Дневник войны со стенами

Ребенок снова плачет. Сквозь сон ей кажется, что источник раздражающего звука словно бы плавает в воздухе, то приближаясь, то удаляясь. Окончательно проснувшись, она поднимается, включает ночник и идет к двери.

Сделав шаг в коридор, она вздрагивает и останавливается - хнычущее белесое пятно, ее сын, - прямо здесь, жмется в угол у шкафа с одеждой.

- Эй! Ты чего?

- Они на меня смотрят...

-Кто? - она поднимает сына на руки; ребенок слишком мал, слишком хлипок для своих семи лет, она практически не чувствует его веса. Прижавшись к матери, сын тут же закрывает глаза и впадает в дремоту, но продолжает бормотать:

-Лица... Там везде лица. Смотрят.

Она толкает дверь в детскую локтем и входит внутрь. Все как обычно: книжный шкаф сразу справа от двери, слева в углу письменный стол, напротив - пожалуй слишком широкий для ребенка диван, географическая карта мира прямо над ним, цветастый ковер на полу. Поняв, что скоро снова окажется в комнате один, ребенок оживляется:

- Смотрят на меня, - и, забравшись с ногами на диван, тычет пальцем в какую-то точку на карте. - Вот! Вот смотри.

Приглядевшись, она вроде бы различает нос и подбородок, но тем не менее уверенно отвечает:

- Ерунда. Это просто полуостров... полуостров...

Название полуострова не приходит в голову.

На следующее утро у них обоих красные глаза и усталые отекшие лица; она отводит ребенка в школу и бежит на работу; метро придает ей ускорение на целый день. Новый офис, новые обязанности, новые лица; она запрещает себе жалеть о чем-либо, да у нее практически и нет на это времени. Забрать ребенка из школы; забежать в магазин по дороге домой; выстирать блузку и приготовить ужин. Вся эта суматоха, возня у разогретой плиты, шум воды в ванной каким-то образом делают пока еще чужую квартиру более уютной, или по крайней мере ей так кажется. Она так занята, что не сразу отвечает на единственный вопрос, который сын задает ей за вечер. "Мааам, кто здесь жил до нас?" Она понятия не имеет.

Когда хныканье будит ее среди ночи, она смотрит на светящиеся в темноте цифры на будильнике. Половина третьего. Хотя ей стоило бы привыкнуть, она снова вздрагивает, обнаружив сына в коридоре. Поднимая ребенка на руки, она почти не замечает его бормотания - "...лица смотрят на меня. Они везде там, мам. На карте. Ну мам, ты же видела на карте... в узорах на ковре. И еще на обоях." Когда она укрывает сына одеялом - что-то в его словах внезапно ее настораживает.

- Что? Как ты сказал?

- Лица говорят чтобы мы уехали.

- Это теперь наша квартира! Теперь мы здесь живем, понял? Мы! Здесь! Так и передай этим своим лицам, - она почти кричит; пожалуй, стоит сбавить обороты, - Хочешь, я оставлю включенной лампу на столе?

- Нет! Погаси, - от отчаяния ребенок бьет кулаком по одеялу, - в темноте меньше страшно. Можно спрятаться, если не дышать.

На следующую ночь она с удивлением обнаруживает, что ребенок притащил в коридор подушку. Спокойно, насколько в такой ситуации это возможно, она объясняет, что у дверей в прихожей обычно спят собаки и в конце концов соглашается лечь - но только один раз, сегодня! - у сына в комнате. Накинув халат поверх ночной рубашки, она ложится на одеяло на тот край дивана, что ближе к окну. Слушая сопение засыпающего сына, она думает о том, как тяжело ему приходится, смена обстановки сказывается и на ней, взрослой, сильной и здоровой женщине - но выхода не было, если он не понимает этого сейчас, то наверняка поймет, когда повзрослеет. Не думать о переезде, о нехватке денег, о бетонной коробке, в клетушке на двадцать первом этаже которой им приходится жить, о мелькании незнакомых лиц, которые говорят ей чтобы она уехала. Она вспоминает дом в деревне, который им пришлось продать, сад за домом, яркий летний день, улыбающееся лицо мужа. Но, засыпая, она перестает контролировать потоки памяти и снова видит ночное шоссе, наполненное тревожными всполохами и воем сирен, искореженную груду металла, и кровь. Кровь на асфальте рядом с телом ее мужа.

