Семь лет после катастрофы. Глава 1

Сначала появилась просто закорючка. Бурая мясистая запятая, смело выбравшаяся из сероватой бесплодной почвы. Одно-единственное растение посреди волнующейся пустыни… Набухая на глазах, росток рывком выдернул свою верхнюю часть из ссохшейся земли, и два мгновенно развернувшихся листка протянули свою поверхность к светилу.
– Посмотрите, как он быстро выбрался! – зашепталось невидимое окружение. – Быть на этом месте славному лесу!
Могучий росток не слушал их – он сосредоточенно рос, вкладывая в этот процесс всю свою волю, стараясь стать выше, сильнее. Пищу он брал отовсюду. Земля, непригодная даже для мхов; сухой жаркий воздух, заражённый, как и серая почва, смертельной дозой радиации; жаркие, палящие лучи светила, беспрепятственно проходящие сквозь воздушный слой и потому особенно смертоносные – всё давало пищу могучему ростку.
Ветер же неустанно маленьким буранчиком кружил вокруг ростка, помогая ему расти и тянуться к высокому бледно-жёлтому небосводу…
Обогрев алые листки прощальными лучами, светило скрылось за неровным песчаным горизонтом, и тут же мощное деревце покрылось светящимся зеленоватым налётом, манящим к себе несуществующих насекомых. Пока ещё несуществующих.
Росток бесшумно выбросил в воздух ещё пару мясистых на вид и необычайно плотных на ощупь листков. Он не думал, почему он рос. Он просто радовался.

* * *

– Ты представляешь, Джон, за ночь у меня выросло аж шесть этих штуковин! Их так трудно выдирать, но я вчера купил замечательную острую лопатку, так что теперь-то они у меня попляшут!
Собеседник щёлкнул языком, маленькие глаза на смуглом лице превратились в почти невидимые щёлки, а рот раскрылся в хищной острозубой улыбке. Джон покачал головой:
– Нет, ну надо же, и у меня такая же история! За ночь как минимум четыре мясника вылезет. А один – ты представь себе, Мигель! – вырос точно в центре моей клумбы! Помнишь, жена моя там цветы полгода назад высадила? Ещё по визору всё рекламу крутили: радиационно-невосприимчивые, почти что неприхотливы…
– Да-да! – отчего-то громко засмеялся Мигель. Голова его на миг скрылась за край экрана, но тут же вернулась на место и продолжила: – Моя жена тоже на эту дурь повелась! Купила десять пачек, высыпала разом всё на землю, полила водой – ты представь себе, целый литр извела! – и что ты думаешь? На следующий же день там выросло аж три мясника! И ни одного цветка!
– Да, история, – засмеялся в ответ Джон и, секунду помолчав, протянул: – Ну, ладно, Мигель, до связи. Мне тут уже на работу пора, всего час остался, а дел по дому ещё невпроворот. Да и потом ещё жене надо позвонить, узнать, как ей там живётся, на Луне…
Джон сделал эффектную паузу – поездки на земной спутник были необычайно дорогими, не говоря уж о жизни там – но Мигель, словно не заметив его слов, произнёс: «Ну, ладно, пока», – и отключился. На экране тут же замерцал рекламный призыв покупать генераторы воды и биомассы только у компании «Жизненные вещи плюс». Почему только у этой компании и зачем плюс, Джону было без разницы – он злился. Ведь этот испанец Мигель имел полное право игнорировать его, Джона, слова. Семья Мигеля уже с прошлого года жила и наслаждалась жизнью в Антарктиде! Что ему Луна, искусственный воздух и жизнь по расписанию? Что ему мясники? В Антарктиде не растут эти растения! Потому что там плодородная почва! Потому что там есть вода! Потому что там вообще не надо сидеть в домах-колпаках, абсолютно изолированных от внешнего мира!
Джон выругался и с размаху ударил кулаком по пластику стола. Послышался хруст, и стол нелепо развалился на две половинки. Лежащие на нём бумаги рассыпались по полу причудливым узором, словно загадав Джону очередную за последние семь лет неразрешимую загадку.
– Надоело, – угрюмо проговорил мужчина, с тоской глядя сквозь окно-иллюминатор. За стеклом красовалась пустыня. Настоящая серая пустыня. Ровная, из спрессованного песка, поверхность изредка возвышалась домами-полушариями. Словно дитя-гигант понаделал куличиков из песка, да и ушёл домой обедать, оставив свои творения на произвол судьбы.
– Родионов, я тебя ненавижу, – буркнул себе под нос Джон и отправился на кухню, мельком кинув взгляд на суетящихся паучков-ремонтников.
– Два бутерброда с колбасой и кофе.
– Колбаса какая? – вежливо прошепелявил старый динамик. Тут же, не дожидаясь ответа, цилиндр мелко затрясся, и из его недр с гулким шлепком вывалилась сероватая полупрозрачная масса. Часть «бутерброда» попала Джону на футболку, украсив её роскошными пятнами, часть разлетелась по кухне. Угрюмый мужчина взял поднос, вывалил содержимое в открывшийся контейнер, закрыл дверцу и нажал на кнопку «доработка». Высокий, от пола до покатого потолка, красный цилиндр вновь энергично затрясся, и спустя минуту из выступающего раструба выпали два мокрых ломтика белого хлеба. За ними вылетели два кусочка колбасы и приземлились у ног Джона.
Да уж, у Мигеля таких проблем не было вот уже как полтора года. Но всё же не он, Джон, а именно Мигель Мератос предложил уничтожать мясников с помощью автоматов! Именно поэтому не у него, Джона, а у Мигеля появился новый преобразователь в виде компактного ящика с неизменным шлангом сбоку. Новые роботы-ремонтники. Друзья в правительственных кругах. Домик в Антарктиде. И трое детей! Ржавчина побери его гусениц!..
Джон дожевал последний кусок, отпил сносного кофе, кинул угрюмый взгляд в иллюминатор, и, увидев на горизонте продолговатое блестящее тело с множеством длинных щупов, взъярился и швырнул стакан в преобразователь. Стакан, назло Джону, отлетел от красного цилиндра, ничуть не покоробившись, и с глухим стуком упал на пол. Мужчина обхватил голову руками и, выйдя в гостиную, осторожно сел в кресло, стараясь не делать лишних движений. У него почему-то вдруг разболелась голова. Да ещё тут и воспоминания... Джон вспомнил свой разговор с Мигелем, случившимся как раз накануне сенсационного заявления Мератоса. Мигель тогда вроде как бы невзначай заикнулся – мол, до чего же много людей борется с мясниками, а стоящую технику никто до сих пор придумать не может – и тут же у Джона в мозгу вспыхнуло готовое идеальное решение! И он выложил соседу всю конструкцию гусениц как на ладони! Ещё, помнится, старался не обращать внимания на неприятный блеск в глазах соседа.
Джон замотал головой, отгоняя от себя назойливые мысли, и криком: «Новости!» – включил томившийся рекламой экран визора. По разукрашенной поверхности побежали жёлто-красные полосы, и тут же экран, оживившись, поместил в своём центре тёмный круглый шлем с глупой антенной в районе затылка. Шлем вещал:
– За моей спиной сейчас вы можете видеть огромнейшего краснолистного алиена, или мясника!
Вещавший исчез. Тут же Джону предстало на суд довольно раскидистое дерево. Оно было скрыто от учёного песчаной пеленой. Сначала дерево не показалось ему достойным новостей, но когда ветер, круживший вокруг корней дерева, немного стих, Джон пригляделся к копошившимся точкам у корней-исполинов и присвистнул: те точки были огромнейшими буровыми машинами, по два десятка метров в длину каждая! Джон начал было считать, каких же размеров достиг исполин, но диктор, тараторя за экраном, избавил его от мук:
– Огромнейший мутант достиг феноменальных размеров! Восемьсот метров в диаметре и около полутора километров в высоту, мясник продолжает расти до сих пор! И честное слово, уважаемые зрители, то, что я увидел прошлой ночью из свой машины, описать просто невозможно! Феерия зелёного цвета! Свет от ветвей мясника яркими лучами пробивается сквозь пелену песка, озаряя...
