. "Хочешь?" Макс не отказался. "Жизнь странна. То она даёт тебе жить счастливо и беззаботно, радуясь каждой секунде, которые летят так быстро, то каждый день снова и снова убивает тебя, и секунды тогда кажутся вечностью. И каждый раз удары приходят неожиданно. Иллюзия рушится в тот момент, когда ты уже считаешь, что она стала реальностью.
Какими глазами она на меня сегодня смотрела… С какой обреченностью и болью… Прям аж мороз по спине прошел. Врач потом говорил что-то о химиотерапии, облучении, её оперировали. Блин… не верится. Сидишь там, мониторы, трубки, провода вокруг, и она, такая вдруг маленькая, беззащитная, всецело от тебя зависящая… верящая в тебя. Вновь, снова и снова, сознаешь ранимость – свою и всех вокруг."
Алекс смачно затянулся очередной сигаретой. Макс подумал, что тот дымит как паровоз.
"Еще вчера она весело скакала, носилась по берегу, лезла в воду… а сегодня посмотрела на меня своими полными грусти и боли глазами, не отреагировала на звон ключей, поводок в моих руках. Всё изменилось прямо за ночь." Поддавшись чувствам, Алекс захлюпал носом.
Макс молча встал и вернулся с бутылкой рома и двумя стаканами. Налив другу двойную порцию, он подвинул стакан в его направлении. Алекс выпил всё на экс и поежился от терпкости алкоголя.
В круглосуточно работающем баре они просидели до отнюдь не раннего утра, страдалец долго изливал всё, что успело накопиться на сердце, иногда повторялся – с прибывающими часами и количеством выпитого всё больше, "дымил как паровоз", как еще не раз отметил Макс, и, будучи уже в стельку пьяным, совершенно не хотел уходить.

глава седьмая, день за днём
На следующее утро, а вернее в полдень, когда он проснулся в своей постели и совершенно не помнил, как в ней оказался, голова у Алекса в полном смысле слова раскалывалась. Выкарабкавшись из постели и дойдя до кухни, он первым делом выпил два аспирина, прямо на голодный желудок, - один только вид еды вызывал отвращение и возникало ощущение, что всё содержимое желудка просится назад.
Вполне благоразумно решив, что за руль садиться в таком состоянии не стоит, он вызвал такси (смотреть на кислые лица людей в поезде у него желания не было) и поехал за Бэлль.
Она была в сознании, по-прежнему подключена к технике, с капельницей ведущей в лапку; вид на неё был жалкий, и Алекс с трудом сдержал слёзы. Присев рядом с ней, он начал почесывать её за ухом, шептать ласковые слова, выражать ей свою поддержку.
Так проходил день за днём – с утра сделать дела, в случае надобности репетировать с ребятами, а потом за Бэлль; случае выступления ехать за ней ночью и сидеть с ней до утра.
Вскоре Алекс так погряз в этой рутине, в этих похожих друг на друга днях, что уже слабо рефлектировал происходящее и делал всё чисто автоматически, потерял счет дней. Жизнь снова стала проходить мимо него, цепляя его только своими обязанностями, но в остальном незамечено проплывала мимо. Именно сейчас он уже не мог сказать, что его это радовало, но не было ни времени, ни сил, ни возможностей что-либо менять. Более того, ко всему хорошему еще приходилось крутиться как волчок, чтобы оплатить Бэлль лечение; в конце концов, это вам не проживание в собственной квартире без каких-либо затрат, только на еду да счета. Тем более, облучение и химиотерапия не относились в дешевым методам лечения. Но он не жаловался, он наоборот был рад любой работе, и был готов работать до полного изнурения, лишь бы это спасло Бэлль.
Когда ему совершенно не хватало времени и приходилось день или два обойтись без визитов, он чувствовал себя виноватым и старался компенсировать ей это более длинными посещениями в другие разы. Как-то раз, перед новогодними праздниками, были именно такие дни, много работы, плюс подготовка к выступлению, плюс само выступление на следующий день. Домой он попал далеко за полночь, и тут же лег спать и мгновенно уснул. Сон был нарушен телефонным звонком.
