Новый герой. история любви. часть 3

 ГОРОД

23 часа 43 минуты. Побег.
 Я бежал по городу.
 Я бежал, как последний трус. Я оставил вас друг против друга…
 – Ах… – всхлипнул я, попятился и бросился назад, к лифту, к лестничному проёму, потому что мне стало страшно, потому что я не знал, куда мне деваться от бессилия, которое овладело мной.
 Я бежал по улицам, налетая на тени прохожих, я уже и не бежал, а плёлся по грязно-снежным тротуарам города, равнодушного к трусам.
 Я остановился у какого-то «Хот-дога», просто потому что не мог больше идти, и на моё счастье здесь оказались такие же, как и я, бедолаги, которым жизнь была бы в полный кайф, если бы периодически она не представляла им совершенно ненужные счета.
 Через некоторое время, когда я стал воспринимать мир достаточно адекватно, до меня стал доходить смысл их разговора.
 – Чувак, я там ваще ни хрена не учусь, – говорил один из парней, в короткой куртке и рваных джинсах. – Я там, короче, только тусую по-дикому… Ну ещё на дискач хожу…
 Время от времени он обнимал худую девчонку в пуховике, которая была ему по плечо, нагибался и целовал её в нос, после чего сплёвывал и говорил дальше:
 – Вот и вчера, короче, на дискаче, ну у нас, в кадетском корпусе, такую тёлку намутил! Ваще немереная! И буфы реальные и капот – зашибись. Она, короче, ко мне подкатывает говорит: «Толик, пойдем, я тебе кое-что покажу!». Я вообще охренел и говорю: «Ну, типа давай!»
 Весь этот поток слов был направлен на парня в наушниках, который закатывал глаза и, кажется, не слышал Толика.
 Да нет, всё-таки слышал, потому что открыл глаза и ехидно вставил:
 – Она чё, уже знала, что тебя Толик зовут?
 Толик поцеловал девчонку в мокрый нос, сплюнул и ухмыльнулся:
 – Блин, ничё она не знала!.. Это я так, чтобы понятней было… Вот… Ну, короче, она взяла меня за руку, и куда-то повела. Я ваще в дупелишку пьяный, меня колбасит немеренно, но мне свистеть на всё это, чувак, ну ты меня, надеюсь, понимаешь?.. Я иду ни хрена не втыкаю, куда она меня тащит, но иду…
 Поцелуй в нос – плевок.
 – Потом, короче она меня привела к себе домой, мы с ней чики-пуки, я тебе должен сказать, она обалденно целуется! А потом, я и не помню, чувак: может, я её и оприходовал!..
 – То есть как, не помнишь? – засмеялся парень в наушниках.
 – Так, чувак, ей Богу ваще не помню! Ну, реально!..
 – Да чё ты, Анжелы застеснялся? Совесть проснулась? – развеселился парень в наушниках.
 – Анжела! – Толик поцеловал пьяненькую Анжелу в нос и сплюнул.
 Анжела ответила улыбкой лунатика.
 – Блин, чувак! – отвечал Толик, распаляясь. – Я реально ничё не помню. Да я сам обламываюсь! Ни хрена не помню… А Анжелки я ваще не стесняюсь. Она у меня единственная!
 С этими словами Толик поцеловал довольную Анжелу в ухо.
 Анжеле стало щекотно, она скривилась, а потом закричала:
 – Хочу пива!
 – Тогда давай бабки! – Толик поцеловал её в нос и сплюнул.
 – На! – Анжела выудила из пуховика скомканные деньги.
 – Чё брать? – спросил Толик.
 – А чё хочешь! – великодушно разрешила Анжела. – Чё душа пожелает.
 Толик повернулся к «Хот-догу», парень в наушниках закатил глаза, Анжела улыбнулась мне, собираясь что-то спросить.
 Не дожидаясь этого, я пошёл дальше, мимо сверкающих реклам и босых манекенов в витринах…