Джон вспомнил, что восторженно вещающий за экраном Стасис Лионис был склонен к малосодержательным, но очень продолжительным описаниям и воздыханиям. Они с восторгом воспринимались почти всеми женщинами. Его жена смотрела новости только лишь из-за этого болтуна и подчас крутила по десять раз на дню одни и те же его репортажи, периодически в нужных местах томно охая. Но, видимо, сам репортёр прекрасно понимал, какое впечатление он оставлял на основных слушателей, то есть на мужчин, потому все свои воздыхания он продолжал ровно четыре минуты и двадцать секунд.
Перемотав плёнку вперёд на четыре минуты, Джон с усмешкой вспомнил фразу жены: «Стасис всегда знает, что нужно сказать! Учись у него, недотёпа!» – и вновь вернулся к экрану.
– ...фейерверк незабываемых светопредставлений! – закончил Стасис свой лимит, нелепо взмахнул руками и продолжил: – И потому именно сейчас, великолепные слушатели, я должен поведать вам самую главную новость сегодняшнего дня.
Лионис на минуту замолчал, дав возможность Джону ещё раз полюбоваться мощи дерева: корень, в который с остервенением вгрызалась машина, была явно этой технике не по зубам.
– Этот мясник – первый! – выдал наконец корреспондент, на секунду замолк, дав возможность переварить сообщение, и тут же принялся молоть полную чушь об исследованиях учёного совета. «Первый!» – застучало в голове Джона. Это означало, что не будет больше вздохов и недовольств соседа, не будет больше гусениц с их противным металлическим лязгом, не появятся новые мясники, вырастающие из ниоткуда и неизвестно почему. Жена больше не будет пилить его по каждому поводу – она просто с ним разведётся, ведь он будет уволен, как и все остальные из Тульского института. Всё наконец-то закончится!
– Ура! – коротко выкрикнул Джон и подбросил в воздух подвернувшуюся под руку вазу. Но он забыл, что сосуд был сделан из добротного и крепкого мясника, и поплатился за свою забывчивость: пролетев по узкой параболе, ваза с глухим стуком ударила Джона по затылку, отчего тот всплеснул руками и мешком свалился с кресла на пол.

* * *

Интересно, а что они сейчас делали с ним? Сначала бегали и удивлялись. Маурис сказал, что люди таким образом удивляются: вскидывают руки и бегают с чёрными коробками-камерами вокруг него. Потом уехали, оставив его в так любимом им одиночестве, и вновь вернулись. На машинах, сказал Маурис. Маурис всё ему объяснял, он умный. Маурис всему давал имена, его же он назвал Большим Деревом. Маурис рассказал ему, что это за планета Земля, почему здесь стало Дереву так уютно и приятно. Но зачем люди убивали его детей, Маурис объяснить не смог. Ещё Маурис рассказал ему о профессоре Родионове, о его ненависти ко всему человечеству, о его страшном опыте и о последствиях этого опыта. Маурис много чего рассказывал Дереву, он рассказал ему, что людям теперь жить очень неуютно на этой планете, и скоро никого из людей на Земле не останется. Исполин тогда два дня думал, как же он может помочь людям, и на третий день придумал.
Он уже почти закончил приготовления, осталось ещё несколько заходов светила, но сегодня люди впервые сделали ему больно одной из своих машин. Они и раньше делали ему больно, когда выдирали из земли его детей, но сегодняшняя боль была просто невыносимой. Маурис всё требовал сбросить на людей несколько листков, но Исполин не хотел убивать людей. Он хотел помочь им!

* * *

Джон открыл глаза, увидел злосчастную вазу, валяющиеся рядом три пыльных цветка, деловито снующих ремонтников, и больше не захотел спать. А спал ли он? Что вообще случилось с ним? Ух, как голова-то болит! Будто железный обруч натянули на лоб и с немыслимой щедростью ужали до размеров обручального кольца.
Перевернувшись на живот, Джон секунду разглядывал зелёный, из мягкой пластмассы, ковёр, затем отжался и, рывком подтянув ноги, медленно поднялся. Потрогал затылок и ужаснулся: волосы были в чём-то мокром! «Кровь!» – промелькнуло в голове, но, поднеся ладонь к глазам, никакой красноты на руке не увидел. Зато Джон обнаружил, переступив с ноги на ногу, воду в тапках и приглушённое хлюпанье оттуда. Мокрым был не только его затылок, но и вся футболка и брюки были намочены непонятно откуда взявшейся водой.
Пройдя из гостиной на кухню, Джон увидел свой преобразователь. Из его крана текла тонкая непрерывная струйка воды, а на табло было высвечено: «Разбавить кофе: 15,8 литров». Цифра «8» сменилась на «9», и машина уже решилась, было, довести вес жидкости до пуда, но Джон в роскошном прыжке-полёте всё же предупредил её желание. От сильного толчка в кнопку преобразователь дрогнул, пошипел секунду и, исторгнув: «Кофе готов!» – отключился.
Джон набрал команду уборщикам и решил немного отдохнуть. Но тут вновь ожил визор. И весь экран заняло лицо, любящее ласку, уход и своевременное кормление. Оно секунду сердито попозировало на экране, и динамики взорвались:
– Флигельс, песок бы тебя побрал! Где тебя носит?!
– Я здесь, шеф! – Джон выскочил в проход между комнатами и, стараясь хлюпать потише, на цыпочках подошёл к экрану.
– Что у тебя за вид, Флигельс?! Ты что, устроил здесь оргию? Тогда почему меня об этом не уведомил?!
Шеф на секунду задумался над своей фразой, понял, что Джон мог понять его несколько по-своему, и неспешно добавил, не убирая грозных ноток из голоса:
– Почему тебя всё ещё нет на своём рабочем месте?
– Так, у меня же есть ещё один час...
– Час?! – лицо взъярилось, на миг исчезло; тут же в динамиках послышалось:
– Твою мать! Флигельс меня когда-нибудь доведёт, – затем ещё более сердитая голова вернулась на своё законное место и, едва сдерживая взрыв, ехидно поинтересовалась:
– Скажи, сколько тебе надо времени? Два часа? Или три?
Голос загромыхал.
– Ты уже полтора часа должен сидеть здесь и вовсю изображать трудолюбие! Даю тебе ещё полчаса, и если хотя бы на минуту опоздаешь...
Шеф прошипел конец последнего слова и с грохотом оборвал связь. Полчаса. Да ему до офиса лететь полчаса! А одеться? А привести себя в порядок? Да куда же он засунул свои брюки...
Джон заметался по комнате в поисках вещей, совершенно позабыв о происшествии с вазой. Вспомнил он о ней уже сидя в машине, как вспомнил и об оставленных на полу бумагах. Вспомнил и сразу же забыл. Умный дом позаботится об уборке.

Машина – похожее на корыто блестящее сооружение с торчащим снизу антигравом – шла на автопилоте мимо голой земли, мимо серо-жёлтых каменных холмов, мимо этой надоевшей всем пыльной взвеси и неизменного ветра. Каждодневного ветра, несущего тонны песка над землёй; бездумного и легкомысленного урагана, не считающегося ни с чьими интересами.
Джон полулежал в кресле, ничуть не заботясь об управлении. Он знал, что умный автомобиль довезёт его до пункта назначения в целости и сохранности. Ещё ни одна машина, снабжённая антигравом, не разбивалась. Джон думал о другом. Он думал о почти забытом зелёном цвете, что раньше царил на этих полях. Каких-то семь лет назад всё то поле, что каждое утро проносилось под его ногами, цвело в летнюю пору и покрывалось пушистым снегом зимой. «Красива же была эта земля! Когда-то, помнится, здесь жила огромная Россия...»