"Да?" сонно ответил Алекс.
"Ветеринарная клиника. Мы сегодня выписываем Бэлль, вы сможете за ней приехать?"
"Э…" тормознул он, "конечно!"
Медсестра проинформировала его, когда подъехать, и он, по-прежнему держа в руках трубку, пытался сообразить, не снится ли ему это. Но трубка была вполне осязаемой, затекшая шея тоже явно не относилась к категории "сон", поэтому он пулей вылетел из постели и начал собираться.
В выздоровление Бэлль действительно верилось слабо, особенно с учетом того, что еще недавно врачи были очень осторожны в прогнозах и старались не давать лишних надежд, и что еще три дня назад, при последнем визите, она не выглядела, что уже способна идти домой и начать прежний образ жизни. Но вот она стояла у ног медсестры, явно еще слабая, но, тем не менее, веселая и в ожидании.
Присев к ней на корточки и обняв её, давая облизывать своё лицо, он плакал как ребёнок. Потом осталось только подписать пару бумаг, решить пару административных вопросов, и они могли поехать домой. Разумеется, Алекса проинформировали о дальнейшем домашнем лечении и о потребности регулярно привозить Бэлль на контроли и тесты, но по сравнению с уже прожитым, это были "мелочи жизни".
Она была еще слаба, много спала, и прогулки были короткими, но, несмотря на эти "недостатки", оба были очень рады, что снова вместе, и могут вновь друг друга поддерживать и приносить радость, причем делать это на протяжении еще долгих лет, ведь ей было всего лишь 4 года.

глава восьмая, в последний раз
23.12. был последний контроль в этом году. Бэлль становилась с каждым днём всё крепче, чем несказанно Алекса радовала. В клинике они уже знали почти каждого, равно как и весь персонал знал их, поэтому он сразу обратил внимание на новое лицо. На знакомое лицо. Девушка на приёме тоже явно его узнала, но ни один из них ничего не сказал, когда Алекс проходил мимо вместе с врачом.
Успешно пройдя все тесты, хозяин и собака пошли назад. Девушка сразу же упёрла на них взгляд, Алекс же, не смотря ни на что, хотел просто пройти мимо, но в последний момент передумал и остановился.
"А я вас знаю," начал он просто. "Вы были на выступлении нашей группы. Помню, я на вас внимательно посмотрел, когда спускался со сцены, вы стояли и плакали, но это не "отложилось" у меня в памяти, т.к. я был слишком взволнован."
Подняв на него ясный взгляд своих небесно голубых очей, она молча кивнула.
"Вы не хотите придти еще раз? Сегодня вечером мы как раз выступаем," предложил он неожиданно даже для себя.
"Я… я не знаю," ответила она смущенно.
"А если я настаиваю?" улыбнулся Алекс.
После коротких препираний девушка согласилась.
Алексу не хотелось оставлять Бэлль одной, поэтому он взял её с собой и на репетицию, и на выступление. Это был последний концерт в этом году, в достаточно просторном и престижном клубе. От количества пришедших слушателей напрямую зависело будущее группы, а конкретно – стоит ли организовывать запись материала, или же надо еще работать и работать, приносить слушателям музыку на серебряном подносе и ждать, когда этих слушателей будет достаточно, и морока вокруг записи диска будет оправдана.
Но опасения оказались напрасными – хоть клуб и не был заполнен до последнего места, но пришедших было намного больше, чем ребята рассчитывали, и публика приняла их очень тепло. Алекс, как ни старался не делать этого, всё прочесывал глазами зал в поисках приглашенной девушки, Нади. И только увидев её за одним из столбов достаточно далеко от сцены, он, наконец-то, успокоился и смог сосредоточиться на шоу на все 100%.