23 часа 44 минуты. Сумасшедший сон: продолжение (Кузькина мать).
 – Людмилыч!.. – позвал я.
 Дворник не хотел приходить в себя.
 – Людмилыч… – повторил я.
 Дворник Александр Сергеевич храпел, как свинья.
 – Ну и чёрт с тобой! – я отпихнул от себя этого типа и пополз из подъезда.
 …Сколько я полз, я не помню, только за дверьми меня терпеливо дожидался дилижанс.
 Кучер оказался мужичком с лицом старушки, и я вспомнил, как я ехал в метро семь дней и ночей, зажатый между двух старушек, которые были похожи на старушку из окна твоего дома. И каждую из них, как и тебя, звали Галей.
 – Галька-то расфуфырилась! – брезгливо замечала первая старушка.
 – От Гальки и слышу! – не менее брезгливо отзывалась вторая.
 – Га лька-а! – грозилась первая. – Щас приедем, всё Пахомычу расскажу!
 И ещё я вспомнил, что когда мне совершенно стало невмоготу, и я решил наорать на глупых старушек, чтобы они заткнулись или хотя бы перестали молоть всякую ерунду, наш машинист объявил по радио:
 – Поезд дальше не пойдёт, хоть вы тресните!!!
 И я подумал: «Чудесно! Избавлюсь от старух, и отправлюсь искать Дирижёра сам, без машиниста!»
 И тут меня встряхнули и вынесли из вагона. И я оглянулся.
 А бородатый пассажир в цилиндре удивился:
 – Ну и ну! Шутник – машинист!.. Взял и укатил без нас…
 И теперь я понял, что этим бородатым и волосатым пассажиром в белом цилиндре и чёрном фраке был Чарльз Гашек – великий английский дворник…
 Но что делал он среди простых людей? Чем он занимался?
 Старушки скривили рты и завопили:
 – Поезд дальше не пойдёт!.. Жульё, бесстыжее!.. Всё Пахомычу передадим! Он вам ещё покажет Кузькину мать!..
 И погрозили злыми кулачками в небо.
 И вспомнив всё это, я понял, что кучер с лицом старушки – это и есть Пахомыч, который покажет миру мать пресловутого Кузьки.
 И мне захотелось куда-нибудь исчезнуть, ну хотя бы провалиться сквозь землю, но кучер Пахомыч подошёл ко мне, схватил за шиворот и бросил в дилижанс, где было темно, но тепло, и кто-то что-то бормотал. Кажется, молитвы…

23 часа 45 минут. Свидетель.
 Из показания К. К. Данзаса перед военным судом:
 «27 января, в первом часу пополудни, встретил его, Данзаса, Пушкин на Цепном мосту, что близ Летнего сада, остановил и предложил ему быть свидетелем одного разговора…
 …После ухода Пушкина первый вопрос его (Данзаса) был господину д'Аршиаку, нет ли средств окончить дело миролюбиво. Господин д'Аршиак, представитель почитавшего себя обиженным господина Геккерена, вызвавшего Пушкина на дуэль, решительно отвечал, что никаких средств нет к примирению…»

23 часа 46 минут. Формула.
 Проваливаясь в глубокие сугробы сумеречного сквера, я двигался к станции метро.
 У подземного перехода я перехватил дешёвую, но на удивление вкусную, шаурму, которую мне приготовил чем-то озабоченный грузин. Почти полностью её проглотив, я окунулся в бурлящую суету метро, и вагон унёс меня в тоннель.
 Уподобившись Драугелю, я сочинил следующее маловразумительное творение:
 Я ухожу на волю
 Сегодня – навсегда.
 Я ухожу от боли
 В другие города.
 С собою пара песен,
 Гитара и любовь,
 И формула – «Мир тесен:
 Ушёл – вернёшься вновь».