Джон прищурился и с удивлением проводил взглядом полузасыпанный серый череп какого-то животного. Удивлённый взгляд переметнулся на чей-то белый, отшлифованный песком скелет, за ним Джон увидел ещё один скелет, потом ещё, и, уже не отрывая глаз от поверхности, он с ужасом разглядывал пустыню под собой.
Кладбище... Огромное кладбище животных, ни в чём не повинных животных и очень зависящих от людей. А ведь всего лишь семь лет назад он даже не задумывался о серьёзных проблемах. Джон жил со своей семьёй в штате Флорида и радовался жизни. Никто из них ещё и не подозревал о надвигающемся кошмаре. Никто всерьёз не беспокоился ни о природе, ни о растениях, считая, что зелёный цвет будет окружать их всегда. Потому грозное предупреждение диктора об опасности с воздуха они не восприняли вообще. Уже более трёхсот лет человечеству чистили мозги, пытаясь уверить всех, что озоновый слой не вечен. Триста лет каждый метеоролог считал своим долгом сообщить: без крема от загара, нанесённого ровным слоем на кожу, под лучами Солнца лучше не находиться. Но последнее сообщение разозлило их окончательно: диктор запретил им вообще выходить на улицу!
Жена тогда ещё страшно рассердилась и с криком: «Да пошли они все куда подальше! Где хочу, там и хожу!» – направилась к входной двери. Дальше всё происходившее Джон запомнил отрывочными кадрами: сердитое лицо жены, её протянутая рука, шипение кота Арчи, медленно-медленно открывающаяся входная дверь... Арчи, не переставая шипеть, серой молнией выскользнул на улицу, застыл на дорожке, освещённый полуденным солнцем, нелепо присел и жутко, неестественно завыл. Тут же от его шерсти поднялась тонкая струйка дыма; вой кота перешёл в дикий протяжный вопль, и...
Машину мягко тряхнуло, потом ещё раз, слегка занесло, и Джон, с радостью вынырнув из мрачных дум, очутился в тёмном шлюзовом отсеке. Томно чмокнув, откинулась крышка машины. Джон приподнялся, и тут его бедро охватила судорожная боль. Настолько нестерпимая, что Джон сел обратно, схватился руками за ногу и слегка замычал, стиснув от напряжения зубы. Ему сейчас казалось, будто раскалённый добела прут воткнулся в его бедро и неспешно теперь там покачивался.
Боль отпустила его так же внезапно, как и появилась. Обессиленный неожиданной схваткой, Джон медленно выбрался из машины. Слегка покачиваясь, направился ко входной двери, про себя успев отметить, что ворота ангара опять заело, и закрываться они не желали.
Однажды Джон присутствовал на съезде химиков-экологов, прошедшем около года назад. Правда, съездом этот видеоконтакт назвали скорее по привычке – все участники и желающие побеседовать ругались и спорили с помощью фонов. Тогда-то, помнится, Джон на свою голову заметил, что воздух, несмотря на бешеную радиацию, всё ещё оставался воздухом, а не гремучей смесью ядовитых газов. На что химики, замешкавшись, успокоили всех фразой – мол, всё ещё впереди...
Порыв ветра бросил в незащищённое лицо Джона песок и запорошил ему глаза. Мужчина, бурча ругательства, на ощупь добрался до двери переходника, нажал на большую, с ладонь, кнопку и очутился в желанном безветрии. Нашёл пальцами раковину и в течении пяти минут тщательно вымывал серую пыль из глаз, изредка посмеиваясь пришедшим мыслям. Он вспомнил, каких трудов стоило ему заклинить в первый раз дверь ангара, чтобы не только он, но и все остальные поняли необходимость раковины в шлюзовой. Вспомнил, как ругался шеф, зайдя с выбеленным лицом в зал института. До сих пор никто не смог понять, где шеф умудрился найти белую пыль...
После первого раза дверь начало заклинивать исправно, несмотря на все старания ремонтников Василия и Иль-Янь.
– Привет, Джон, – обратилась к нему Иль-Янь на чистейшем английском. Только два языка были на Земле общепринятыми – английский и русский. Почему именно русский язык стал транснациональным, Джон не знал. Он с удовольствием поставил бы вместо него французский.
– Здравствуй, Иль-Янь. Ты новости сегодня глядела?
– Со Стасисом Лионисом? – возбуждённо заблестели глаза женщины, не то от новостей, не то от имени. – Да-да! Такой исполин!
Глаза китаянки широко распахнулись и вновь исчезли за густыми ресницами, дав Джону на мгновение полюбоваться глубокой темнотой зрачков.
– Может быть, теперь-то земля станет плодородной.
И, увидев непонимающий взгляд Джона, продолжила:
– Ты, наверное, последние научные доклады не просматривал. Джек Фридмен, профессор Кембриджского университета, считает, что пока на земле живут мясники, почва плодородной стать просто не сможет. Он думает, что эти растения каким-то образом выкачивают все органические вещества из почвы! Остаются лишь кремний и металлы. Причём неважно, где живёт мясник. Он один может выкачать все ресурсы из планеты.
«Дурная мысль», – подумал Джон, а вслух спросил:
– А как он обосновывает свою теорию?
– Я что-то не разобралась, честно говоря. Тут, кажется, главную роль играет радиация – будто благодаря ей мясник как бы переносит все ресурсы к себе.
– Глупо! – подошёл к парочке низкий шатен с умным правильным лицом и пронизывающими насквозь глазами. – Вам не кажется, что его доклад – простая трата времени?
– И что же тебе тут кажется глупого? – ощетинился Джон, приняв, почему-то, оскорбление на свой счёт.
– А Антарктида? Она-то почему цветёт и благоухает?
– Ну... – Джон задумался, ища выходы, словно эта теория была плодом его размышлений. – Наверное, всё же есть некоторые ограничения в пространстве. Или всё из-за того, что Антарктида отделена от остального мира Южным океаном.
– Хорошо. Тогда почему посаженные на Антарктиде мясники погибали все как один? Да ещё странно как умирали: просто рассыпались. Словно и не росли днём назад, а были сотворены из чистого песка каким-то скульптором.
– Серьёзно?! – поразилась Иль-Янь, вновь открыв на всеобщее обозрение свои блестящие живые глаза. – Я не слышала о таком эксперименте! – и уже игриво: – Ты всегда знаешь, чем меня удивить!
Шатен ответил ей на русском, слегка подмигнув. Иль-Янь – полиглотка – отбарабанила длиннейшую тираду с таким количеством оборотов, что у Джона, ничего не понимающего в певучей беседе, слегка закружилась голова. Он оглянулся в поисках кресла, и тут жуткая боль, словно чего-то ранее ждавшая, судорожными объятиями обхватила его тело, макая сознание в мрачную бездну.

* * *

Ну почему люди так жестоки? И так непонятливы?!
Исполин ещё терпел слабые уколы, когда длинные машины методично выдирали её детей и отправляли в машину умирать. Маурис назвал машины дробилками. Но ведь они совсем ещё дети! Даже разума не имели!
Сегодня бурильная установка людей добралась до нерва в основном стволе. Исполину казалось, что бурить эту чуткую нить будут вечность... Но когда через некоторое время дерево вновь получило возможность думать, оно обрело надежду – Маурис с ликованием в мыслях сказал, что есть человек, чувствующий боль огромного дерева!
И что самое главное – Исполин мог связаться с тем человеком и рассказать ему о себе!

* * *

Что-то шороховатое и тёплое то появлялось, то исчезало на лице Джона. Что-то настойчиво звало его обратно, на Землю.
Джон открыл глаза и увидел сгрудившихся над головой коллег. Их периодически закрывала большая пушистая голова кота: он сейчас старательно вылизывал левую щёку Джона.
– Маурис, – слабым голосом пропел Джон.
– Джон, как же мы перепугались за тебя, – Надежда всегда говорила голосом заботливой матери, но сейчас вместо раздражения Джон почувствовал благодарность.
