Сказка о Дурачке, спасшем город

Сказка о Дурачке, спасшем город


Глава первая, в которой уважаемый читатель знакомится с Дурачком

Дурачка – привокзального бомжа - никто не любил, потому что он был вонючий и слюнявый. Вонял он оттого, что ему негде было помыться, да и мыться он не любил – каково чистому-то залезать снова в смердящее тряпье?! К тому же рот его имел такое строение, что никогда до конца не закрывался, и стоило Дурачку ослабить бдительность, как струйка желтой едкой слюны тяжело стекала на видавший виды воротник фуфайки.

Когда-то (скорее всего, во сне), его звали Иваном Степановичем. Иван Степанович был дорогим адвокатом, жил с нарядной женой в уютной трехкомнатной квартире, растил единственную дочь-пупсика. Конечно, дочерей могло бы быть и больше, и как-то раз, выпив полбутылки коньяка, Иван Степанович размечтался о сыне. Но резонно рассудил, что лучше достойно вырастить одного ребенка, чем плодить никому не нужную нищету, и поэтому наутро, протрезвев, отвез супругу к хорошему доктору. Честно сказать, к этому доктору семье адвоката приходилось обращаться не один раз, и тот всегда все делал тихо и чисто. Вот только с каждым разом жена Ивана Степановича становилась все грустнее, и однажды он заметил, что она уже далеко не так хороша, как раньше. Кроме того, характер у адвокатши совершенно испортился. Единственная дочь к тому времени вышла замуж и уехала, поскольку супруги отказались прописывать у себя ее мужа – искателя папиных богатств. Так что стесняться было некого. Поэтому Иван Степанович, пользуясь своими немалыми связями, выбил себе комнату в общежитии, и когда супруга становилась совсем несносной, уходил туда вместе с молоденькой секретаршей.

И все было так славно: выигранные процессы, хорошие рестораны, интересные спектакли…Только вот раз приснился Ивану Степановичу дурной сон. Будто попал он в Антарктиду, и замерзает, и тонет в снегах, и зовет на помощь, а люди проходят мимо поверх снегов, и глядят сквозь него ледяными как айсберги глазами, и не слышат его. От этих пустых, осознанно невидящих взглядов Ивану Степановичу сделалось так жутко, что он заорал во сне. Секретарша проснулась в испуге и принесла ему выпить «Боржоми». Наутро стало известно, что его жена умерла.

У нее было воспаление легких, и женщина все время страшно хотела пить. Она так стонала, что у соседки слева испортилось пищеварение, а у соседки справа разыгралась стенокардия. Где искать Ивана Степановича, никто не знал. Дверь была заперта. Только когда стоны смолкли, соседи испугались и вызвали милицию. Шикарная когда-то квартира являла собой плачевное зрелище. Отвратительно воняло мочой и еще чем-то, куда более страшным. Некогда нарядная женщина лежала на замызганной кровати, скрюченная и почерневшая.

Неприятно, конечно. Впервые в жизни адвокат обнаружил, что его злейший враг – прокурор – не только может испортить уже практически выигранное дело, но и обвинять его, Ивана Степановича от его же собственного лица. Что-то в глубине ребер ныло так, что опытному адвокату пришлось немало потрудиться, чтобы снять с себя все пункты обвинений. Иван Степанович даже расстался с секретаршей и первое время исправно посещал могилу жены. Но годы уже наступали ему на пятки: сердечко шалило, ноги отекали, ходить на кладбище стало утомительно, и постепенно прогулки по кладбищу пришлось заменить на моцион по городскому парку. И к дому ближе, и для здоровья несомненно полезнее – от посещения кладбища у Ивана Степановича делалась бессонница.

Квартиру, опустошенную болезнью жены, он быстро привел в порядок и прожил здесь в свое удовольствие еще пятнадцать лет. Даже выйдя на пенсию, адвокат сохранил себе небольшую практику, и существовал безбедно. Хотя уже тогда с ним иногда мог приключиться конфуз – на лацканы старого, но еще вполне приличного пиджака, без спроса капала неприятная, желтая от сигарет, капля слюны. Именно тогда все понимали, что Степаныч стал уже не тот.