23 часа 47 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Лобное место).
 Дилижанс трясло на ухабах, и в эти моменты что-то твёрдое упиралось мне в бок, но я не мог отодвинуться и избавиться от настырных толчков, потому что боялся свалиться в пустоту, которая заменяла собой одну из дверец дилижанса.
 Кто-то продолжал бубнить молитвы, но в темноте я никак не мог разобрать хотя бы силуэта человека, бормотавшего святые тексты.
 Я протянул руку, чтобы нащупать его, и мне сказали:
 – Будь терпелив.
 Мы ехали дальше без времени, вне пространства.
 И когда я открыл рот, чтобы спросить, кто эти люди, мне снова ответили так:
 – Будь терпелив.
 И мы ехали дальше или не ехали, а просто стояли на месте и существовали в небытии. И прошла вечность или пролетела секунда, и тогда мне сказали:
 – Теперь ты готов к тому, чего искал.
 Дверцы дилижанса распахнулись.
 Меня вывели на свет.
 Солнце стояло над площадью низко-пренизко, и от этого окружающий мир казался большим, чем он был на самом деле. И площадь, запруженная народом – огромная, шевелящаяся масса, была каплей океана, имя которому Вечность.
 Две старушки, облачённые в рыцарские доспехи, держали меня за плечи, впереди меня двигался бритый наголо юноша в тёмных очках и длинном атласном плаще, на вытянутых руках он нёс длинный футляр, накрытый красным бархатом.
 Я оглянулся.
 Кучер Пахомыч замыкал шествие. Он шёл за мной, метрах в двух, и с каждым шагом… о, Господи, с каждым движением в нём происходила какая-то метаморфоза. Сначала у него выросла чёрная с сединой борода, а затем на нём появились белый цилиндр… и чёрный фрак… и красный платок, которым была перевязана его длинная шея… И я понял, что никакой это ни Пахомыч, а великий английский дворник Чарльз Гашек, который буквально некоторое время тому назад предлагал мне стреляться. И за спиной у него на широком кожаном ремне висела роскошная метла из ивовых прутьев.
 Меня вывели в центр площади, к Лобному месту, где обычно совершали казнь над преступниками, и я увидел Императора, стоящего посреди помоста.
 – Приветствую тебя! – он взмахнул рукой.
 Над площадью повисла тишина.
 Император с пафосом продолжил:
 – Приветствуем тебя, бродячий музыкант!
 Тебя мы заждались… Ты, словно Кант
 Задал нам всем задачу из задач:
 «Кто нынче на коне – Поэт или Богач?»
 Толпа возликовала. В воздух полетели шляпы, зонты и чепчики.
 После бурных и продолжительных аплодисментов Император снова обратился ко мне.
 – Я слышал, ты готов? – сказал Император.
 – К чему? – спросил я одними губами.
 Император засмеялся.
 – А ты притворщик! – Гонзичек Первый погрозил мне пальцем. – Оставь… Здесь не место уловкам… Итак! Ты мечтал о встрече с Дирижёром, не так ли?
 – Да, – ответил я.
 – Он перед тобой!
 Император сделал шаг в сторону, и я увидел… самого себя.

23 часа 48 минут. «Если не будет результата…»
 Условия дуэли между г. Пушкиным и г. бароном Жоржем Геккереном.
 1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга, за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.
 2. Противники, вооружённые пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело своё оружие.
 3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии.
 4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, если не будет результата, поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же расстояние в двадцать шагов; сохраняются те же барьеры и те же правила.
 5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
 6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облечённые всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.
 Константин Данзас,
 инженер-подполковник.
 Виконт д'ршиак,
 атташе французского посольства».

23 часа 49 минут. Звонок!
 Я иду на кухню и делаю себе бутерброд с майонезом.
 Отвратительная штука, но я сейчас на взводе и мне наплевать
 Не успеваю я вернуться в комнату, как раздаётся звонок.
 Звонок!
 Звонок!!!
 Я хватаю мобильник.
 – Валя мне сказала, – слышу я, – что ты расстался с Галей…
 – Кто это? – я пялюсь в окно.
 – Это я – Снежана.
 – Кто? – я не понимаю, что происходит.
 – Ты расстался с ней? – спрашивает эта ненормальная.
 – Да тебе то что?! – ору я, естественно вляпавшись пальцами в бутерброд с майонезом.
 – Как что? – мямлит эта дура.
 – Слушай, – я завожусь на полную катушку. – Ты меня достала!
 Сейчас я взлечу.
 – Ты меня достала! Дура ты тупая! Я тебя не люблю! Никогда не любил! И не собираюсь любить! Ты мне не нравишься, понимаешь, нет?! Ты глупая и некрасивая! Ты убогая! Ясно?
 – Я тебя ненавижу… – эта несчастная рыдает.
 Сволочная ситуация.
 В трубке раздаются гудки.
 Я отшвыриваю бутерброд. Он прилипает к пианино и медленно сползает к полу.
 Я прижимаюсь горячим лбом к окну.
 Какое оно холодное!..