Впрочем, просыпается она не от страха, а от того, что у нее затекла правая рука. В комнате темно, сколько прошло времени - полчаса или полтора - неизвестно. Она поворачивается на левый бок, лицом к ребенку, и обнаруживает посреди дивана человека. Это крупный мужчина, он лежит к ней спиной, четко виден его бритый затылок и шрам, который начинается на шее и тянется вниз, к правой лопатке. От ужаса у нее перехватывает дыхание, что впрочем и хорошо - шея незнакомца так близко от ее лица, что выдохни она - тот наверняка почувствует. МОЖНО СПРЯТАТЬСЯ, ЕСЛИ НЕ ДЫШАТЬ. Она зажмуривает глаза, и ресницы, задев подушку, производят такой шум, что полдома вот-вот проснется. Надо действовать; если ударить его пока он еще спит - преимущество будет на ее стороне. Она открывает глаза - и видит только смятое одеяло и ребенка, мирно сопящего на другом краю дивана.

Ей трудно не поддаваться панике, но она должна дать сыну выспаться. Уставившись в потолок, она дожидается наступления утра.

Отправив ребенка в школу, она звонит на работу и сообщает, что немного приболела. Ей нужно отдохнуть; пока сентябрьское солнечное утро заглядывает в окна, она вот уже час сидит на кухне над остывшей чашкой кофе. Чужой и непривычный мегаполис давит на нее даже сейчас, когда она вроде бы под защитой стен своей квартиры. Все дело в стенах, внезапно осознает она; стены и являются проводником всей ненависти, которую город направляет на нее и ее сына, на этих наглых захватчиков территории. Когда на неярких кухонных стенах вспыхивают солнечные зайцы - где-то у нее внутри вспыхивает ненависть. Достав с антресолей ящик с инструментами, она с остервенением начинает вгонять гвозди в ненавистные стены. "Первой. Войну. Объявила. Не я. Не я. Не я. Не я."

От всех этих бессонных ночей она немного заведена; когда знакомое хныканье за дверью снова будит ее, она вскакивает и пулей вылетает в коридор.

- Черт тебя дери! Ты будешь спать или нет, в конце концов? Дай мне выспаться! Хотя бы еще раз в жизни!

"...они смотрят... смотрят... смотрят на меня" - привычно нудит ребенок.

- Да кому ты сдался на хрен! Нужно им на тебя пялиться, - она хватается за дверную ручку, но сегодня что-то не так - сын внезапно обеими руками цепляется за подол ее ночной рубашки.

- Не входи! Мама! Мама, не ходи туда! - он визжит от страха.

Будто под наркозом, отупев от усталости, успев подумать, что сегодня-то они точно перебудят всех соседей, мать толкает дверь. Она слышит что-то - быть может, это ветер гуляет по комнате, и тянется к выключателю, спрятавшемуся в тени у книжного шкафа. Темное пятно. Сгусток тени. Четко очерченная рука отталкивает ее ладонь от выключателя и с силой пихает в плечо. Падая, она пересчитывает головой полки книжного шкафа, и теряет сознание.

Когда она приходит в себя, занимающееся утро уже наполняет коридор серым светом. Ребенок все сидит на том же месте, уставившись на нее неподвижными от ужаса глазами. Ей не приходится задумываться над своими дальнейшими действиями, скорее, это уже защитные рефлексы.

- Одевайся.

В полумраке, не включая свет, она находит джинсы и свитер и швыряет их сыну.

- Мама... - его голос дрожит.

- Маму ударило током от выключателя, но теперь все нормально. Одевайся живо!
Пока ребенок натягивает одежду, она сама успевает одеться, запихнуть в сумку документы и деньги, вытряхнув предварительно ключи ("Они больше не понадобятся.")

Сын возится со шнурками на кедах.

- Быстрее! Зашнуруйся на лестничной клетке и жди меня там.

- Маааам...

- Я сказала немедленно! - она хватает старые газеты, рвет и комкает их, сооружая ритуальный костер ровно посреди коридора. Перекидывает сумку через плечо, хватает спички со стола на кухне, поджигает; ей кажется, что огонь плохо разгорается, и она ворошит раскиданную по полу тлеющую бумагу палкой от швабры.

- Мааам, ты что... - доносится с лестничной клетки.

- Заткнись! Не ходи сюда, - вопит она; наконец-то занимаются обои. Тем не менее, она стоит на пороге до тех пор, пока ее лицо не обдает жаром. Обои вздуваются, трещат и лопаются; это напоминает ей волдыри от ожогов на коже.

Она захлопывает дверь, хватает сына за руку, и, не дождавшись лифта, бежит вниз по лестнице, ощущая себя победительницей.