Прописан же он был по-прежнему в своем общежитии. Когда старик совсем ослабел и стал терять память, в город, по счастью, вернулась его дочь. Она проводила в армию сына, развелась с мужем, занялась коммерцией и была полна решимости начать новую жизнь. Для начала этой самой жизни единственный и нежно любимый ребенок восстановил социальную справедливость – отправил отца по месту прописки. Когда она выволакивала старика из квартиры, то он так орал, что у соседки слева сделался нервный приступ, а соседка справа три дня после лежала на кровати с мокрым полотенцем на лбу и вздрагивала от каждого шороха. Но вступиться за соседа они не могли – ведь это дело личное, семейное. К тому же действительно – прописана-то в квартире именно дочь, а не отец.

Уже на улице, когда бывший адвокат мертвой хваткой вцепился в перила, «пупсик» ударила его по лицу и выругалась: «Добился своего? Довел меня, старый козел?!» От неожиданности старик обмяк, заплакал и дал себя усадить в машину.

Как он продал комнату в общежитии, куда дел деньги, Иван-дурак (так его прозвали новые друзья, о которых - ниже) плохо помнил. Сначала он ночевал в подъезде под ковриком, и жильцы его не гнали, даже давали поесть. Он охранял подъезд – вроде как консьерж выходило. Но когда во сне Дурак стал ходить под себя, его выгнали и отсюда.

Именно тут старая адвокатская хватка сослужила ему добрую службу. Он сумел пристроиться на вокзале. За то, что старик подметал привокзальную площадь и оказывал другие мелкие услуги местным властям, ему разрешали ночевать на лавочке в зале ожидания.

Глава вторая, в которой Дурачок знакомится с девочкой

Первый ноябрьский день начался для Дурачка как обычно. Он проснулся от собачьего холода. На вокзале плохо топили, и ветер хлестал сквозь щели огромных окон. С возрастом старик стал очень мерзнуть, вот и теперь он с тоской подумал о многих месяцах нескончаемого озноба, надвигающихся на него.

Вошла уборщица, шваркнула об пол шваброй, брезгливо процедила: «Ну пошел, пошел отсюда! Развалился, мразь». За свою недолгую скитальческую жизнь Дурачок привык ко всему, только вот к ругани и к самогону привыкнуть не мог. В его семье никогда не ругались и пили только вино.

Бродяга встал и вяло поплелся на улицу. Было еще темно, и колючий снег острыми зубками больно кусал лицо. Огромная стая собак рыскала возле мусорного контейнера. Больше всего на свете бывший адвокат боялся собак, вот и сейчас он с тоской подумал: «Только бы дотянуть до весны! Земля промерзнет, кто ради меня станет лед долбать… Зашвырнут в сугроб, и они сожрут меня… Только бы скорее весна».

От снега и собак бродяга спрятался на огромных вокзальных ступенях, за колонной, и стал ждать, когда рассветет, чтобы начать убираться возле ларьков.

Тут ему неожиданно повезло – на ступеньках лежала почти целая «сладкая» - с фильтром – сигарета. Дурачок достал позолоченную зажигалку, которую ему некогда подарил начальник УВД за весьма деликатную услугу, и закурил. Зажигалка была всем, что у старика осталось от прежней жизни, и он ей очень дорожил. От первой затяжки чуть закружилась голова, расслаблено затряслись руки. Дурачок утер рукавом слюну и блаженно выпустил дым.

Розоватая от восходящего солнца струйка устремилась в небо, и тут Дурачку повезло вторично. Здоровенный детина в пятнистой форме поддал ему хаком под зад так, что тот чуть не слетел со ступенек носом вниз. Но не слетел, а детина сказал: «На, пожри». И сунул бродяге банку с не съеденной за ночь картошкой и соленый огурец. Огурец старик хотел припрятать до вечера в карман – на закусь, но омоновец заметил его маневр и погрозил кулаком: «Еще раз пьяным увижу – ноги твоей здесь больше не будет». Дурачок мелко торопливо закивал, засунул огурец целиком в рот. Потом стал понемногу вытряхивать картошку на заскорузлую руку и поедать.

