Ночь шептала ему

Ночь шептала ему, манила в свои цепкие объятия, но лишь почувствовав в нем ответ пламенной страсти, желание отдаться ей целиком, без остатка, отвергла его, на прощание вместо поцелуя подарив хлесткую пощечину. Отверженный, он бесцельно брел по улицам чужого города, а отказ и разочарование морозили больше, чем холод осеннего вечера. Нужно продержаться до завтра. Завтра он придет на пристань, купит билет на пароход, расплатится своей последней монетой в пятьдесят центов и ровно через сутки он будет дома. Пароход отходит ежедневно в час пополудни. Завтра пятница. Но нужно где-то устроится на ночь. Оставаться на улице холодно, да и небезопасно. Но любой ночлег стоит денег, а у него осталась единственная монета в пятьдесят центов. Он принял решение: он будет бродить по ночному городу. Сил ему хватит, но так он, по крайней мере, не замерзнет. Он прибавил шагу.
Навстречу шла немолодая женщина с покрытыми платком волосами и причитала на непонятном ему языке, метая, словно стрелы, свои неистовые огненные взгляды, которые сперва пронзали цель, а потом она догорала, охваченная сумасбродным дерзким огнем. Ее тень отплясывала на земле лихой танец, и в темноте они казались двумя несхожими существами, живущими в разных измерениях. Чужой город. Чужой язык. Немилосердный холод и проступающий озноб. Он нащупал в кармане свою монету в пятьдесят центов.
Он свернул на совершенно пустынную улицу. Там было так тихо, что казалось, внешний мир замер, внимая протяжной молитве глухим подошвам его поношенных ботинок. И вдруг, впереди…Нет, этого просто не могло быть. Ему померещилось. Сказывалась бессонная ночь. Его уставшие глаза выстраивали замысловатые картины на фоне скудного пейзажа пустынной простуженной улицы. Он закрыл глаза и надкусил нижнюю губу. Боль пришла не сразу, прокатившись приглушенной волной по склонам его сознания. Но открыв глаза, он продолжал видеть все то же странное явление. В отдаленье хрустальным облаком застыл женский силуэт.
Он явно ощутил, что привычное ему трехмерное пространство искажается, теряя одно измерение, превращается в туннель, ведущий к серебристому облаку. Он слушал свое сердце. Лихо, точно исполняя искусный танец, он, едва касаясь земли, поплыл ей навстречу.
Женщина поразила его. Он изучал ее облик без помощи глаз – он не смотрел, он впитывал ее порами кожи и чувствовал, как границы его души расширяются. До встречи с ней, его душа, набор безотчетных импульсов, переплетенный тонкими нитями сознания, была рабыней его тела, физической оболочки его сущности, не смела выйти за ее пределы. А теперь ей становилось тесно. Он почувствовал, что она отпирает ключом его тело и стремительно расходится, убегая в бесконечность, туда, где наконец все три пространственные измерения и время сольются в единую линию. Пламя рыжих волос пылало около почти прозрачного лица. И это подсказали ему не глаза. Серые – цвета, позаимствованного из палитры плачущего неба, ее очи казались дверьми к той самой единой линии, бесконечности. Это не призрак, не веселящееся сознание решили разыграть его. Она была таким же человеком, как и он, затерянном в бесконечном лабиринте холода. Она дышала. И мысленно он измерил ее пульс. Сердце было в порядке. Мысленно он прочитал ей стихотворение, которого не знал, но и не мог придумать сам, до этого не мог, и она улыбнулась, кротко, скорее глазами, и в лице ее что-то прояснилось, словно исчезла нахальная складка с нежнейшего шелкового полотна. Их губы ни разу не пошевелились с тем чтобы произнести слова, обычные, привычные мирские слова. Однако воздух вокруг них все-таки не был нем: он нес звучание природы, и в них мешались нежнейшее всхлипывание встревоженной женщины и неистовый рев рассвирепевшей волчицы.
