Нос-2

Н О С – 2
Монолог послесорокалетней

 (Поет) Ромашки спрятались, поникли лютики… Эх, нелегкая это забота – из болота тащить… одну шестую часть земной суши. Это я к тому, что Путин, конечно, матерый человечище. Вот за кого я бы замуж пошла! Жаль, не зовет… пока. А ведь я бы могла пригодиться – если не ему лично, так России-матушке. Могла бы, к примеру, из Кремля указывать направление нашего движения – ну как раньше Ленин кепкой. А то ведь до сих пор не знаем, куда идем, за кем и, главное, идем ли вообще. Как сказал один бывший поэт из нашего райцентра – он, правда, после того, как демократию ввели, ассенизатором работает; неплохо получает, кстати, больше чем в этой нашей… как ее… ну, типа литературе – так вот он сказал:
 Величие Руси небезвозвратно,
 Но даже мысль об этом напрягает.
 Отсутствие вождей мне неприятно,
 А появленье их меня пугает.
 Еще он сказал, уже в прозе, что как специалист в обеих областях – и в литературе, и в ассенизации, считает, что последняя нынче у нас на более высоком уровне, да и дерьмо в ней покачественнее. Но это я уже так, к слову.
 Вы-то хоть меня узнали? Кто сказал «Зинка-Буратино»? Ладно, я на дуремаров не обижаюсь. В наше время дураки – единственные, кто говорит правду, поэтому при власти одни умные. Нет, есть еще, конечно, Вольдемар Вольфович, но он, во-первых, не при власти, а так… дали мальчику микрофоном поиграться и гадают, куда же он его засунет. А во-вторых, он-то как раз настолько умный, что так заигрался в дурака, что уже и сам не разбирает, где Дума, а где «Новогодний огонек», поэтому в итоге вообще может оказаться «Слабым звеном».
 И вот снова я не о том. Это ж по-нашему, по-женски: рассуждать о теории относительности, не имея о ней никакого понятия, а на самом деле думать о колготках. Что «мужики»? Наоборот? Да дудки! Из мужиков о теории относительности имел представление один Эйнштейн, да и то самое смутное, потому что он тоже думал… правильно, о том же, о чем и все остальные мужики. Нет, не о колготках, а об их содержимом. Хотя сейчас, говорят, и на колготки спрос вырос – все-таки незря запел Борис Моисеев. Кстати, говорят, скоро выйдет цикл видеокассет: «Шейпинг с Борисом Моисеевым», «Крошка Боря борется с целлюлитом» и «Борина силиконовая прелесть».
 Вы спросите: к чему это я? Да как обычно: к тому, что любовь зла, и Боря Моисеев тоже без нее не останется.
 Вот возьмите, допустим, меня. Дожила это я до… ну, неважно, но свечек на один торт уже не хватает, приходится два печь. Все у меня есть, все, что можно, нажила – буквально всю «Медицинскую энциклопедию», кроме венерических заболеваний. Кто спросил: «А идиотизьм»? Вы в какой стране живете, товарищ? Надо знать наши национальные традиции! У нас что заканчивается на «изьм» - все приживается! Лучше колорадского жука! Ну, там, к примеру, коммунизьм, капитализьм, алкоголизьм… Так что наш, всенародный, ответ на ваш вопрос должен быть вам понятен. Если вы, конечно, не идиот.
 Но это ж я снова не о том. Отвлекают бедную женщину… а женщину от любимого занятия отвлечь – это ж все равно что ребенка обидеть. Так вот мыкалась я, значит, без любви, а тут Верка, соседка, и говорит:
 - А ты, Зинка, - говорит, - напиши объявление в газету или в эту… как ее… Интернету: мол, красивая, молодая, нежная ждет такого же. Глядишь, какой дурак и клюнет.
 Я ей говорю:
 - Ты чо, - говорю, - Верка, ослепла, что ли, или дура? Ты кого мне тут из меня рисуешь? Проститутку какую, что ли? Это я, что ли, молодая-красивая-нежная? Это у меня, получается, ни стыда ни совести нет – так людей обманывать?
 А Верка и говорит:
 - Сама ты дура! Во-первых, не людей, а мужчин. А во-вторых, по законам журналистики – чем чудовищней брехня, тем больше идиотов в нее поверят. Так что учти, - говорит, - там все такие же молодые, красивые и нежные, как ты. Если не страшнее.
 В общем, убедила.
 - Только, - говорит, с каждого ответившего требуй автобиографию и список личного имущества, заверенные нотариусом, а то проколешься, как я. Я ж, - говорит, - сама уже писала, так ко мне мужики ка-ак ломанулись! Как в войну - эшелонами! А ты думаешь, с чего бы это к нашему селу у прошлом годе отдельную железнодорожную ветку провели? Это ж я, - говорит, - после своего объявления МПСу план по пассажирским перевозкам сделала. Нет, не скажу, - говорит, - что все плохие были или, там, некрасивые, некоторые даже живоп`ись любили: как разденется – красотища, как в Эрмитаже! Весь в росписи, в наколках, хоть на стену вешай заместо ковра. А уж как, - говорит, - мне в любви объяснялись! Сожрет вот такой Эрмитаж ходячий за ужином пол-свиньи, выпьет литр самогона и с голодухи такие чудеса со мной выделывать начинает… иной раз даже до кровати добраться не успевали. И так каждый день, и каждый раз – с новым мужиком. Одним словом, любовь – куда там той Кармелите! Только вот у всех этих моих Миро был один недостаток, вернее два: из имущества – одна телогрейка, а из документов – справка об освобождении. И такая еще странная закономерность происходила: с каким ни распрощаюсь, у меня из дома обязательно что-то пропадет. Уж не знаю, наверное, на память брали… обо мне. В последний раз корова пропала.