23 часа 50 минут. «Вернуть…»
 Мы бегаем по кругу.
 Кто сколько. Кто куда.
 Разлука – за разлукой
 И за бедой – беда.
 Кого-то жизнь задержит.
 Кого – не сбережет.
 И велика надежда,
 Что все наоборот.
 Часы бегут быстрее.
 На всех не хватит дней.
 Забыться поскорее,
 Остановить людей.
 Я весело закончу.
 Не дам себе уснуть.
 Конец – начала громче.
 Его нельзя вернуть.

 Это – Драугель…

23 часа 51 минута. Футляр: возвращение монеты.
 Мы стояли друг против друга – я и мой двойник.
 Я не знаю, что чувствовал он, но мне стало легко и всё понятно.
 – Это дуэль? – спросил я Императора.
 – Дуэль? – Гонзичек Первый прыснул. – Дуэль?!!
 Он затрясся всем телом и над толпой разнёсся его неестественно звонкий смех.
 Толпа заржала. Не над императором, конечно, – надо мной.
 Они тыкали в меня пальцами, хлопали себя по ляжкам, утирали слёзы и багровели от гогота.
 – Дуэль!.. Ох, не могу… – хохотал Император, но потом, как-то сразу сникнув, обратился с вопросом к бритому наголо юноше в тёмных очках и длинном атласном плаще, который оставался ко всему безучастным и был занят лишь тем, что продолжал держать на вытянутых руках длинный футляр, накрытый красным бархатом.
 – Значит, всё-таки дуэль? – спросил у него Гонзичек Первый.
 – Дуэль? – бритый наголо юноша повторил вопрос, но смотрел он при этом не на Императора, а на великого английского дворника Чарльза Гашека.
 – Разумеется, – пожал плечами Гашек. – Естественно. Нет веских причин для примирения.
 – А как же мир во всём мире? – Император жалостливо сморщил личико.
 – В смысле? – повёл бровью великий дворник.
 – В смысле… – Император развёл руками, не зная, что добавить.
 – Вот видите, – сказал Чарльз Гашек. – Дуэль неизбежна.
 – Но кто и у кого требует сатисфакции? – Император в порыве искренности прижал к груди свои маленькие ручки. – Кто?!
 – Я, – громко произнёс я.
 Толпа подалась вперёд. Никому из присутствующих не хотелось пропустить ни единого слова.
 – У кого же? – Император не смотрел на меня.
 – Не у вас, Ваше Величество! Не волнуйтесь! – ответил я. – Вы, как и я, поэт. А я не стреляю в поэтов.
 – У кого же? – Император принялся обмахиваться платочком. – У Щикельгрубера?
 Он кивнул на юношу, бритого наголо.
 – Или, быть может у Чарльза…
 – Нет- нет, – я не дал ему договорить. – Я требую сатисфакции у этого человека.
 Я кивнул в сторону двойника.
 – У Дирижёра? – Гонзичек Первый картинно воззрел на толпу. – То есть у самого себя? Но повод?!
 – Повод всегда найдётся, – заметил великий дворник. – И не один.
 – Да, я требую сатисфакции у него, потому что… – сказал я и замолчал.
 – Ну же! – Император нетерпеливо хлопнул в ладоши.
 – Потому что он… – я снова кивнул на своего двойника. – Он на вашей стороне!
 При этих словах бритый на голо юноша сдёрнул с длинного футляра красный бархат, и все увидели, ЧТО лежит внутри футляра.
 Это были не шпаги и не пистолеты, не что-либо стреляющее или колющее. О, нет!
 Это была самая обыкновенная монета. Деньга, когда-то оброненная мною и подобранная дворником Александром Сергеевичем.