В этот вечер он вложил в выступление всю свою душу. Не так, как тогда, когда впервые выступал со своими собственными песнями, совершенно иначе, но не менее страстно и эмоционально. Будто играл в последний раз (что по-своему было правдой, т.к. успех этого выступления означал начало нового этапа их творческой деятельности), или, наоборот, в первый (что тоже по-своему являлось правдой, хоть он об этом еще и не знал, хотя, может, и подозревал).
Его глаза горели, необычайно мощный голос, легко передающий даже самые тонкие оттенки эмоций и переживаний, наполнял каждый уголок клуба, заставляя трепетать сердца всех чувствительных душ, которые глотали каждое его слово, каждый аккорд инструментов. Впервые ему казалось, что он даёт энергию залу, и, более того, – что публика даёт энергию ему. Особый во всех отношениях вечер.

глава девятая, новое начало?
После успеха в тот вечер ребята начали репетировать еще более активно и организовывать всё необходимое для записи. Теоретически можно было записываться в студиях любой крупной звукозаписывающей компании – в любой из них можно снять студию на часы или даже дни в зависимости от необходимости. А также можно было записываться в домашней студии друга одного знакомого, тоже не бесплатно, разумеется. Парни взвешивали все "за" и "против" – первое давало определенный вес в виде возможности сказать "а мы записывались у Universal", второе же было значительно выгоднее по финансовой стороне вопроса. В конечном итоге чаша весов перевесила в сторону записи в домашней студии.
Но жизнь Алекса на данный момент состояла из вопросов вокруг группы только в меньшей степени. Гораздо сильнее его волновали вопросы вокруг его личной жизни, в которую медленно вошла Надя. Они виделись намного чаще, чем требовали визиты Бэлль в больнице; в ней было что-то манящее, но он долго не мог понять – что же именно? Она же долго удерживала определенное расстояние, избегала некоторых тем, впрочем, его это даже устраивало, т.к. он тоже не торопился открыть ей свою душу.
Платонические дружеские отношения длились долго. То встреча в кафе за чашечкой кофе, то поход в кино, то просто прогулка с Бэлль. Прошло еще много времени, прежде чем они поделились друг с другом самыми сокровенными своими чувствами, переживаниями, прожитым. Случилось так в один погожий день, когда они сидели на маленьком пляжике на берегу реки, Бэлль возилась с палочкой и вокруг была только тишина.
Алекс молча слушал её душещипательную историю, начиная понимать, почему она так долго не "подпускала" его к себе. В конце рассказа он просто взял её за руку, ничего не сказал, просто держал её ладошку. Слова излишни. После долгого молчания, когда каждый думал о своём, но при этом оба размышляли об одном и том же, Алекс начал своё повествование. Когда он закончил, она просто сжала его руку и грустно улыбнулась, в голове же пробежало смутное воспоминание о заметке в региональной газете, в которой писалось, что "девушка вокалиста местной группы Break погибла в ДТП".
Они еще долго сидели на теплом, прогретом весенним солнышком песке, держась за руки и переваривая полученную информацию; некогда потерянные души, нашедшие собрата в несчастье. Посмотрев на западающее солнце, на красивые цветные отблески на водной глади и окрашенное в оранжево-бардовые тона небо, они встали и медленно побрели к дому. Держаться за руки казалось чем-то естественным, непринужденным, давно знакомым.

глава десятая, неуверенность
Алекс сидел на подоконнике в репетиционной и задумчиво курил. Макс сидел напротив него и ждал, когда тот, наконец, расскажет, что же его гложет.
"Помнишь Надю?" спросил Алекс. Как же не помнить, девушка, которая привела его к нормальной жизни; Макс кивнул. "Так вот… она мне вчера рассказала о своей тайне, о том, почему она так замкнута и осторожна. Оказывается, у неё был друг, намечалась свадьба, она забеременела, больше случайно, чем специально. Друг был против, заставил её пойти на аборт, она в последний момент решила не делать этого, но ему сказала, что сделала. Тем не менее, он её бросил и так. Через пару недель произошел выкидыш." Алекс набрал полные легкие дыма и медленно его выдохнул, давая Максу время переварить услышанное.
