Бог дан

«Ну где же ты?
Мы ждем твоих шагов,
Усталый мир
Тебя принять готов»
Dolphin

Это была ранняя весна, когда солнце уже не светит, а снег еще лежит. Птицы уже пели, коты уже орали. Почки наливались листьями, и всем хотелось жить.
Не получилось.
Сначала взорвали цирк Никулина в Москве, во время премьеры, вместе со всеми, кто там был. Жертв даже не успели посчитать, как действие перенеслось в Питер – оттуда в Ярославль, Нижний Новгород, и дальше по маленьким городам.
Когда все докатилось до Н-ска. Правительство наконец-то объявило народу, что началась война (как будто без этого никто ничего не понимал). Противник – мировой терроризм в лице чечено-ирако-американских боевиков.
Объявлен военный режим. Закрыты вузы, школы, ясли.
Война.


Она как раз в очередной раз прокалывала ухо в единственном в городе Н-ске оставшемся открытым пирсинг-тату салоне. Его не закрыли. Потому что народ внезапно, как будто в предчувствии скорой смерти, ринулся прокалывать себе все, что можно и делать тату во всевозможных местах.
Прогремел взрыв, рука соскользнула, сережка из пистолета пролетела мимо уха и воткнулась в стену. Мастер грязно выругался и поспешил зарядить серьгу снова.
- Не надо, - сказала она, - Смысла нет Бога нет. Не дали нам его, и мы умрем…
Мастер пожал плечами и ничего не сказал.
Она вышла из салона и увидела невдалеке новые руины: «опять кому-то не повезло».
«Скорая помощь» уже перестала приезжать на места взрывов – нет смысла, все равно в больницах нат свободных мест, да и лекарства на исходе.
Она медленно прошагала по улице. Дошла до угла и тихо прошептала пароль: «Растаманы из глубинки». Окно на пятом этаже раскрылось и вниз спустили веревочную лестницу.


Они сидели за столом и смотрели на нее с упреком. Она прошла, устало опустилась на стул и налила себе водки.
- Ну сто там? – спросила ее Рыжая с вытатуированной на лбу целью. – Война уже кончилась?
- Не язви! – огрызнулась она. – Я ушла. Пока вы спали, потому что вы меня все равно бы не отпустили. «Мастер» сегодня закрывается. 215-й дом взорвали. Синявые даже не успели уйти. И нам пора убираться.
- Пей, и пойдем! – Бритый встал и подошел к окну. – О! Косяк бежит, небось тоже. Как и ты в тату-салоне сидел! – обратился он к ней. Она не отреагирола. Отвернулась и выпила водку.
Через минуту послышался шепот Косяка и ему спустили лестницу. Запыхавшийся. Он перелез через подоконник и, сев на пол, заговорил:
- Герыч продался! То-то он на измене три дня уже сидел.
- Что? – вскричали все и обернулись на белого. Белый сидел в прострации уже третий день.
- Я сваливаю! – бросила она, резво перескочила через подоконник, спустилась вниз и понеслась по улице к бункеру.


«Что же такое происходит? Уже свои косячат. Они, конечно, нарики последние, но свои же. Нет, Бога точно нет. Не дали нам его, а если и дали. То мы его давно пропили и прокурили.»


Бункер был закрыт, она постучала три раза, потом еще три, а под конец уже заколотила ногой.
- Уходи, - ожил домофон.
- Свои же! – воспротивилась она.
- Своих больше нет!!! Уходи!
Плюнув с досады в дверь. Она побрела в неизвестном направлении, надеясь найти хоть кого – одной было невмоготу.
До нее долетели звуки регги. И. собирая по дороге букет из конопли, она пошла на музыку.
На площади сидела компания и слушала некое подобие магнитеофона, собранного из частей совершенно неподходящей техники.
- Девушка, мне сказали, сто вы моя! – прокричал ей один из парней. Сидящих около «магнитофона».
- Мне уже без разницы, чья я. Все равно умирать скоро.
- С чего ты взяла?
- Неважно. Водка есть?
- Есть, - он налил ей стакан. – А все-таки, откуда такой пессимизм?
- Просто нет надежды, и бога нет. Не дали нам его. Не достойны мы. Он нам не дан.
- Бог дан.
- Что?
- Зовут меня так. Богдан. А тебя?