– Да уж, Джон, когда ты бухнулся на пол, я уж было решил, что тебе всё, каюк. Встать сможешь?
И Василий протянул ему высушенную мозолистую руку. А вокруг шумели:
– Сходи-ка к Вартрису, пусть он тебя посмотрит.
– Да нет, Вартрис сегодня отдыхает.
– Какой у него бледный вид! Может, ему лучше...
– Что здесь такое случилось?
– Позвоните Вартрису! Пусть он поскорее приедет!
– Да Джон сознание потерял.
– Почему не работаем?!
Громкий голос перекрыл и мгновенно поглотил стоявший шум. Даже из миллиона звучащих голосов Джон смог бы выделить этот. Командный, вечно сердитый и чуточку осуждающий, иногда он мог быть тихим, иногда поздравляющим, но просящим – никогда.
– Флигельс! Что вы опять натворили? Почему отрываете сотрудников от производственного процесса?! Или вы принесли, наконец-то, панацею от этих надоевших мясников?
Массивный шеф повернул голову к Иль-Янь:
– Дверь опять заклинило. Идите, почините, а то опять все машины в ангаре заметёт.
Затем голова повернулась к Илюшеку и отправила того проверять результаты анализов. Джон до сих пор не мог понять, как же именно его начальник произносил слова. Шеф просто немного приоткрывал рот, и из отверстия тут же вылетали отчётливые фразы. Будто бы в голове у него был установлен проигрыватель, и движением нижней челюсти шеф включал и выключал невидимый механизм.
Шеф ещё пару раз включил встроенный проигрыватель, и любопытная толпа тут же испарилась. Никто не хотел лишаться премии.
– Вставайте, Флигельс. Неужто вам настолько плохо, что вы даже не можете встать? В жизни не поверю, что вы и вправду заболели. Наверняка опять наглотались каких-нибудь таблеток и сейчас про себя посмеиваетесь.
Шеф повернулся на пол-оборота и, кинув: «Зайдите ко мне в кабинет», – широким размашистым шагом направился к винтовой лестнице. Она вела белыми затоптанными ступенями на второй этаж. Нет, встать всё-таки стоило. Если шеф просил зайти в свой кабинет, это значило «зайти немедленно».
Джон осторожно сел, потрогал голову, удостоверился в её целостности и медленно, не делая резких движений, встал. Поймав сочувствующий взгляд Василия, в который раз решил, что Россия ему определённо нравилась. Русские обладали такой странной душевностью, таким горячим желанием помочь, что не очаровать его они не могли. Василий и Надежда были единственными русскими в институте, но они двое умудрились связать двадцать сотрудников крепчайшими нитями дружбы и понимания. Перерыв был теперь не просто набиванием желудка, но ещё и удивительными беседами ни о чём. Да и работать стало легче!
Джон сбросил нахлынувшие лирические мысли, замер перед кабинетом начальника и, с силой выдохнув, толкнул дверь. Но несколько не рассчитал удар: дверь удивительно быстро провернулась на петлях и с хрустом что-то разбила. Это что-то тут же выдало лужицу воды и ритмичное плескание. «Опять вода», – с тоской подумал Джон.
– Флигельс!
Шеф так внезапно вырос за его спиной, что Джон испуганно отпрыгнул вовнутрь кабинета. Галисян Егор Иванович нахмурился, наклонил голову, услышал ритмичное плескание и с каким-то детским испугом вбежал в кабинет и рывком закрыл дверь. К ногам Джона по гладкому от воды ковру подъехал кусок стекла.
– Моя маленькая, – шеф присел рядом с местом мини-катастрофы и принялся осторожно раздвигать осколки.
– Моя крошечка, – продолжал приглушённым голосом Егор Иванович. – Стоит только отлучиться минут на пять по делам, как на тебя тут же сваливаются всяческие напасти.
И не меняя тона и позы:
– Флигельс, если хотите остаться в живых, принесите стакан с водой. Прозрачный широкий стакан с водой. И идите быстро.
Джон очнулся от оцепенения и с невероятной для себя прытью побежал в лабораторию. Схватил со стола литровую банку, набрал в неё воды и, пару раз споткнувшись, всё же донёс сосуд до кабинета.
– Вот, – запыхавшийся Джон осторожно поставил банку на стол. Тут же из широкой ладони Егора Викторовича в воду выскользнула маленькая красная рыбка.
– Знаешь, Флигельс, если бы я не собирался купить своей красавице новый аквариум, я бы тебя убил.
Голос шефа, в противовес словам, был спокойным и добрым. Джон расслабился, мысленно смахнув пот со лба.
– Садись, Джон, – указал Егор Иванович на кресло. – Я тебя позвал не для того, чтобы высказывать тебе свои претензии, – шеф помолчал, наблюдая за успокаивающейся рыбкой. – На самом деле я не такой самодур, каким вы меня представляете. Я прекрасно понимаю, что моё маниакальное желание к порядку и дисциплине сковывает ваши гениальные умы. Да-да, Джон, именно гениальные, я не преувеличиваю. Я редко преувеличиваю. Все вы, включая даже кота Мауриса, уникальные личности. Это-то, я думаю, для вас не секрет. Я же посредственный, обычный начальник. Я командую теми, кем вообще никто не должен командовать. И поверь мне, эта мысль меня совсем не радует. Иногда так хочется всё забросить и ничего не делать!
Егор Иванович провёл рукой по лысеющей черноволосой голове и, немного помолчав, продолжил.
– Но ведь по-другому нельзя! Если я не буду постоянно вколачивать в ваши гениальные головы, что надо заниматься именно мясниками, а не чем-нибудь другим, то вы тут же разбросаетесь своими мыслями в разные стороны! И вместо двадцати сотрудников получится двадцать отдельных личностей. Я ограничиваю вас не за тем, чтобы насладиться вашими муками. Я ограничиваю вас для вашего же блага. Ты, наверное, думаешь, что я против вас? Нет, я специально выбрал подобный образ тирана, чтобы хоть как-то направлять ход ваших мыслей. За дверями же этого института я всегда отстаиваю именно ваши интересы. Ты думаешь, я не знаю имени истинного создателя уборочных машин?
Джон вскинул брови и поднял глаза на своего шефа. Сказанные Егором Ивановичем слова просто шокировали Джона. Он никогда не думал, что шеф мог испытывать угрызения совести за свои поступки. Джон и вправду считал своего шефа тираном...
– И... кто же придумал эти машины? – почему у него так дрожит голос?
– Ты, кто же ещё! – отчего-то засмеялся Егор Иванович. – Мне было достаточно узнать адрес этого самого Мигеля Мератоса. Наверняка, у тебя внезапно вспыхнула в голове идея, и ты тут же выложил её Мератосу. Я прямо вижу картину: ты сидишь перед визором и с увлечением рассказываешь этому механику-недоучке принцип защиты от песка. Машина оказалась настолько простой, что даже Мератос смог смастерить первую модель!
Шеф глубоко вздохнул и, медленно выдохнув, продолжил:
– Только вот оспорить право на изобретение я не успел. Точнее, не смог. Торговая империя «Жизненные вещи плюс» перекрыла мне все каналы. Как им это удалось, ума не приложу. Но я-то знаю, кто из вас двоих истинный гений.
До чего же приятно было слышать такие лестные слова в свой адрес! И каким же родным и понимающим сразу же стал Егор Иванович! Джон широко улыбнулся и запретил себе теперь даже думать о шефе плохо.
– Ты сегодня новости смотрел? – Егор Иванович резко сменил тему. Слишком резко, чтобы произнесённые слова были простым поддержанием разговора. «Ну уж нет, Егор Иванович, вы-то как раз не простой начальник, а гениальный руководитель. Сумели найти к каждому из нас отлично заточенный ключик! Ну, что ж, сыграем по вашим правилам».
– Да. Сегодня, кажется, наконец-то нашли первого мясника?