"Разумеется," продолжил он, "вера в людей, в мужчин в особенности, была, скажем так, ослаблена. Тем более, она ребёнка хотела, и его потеря была для неё больным ударом, от которого она долго не могла оправиться.
Помнишь, тогда, на нашем первом выступлении после смерти Наташи, была девушка, которая сильно плакала, когда я спускался со сцены? - я тебе еще потом говорил… Это была она. Мои слова задели её за живое, она тоже по-своему пережила смерть дорого человечка. Тоже долго страдала… It's kind of strange," сказал он задумчиво и потушил сигарету.
Макс долго молчал, обдумывая сказанное другом.
"Родственная душа," проговорил он в итоге. Алекс кивнул.
"Потом мы, посмотрев на закат, пошли. Держась за руки. Почему-то это не казалось чем-то неприемлемым или вроде того. Будто так и должно быть. Будто мы делали это всегда."
Макс пожал плечами и малость по-философски отметил:
"Со смертью Наташи жизнь не закончилась. Тебе 23, и существовать как растение … вот так это быть не должно. И то, что ты смог пережить смерть Наташи, говорит о силе твоего характера, и вполне нормально, что у тебя снова возникла потребность любить и быть любим, тем более, что с этой девушкой у тебя подобный жизненный опыт, который вас двоих только сближает. Конечно, не стоит торопить события и прыгать в неизвестные воды головой вниз, в остальном же флаг вам в руки," подмигнул Макс другу.
Несмотря на слова товарища, в душе Алекса остались определенные сомнения и неуверенность, а также много вопросов – делаю ли я правильно? готов ли я к чему-то большему чем дружба? воспринимает ли она происходящее так же, как я?
Прошло еще немало времени, прежде чем он нашел ответ на все свои вопросы.

глава одиннадцатая, запись, фотографирование
Алекс сидел в студии и с растерянным видом смотрел на огромное количество кнопочек разного вида перед собой. Где-то в глубине глодал червячок сомнения, была ли запись наилучшей идеей – когда никто из них в жизни не видал такой аппаратуры и, соответственно, не знал, как ею пользоваться. Придя к выводу, что настройки "по умолчанию" должны подходить, он пошел в кабинку записи, поручил Максу нажать кнопку record, и начал петь. Приятной неожиданностью было, что настройки действительно подошли.
Вскоре возникла иная проблема – а как создать новый файл? Следом появился еще целый ряд других – как записывать сразу с 3 микрофонов? а как писать с гитары? а с синтезатора? К их счастью, пришел хозяин студии, любезно доверивший им студию и давший им поработать одним, и легко решил вопросы. К вечеру было готово по несколько версий каждой песни, и ребята разошлись по домам с чувством выполненного долга.
На следующий день работа продолжилась, был записан остаток материала, группа была довольна. Можно было начать микширование, но это уже было по части знакомого.
Через два дня Алекса рано утром разбудил телефонный звонок. Звонил знакомый с вопросом, не могли бы они приехать послушать готовый материал. Через час все собрались в студии и заворожено слушали плод своих стараний. Не верилось, просто не верилось, что это действительно они, кто это написал, кто долго исполнял это на разных событиях, кто это записывал. Было действительно немного странно, после годов игры в живую, без каких-либо записей, слышать своё творчество из колонок проигрывателя.
Ребята были более чем довольны результатом, поэтому сразу же договорились на тираже в 1 000 экземпляров. Это было отнюдь не мало, особенно если учитывать, что их "слава" пока еще пересекла границ региона; но они верили в себя и в то, что делают. Теперь осталось только решить вопрос фотографий на обложку и верхнюю сторону диска, но это уже было самой малостью.
Нанять фотографа за разумные деньги оказалось проще простого – достаточно было зайти в ближайшую фотолабораторию и заказать фотографирование. Уже на следующий день парни забавлялись перед объективом фотоаппарата то увековечиваясь все вместе, то по одиночке. В итоге возникла целая гора прекрасных снимков, которой было бы достаточно на целый буклет – именно это и промелькнуло в головах всей компании, но только Алекс отважился это предложить.