Ночью старику приснился сон – теплое море, ласковые люди. Сейчас он вспомнил это, и на сердце стало тоже тепло-тепло. Было во сне что-то еще нестерпимо хорошее, такое, отчего Дурачку хотелось плакать, но он никак не мог вспомнить, что это. Теперь бомжу казалось, что этот сон был вещий.

Вспоминая сон, бродяга неторопливо – мешала слабость - выметал свою территорию. Продавщица из фруктового ларька дала ему два совсем чуть-чуть подгнивших апельсина. Весь мир будто пытался утешить старика перед лицом наступающей зимы. За уборкой он насобирал целый карман совсем неплохих бычков, а на сданные бутылки купил пирожков. Людей вокруг становилось все больше, и Дурачок отправился завтракать в парк.

И вот Дурачок сидел на лавочке, покуривал и ждал вечера. Вечером с работы должен был вернуться Есаул – он где-то дежурил суточным сторожем - и, значит, в леске за железнодорожными путями состоится маленький пир. Сам Дурачок – за что собственно он и получил свое прозвище - не умел ни воровать, ни побираться, ни планомерно собирать бутылки целый день. Сначала вокзальные бомжи гоняли его, но Есаул, в прошлом – кадровый офицер, взял его под свое покровительство. Тогда старика оставили в покое, вот только обидная кличка как к человеку ни на что не годному прилипла к нему раз и навсегда.

Неожиданно взгляд старика упал на клумбу, где прямо на снегу цвели оранжевые цветы. Снежинки таяли, касаясь ярких лепестков, похожих на язычки огня. Когда-то давно он знал, что они называются длинно и красиво – настурции. Сейчас же Дурачок просто сидел и любовался на них. Только спустя какое-то время он заметил, что рядом на краешке клумбы примостилось какое-то крохотное существо. Оно качалось из стороны в сторону и тихонько поскуливало. «Эй, в общем, ты чего?» - тихонько позвал старик. Существо вздрогнуло и обернулось. Это была маленькая девочка лет восьми. Такие обычно с белыми бантами в косах ходят в первый класс. А эта сидит тут на снегу и плачет. Дурачку было ужасно жалко, но он протянул девочке свои апельсины – по одному в каждой руке. Почему-то ему показалось, что ее горе столь велико, что одного будет мало.

Девочка посмотрела затравленным зверьком и быстро сцапала апельсины. Она была в спортивном костюме и одних носках. «Иди, сядь на лавку, холодно ведь», - попросил Дурачок, всем своим нутром неожиданно ощущая, как сильно ей больно и холодно.

Съев апельсины, девочка шмыгнула носом и сказала:
- А ты был в Италии?
- Нет. Но хотел бы - там тепло…
- А меня в Италию продают. Может, пусть лучше купят тебя? Ты сходи, попроси. А то я убежала, но меня найдут. Всегда находят.
Вряд ли согласятся взять меня, - философски заметил Дурачок.
- У меня бабушка умерла… Ну, попроси, путь купят тебя! А то я не знаю, что сделаю - и она снова заплакала. Было понятно, что и сделает.
- Ты посиди тут, я сейчас приду, я что-нибудь придумаю, - пообещал Дурачок и отправился на рынок – от парка пять минут ходьбы.

Радость, охватившая его сегодня утром, не отходила и теперь. Он деловито размышлял, как лучше поступить. Мысли выходили ясные и четкие, не виляли, не исчезали бесследно. Наверное, впервые за всю его долгую жизнь старика охватило желание позаботиться о ком-то. Он продал свою драгоценную зажигалку и купил у угрюмых въетнамцев пуховик и сапоги. После отправился к теткам, торгующим самогоном.

Они звучно обсуждали последние новости:

- А морда-то у него во-о-о – с холодильник!

- А когтища-то, когтища-то!