– Ты совершенно прав, – шеф поднялся из-за стола и повернулся спиной к Джону, устремив свой взгляд на огромный цветок с незапоминающимся названием. Не переставая любоваться гладкими широкими лопастями-листьями, Егор Иванович продолжил свой рассказ. В такт его резонирующему голосу мелко подрагивала вода в банке, заставляя беспокоиться и без того нервную рыбку.
– Они нашли первого краснолистного алиена, и сейчас военные очень сильно заняты. А ведь Иль-Янь только-только докопалась до разгадки! Ты наверняка не читал её доклад, так что я вкратце изложу тебе суть дела. Иль-Янь попросила у меня средств и времени на то, чтобы изучить странные геомагнитные аномалии, которые она случайно обнаружила. Она просила у меня помощи ещё месяц назад, но её доклад попал ко мне в руки только вчера. И, знаешь, если бы не утренние новости, Иль-Янь не получила бы от меня поддержки. И без того по всей Земле куча других аномалий. Просто меня смутила необычайная точность расчётов: центр аномалии находится точно в первом алиене!
Шеф повернулся к Джону, лицо Егора Ивановича выражало глубокую задумчивость.
– Я прекрасно понимаю, что недели через две нашу лавочку прикроют. Мне просто до сих пор интересно: откуда взялись эти самые волны, о которых говорила Иль-Янь? Почему в окрестности любого мясника ветер дует с особой силой, а вокруг самого растения крутится волчком и поднимает вверх тучи песка? Знал бы ты, какие из-за этого песка возникли проблемы у военных! Я, честно говоря, откровенно смеялся, когда узнал, что их бурильные установки просто не выдерживают такого бешеного уровня статики!
Егор Иванович оперся ладонями о край стола.
– Потому-то я и вызвал тебя, Джон. Я хочу, чтобы вы все вместе докопались до разгадки. Чтобы вы поняли и смогли объяснить, почему алиены так живучи. Почему они красного цвета, почему их листья из кремния, почему они светятся ночью, почему их убивает вода. Я хочу знать о них всё. И я хочу знать всё это через неделю.
– Но...
– Никаких но, Флигельс, – голос шефа вновь обрёл такие привычные металлические нотки. – Будете пререкаться со мной, когда через неделю положите доклад о проделанной работе. Об успешно проделанной работе. Вы всё поняли? Вы поняли, что требую от вас невозможное за невозможные сроки? Тогда идите!
Некая сила вытолкнула Джона из кресла, его рот сам ответил: «Да, шеф!» – его ноги сами развернули тело, и Джон с кашей в голове вышел из кабинета. «Да, задачка...»
– Флигельс!
Джон обернулся на голос.
– Зайдите к доктору Вартрису, он должен быть уже на месте.
Получив в ответ кивок, Егор Иванович исчез, не двинув ни единым мускулом своего каменного лица. Будто бы разговора по душам и не было. А зачем вообще ему надо было идти к доктору? Ах, да, он же сегодня два раза падал в обморок. И с ногой что-то не то. Как знать, может быть, Вартрис и разберётся, что с ним такое...
Джон вошёл в кабинет к доктору и его тут же увлёк постоянно говорящий вихрь в белом халате и рыжими, выбивающимися из-под колпака кудрями.
– А-а, господин Джон Флигельс! Проходите-проходите, милости прошу. Так что у вас сегодня произошло? Вот так, садитесь в кресло, просто прекрасно. Так, дайте-ка я вас осмотрю... Что тут у нас? Рефлексы в порядке. Отлично, а как у нас со зрением?..
Джон сидел в кресле и совершенно собой не управлял. Сейчас не он был владельцем своего тела, но им владел этот самый рыжий доктор, бешено размахивающий молоточком и руками в разные стороны. Иногда молоточек попадал в сустав, отчего нога или рука судорожно подпрыгивала. Все прыжки комментировалась довольным угуканьем доктора и азартным блеском его очков. Джону нравился Вартрис. Доктор, несмотря на кажущуюся суетливость, работал удивительно быстро и совершенно не утомлял своими обязательными еженедельными проверками.
Но сегодня привычные движения доктора стали несколько другими, а обычно весёлые глаза превратились в сосредоточенно-напряжённые щели. Неожиданно на руках, шее и под футболкой Джона появились датчики-присоски, тут же загудели молчавшие ранее ящики-приборы. Сам же Вартрис из обычного доктора-проверяющего превратился в доктора-кудесника, ловко манипулирующего десятками рычажков.
– Откуда это у вас? – мрачный Вартрис произнёс наконец-то свою первую фразу. Произнёс и ткнул в окошко с пляшущей синусоидой. Не дожидаясь ответа от ошеломлённого Джона, Вартрис подбежал к двери и, открыв её, громко прокричал в зал что-то на русском. Джон, конечно, уже привык, что на его незнание русского не обращали внимания. Но когда речь шла о нём лично, хотелось бы, чтобы все слова произносились на английском. Или на французском.
Джон решил сыграть роль слабеющего больного и тихим дрожащим голосом спросил:
– Вартрис, что со мной?
Когда обеспокоенный врач обернулся, махнув кудрями, Джон уже полностью вошёл в свою роль и исправно изображал умирающего.
– Что-нибудь серьёзное, да? Ах, я чувствую это! Я чувствую! Холодное, мерзкое дыхание смерти. Она уже тут. Рядом со мной!..
Джон даже покашлял на всякий случай. Но Глеб Вартрис всё же раскусил его: секунду посмотрев на него пристальным блестящим взглядом, доктор плюнул и вновь, повернувшись к двери, прокричал в зал незнакомые русские слова.
Джон откинулся на спинку кресла, злясь на самого себя, на Вартриса и на русский язык вообще. Интересно-то как получалось: с ним что-то неладное творилось, а сам он об этом ничего не знал! Да ещё и тайны тут всякие…
Словно услышав его горестные мысли, в комнату вбежал Маурис и с громким мявом прыгнул страдальцу на колени.
– Маурис, красавец! – тут же запел Джон, поглаживая пушистого кота. – Как хорошо, что ты пришёл! Я знаю, только ты один меня понимаешь. Меня вообще окружают одни эгоисты! Даже двух слов толком связать не могут. Жалко им, видите ли, тайну раскрыть. Что же со мной такое происходит? Может быть, ты знаешь? Хотя, ты-то, конечно же, знаешь. Только не скажешь. Языки у нас с тобой разные.
Маурис в ответ на его слова шумно замурлыкал и принялся пускать кончики когтей в его ноги. Джон откинул голову на обитую кожей спинку. Не переставая поглаживать кота, он перевёл взгляд на Вартриса, хотел, было, добавить ещё что-нибудь обидное, но не смог. Виски насквозь пронзила раскалённая спица, неудачно там застряла и заметалась в поисках выхода из западни. Джон судорожно схватился за голову и тихо застонал, сильно сжав зубы. Затем отчаянно закричал, пугая кота и не слыша паники приборов, зажмурил глаза и, особенно сильно сжав разламывающийся череп, замолчал.
Сил кричать больше не было. Муторная тошнотворная боль накрыла его, поглотив все его чувства. Он жил в этом океане агонии, был его частью и отчаянно желал из этого океана выбраться, выбраться и выжить. Джон больше ничего не чувствовал, глаза его не видели окружающего мира. Его поглотила острая боль…
И внезапно всё прекратилось. Ад исчез, словно капризный ветер изменил направление и отогнал от него туман агонии. Но боль оставила свой след: Джон изменился. Он ещё не понял, как же именно он изменился, но весь окружающий его мир перестал быть человеческим, обычным. Он стал… чужим. Но всё же родным.
Джон попытался открыть глаза и понял, что у него не было глаз. Он никогда их не имел. Да и зачем они вообще были нужны, если всё заменяло осязание! Нюх, вкус, слух… всё исчезло, осталось только осязание и ещё что-то, пока что непонятное, но такое знакомое и необходимое.
