Ангел

Лора открыла глаза. Да, именно так она себе все представляла. Рай был светлым, немного отстраненным и шуршащим – так всегда шуршали складки накрахмаленного воскресного платья, когда она преклоняла колени для благословения. Что-то звеняще-торжествующее промчалось сквозь нее и она почувствовала, как Крылья, ее новорожденные Крылья складываются в улыбку. Улыбку глубокого покоя и уверенности: ее награда была абсолютно заслуженной и справедливой. Истово верующая, она всегда отказывала себе в любых удовольствиях, и лишь изредка грешила гордыней, представляя себя праведницей в райских кущах. Но и этот грех не задерживался на ее пути, поскольку каждую неделю падре Кларе отпускал величественным мановением руки ее искреннюю, сожалеющую исповедь в рай. А теперь и она – в раю. Ей хотелось смеяться – радостно-торжествующе, омывая купол бытия долгожданным завершением, обретением себя Признанной. Свежая прохлада поддерживала тело, ее аллегорию с парением под куполом Крылья восприняли буквально и теперь она осторожно пробовала новообретенную способность – летать.
Ей было бы сложно определить, как долго продолжалось Единение с Крыльями, но разве это было важно – ведь теперь у нее вся вечность. Лора мысленно бережно погладила Крылья и тут же ощутила, как они «вздохнули». Совсем как кошка, которая дремала у нее раньше на коленях – Баста так же удовлетворенно «вздыхала» в ответ на ласку и удовлетворенно урча, поудобнее устраивалась на сон. «Интересно, а есть ли рай для кошек? И где сейчас моя Баста?» - неторопливые вопросы распахнули Крылья и Лора зажмурилась от удовольствия, снова ощущая прикосновение невесомости.
Ребенком она представляла себе, как дети-Ангелы играют в облаках, сделанных из самой белой и пушистой ваты, но ни одна фантазия и близко не приближалась к обволакивающей прохладной мягкости облака, на котором, как на заледеневшем стекле, ее ладони расчистили маленькое окно. Она знала, что увидит Басту, как и хотела. Свернувшуюся клубочком на коленях, приподнимающую мордочку с полузакрытыми глазами навстречу ласковой руке. Не ожидала только, что рука окажется мужской, а колени будут принадлежать ее сестре. Что-то было неправильное в появившихся ощущениях. Лора расчистила больше «оконного» пространства. Знакомая комната – все верно, это ее дом. Старые фотографии, слегка выцветшие обои и уютная мебель – комната была точно такой, как она помнила. И руки были знакомыми – их с сестрой школьный приятель так и не избавился от ненавистных веснушек по всей коже, за которые они звали его «Подсолнух». Беспокойство вызывало лишь наложение двух привычных образов.
Губы людей в комнате двигались, сестренка засмеялась, и внезапно Лоре очень-очень захотелось узнать, о чем они говорят. Она попыталась вспомнить, о чем может так увлеченно говорить ее младшая сестра, но вспоминала лишь собственное глухое, подавляемое раздражение от ее несмолкающей болтовни и последующее воскресное покаяние в этой нетерпимости. Может быть, мужчина? – Лора сосредоточенно сомкнула Крылья, пытаясь вспомнить ускользающее ощущение. Крокусы. Она довольно рассмеялась – ну конечно, он в школе дарил ей крокусы, почти не пахнущие, маленькие букетики, и так краснел, когда она называла его по имени, благодаря за цветы. И – да, каждый год в марте, даже после окончания школы, он приезжал к ним с сестрой в гости, каждый раз с букетиком крокусов и странным взглядом. Они традиционно встречали его с воскресным утренним поездом, он традиционно целовал им руки и задавал свой непонятный вопрос. Каждый год его интересовало, настала ли весна. Лора пожимала плечами, ставила крокусы в вазу и уходила в церковь - слушать проповедь, молиться и исповедоваться. Он никогда не гостил у них дольше двух дней, но Лора не огорчалась его скорым отъездом, как и не испытывала особого волнения при встрече. Отстраненность от повседневных волнений и забот, свойственных людям, ей дарило понимание высшего предназначения, высшей цели, которую только может достичь человек.
Ангел расправил Крылья. Невесомость поддерживала его, готовая отдаться любому направлению его полета. Рай вокруг крахмально шуршал и искрился оттенками белого. Не было только направления «Если бы».