Дурачку было не до сплетен. Он купил бутылку и изо всех своих сил бросился в парк. Почему-то вдруг показалось, что с девочкой что-то случилось.

Но все было хорошо. Она перестала плакать и оборвала с клумбы все цветы. Кругом было так бело, так мертвенно бело, а на лавке сидела маленькая рыжая девочка в венке из настурций, а ноги ее были усыпаны золотыми апельсиновыми корками. Она ласково посмотрела на старика, и сказала:

- Меня бабушка научила плести венки. И завязывать их травинкой. Говорила: вот поедешь ты летом в лагерь, сядешь на полянке, сплетешь венок – а ниточки-то и нет. Тогда и завяжешь травинкой… Хочешь, ты будешь моим дедушкой? Когда ты умрешь, я буду по тебе плакать.

И он вдруг подумал, что вот такой же девочкой когда-то была его жена. И его дочь. И когда он их обижал, то некому было их пожалеть и утешить. А ведь это он, он должен был их оберегать от всех невзгод на всем белом свете… И Дурачок заплакал, сквозь слезы протягивая ей бутылку с самогоном:

- Ты не думай плохого, не думай. Ты выпей, на, выпей, а то замерзнешь! Сироты мы с тобой, сироты.


Глава 3, в которой наши герои расстаются

Дурачок расчувствовался и не заметил, как напротив их скамейки остановился милицейский УАЗик. Он вздрогнул оттого, что рядом с ним вдруг кто-то взвизгнул: - -- Так вот она где! С бомжами самогон лопает! Мы то с ног сбились, ищем ее, а она… Даже к родной бабушке на похороны не захотела пойти!

Женщина в красивой пушистой шубе цепко схватила девочку за руку.
- Все, нагулялась, поехали. Тебя ждут. Счастье-то какое дуре привалило, а она…

Дурачок вцепился девочке в другую руку, и из машины выскочил милиционер. Он уже занес над бродягой резиновую дубинку, но вдруг остановился:

- Иван Степаныч? ВЫ?! Я Гонька, Игорь Смирнов, помните?!
 
Внук Витьки Смирнова. Вместе окончили институт, вместе сидели много лет в соседних кабинетах. Вместе праздновали рождение первого внука. А в девятом классе Иван Степанович по старым связям отмазывал его от милиции – избил кого-то на улице. Надо ж.

- Что это, мать ее?

- Да нет. Девчонка из приюта сбежала. Ее бабушка растила, а тут в больницу попала, ну, оформили в приют. А тут как раз чета из Италии, дочь себе ищут. Эта им понравилась. Все путем, собрали документы, а бабка как узнала, так возьми и откинься. Ну, девка и задурила.

Дама выглянула из машины и презрительно посмотрела на Дурачка.

- О чем это вы с ним? Поехали.

Было слышно, как в железном чреве машины бьется и кричит ребенок.

- Может, отпустите, а? - робко попросил Дурачок. – Я позабочусь о ней.
Ему не ответили. Машина фыркнула и скрылась за поворотом.

Старик сел на лавку и прильнул к откупоренной бутылке. Ему вспомнилось, как женщина глядела на него. Хуже, чем на собаку. Во рту и на душе стало очень гадко. Уж скорей бы вернулся Есаул. Они бы вместе сходили в милицию посмотреть в его окно.

И Дурачок стал думать про Есаула. В прошлой жизни он был офицером. Сам командовал целым танком. Но его сократили. А он больше ничего не умел – только танком командовать. Полгода искал работу – не мог найти. А потом жена прогнала его из квартиры. Квартира-то ее была. Езжай, говорит, к себе на родину, в свой Кыргыстан. А какая ему там родина? Есаул тут в армии служил, тут жену полюбил, тут жил большую часть жизни. Там у него была одна тетка, да и та умерла. И не хотел он никуда от жены родной уезжать. Любил что? Пока танком командовал, кольца, серьги ей покупал, один раз даже с настоящими бриллиантами, когда целую машину боеприпасов удалось продать.