23 часа 52 минуты. Тропинка в двадцать шагов.
 Из рассказа виконта д'Аршиака П. А. Вяземскому:
 «На место встречи мы прибыли в половине пятого. Дул очень сильный ветер, что заставило нас искать убежище в маленькой сосновой роще. Так как большое количество снега могло стеснять противника, пришлось протоптать тропинку в двадцать шагов».
 Из письма В. А. Жуковского С. Л. Пушкину:
 «Снег был по колена; по выборе места надобно было вытоптать в снегу площадку, чтобы и тот, и другой удобно могли и стоять друг против друга, и сходиться. Оба секунданта и Геккерен занялись этой работою; Пушкин сел на сугроб и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец, вытоптана была тропинка в аршин шириною и в двадцать шагов длиною; плащами означали барьеры».

23 часа 53 минуты. Надежда.
 Ты не позвонишь.
 Наверное, уже не позвонишь. И ты вправе так поступить после моего бегства, после того, как я бросил тебя на произвол судьбы.
 Осталось семь минут до полуночи.
 И вчера, и позавчера мы созванивались ровно в одиннадцать.
 …В первый наш день мы договорились, что никто и ничто не помешает нам делать это каждый вечер в двадцать три ноль-ноль. А если всё-таки что-то или кто-то попытается изменить ход времени и событий, мы постараемся позвонить в любую другую минуту до полуночи. Ну а потом, чтобы не беспокоить никого из домашних, будем терпеливо ждать наступления утра – то есть шести часов…
 Ты не позвонишь.
 И если ты не позвонишь, это означает только одно – мне нет прощения.
 Я, конечно, могу набрать твой номер, но мой звонок – это ничто. Трусом я уже показал себя. Попрошайкой быть не желаю и не могу.
 Что там у Драугеля по этому поводу?
 На желтом закате усталого дня
 Растает Большая надежда.
 Возможно, все страхи оставят меня,
 А дождь не покинет, как прежде.
 И сердце стучит в такт мерцанию звезд,
 Душа опускается ниже.
 И в грязном огне грубых молний и гроз
 Обрыв поднимается выше.
 Туман и ветра заберут все мечты –
 Оставят меня опустевшим.
 И где-то вдали, на краю высоты,
 Я встречу Другую надежду…

23 часа 54 минуты. Третья рюмка.
 Однажды я решил напиться и забыться.
 Напиваться под бормотание телевизора мне было противно, поэтому я позвал Мэка. После третьей рюмки коньяка я спросил:
 – Мэк, ты когда-нибудь думал, что страшнее всего на свете?
 – Не знаю, – ответил он. – Наверное, одиночество.