Еще через два дня в руках вокалиста был конверт с пачкой фотографий размером 13х18см, буклет в 4 листа и листик для задней стороны диска с треклистом на фоне фотографии (той же самой, что и на передней стороне). Каждому участнику было в буклете выделено по страничке, а на обеих сторонах обложки красовались общие фотографии. Если бы он не держал всё это в своих руках и не видел своими глазами, он бы, наверное, до сих пор не верил, что их мечта действительно исполняется.
В репетиционной, где все участники встретились, фотографии всё ходили по кругу, снова и снова, равно как и буклет. Осталась малость – передать этот материал людям, отвечающим за изготовление дисков и комплектацию их упаковки.

глава двенадцатая, тетрадь II.
Алекс сидел и с ручкой в руке задумчиво смотрел на диски в коробке у стола. Их диски. Их альбом. Одна из копий находилась в стойке и играла по кругу, и каждый раз Алекс с трудом верил, что это не фикция и не сон, а реальность, что он слышит свой голос, звуки инструментов, на которых играли его друзья, что это действительно они, кто это сотворил. Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем они осознают эту действительность?
Рука с ручкой медленно опустилась, и Алекс начал писать, неторопливо и задумчиво.
Вторая годовщина смерти Наташи подкралась незаметно, но вот в календаре появилась эта дата. Так же, как и ровно год назад, Алекс стоял над её могилой и вспоминал. Так же были ранние вечерние часы, хорошая погода, и он размышлял о том, как прошел ушедший год. Теперь его жизнь не отличалась от жизни его близких, нет, отличалась, конечно, но, во всяком случае, его не мучило сознание, что остальные достигли чего-то, а он не сделал ничего. Тем более что он действительно что-то сделал. Написал тексты. Создал основу музыки. Работал как лошадь, лишь бы оплатить Бэлль дорогостоящее лечение. Они записали альбом. Он встретил Надю. Нет, в этом году событий было предостаточно, и он не провёл его, сложа руки.
Запись альбома, многочисленные выступления, постепенная распродажа копий диска, его это радовало. Особенно если учесть, что когда они начинали, они были никем, когда они чего-то добились, пусть и самой малости, пришла трагедия и годовалая пауза, а теперь они регулярно выступали, продавали своё творение и исполняли свою мечту. Неплохо для парня, который начинал петь за мытьём посуды в возрасте 14-ти лет. Неплохо для парней, которые были такими реалистами, что свою мечту всегда отодвигали на второй план, давая приоритет школам, работам, личной жизни, понимая, что в отличие от миража успеха, образование, постоянное рабочее место и понимающая подруга не только реальны, но, в общем-то, и жизненно необходимы. Алекс грустно усмехнулся над последним "пунктом", кто-кто, а он это знал не понаслышке.
Всё это его, безусловно, радовало, но даже исполненная заветная мечта не заменит то, чего он желал больше всего. А именно – иметь человека, с которым можно поделиться всем, который тут всегда, когда он тебе нужен, который молча выслушает и даст по шапке за все сделанные тобою глупости, который возьмет за руку и обнимет. Который тебя любит. Может, рядом был такой человек, может, его не было.
Он сам сейчас многого не знал, многого не осознавал, а многого элементарно не видел. Именно этим и была заполнена его тетрадь в последнее время. Из места для записи отдельных идей или стихов она потихоньку трансформировалась в дневник со всеми его атрибутами. Еще несколько лет назад ему и в голову бы не пришло, что он будет вести дневник. Но это было именно то, что он ныне часто делал. Строчки полные радости с одной стороны, и неуверенности и надежд с другой.
Постепенно его начинало злить каждый возвращаться в пустую квартиру, где общество ему делала только Бэлль. Его верная, столько с ним прожившая Бэлль. Она была в отличной форме, никто бы и не подумал, что еще полгода назад эта зверушка лежала в клинике под капельницами и принимала лошадиные дозы лекарств. Нет, ему определенно был нужен кто-то, с кем бы он мог вечерком сесть на балконе, задумчиво выкурить сигаретку и рассказать ему обо всех своих дневных приключениях. И чтобы этот кто-то выразил понимание, взял за руку и сказал красивые слова.