Их дом стоял напротив второго отдела милиции. Если вечером зайти в туалет, то можно увидеть всю бывшую есауловскую квартиру. И его жену в бриллиантовых серьгах, обнимающую чужого мужика. Вот Есаул с Дурачком и ходили туда смотреть. Есаул потому, что тосковал. А Дурачка брал с собой, чтобы было с кем поговорить.

«Она у меня знаешь какая была? Ого-го! Так иной раз обнимет, что аж кость хрустнет и дыхание сопрет. Духи любила. «Сладкая жизнь» назывались. Только ребеночка родить не могла. Сначала-то молодые были, хотелось пожить для себя. А потом все не получалось».

Очень хотелось ребеночка Есаулу, он любил детей. И Дурачок мечтал, как расскажет ему о своей девочке, и они вместе что-нибудь придумают.

Но придумать не удалось. К вечеру старик уже был так пьян, что еле доплелся до сарайчика за железной дорогой, где днем мальчишки нюхали клей «момент», а по ночам пили окрестные бомжи. Он бессвязно что-то лепетал и плакал, и его кинули в угол отсыпаться.

Сквозь сон он слышал, как мужики что-то говорили о каком-то невиданном звере, и ему снились кошмары.

Очнулся Дурачок от страшного удара.

- Развелось всякой мрази, - услышал он голос сквозь пелену пьяного дурмана и вспыхнувшей боли. Бродяга скорчился, прикрывая живот и голову. От уже давно был хорошо выдрессирован. – Ну-ка, вставай! – послышалось с новым ударом.

Поскуливая, старик попытался приподняться, но ноги не слушались его. Кто-то все-таки помог ему – сам бы он ни за что не смог – вывел на улицу и втолкнул в машину.

В следующий раз очнулся он уже в камере. То ли от голода и самогона, то ли от побоев он постоянно терял сознание.

И чудные картины мерещились Дурачку. Будто бы стал он женщиной, и пек огромные, диковинные пироги, есть которые сходилась вся деревня. Под старой липой, в ароматных кудрях которой мерно, по-летнему, гудели пчелы, устраивали праздник. И соседки все приходили в расписных платках, а соседи – румяные да дородные – в вышитых косоворотках. И так весело и складно пели они о чем-то родном, что сердце у Дурачка сжималось, и он тихонько плакал. И все угощал, угощал: «Кушайте, гости дорогие, кушайте, родные, кушайте, угощайтесь Христа ради». И не было у него в жизни большей радости, чем потчевать этих людей своими пирогами. Приходя в себя и размазывая по щекам сладкие слезы, он принимался плакать снова, но уже тяжело, тоскливо. Ведь были же у него силы, были же деньги… если бы все вернуть…

В приемнике-распределителе было тепло и кормили. Дурачок не знал, сколько дней он провел здесь.. Добрые люди в форме спрашивали его об имени-отчестве, которые он давно забыл. Они говорили о том, что помогут получить ему новый паспорт и оформить пенсию. Так неожиданно обласканный старик даже хотел бы, наверное, остаться здесь подольше, но мысль о девочке не давала ему покоя. Он же обещал ей помочь, а сам отсиживается тут. Кроме того, он постоянно ждал какого-то подвоха.

Но ничего плохого не произошло. Просто однажды ему вернули шнурки, измызганный ремешок, выдали новую фуфайку и отпустили восвояси, обязав вернуться через неделю. Дурачок был рад, и только удивился, почему это его так никто и не пнул на прощанье.

Глава третья, в которой наши герои входят в жизнь вечную

На вокзале все изменилось. Зал бурлил народом. Очереди в кассы будто многоголовые драконы оплетали колонны и выходили на улицу. Дурачку с трудом удалось отыскать Есаула, который и рассказал ему, что на городском рынке поселился Злой Зверь, сожравший уже две улицы и переулок в придачу.