23 часа 55 минут. Условия.
 – Дуэль! – возвестил миру Император Объединённой Чешской Империи Гонзичек Первый. – Поэт вызывает Дирижёра!
 – Дуэль! – захлёбываясь в эмоциях, поддакнул мир своему императору. – Поэт вызывает Дирижёра!
 Мы смотрели друг другу в глаза.
 «Зачем тебе это?» – думал он.
 «Так надо», – думал я.
 «Но зачем?!! Объясни мне! Я не понимаю!»
 «У нас нет времени. Прощай…»
 Великий дворник Чарльз Гашек стукнул своей роскошной метлой по деревянному помосту, площадь притихла, и Гашек зычно объявил:
 – Условия дуэли между противниками!
 Гашек обвёл глазами толпу. Толпа ждала.
 Гашек отчеканил условия:
 – Первое! Противники становятся по обе стороны от барьера на расстоянии вытянутой руки друг против друга. Второе! Противники вытягивают правую руку и касаются друг друга кончиками большого и указательного пальцев, приготовленных для подбрасывания монеты. Третье! Противники, вооружённые деньгой, которая будет возложена на их руки господином Щикельгрубером, по сигналу пускают в дело общее оружие, то бишь подбрасывают монету, как можно выше. Четвёртое! После подбрасывания каждый из противников выкрикивает одно из слов: «Орёл» или «Решка», если слова противников совпадают, бросок повторяется до первого несовпадения. Пятое! Общим секундантом противников является Его Величество Император Объединённой Чешской Империи Гонзичек Первый, в чьи обязанности входит оставаться до окончания поединка непременным посредником во всяком объяснении между противниками на месте боя. Шестое! Проигравшим считается тот, чей выкрик не совпадает с выпавшей монетой. Седьмое! Проигравший подвергается нравственному перерождению.
 После этого Гашек кивнул бритому наголо юноше в тёмных очках.
 – Вы готовы, господин Щикельгрубер?
 – Да, – ответил юноша.
 Гашек обратился с тем же вопросом к противникам:
 Вы готовы, господин Поэт? Господин Дирижёр?
 – Да, – ответили мы.
 – Вы готовы, господа секунданты? – спросил Гашек Императора Гонзичека Первого.
 Император поклонился присутствующим.
 – Тогда к барьеру! – скомандовал великий дворник.
 Дуэль началась.
 Монета сверкнула над нашими головами и полетела на помост.
 – Решка! – выпалил я.
 – Орёл! – выкрикнул Дирижёр.
 Упав к ногам Императора, монета не покатилась и даже не подпрыгнула. Она просто шмякнулась о деревянный настил, словно одного из нас припечатало равнодушной печатью.
 Гашек подошёл к деньге и громогласно объявил:
 – Орёл!
 Я проиграл.
 Я проиграл…
 Затем мне вручили метлу.
 Теперь я должен был подвергнуться нравственному перерождению.

23 часа 56 минут. «Не дойдя до барьера…»
 Из рассказа современника:
 «Несмотря на ясную погоду, дул довольно сильный ветер. Морозу было градусов пятнадцать. Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, по-видимому, был столько же спокоен, как и во всё время пути, но в нём выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им и д'Аршиаком место, Пушкин отвечал:
 – Мне это решительно всё равно, – только, пожалуйста, делайте всё это поскорее.
 Отмерив шаги, Данзас и д'Аршиак отметили барьер своими шинелями и начали заряжать пистолеты. Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту:
 – Ну, что же! Кончили?
 Всё было кончено. Противников поставили, подали им пистолеты, и по сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.
 Пушкин первый подошёл к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил…»

23 часа 57 минут. К чёрту!
 – Ещё чё-нить брать будем? – спросил меня холёный официант.
 Я оторвался от книги Драугеля и рассеянно ответил:
 – Да… Наверное… Пожалуй, капучино… Большой…
Официант молча удалился.
 Я посмотрел на часы, было полтретьего…Мэк появится только в три…
 – Вот кофе, – пробурчал официант, и небрежно поставил его на стол.
 Кофе пролился.
 – Извините, а сахар вы положили?
 Официант зло уставился на меня и внятно проговорил:
 – А в жопе не слипнется?
 – Что? – удивился я.
 – Сахар положили?! – возмутился официант. – Обойдёшься!
 – Не понял… – сказал я.
 – Чё не понял? Сидит, понимаешь, Бог знает сколько! Ему ещё сахар, понимаешь, подавай! В жопе, говорю, не слипнется?
 Официант громко выругался, и, натыкаясь на столики, ушёл за стойку.
 «Надо же!» – подумал я. – «Надо же… Такой прекрасный день… И этот хам… А ведь в каком-нибудь девятнадцатом веке я бы его в лучшем случае вызвал бы на дуэль… А в худшем?.. В худшем, просто бы пристрелил на месте…»
 Я встал из-за столика.
 Я ушёл из кафе. Ну его, к чёрту!
 В голове у меня высветились стихи Драугеля. Я их сразу запомнил. Хорошая у меня память. Особенно зрительная:
 Я не нашёл пути назад
 И не могу остановиться.
 Я лишь судьбы своей солдат –
 Мне от неё уже не скрыться.
 Вокруг друзья, любовь и свет.
 И я смеюсь, в душе рыдая.
 А жизнь идёт. И больше лет.
 Удача душу всё терзает.
 Я шёл по лёгкому пути –
 Успех, расчёт, разумный выход.
 Из жизни выход не найти.
 В кончине – только глупый вывод.
 А я смеюсь. И легче всем:
 «Красив, умён, богат, задорен!»
 И нет ни горя, ни проблем.
 Один удел – Болтун с судьбою.