Джон слегка пошевелился, подставляя маленькие лепестки благодарному светилу, и улыбнулся. Таким приятным был этот послушный ветер! Ветер, поднимающий песок и круживший крупицы песка вокруг его молодого тела. Частицы тёрлись о кору и доставляли Джону приятное умиротворение. Иногда между листьями пробегали короткие искры-молнии, но они не причиняли Джону неприятностей. Да и зачем? Ведь он ещё совсем ребёнок, он должен расти, чтобы стать таким же большим, как и родитель. Ведь так приятно расти, чувствовать собственный всё увеличивающийся вес и постоянную умиротворяющую любовь, идущую от родителя.
Правда, иногда поток любви прерывался.
Но это было ненадолго, потому было неважно. Джон знал, родитель был сильнее всех и добрее всех, он просто не мог исчезнуть, оставив Джона на произвол судьбы.
Джон разогнал вокруг себя ветер, заставив песчинки взлететь до самой его макушки. Как же приятно было, когда они тёрлись о его кору! И до чего же было приятно чувствовать это новое, совсем недавно появившееся ощущение вибрации! Каждый его лепесток, каждая веточка подрагивали в такт нарастающей тряске. Но вскоре вместо радости Джон почувствовал лёгкую покалывающую боль. Его верхний, совсем молодой листок, ещё не до конца окрепший, качался из стороны в сторону и грозился в любой момент сломаться. Откуда же шла эта вибрация?!
И вдруг тряска прекратилась. Джон радостно улыбнулся и хотел, было, забыть о неприятности, как его верхний листок с хрустом сломался. Острая боль пробежала по его телу, нырнула под землю и ушла по корням вглубь. Джон впервые почувствовал боль! И она была ужасна!
Чьи-то жёсткие пальцы обхватили Джона за ствол у самой земли, сжались и дёрнули его тело вверх. Корни, оборвавшись по кончикам, потеряли связь с песком и устремились вслед за поднимающимся манипулятором. Что это было?! Кто его выдернул из земли? Родитель, помоги мне!
Но родитель находился далеко, и помочь Джону он был не в силах. Боль уже не уходила в землю, она царила во всех частях его тела…
Манипуляторы, вознеся Джона высоко над землёй, разжались, и Джон упал. Но не на песок, а на что-то постоянно движущееся. Оно, вибрируя и дёргаясь, схватило его за ветку, сломало её и потянуло Джона к себе! «Родитель, помоги мне!» Но сигнал уже не мог пробиться до родителя, не было связи с песком. И было слишком больно…
– …помоги мне!
– Джон, очнись! Мы здесь!
Он снова мог видеть. Боль ушла, оставив после себя трясущиеся руки, испарину на лбу и напряжённый взгляд в никуда. Джон, тяжело дыша, яростно изучал мозаичный пол и не видел его, слишком много мыслей металось в его голове. Вдруг, словно опомнившись, Джон перекинул взгляд на свои руки и судорожно обхватил себя, понимая, что он снова человек. Он человек! И он был жив!
Джон улыбнулся; откинулся на спинку, немного расслабившись; кашлянул, затем усмехнулся, глубоко вздохнул и, уже более не сдерживая рвущейся радости, громко закричал-захохотал. Он был жив! Он вновь мог видеть, слышать, и его не убивали. Какая же это ужасная штука, смерть.
Джон отсмеялся и, вытирая выступившие слёзы, услышал особенно громкий оклик Глеба:
– Да скажи же ты хоть что-нибудь!
– Я жив, – произнёс Джон вертевшуюся на языке фразу. Произнёс, задумался на мгновение, затем задумчиво повторил: «Я жив», – словно не понимая смысла фразы, и тут в его мозгу вспыхнули совсем другие слова.
– Боже мой, – протянул Джон, ужасаясь появившимся мыслям, и поднял глаза на рассерженного и одновременно обрадованного Глеба, – а мы ведь убиваем их! Они ведь живые!
Темп его речи от медленных тягучих слов быстро перерос в захлёбывающийся галоп.
– Совсем живые, как мы с тобой, как все другие. Только они думают по-другому, живут по-другому. Но ведь мы не просто выпалываем сорняки! Мы убиваем. И не просто убиваем, а детей убиваем! Они же ещё совсем маленькие! И одним из них был я! Я был этим сорняком, я был алиеном! Я рос, радовался ветру, радовался Солнцу. Радовался и жил. Я всегда знал, что рядом со мной есть родитель, и он меня любит и оберегает. Я умел управлять ветром, ведь это так приятно, когда песок царапает кору. Я жил, а потом меня…
Речь оборвалась. Перед глазами всплыли не видимые ранее кадры, такие обыденные и потому теперь такие ужасные. Многоногая многорукая машина хватает манипулятором беззащитного алиена, выдирает его из земли, поднимает в воздух и бросает на безжалостные шестерёнки. И они затягивают деревце внутрь чрева машины.
– А потом тебя… что? – донёсся до него пытливый вопрос.
– А потом меня убили, – равнодушно произнёс Джон, одновременно удивляясь собственной неэмоциональности. – Схватили манипулятором за основание, дёрнули вверх…
Рука его, изображая металлическую трёхпалую руку, обхватила воображаемое дерево и рванула вверх.
– …и кинули в перерабатывающий отсек. Последнее, что я помню, это то, что я никак не мог позвать своего родителя.
– Первого алиена! – воскликнула Иль-Янь. Она всё это время стояла в дверях и напряжённо слушала рассказ Джона. – Я так и думала! Они все живые, они все обладают разумом!
– Но я не обладал разумом, – возразил Джон и тут же прикусил язык. Он был ещё слишком мал для этого!
– Ты был вроде младенца, – Иль-Янь угадала его мысль. – Но меня это не особо удивляет. Мне хотелось бы узнать другое. Как алиен общается со своими детьми?
– Через песок, это же должно быть понятно, – пожал плечами Джон и повернул голову к Вартрису. – Глеб, отпусти меня домой. Ну, пожалуйста! Я уверен, что после такой встряски мне полагается недельный отдых.
– Ну, – протянул Глеб, – я даже и не знаю. – Он помолчал, внимательно изучая Джона. – Пожалуй, ты прав. Я отпущу тебя, как бы мне сейчас не хотелось узнать подробности. Да, решено.
Иль-Янь нервно мотнула головой и что-то возмущённо произнесла на русском, Вартрис тут же спокойно парировал. Женщина провела ещё две словесные атаки, но они были изящно отбиты вежливой улыбкой Глеба и его короткими фразами. Иль-Янь, покраснев от возмущения, сердито кинула: «Ты ещё пожалеешь!» – и стремительно вылетела из кабинета.
Довольный Глеб развернулся к Джону и успокоил его:
– Я тебя сегодня точно отпускаю. Но часов в восемь вечера будь у себя дома. Я должен буду удостовериться, что рецидива не произойдёт.
Врач задумался, потом, словно озарившись некоей идеей, улыбнулся, подошёл к столу и вынул из ящика бумагу с ручкой.
– Я, пожалуй, даже дам тебе больничный, на неделю. Просто у меня есть подозрения… Хотя, ладно. Нечего тебя тревожить моими дурацкими страхами.
Вартрис что-то быстро написал на листке, поставил внизу размашистую подпись и хотел, было, отдать листок Джону, но в последний момент передумал и оставил листок у себя в руках.
– Ладно, иди. И в восемь вечера будь у себя.
Какой же сегодня Глеб был разговорчивый! Обычно Вартрис если что и произносил, то не по существу, а сегодня – только о Джоне, о его состоянии, и столько фраз! Джон, вконец заинтригованный словами Глеба, распрощался с ним, слез с кресла и спустя минуту обнаружил, что его палец отчаянно нажимал на кнопку шлюзового выхода.
«Опять заело!» – с неуместной радостью подумал Джон и сильно ударил кулаком по синей пластиковой стенке. Та, дрогнув, издала резкое шипение и медленно отползла в сторону, впуская его в ангар.