тим же вечером мэр города собрал народ на привокзальной площади. Он сказал, что в городе все хорошо и нет никаких оснований для паники. Небольшие неприятности, происходящие на окраине, не только не портят общей благоприятной картины, но наоборот, дают повод доблестным горожанам испытать себя и получить приятный бонус. Прежде всего он обратился к армии и милиции. Считая, что нет нужды в крупномасштабной операции, мэр попросил вызваться двум героям, которые легко бы могли одолеть зверя. За победу им было обещано высокое звание и ордер на жилплощадь. Ведущие телеканалы области уже были готовы транслировать эту захватывающую схватку, установив камеру на высотных домах, прилегающих к рынку.

Тогда из толпы вышли солдат Петров и милиционер Сидоров. Молодцевато козырнув мэру, они доложили, что к рассвету со Зверем будет покончено. Были они по-юношески румяны, тщеславны и бедны. Мэр воскликнул: «Поприветствуем наших юных генералов!» и уехал на праздничный банкет. А глубокой ночью Дурачок с Есаулом видели, как от вокзала отошел поезд всего с несколькими вагонами, который увозил мэра в столицу.

Этой же ночью солдат и милиционер подошли к старому рынку. Жутко было на опустевшем рынке, но генеральские звезды и глазки видеокамер сияли над героями, и они смело сжимали табельное оружие.

Милиционер Петров уже успел побывать в Чечне, а приехав оттуда, женился, и жил в однокомнатной квартире с полусумасшедшей бабкой, дядей - алкоголиком и молодой женой. Квартира была нужна ему позарез. Глаза у Петрова были синие-синие, а кожа такой нежной, что был виден ток крови в сонной артерии, бегущей по горлу, будто полноводная река на географической карте. А солдат Сидоров любил свою невесту так, что руку ради нее был готов сжечь на паяльной лампе, а когда она не позволила, просто вырезал ее имя лезвием на руке. Но ее мама не разрешала им встречаться, потому что Сидоров был из детдома, и молодым было бы негде жить.

Все телеканалы области показали, как Зверь разорвал юношей на части, а их головы выбросил за рыночную ограду. За эту ночь продажи рекламы взлетели на невиданную доселе высоту и принесли баснословные прибыли.

Весь город видел, как полноводная река мальчишки Петрова изливалась на первый снег, и мало кто сумел взять себя в руки, выключить телевизор и отказаться от просмотра этого захватывающего зрелища. Весь город видел, как разжалась рука, сжимающая пистолет, и как на ней был разорван рукав, и имя «Эля» на какое-то время заполнило собой весь экран. Конечно, плакали все. Не плакали только Дурачок с Есаулом, которые не видели ничего, но слышали, как с воем пурги смешивался ужасный вой, наполняющий душу предсмертным ужасом…

Рано утром Дурачок отправился в приют – искать девочку. Улицы были пусты, только из громкоговорителей лился медоточивый голос мэра (в аудиозаписи), который вещал, что все меры для уничтожения Зверя уже приняты, и люди могут спокойно идти на работу. Но никто не выходил из домов.

Дверь приюта была заперта, и Дурачок отбил руки и сорвал голос, пока она не приоткрылась. Наверное, было видно, что он не в себе, потому что бомжа удостоили ответом: - Ночью эта дрянь снова сбежала! - и дверь снова захлопнулась.

Пошел снег, и белая пелена укрыла улицы. Ивану казалось, что город впал в глубокий, летаргический сон. Его глаза устали смотреть на телевизионный балаган и закрылись, а рот слишком долго жевал, и теперь у него не было сил кричать. Зверь пожирал его сердце, но город слишком долго веселился и теперь спал в измождении, похожем на смерть, и не чувствовал ничего. Только жизнерадостный голос мэра жил на его улицах, и только эту сладкую ложь уши города могли слышать… И тут Дурачок все понял. Он понял, куда могла побежать его загнанная дочка. Туда, где ее раз и навсегда оставят в покое. Туда, где никто не посмеет ее искать.

И Дурачок закричал. Он кричал так, что гасли светофоры и дрожали стекла в окнах. Он кричал так, как не кричал еще никогда в жизни. Потому что никогда в жизни он не заботился ни о ком. А когда решил это сделать, то оказалось, что уже слишком поздно. Он кричал и бежал к старому рынку так быстро, как позволяли ему тающие, тающие, тающие силы.