23 часа 58 минут. Как легко!
 Великий дворник вручил мне свою метлу.
 Судя по всему, минута была торжественная. Мне даже показалось, что где-то в отдалении, не на нашей площади, звучат фанфары.
 Великий дворник Чарльз Гашек передал мне свою роскошную метлу из ивовых прутьев со словами:
 – Всё к лучшему, поверьте, мой друг.
 Я улыбнулся в ответ.
 Да, я почувствовал на своем лице улыбку.
 Это была счастливая улыбка. Безмятежная. Без ненужных тягостных мыслей и забот.
 Я спрыгнул с помоста вниз к толпе, которая разом выстроилась в шеренги, и у каждого из тех, кто только что взирал снизу на мою дуэль, оказалась в руках точно такая же, как и у меня, метла.
 Я зашагал во главе моей новой армии – миллионной армии дворников.
 Я проиграл, я стал, как все. Нет-нет!.. Не как все! Мне доверили армию – армию таких, как все…
 Мы шли по улицам нашего города и махали мётлами.
 Мы улыбались надвигающемуся на нас миру и думали, я уверен, мы думали одну и ту же мысль:
 «Как хорошо идти так! Как хорошо идти с метлой в руках!..»
 Мы шли по омытому нашими одинаковыми улыбками городу.
 – Всё! Я не поэт… – подумал я напоследок. – Моя жизнь стала простой и надёжной. Вот мой путь. Путь со всеми… Как легко!..
 … Этот сон я увидел три дня тому назад.

23 часа 59 минут. Каждый в этом мире…
 Однажды папа рассказывал мне про своего мастера из института кинематографии, который любил повторять, что время летит неумолимо, а дни проходят однообразно…
 К этой фразе папа относится брезгливо. Мне она тоже не по душе.
 Время не летит неумолимо, если дни не похожи один на другой.
 Мои дни – череда взлётов и падений, любви и ненависти, надежды и мрака, пути и раздумий.
 Время не летит неумолимо. Оно обволакивает душу, и душа плывёт вместе со временем, покуда время в ней нуждается…
 …Это случилось тогда, когда душа моя была такой, какой старается быть сейчас.
 Я увидел дворника, подметавшего пляж.
 Со стороны казалось, что он хочет сгрести бесконечный песок в одну кучу, только зачем он это делает, никто не может понять.
 Кроме меня. И мне от этого было смешно.
 Всё же ясно! Он – дворник, и это его работа – подметать дорожки, тротуары, улицы, площади, и, наверное, пляжи.
 А ещё в то июльское утро я влюбился в девушку, и ей было восемнадцать лет, а мне всего одиннадцать. И в этом не было ничего плохого или необычного, потому что любовь коснулась моего сердца своей трепетной рукой, и я полюбил девушку, молодую женщину.
 Она была такая высокая, стройная и с золотыми волосами! Она была такая красивая!
 Каждый в этом мире должен заниматься своим делом и в своё время – кто-то подметать мир, а кто-то влюбляться в него – в этот мир и его богинь.
 И каждому из нас предназначены свои дни: одним – одинаковые как стёртые веники, другим – разные, как цветы, которыми осыпают влюблённых…
 …В то июльское утро, когда я влюбился в девушку с твоим именем, она заметила мою любовь.
 Она подошла ко мне и сказала:
 – Не грусти. Это пройдёт…
 Это не прошло.
 Не прошло. Я люблю тебя. Моя армия – я сам.

24 часа 00 минут.
 Ты позвонила.