Фугу

Недобрые сны заполняют всю комнату; рассаживаются, точно голуби, рядами на книжных полках и сверху на платяном шкафу, мелкими шажками перебегают по полу, склонив головки с любопытными немигающими глазами на бок, взмахивают крыльями, перебираются ближе, топчутся на груди, что-то из нее выклевывая. Она теребит его за плечо – «Перевернись на бок, не спи на спине, кошмары снится будут» - он замечает, что рот у него приоткрыт и слюна стекает по щеке на подушку. Переворачивается на бок, спиной к жене, и только успевает закрыть глаза – как она снова начинает тормошить его: пора подниматься.


Он встает с тяжелой головой и в дурном настроении, и все, абсолютно все – жена, неизменная яичница на завтрак, необходимость идти на работу, слишком горячий чай – раздражает его не меньше, чем мелкий колючий снег, который хлещет их по щекам, пока они молча ковыляют к метро.


На платформе его раздражение только усиливается. Поезд, выныривающий из туннеля, представляется ему каким-то подобием китайского дракона, вылетающего из пещеры со сверкающими глазами, свистом и грохотом. Состав надвигается на ожидающих его пассажиров с такой неотвратимостью, что ему кажется делом совсем не сложным толкнуть жену на рельсы, навстречу этим ослепительным глазам, о чем в приступе раздражения он тут же ей и сообщает. Она смотрит на него слегка ошалело, но тут дверь перед ними распахивается, и им приходится протискиваться внутрь. Вагон качается, она не удерживается и хватается за него, и держится так до самого кольца, где ей выходить, а там уже привычно чмокает его в щеку на прощание.


День в офисе тянется ровно так же, как и обычно, только разве что клиентов сегодня слегка поменьше. «Примерзли что-ли?» - спрашивает секретарша, и, от нечего делать, достает из сумки газетенку с кроссвордами. «Деликатесная рыба, популярная в Японии?» - интересуется она минут через пять. «Фугу» - отвечает машинально он, не отрывая взгляд от монитора.


После обеда работы не прибавляется. Из соседнего офиса приходит парень, имени которого он не помнит, усаживается на край стола, и, теребя полосатый галстук, начинает рассказывать о своем, как он выражается, «экстраординарном» отпуске. «Полосатый галстук», видите ли, побывал в Токио, потратил огромную сумму, зато прекрасно провел время. Рассказ «полосатого галстука», тем не менее, не кажется особенно интересным, и ухо улавливает только отдельные слова – гейша, экзотика, небоскреб – да восторженные взвизги секретарши. И затем вдруг – «ФУГУ» - так отчетливо, что он даже переспрашивает – «Что там про фугу?» В суть ответа, впрочем, он тоже не вникает, зато перед ним вдруг возникает четкий образ ядовитый рыбешки, которая нахально раздувает свое колючее пузо.


По дороге домой он размышляет о соотношении в жизни внутренних и внешних ресурсов – вот ведь, десять лет назад, когда они с женой бредили Японией, они и подумать не могли, что когда-нибудь будут в состоянии позволить себе такую поездку. Теперь же, когда денег у них вполне хватило бы, куда-то пропал напрочь интерес. Многие вещи, приходится признать, стали менее интересными. Фугу, фугу, фугу.


Он возвращается позже нее, раздевается, и молча проходит на кухню, где она жарит рыбу. На сковороде шкварчат сочные ломти, с холодильника на него смотрит глаз телевизора, он наливает полстакана вина, усаживается за стол и смотрит на ее профиль. Лицо у нее не то чтобы красивое («Нос слишком тонкий» - привычно думает он), но излучающее какое-то особенное спокойствие, всегда. Всегда. Она ничего не спрашивает, ничего не предлагает.


Она перекладывает рыбу в тарелку, шлепает рядом пару ложек длиннозерного рассыпчатого риса и ставит перед ним. Он берется за вилку, как вдруг телевизор, до этого бубнивший что-то неразборчивое, явно произносит: «В Токио два туриста-европейца погибли, отравившись некачественно приготовленной рыбой фугу. Следствие пока не установило, было ли это предумышленным убийством, или роковой оплошностью повара.»


«Надо же, снова фугу» - думает он, и потом – «Бог троицу любит», а сразу же затем его горло сжимается от тоски и страха.


-Что это за рыба??? – выдавливает он.


-Карп, - спокойно отвечает она, не поворачиваясь к нему и продолжая греметь грязной посудой в мойке. – С корочкой, как ты любишь.


-Скажи… Ты хотела бы может, чтобы я помер? Хотела бы? Может, ты меня отравить хочешь? – заикается он. Вилка выпадает из трясущихся рук и заваливается под стол. Ему сложно говорить, единственное, что далось бы сейчас легко – это вопль «Фугу, фугу, ФУГУ!!!»


-Глупый, не шути так, - она оставляет недомытые тарелки и поворачивается к нему. Вытирая руки полотенцем, пытается усмехнуться. – Плохие шутки. Ты меня пугаешь.


-Ты меня ненавидишь, да? Хочешь чтобы я умер, да? – на глаза ему наворачиваются слезы, и лицо ее, ярко освещенное лампой, вдруг начинает размазываться и плыть, словно в дурмане – яд, должно быть, уже растворяется в крови, думает он. Страх захлестывает его, и он хнычет: - Хочешь меня убить, да как ты можешь? После пятнадцати-то лет, как тебе такое в голову пришло? Мы же… Ведь… - он запинается, что-то с голосовыми связками, парализующий эффект яда, вероятней всего.


-Глупыш. – говорит она спокойно и ласково. – Глупыш. Нет, конечно я тебя не ненавижу. Я тебя люблю. Ты просто устал.


-Конечно, устал. Да, так я и поверил. Это яд! Подсунула мне рыбу фугу, - капризно сообщает он, а слезы стекают по щекам и капают на безвольно лежащие на коленях руки.


Слезы. Злость. Раздражение. Отчаяние. Страх. Они застилают глаза, и ее фигура из-за них кажется нечеткой, но он видит, что она делает шаг и еще шаг наискосок через кухню, ближе к нему. Он знает, что сейчас она прикоснется губами к его щеке, обнимет, будет ерошить волосы и называть всякими добрыми словами. И самое отвратительное, что руки его уже настолько налились ядом зловредной рыбехи из далекой страны, в которой ему не суждено побывать, что он даже не сможет оттолкнуть ее.