Его остановил окрик: «Куда прешь?! Не видишь, туда нельзя!» Дурачок инстинктивно отпрянул, зная, что за окриком всегда следует охлест. С безопасного расстояния он рассмотрел, что вся площадь перед рынком оцеплена людьми в пятнистой униформе. Дурачок закрыл глаза. Сердце билось так часто, что он задыхался. С закрытыми глазами он медленно шел на солдат. Его толкнули, но кто-то заметил: «У него кровь идет горлом!» Дурачок понял, что он выиграл, что теперь к нему побрезгают притронуться, и быстрее двинулся к рыночной ограде.

Оказавшись на рынке, старик остановился. Его охватила такая жуть, которой он не испытывал никогда в жизни, потому что никогда в жизни он еще не чувтвовал на своей щеке дыхания смерти. Колени подкашивались, и ноги отказывались слушаться его. Но где-то в глубине рынка бродила маленькая девочка, которая наверняка боялась ничуть не меньше, чем он, и она ждала его помощи. И где-то в глубине рынка Злой зверь ждал ее, чтобы растерзать ее теплое тело и выпить из нее жизнь.

Дурачок пошарил глазами по земле в поисках какого-нибудь оружия и увидел длинную доску с четырьмя гвоздями – наверно, узкое сиденье от скамейки. Сжимая эту доску двумя руками, он пошел осматривать павильоны рынка.

Больше всего на свете старик всегда боялся, что собаки сожрут его тело. Сейчас он шел навстречу пасти, которая была страшнее сотни тысяч голодных собак. Их вой долетал уже до его слуха. НоИван, почти теряя сознание от слабости и страха, шел вперед.

Он не видел трупов и не чувствовал их вони. Он не видел следов разрушения. Он искал только одного – отпечатка узкой споты на снегу и золотистого сияния ее волос.

Люди потом рассказывали, как в одном из подвалов он нашел ее голову с мертвенно-бледными щеками и остекленевшими глазами. Люди подробно описывали, как он почувствовал на своей щеке ледяное смрадное дыхание, и взглянул в глаза Зверю. И Зверь увидел, что человек уже не боится умереть, и пришел сюда только затем, чтобы умереть, если это понадобится для того, чтобы уничтожить его, Зверя. И эта готовность умереть взъярила Зверя больше всего, и он набросился на старика. Смерть выла, предвкушая победу, а человек вопил от страха, но его готовность умереть встала Зверю поперек горла, и он всю ночь не мог сомкнуть пасть, но под утро все же сомкнул.

Под утро стройные отряды воинских подразделений вступили на рыночную площадь, поливая ее огнеметным огнем. Вскоре весь рынок был прочесан, и Зверь убит.

Люди говорят, что за эту блестящую операцию мэр скоро станет губернатором. Люди говорят, что солдаты спасли город, и сожгла на городской свалке труп Зверя и множество голов, и что головы девочки и бомжа были среди них.

Но вы не верьте людям! Вы сходите на вокзал, и бродяга Есаул расскажет вам историю про Дурачка, спасшего город. Старый вонючий Есаул расскажет вам, как в одном из павильонов Дурачок нашел девочку в венке из настурций и с апельсином в руке. И защищая ее, он убил Зверя, сам едва не умерев от страха.

Но не умер, и на заре из города вышли и пошли в одну из четырех сторон света седоволосый старик и златовласая девочка. Они не испытывали ни голода, ни жажды, на них была теплая красивая одежда, и чище их тел невозможно было отыскать даже в мэрском дворце. А в карманах у них лежали такие паспорта, что уже никто во всем свете не смел их остановить, оскорбить, или ударить. И они обещали, что Есаулу выправит такой же. И со дня на день он ждет от них вести.

Вот что вам расскажет, плача, старый Есаул, и даже покажет доску с четырьмя гвоздями, которой Дурачок убил Зверя. Ночью, когда становится особенно страшно, Есаул кладет ее себе под голову, и тогда ему снится разноцветный сон о том, как под старой кудрявой липой идет праздник, и он – в числе приглашенных.