Алекс фыркнул, подумав, что становится излишне сентиментальным. Или нет?

глава тринадцатая, новое начало!
В глубоких нежных очах,
как в ласковых солнца лучах,
как в бездонном море,
не зная печали и горя,
хотел бы я быть.

Не знать страданий, тревоги.
Не быть тогда у той несчастной дороги.
Хочу я, хочу повернуть время вспять,
и быть с тобою опять.
В мире счастья жить.

В глазах моих нет ничего.
Душа моя жаждет лишь одного –
– счастья и радости,
самой малости…
… я хочу жить!

Чаша горя моего велика,
но наверняка
Воздаст мне судьба сполна
и станет лучше она
и я смогу жить!
Это был один из его самых любимых стихов, а также один их первых, в который проникла надежда. Как-то раз Алекс задумчиво констатировал факт, что в их песнях нет припева, нет ни одного повторяющегося куплета вообще. Эти строки не были исключением. И именно эти строки с каждым разом цепляли его всё больше. В них было то, что бы он мог иметь уже давно, не будь он так слеп. Счастье и радость. В них было то, что тут было на самом деле. Глубокие нежные очи.
Именно эти очи как-то раз и привели его на мысль, что "под подсвечником всегда наибольшая тьма" – что та, которая могла бы занять в его сердце место Наташи, находится совсем рядом. Когда-то он долго думал, что же происходит между ним и Надей, мучил себя бесполезными вопросами или же вопросами без ответа. Они часто виделись, делились с друг другом всеми проблемами и радостями, вождение за руку казалось чем-то самим собой разумеющимся. Но долго, очень долго Алекс не видел, или не хотел, может, даже боялся, видеть за всем этим то, что там было всё это время.
Однажды они, как обычно, сидели на "своём месте", которым стал тот самый пляжик, где они поделились своими тайнами и страданиями, и тихо разговаривали, Бэлль плескалась в воде. Алекс молча смотрел на водную гладь, на блики солнца на гребнях волн, мысли витали где-то далеко от этого места и этого времени. Надя задумчиво следила за ним, очерчивала глазами его четкий красивый профиль, останавливаясь взглядом то на густых ровных бровях, то на угольках глаз, то на аккуратненьком носике или притягательной линии губ. Именно за этим занятием он её и поймал. Она почти незаметно улыбнулась и упёрла в него взгляд своих янтарных глаз, в которых сквозила нежность и уютное тепло. Алекс тоже улыбнулся, мягко и искренне, а в глубине души появилось чувство, которое он отказывался принять.
Но со временем чувство становилось сильнее и сильнее, и он, наконец-то, начал понимать, какой клад находится у него прямо под боком. Его лучшая подруга – в качестве новой любви? А почему собственно нет?! Для него подруга была в первую очередь именно другом, и только на втором месте любовницей или чем-то еще (это словечко он, кстати сказать, ненавидел). Как он сам после нескольких знакомств сказал, - быть с женщиной, с которой тебе нечего сказать, это пустая трата времени. Наташа, в конце концов, тоже была другом, внимательным слушателем, человеком, который дал ему пощечину, если он вел себя как идиот, и высказал ему всё, что о нём думает, который просто взял его за руку и умел в нужную минуту сказать "всё будет хорошо". Может, именно потому, что он лишился именно такого человека, жизненной опоры, её смерть его так долго и сильно мучила.
Новых отношений он, правду сказать, немного боялся. Надя была такой же опорой, как Наташа, таким же человеком, и голос внутри его предупреждал, что второй такой потери он в случае чего не вынесет, и был прав. Но голос голосом – а жизнь-то шла.
Раздался звонок в дверь, на пороге стояла она. Она. Он улыбнулся, и его улыбка, как и его глаза, были полны любви и нежности. Они молча и крепко обнялись. Слова излишни.