Радость всё же понемногу утихала. Но она не исчезала бесследно, а принимала несколько иное качество. И Джона осенило: ведь такую же радость он ощущал, когда был алиеном! Радость того, что родитель был где-то рядом.
И Джон понял: он во что бы то ни стало должен был увидеть первого алиена. Почему возникло такое желание – он не мог сказать. Оно было необъяснимым и абсолютно необоснованным. Он просто обязан был увидеть алиена!
Припорошенная песком машина стояла в центре ангара. Джон не любил парковаться у стены, он всегда боялся, что мог не справиться с управлением и врезаться в стену. «Как же стекло-то засыпало!» Весь купол машины был припорошен жёлто-серым слоем песка. Джон принялся энергично смахивать порошок со стекла, и тут его движения замедлились. Джон прислушался к своим ощущениям. Песок… ветер… песчинки трутся о кору... песок касается его кожи. Как приятно!..
Джон помотал головой, стараясь сбросить непонятное наваждение, быстро смахнул оставшийся песок со стекла и, открыв люк, залез в машину. Куда же он сейчас поедет? К алиену? Но его наверняка охраняли военные. Надоедливые военные! На планете осталось меньше тридцати миллионов жителей, и из них полтора миллиона – учёные, два – рабочие, десять – политики и бюрократы всех уровней, а остальное человечество было одето в зелёную пятнистую форму!
Но он сможет обойти и это препятствие. Он просто обязан был хоть что-нибудь придумать!
Машина, послушно следуя беззвучным приказам рук Джона, поднялась в воздух и вылетела из ангара. Джон откинулся на спинку, им вновь овладело волнующее чувство тоски, смешанное с ностальгической горечью. Песок. Везде песок. Земля превратилась в одну большую пустыню. Бескрайнюю и абсолютно равнодушную. Пустыня не умеет радоваться, она не просыпается, не дышит и не успокаивает. Она просто лежит. Джон никогда не любил много песка, пустыни его угнетали своей неопределённостью. Нельзя было запомнить, зафиксировать в голове дорогу до дома. Здесь не было ни приметных пеньков, ни ветвистых, раскидистых деревьев. Была пустыня, и был ветер, постоянно меняющий серо-жёлтые пейзажи.
А ведь алиенам нравится песок!
Джон поймал себя на мысли, что эти мощные деревца больше не были для него бездушными растениями. Алиены умели думать, они были личностями. Джон считал их равными себе. И потому мысль о машинах-убийцах грызла его всё сильнее и сильнее. Пусть даже и Мератос считался конструктором машины, Джон не мог смириться с тем, что именно он придумал эти автоматы!
За стеклом замелькали полуразрушенные здания, почти полностью засыпанные песком. Машина въехала в город. Джон с отстранённым равнодушием проводил взглядом особенно высокий дом, заметил, что одно из окон всё ещё имело целое стекло, и вновь углубился в свои мысли. Ему нравилось ездить в машине, именно в ней Джон отдыхал. Дома от приятных и спокойных размышлений отвлекали быт и жена с детьми, в исследовательском центре он полностью погружался в работу, даже не задумываясь о чём-нибудь постороннем. Работа-дом, работа-дом, а между ними – пустыня. И не будь Джон ассистентом доктора Родионова, не будь доктор одержимым идеей крупно насолить человечеству, Джон так и остался бы американским гражданином Джоном Флигельсом.
Джон усмехнулся, пробежался глазами по веренице торчащих столбов и закрыл глаза. Столбы застыли перед его взором, медленно превращаясь в ровные ряды пробирок и колб. Часть колб была девственно чиста, часть заполнена различными по цвету жидкостями. Ёмкости стояли на подносах, подносы – на двух длинных узких столах, а между столами бегал и метался, лихорадочно блестя очками, профессор Родионов, доктор химико-биологических наук. В конце одного из столов, чтобы не мешать Родионову, стоял сам Джон и с благоговейным трепетом наблюдал за, казалось бы, суетливыми движениями профессора. Тот, постоянно бормоча под нос не совсем непонятные для Джона фразы, хватал одну пробирку, переливал часть её содержимого во вторую, сравнивал резко меняющийся цвет жидкости с образцом, вновь повторял то же самое и бормотал, бормотал...
– Женя, помоги мне! – доктор повернул голову к Джону и поднял руку с пробиркой, словно желая произнести тост. – Сюда надо налить одновременно три раствора. Одновременно, ты понял? Должно всё получиться!
Джон подошёл к профессору и на счёт "три" осторожно наклонил её, стараясь успеть за ловкими руками Родионова. Но не успел, и две струйки – золотая и чёрная – полились раньше белой.
– Ну, Джон! – профессор называл его Джоном только когда был в высшей степени рассержен. Практически разъярён. Джон поднял испуганные глаза, ожидая справедливого наказания, но ругательств в свой адрес он не услышал. Потому что ошарашенный взгляд профессора был прикован к пробирке.
– Женя... у нас получилось! – прошептал профессор. – У нас получилось!..
Машину тряхнуло, и Джон вернулся из воспоминаний в реальный мир. Выстрел из помпового ружья, разъярённое от неудачи лицо Родионова, несколько дней спокойной жизни, самоубийство профессора и, днём позже, смерть кота – всё ему казалось сейчас страшным и неправильным сном. Только вот последствия от этого сна были слишком реальными. Ну почему ему так не везёт? Почему всё, что случается с планетой, происходит именно с его участием?!
Хотя, чувствовать себя своего рода повелителем этого мира было очень приятно.
– Внимание! – забормотал динамик. – Вы въезжаете на закрытую территорию. Просим изменить своё направление. Повторяем, вы въезжаете...
Джон остановил машину и нажал на кнопку обратной связи.
– Меня зовут Джон Флигельс, я являюсь членом Тульского научно-исследовательского института. Мне необходимо сделать анализ почвы и воздуха рядом с алиеном.
Голос его был спокойным, хотя самого Джона трясло от напряжения. Обычно учёных из Тулы военные не останавливали. Как-никак, институт занимался алиенами.
Почему он молчит?
– Учёный, – разрезал тишину динамик. – Вам здесь делать больше нечего! Скоро дерево уничтожат. Вы занимались этим больше шести лет, а мы сможем решить эту проблему за неделю.
– Вы совершаете огромную ошибку! – Джон обхватил микрофон, словно желая его придушить. – Алиена нельзя уничтожать!..
– С какой это стати? – перебил его динамик. – Только лишь из-за того, что какому-то там учёному вдруг захотелось взять кусочек коры?
Джон недоуменно захлопал глазами. Его невидимый собеседник определённо имел зуб на всех учёных мира! Или только на него одного? Динамик же продолжал:
– Флигельсу, которому следует сидеть за решёткой!
Джона пробил холодный пот. Неужели этот военный знал о его связи с Родионовым? Но откуда? Откуда он вообще узнал о Родионове?
– И за каждую новую идею давать по году тюрьмы! – голос явно наслаждался. – Именно из-за вас Земля стала пустыней. Если бы не глобальное потепление, если бы не эти солнечные лучи, всё было бы хорошо. И всему виной ваш научно-технический прогресс!
Джон выдохнул. Военный ничего не знал. Да и не стоило паниковать, ведь дом, где Родионов проводил свои эксперименты, сгорел через неделю после смерти профессора. Он просто вспыхнул и за два часа сгорел, как и многие тысячи домов по всей Земле. Не осталось ни реактивов, ни пробирок, ни тела Родионова, ничего.
– Именно этот вездесущий прогресс, всякие там автоматы и привели нас к катастрофе! Нам уже крышка, но мы всё равно будем сражаться до последнего. Пусть воздух превращается в смесь газов. Пусть льды тают и затапливают Землю. Даже если вулканы всего мира проснутся и поднимут в воздух тонны пепла, мы всё равно выживем. Как бы вы, учёные, не старались сжить нас со света!
