Картина

 Моя бабка, Анастасия Ивановна, очень любила меня. Когда она умерла, в завещании, написанном от руки, она передала мне в дар картину. Это было не завещание, как таковое, а обыкновенное письмо. На нем неровными буквами было выведено: «Вскрыть после моей смерти». Я нашел его, когда мы с матушкой разбирали вещи Анастасии Ивановны после похорон. В письме она оставила кое-какие наставления, рекомендации матери, а для меня оставила целый исписанный тетрадный лист. Там было вот что: «Дорогой мой внук Костя! Эти слова я пишу только для тебя. Не показывай их никому. Я передаю тебе в дар картину. Внучок, это необычная картина. Необыкновенная картина. Делай с ней то, что сочтешь нужным. Поступай,
как подскажет сердце. Ты поймешь, что картина не проста, как только увидишь ее. Называй это как хочешь: мистикой, волшебством, колдовством. Принесет ли она тебе счастье, я не знаю. Не знаю также, какой над ней висит рок. Знаю только, что дед твой, Андрей Гаврилович, очень дорожил ею и всегда прятал в самых недоступных местах. Он и в землю ее закапывал, и в сене прятал, и в колодце хранил. Твой прадед, Гаврила Афанасьевич, завещал ее хранить предкам по мужской линии. Когда погиб твой отец, Андрей Гаврилович повелел мне, чтобы после его смерти я передала картину тебе. Если ты читаешь это письмо, значит, час настал. Эта картина появилась у Гаврилы Афанасьевича после крестьянских бунтов в семнадцатом году. Он жил во Владимирской губернии в то время. Прадед твой, как и все крестьяне тогда, пошел разорять дворянское гнездо. Хозяева их были знатного рода люди. В то время простой люд злым был, да и подстрекали их большевики не повиноваться барину. Схватили они, что под руку попалось – кто вилы, кто рогатину, кто дубину – и пошли к дому барина. А сам барин тогда в отъезде был. Поговаривали, будто он за границу уехал. Навсегда. В доме том только прислуга была. Трогать их не стали. Поломали они там все. Имение сожгли, себе почти ничего не взяли – вещи кое-какие, стулья, да столовое серебро. Золота, драгоценных камней в доме не было – барин с собой захватил. А барин богатый был, у него произведениями искусства все комнаты заставлены были. Но сам знаешь, народ у нас темный, в истинных ценностях не разбирается. Сожгли они все, что там было. Лошадей из конюшни вывели, хозяйственные постройки подпалили. Так вот, когда Гаврила Афанасьевич лошадь из стойла выводил, почудилось ему, будто в доме барском ребенок плачет. Прадед твой испугался сильно. И побежал в барский дом. Думал, кто из прислуги ребеночка там своего забыл. Бросился он в огонь: везде дым, пламя, а он по комнатам бегает, ребенка ищет. Как забежал он в дом, плач сразу прекратился. Искал он, искал, ни одной живой души не нашел. А в одном углу видит, картина висит. Красоты неописуемой. И как будто в огне не горит. Все вокруг в огне, а картина цела. И смотрит с картины на Гаврилу Афанасьевича маленькая девочка царских кровей – и слезы как будто по лицу ее текут. Заворожила прадеда твоего картина. Не смог он глаз от нее оторвать. А она как будто сама в руки просится. Снял он тулуп, тогда морозы стояли, и завернул картину в него. Отнес потихоньку, пока никто не видит, в сарай. Развернул тулуп – а слезы у ребеночка высохли. И смотрит девочка с такой тоской во взгляде, что выть хочется. Спрятал Гаврила картину ото всех. Он и прабабушке твоей, Аграфене Тихоновне ее всего один раз в жизни показывал. И я ее всего несколько раз видела. Взгляд от нее оторвать невозможно. Вот что я тебе скажу, внучок: необычная это картина. Поверь мне, Костя. Теперь она твоя. Береги ее. Покажешь людям – воля твоя. Оставишь – храни как зеницу ока. Теперь эта ноша твоя. Написал эту картину неизвестный художник. Кто именно, я не успела выяснить. Может быть, это удастся тебе. Изображена на этом бессмертном шедевре венценосная особа. Божественной красоты ребенок. Маленькая грустная девочка. Короли из-за таких красавиц начинали войны. Владей картиной, Константин. Владей ответственно, серьезно. Не подведи прадеда. Стоит она у меня в кладовке, завернутая в покрывало. На все воля божья и твое разумение. На этом письмо я заканчиваю. Прощай, любимый мой внук Костя. Плохим словом не поминай. Твоя бабушка, Анастасия Ивановна».
 Письмо бабки заинтересовала меня. Одного я не мог понять, что означает «делай с ней то, что сочтешь нужным». Что можно сделать с бесценным произведением искусства, я тогда не понимал.
 Дрожащими руками я развернул покрывало…Как зачарованный смотрел я на картину и не мог оторвать взгляд. Она заворожила, околдовала меня.
Это действительно был бессмертный шедевр. Картина божественной красоты.