Почти одновременно они сделали шаг навстречу друг другу. Потом второй, третий, и так они сблизились настолько, что его лицо щекотало ее прерывистое дыхание. И в то самое мгновение сломлены были сковавшие их цепи неловкости. Слова полились, потекли, посыпались…
Ночь больше не казалась ее отвергнутому любовнику всесильной владычицей. Своей рукой он сжимал белеющую в ней ладонь, а немного огрубевшими на морозе кончиками своих пальцев он шлифовал ее и без того гладкие ногти, маленькие, беззащитные, но совсем не острые…Так дошли они до причала. И та картина, которая еще пару часов назад поразила его своей дикой хищностью, сейчас манила его чарующей, околдовывающей своей красотой. Черные холмы волн, посеребренные шипящей пеной…Дощатые мосты, и стая привязанных у пристани лодок, бьющихся о берег в ожидании своих хозяев. Он так залюбовался этой картиной, что не заметил, как ее ладонь выскользнула из его руки, вложив в нее немного смятый листок, края которого трепал задиристый ветер. Листок. Он развернул его. На нем был выведен адрес. Он был на этой улице, но не припоминал, что видел там дом с таким номером. До отхода парохода оставалось немного времени: час с небольшим. А улица, словесный след который был выведен на маленьком листке неуверенной рукой, находилась в нескольких милях от причала. Еще пару часов назад, когда картина одинокой ночи на этой пристани показалась бы ему пугающе зловещей, сейчас манила своей красотой. Еще пару часов назад у него оставалась единственная вещь – пятидесятицентовая монета, на которую он собирался купить билет на пароход, который следовал прочь от этой ночи, прочь из этого города. Теперь, вдобавок ко всему, у него появилась еще и надежда. Он глотнул воздуха, и крохотные капельки слюны на потрескавшихся губах заставили его поднести к ним ладонь и обтереть их. Он побежал. Глухие подошвы обрели голос. Они стонали. Они шипели. Они рыдали при ударах о твердые камни. Они возвещали борьбу.
Временами дыхание сбивалось, сердце стучало так быстро, что, казалось, еще немного и оно пробьет грудь. И ему приходилось останавливаться и дышать. Потом идти, силясь поминутно перейти на бег, но чувствуя, что сил не хватает и все же не желая сдаваться совершать гротескные движения отчаявшегося калеки.
Он позвонил в колокольчик рядом с дверью. Послышались шаркающие неприветливые шаги. Чтобы заглянуть в лицо открывшей дверь женщине, ему пришлось опустить глаза, такой маленькой она была. Лицо было изрезано морщинами. Руки напоминали сморщившиеся перчатки, но волосам удалось побороть седину, проступавшую разве что на висках. В остальном они были такими же черными как и его собственные. Он почувствовал на себе пронзающий взгляд ее сузившихся глаз, со слезливой старческой пленкой на них, и почувствовал, что если хочет чего-то добиться от этой угрюмой женщины, то ему нужно поторопиться. И сбивчивым робким голосом он спросил Изабель. Глаза женщины, казалось, совсем скрылись за морщинами. Поджатые губы превратились к тонкую нервно подрагивающую нить. «Она умерла», - ответ был полон ненависти. «Давно?» - только и смог спросить он. Ему почудилось, что вместо ответа на этот вопрос, старуха бросится на него и выцарапает ему глаза. Но она все же ответила – «Два года назад».
Почти незаметно для себя самого он оказался на пристани. Пароход еще не отошел. Он подошел к самой воде, достал из кармана монету в пятьдесят центов – последнее, что у него оставалось, вытянул руку над водой, так, что до нее начали долетать нетерпеливые брызги, и разжал ладонь. Пучина поглотила его последнее сокровище. Он посмотрел ей вслед и зашагал прочь. Куда неизвестно. С тех пор его никто не видел.