 Задумалась я после Веркиного рассказа. Это что ж за любовь такая, думаю: один жених – долой свинью, другой – прощай, корова? Это ж не любовь получается, а какой-то секс с продразверсткой, как у Ленина с Троцким. Но делать нечего: все-таки настоящие мужики сейчас встречаются куда как реже, чем свиньи, да и в постель ведь не ляжешь с боровом… если, конечно, этот боров тебе не муж.
 Короче говоря, накарябала я письмецо в наш районный брехунец и сижу, жду, когда ко мне эшелоны потянутся. Неделю прождала, другую – не то что эшелоны, даже паршивые дрезины проскакивают нашу станцию, не притормаживая. А тут еще Верка ходит, подначивает, пальцем у виска крутит.
 - Ты бы, - говорит, - свое объявление еще б в газету «Правда» отправила. И то бы, - говорит, - там тебе, может, товарищ Зюганов и ответил, чтоб к себе если не в постель, так хотя бы в партию затащить. А нашу районку же еще со времен Петра Первого выпускали только как расходный материал для сортиров.
 Вот этот момент я, между прочим, учла. Ну, то, что у нас самая читающая в мире страна, это и Джорджу Бушу известно. А где она читающая, а? Особенно ежели ты интеллигентный занятой мужчина и тебе каждая минута дорог`а? А ежели сильно прижало – то и каждая секунда. А тут прям перед тобой, на гвоздике, мое объявление, на мягкой бумаге, уже, считай, готовое к употреблению.
 Нет, это я верно просчитала. В другом ошиблась: эти чертовы газетчики запихнули мой крик души в такую жо… желтую полосу, что проще было просто написать в рубрике «ПРОДАМ»: «Продам честь… шестого размера и достоинство… пятьдесят шестого».
 В общем, то ли по недосмотру, то ли по чьему-то подлому умыслу мое объявление поместили не в женской рубрике, а в мужской, в которую ни один нормальный мужик, ясное дело, и не покосится. А ненормальный, скажете вы? И окажетесь правы. А теперь представьте, что в этой проклятой рубрике было написано: «Я жду тебя, любимый, во всей своей красе и в горнице, и в бане, и в лесополосе». И мой адрес. Стихи мне по дружбе наш поэт-ассенизатор написал, чтоб интеллигенты лучше клевали.
 И ведь один таки клюнул… прости, Господи. Вот уж, ей-богу, никогда не думала, что такое уже и в нашем забитом районе водится. Воды нет, газа нет, мужиков нет, а это - есть. Выходит, добралась цивилизация и до нас.
 Короче, приходит мне письмо из райцентра. Хорошее такое: мол, я тоже одинок, люблю, целую, мечтаю слиться в экстазе… Одним словом, душевно, хоть и без мата. В конце – приписка согласно моим требованиям: не судим, имею дом, машину, прекрасные туалеты. Я еще оценила его чистоплотность: во, думаю, мужик – одним сортиром не ограничился! Вот только что смутило: там же, в конце, после «целую» - отпечаток напомаженных губ. Я, грешным делом, подумала, что он женат, и это его жена мне привет передает: мол, Зинка, не расслабляйся, я бдю! Оказалось хуже.
 Ну, отписала я ему в том же духе: мол, жду, против экстаза не возражаю. Подписалась без имен да фамилий, просто: «Ваша любовь». На всякий случай, еще дописала: «Если вы не один, это не страшно». Теперь думаю, что ошибалась, но он, слава Богу, приехал один. Вылазит из своего джипера, я гляжу – и врубиться не могу, что за существо. Абырвалг какой-то. Само здоровенное, но губы накрашены; грудь волосатая, но в ушах серьги; бицепсы, как у двух братьев Кличко, рожа, как у Тайсона, но в пупке колечко; лапы сорок шестого размера, больше моих, но с педикюром. Вылазит и так это блеет мне, как кот кастрированный: мол, селянка, где тут у вас такой же, как я… красивый? Сынок, что ли, ваш? Я ему, перекрестившись: ошибся ты, милок, у нас такие и не выжили бы, они ж вон все давно в Москву перебрались – телевизор смотреть надо. Хотя сама же вижу, что не все. И он все мне мое же письмо под нос тычет – со всеми моими «люблю», «жду», с экстазом этим, будь он неладен.
 Кстати, в экстазе мы все равно слились, несмотря на его педи… нет, я имела в виду педикюр. Он, женишок-то мой, как литр свекольного шмурдяка всосал так и стал нормальным мужиком, как положено: и мебель крушить начал, и передрался со всем селом – между прочим, всех наших мужиков отметелил. Ну, само собой, и меня на три буквы послал. А я и пошла.
 А какой он любовник оказался! Я такой акробатики ни в цирке не видела, ни даже в балете Аллы Духовой. Только вот нос поцарапала… о колечко на пупке.
 Конечно, утром все равно разошлись. Не в смысле «расходились» - этим мы как раз ночью занимались, а в смысле «разбежались». Я же не изверг - ради собственного удовольствия всю жизнь его самогоном травить. Трезвый-то он никакой. В общем, уехал он… в Москву, в шоу-бизнес… к своим.
 Зато с ним я поняла, что любовь все-таки – страшная сила. Как бы страшна она ни была.