Динамик замолчал, молчал и Джон. Он уже не раз встречался с людьми, подобными этому человеку. Упёртые, обвиняющие весь мир фаталисты. Они всё никак не хотели понять, что лёд давно уже растаял, что воздух в ядовитую смесь не превратится ещё года три, а вулканам незачем просыпаться. Джон не хотел переубеждать своего невидимого собеседника. Он просто спросил:
– Так вы меня пропустите?
– Нет, – отрезал военный.
– Но почему?! – взъярился неожиданно для себя Джон. – Почему вы так упёрты? От результатов этих исследований зависит будущее планеты! Мы почти разгадали тайну алиенов, и нам для полного доказательства требуются только лишь эти анализы!
Джон понял причину своей вспышки: его неудержимо тянуло к алиену, и он, как наркоман, хотел достичь цели любой ценой. Ну уж нет, он всё ещё человек! И он не позволит управлять своей волей! Если его не пропустят, то он развернётся и уедет домой. Но как же хотелось увидеть первого алиена!..
– Я не пропущу вас, – с издёвкой произнёс военный. – У вас есть спецпропуск? Или, быть может, вы сами военный? Учёный – военный?
– Нет у меня пропуска! – Джон ударил кулаком по динамику, его трясло от гнева. – Нет и никогда не было, он мне не нужен! Я – учёный!
– Тогда я не пропущу вас, – динамик протяжно вздохнул. – Жаль, что у вас, Флигельс, нет пропуска. Ведь без этой маленькой бумажки вы не можете спасти планету!
Военный хохотнул и продолжил:
– И мы все умрём только лишь от идиотизма военных? Как жаль! Только вот смертей не будет. Потому что мы нашли корень всех проблем – первого алиена, и через несколько дней планета будет свободна!
– Значит, вы меня не пропустите? – весь энтузиазм Джона словно исчез в шипящем динамике. Если минуту назад он готов был выпрыгнуть из машины, не надевая скафандра, то сейчас он уже ничего не хотел. Ему было всё равно.
– Нет. И проезжать без пропуска не советую. Это, так сказать, дружеский совет. Я не хочу убивать вас, но если придётся, то я выполню свой гражданский долг. Я уничтожу машину, а вместе с ней и вас. Потому что цель слишком велика, чтобы оглядываться на последствия действий, наша цель – это…
Джон отключил динамик и приказал машине ехать домой.
А зачем вообще он всё это делал? Зачем нужно было спасать Землю? Кому это, кроме него и ещё пары сотен людей, было по-настоящему нужно? Пожалуй, никому. За семь лет ветра и песка земляне свыклись с мыслью, что жить им осталось считанные десятилетия. И ведь жить эти десятилетия люди собираются по-сказочному шикарно! А потом...
Радиация всё равно проникала сквозь купола. Гениальный и омерзительный Родионов подарил людям самую страшную смерть, постепенную и неторопливую. Правда, профессор не предусмотрел удивительную приспособляемость людей.
Или предусмотрел?..
Машина въехала в мини-ангар и бесшумно остановилась. Джон откинул колпак, вылез из кабины на бетонный пол, замер перед машиной и с размаху ударил по ней кулаком. Он так хотел обратно, на здоровую Землю! Планету с зеленью, деревьями, водой и животными! Землю без песка. Без вечной песочной бури. И без алиенов! Ведь этим деревьям жилось куда более комфортно, чем землянам! И именно они и начнут свою цивилизацию. Несмотря на все старания военных.
Секунду спустя пальцы запрыгали по клавишам пульта на входной двери. Эти двадцать символов он помнил наизусть. Джон от рождения обладал фотографической памятью. Пусть иногда и капризной, но ещё ни разу не подводившей в серьёзных ситуациях. И сейчас дверь, шикнув, открылась, впустила его и услужливо закрылась за спиной. Отгородила его от негостеприимной Земли…
Джон скинул туфли и тяжело сел на стул. Ему больше ничего не хотелось. Он совсем устал жить. Если даже эта бесконечная буря и прекратится, если человечество вновь получит шанс выжить, он не хотел жить в этом новом мире. Он хотел обратно, на ту старую Землю.
– Флигельс? – ожил визор. Мужчина не видел экрана, визор был отделён от него стеной. Самому же Джону совершенно не хотелось ни с кем сейчас разговаривать. Ему хотелось взять эту вазу, с которой и начался его сегодняшний день, и кинуть её в экран.
Визор погас – исчез блик в блестящем пластике биопреобразователя – и тут же послышалось шиканье открываемой двери.
– Датчики в спальню и в главную комнату, я на кухню. Следите за сканером!
Вартрис? Что он здесь делал? И откуда он узнал новый код? Пароль же вчера сменился! Джон устремил свой взгляд на дверной проём, проследил за растущей тенью доктора и встретился с ним взглядом.
– Здравствуйте, – холодно процедил Джон. Внутри него начал закипать гнев. Военные не имели права следить за ним!
– Джон?! – Глеб растерянно застыл и глупо добавил: – А мы вот датчики ставим…
– Как вы посмели?! – прорычал Джон, встал со стула и медленно начал подходить к Глебу. – Это моя личная жизнь. Это моя! Жизнь! Вон из моего дома!
– Но это для твоего же блага! Сейчас восемь часов…
Гнев захлестнул Джона с головой. Он, совершенно не понимая своих желаний, собрал всю свою волю в правый кулак и с криком: «Вон!» – выбросил ладонь в сторону Глеба. Между ними было ещё около полуметра, но врача отбросило так, словно Джон нанёс ему сильнейший удар. Глеб ударился о визор и, отскочив от упругого экрана, упал лицом вниз на ковёр.
– Вон из моего дома! – если эти люди не понимали простых слов, то он будет действовать против них их же методами. Силой.
Глеб тяжело поднялся с пола. С правого уголка его рта потекла тонкая струйка крови. Он закашлялся, закрыл лицо ладонями, но через несколько секунд совладал с собой. Чуть помолчав, спокойным тусклым голосом произнёс:
– Хорошо, мы уходим. Андрей, пошли.
– Глеб, что это было? Что он тебе сделал? – высокий брюнет со скуластым лицом заполнил собой проём в спальню и вопросительно поднял брови.
– Андрей, мы уходим, – тихо, но настойчиво повторил Вартрис, не отрывая взгляда от Джона. – Уходим. Всего доброго, Джон. Надеюсь, ты завтра появишься на работе.
Двое мужчин ушли. Пару замыкал Глеб, его напряжённый взгляд ни на секунду не отрывался от фигуры Джона. Врач скрылся за порогом; дверь шикнула, обрубив громкий кашель доктора, и Джон смог наконец-то спокойно выдохнуть. Он чувствовал себя словно выжатый лимон. Больше всего ему хотелось сейчас лечь и уснуть. Гнев ушёл, его сменила апатия и отвращение ко всему. Что-то тут не то. Вартрис неправильно себя повёл. Он должен был удивиться, испугаться, но никак не уйти, приняв поражение. Словно знал, что…
– Бог мой, я – экстрасенс!
Джон поглядел на свои руки, словно видел их впервые. Минуту назад он смог отбросить Вартриса только лишь усилием воли, даже не прикоснувшись к нему! И доктор пролетел через всю комнату! Но как же ему, Джону, удалось сделать это?
Видимо свою роль сыграл весь этот сумасшедший день. Наконец-то подходивший к концу. Джон кинул взгляд в окно-иллюминатор, затем на мягкое и уютное кресло, обладающее огромной магнетической силой, и не смог больше сдерживать сильнейшего желания. Ему безумно хотелось спать! Он сел в кресло, вытянул ноги, откинул голову назад и мгновенно погрузился в сон. Тёмный и незапоминающийся…
Умный дом почувствовал состояние своего хозяина и, приглушив свет, дал команду ремонтникам начать уборку. Спустя два с лишним часа маленькие роботы закончили свою работу и спрятались в своих норах. Наступила ночная тишина, она изредка нарушалась царапаньем песка о стёкла иллюминаторов.
Но ровно в четыре часа ночи дом пробудился. Потому что проснулся хозяин…