 Когда я немного отошел от впечатления, произведенного на меня картиной, я стал размышлять: «Что с ней делать? Оставить картину себе, не показывая никому? Продать? Но про продажу бабка не обмолвилась ни словом. Показать ее людям, отдав в музей? Или вернуть потомкам Шереметевых? Что же делать?»
 Картину я перевез к себе домой и спрятал на антресолях. Бабулю мы помянули по всем правилам на девятый и сороковой день, и мне стали сниться странные сны. Снилась мне маленькая девочка с картины. Она что-то хотела от меня, но я не мог понять, что. После этого я просыпался и не мог уснуть до утра. «Чертовщина какая-то», - думал я. Что-то тревожило меня. Какое-то подспудное чувство тревоги стало преследовать меня. Картина манила к себе, но я сопротивлялся. «Только не смотреть, только не смотреть», - говорил я про себя.
 Первой моей идеей было – отдать шедевр в лоно церкви. Священники найдут, что с ней делать. Взяв картину с собой, я поехал в подмосковный храм. На календаре было пятнадцатое ноября. Церковь отреставрировали совсем недавно, года два назад. Батюшка был молодой, сорок с небольшим лет. Я уже несколько раз бывал в этом храме и успел познакомиться с батюшкой.
 - Отче, - обратился я к нему, - вразуми грешника и прости грехи мои.
 - Бог простит, - ответил отец Серафим. – Что тяготит тебя, сын мой, что тревожит?
 - Картина, отче, тревожит меня. Бабушкино наследство. Странная, необычная картина. Девочка, что изображена на ней, стала сниться мне по ночам. Она о чем-то просит меня, а я не могу понять, о чем. Мне страшно, отче.
 - Что это за картина, кто автор? – осведомился батюшка, разворачивая покрывало.
 - Я не знаю, и бабка моя не знала. Точно не могу сказать… Мне кажется, за картиной что-то стоит. Какая-то история, событие. Что-то такое, как вам сказать, необычное, что ли…
 - И что же ты намерен делать с ней, сын мой?
 - Моя бабуля, царство ей небесное, в завещании написала мне, что картина необыкновенная, но что с ней делать, я должен решить сам… Да и эти странные сны…В общем, я решил передать ее церкви.
 - Не волнуйся, сын мой. Церковь, я думаю, картину примет.
 - Вы ее возьмете?
 - Оставь картину здесь и ни о чем не беспокойся. Езжай домой, а завтра я приеду к тебе. Прими причастие, - батюшка дал глотнуть мне кагора и положил просвиру в рот. – Ни о чем не печалься. Сегодня я буду молиться за тебя.
 Со спокойной душой я отправился домой и действительно, уснул так крепко, что не услышал звука открываемой двери.
 - Костя, проснись! – трясла меня за плечо жена. – К тебе из милиции пришли.
Я открыл глаза и, как ошпаренный, вскочил с кровати. Автоматная очередь прошила меня насквозь. Какие-то люди в нескладно одетой милицейской форме стояли в коридоре. Последнее, что я увидел – как, сраженная пулей, падает жена. Я грузно осел на пол…
 …Утром я проснулся в отвратительном настроении. Ужасно болела грудь. Не понимая, что происходит, я стал ощупывать себя. Тело было цело, как будто ничего не произошло.
 - Ирка, - кинулся я к спящей жене, - ты цела? Ты цела? – орал я и что есть силы тряс ее худое тело.
 - Что с тобой? – испугалась жена. – С ума сошел? Прекрати! Ребенка разбудишь!
 - Ирка, ты цела, - как во сне, повторял я. – Цела…А дочь? – закричал я и бросился в соседнюю комнату.
 - Пап, ты что?- не понимая спросонья, что происходит, спросила дочка.
 - Наташка, - целовал я дочь с головы до ног, - Наташенька. Дочурка…
 - Да что случилось-то? – жена вбежала в комнату. – Обалдел, что ли? Какая муха тебя укусила?
 - Ты не понимаешь, - обнимал я Ирку, - ты ничего не понимаешь! Ты что, не помнишь, что вчера произошло?
 - Да что вчера произошло? – истерично воскликнула жена. – Что произошло?
 - Ты что, не помнишь? Милиция, стрельба. Очнись, Ира! В нас вчера стреляли!
 - Да не было вчера никакой милиции! И стрельбы не было! Тебе это приснилось! Плохой сон! Вчера ничего не было!
 - Как не было? А батюшка, а церковь? Я вчера был в церкви, причащался.
 - Вчера ты только собирался в церковь, Константин! В церковь ты должен ехать сегодня! Сегодня!
 - Подожди, - я остановился, как ошпаренный. – Какое сегодня число?
 - Пятнадцатое ноября!
 - Так значит… - меня осенила догадка, - и я бросился к антресолям. Картина была на месте. Лишь только покрывало лежало рядом, как будто картину развернули, полюбовались ей и положили на место. Девочка, казалось, уже не грустила, а осмысленно смотрела на меня голубыми бездонными глазами. Мне даже показалось, что белокурая красавица слегка улыбается.
 - Ты трогала картину? – спросил я у жены.
 - Конечно нет!
 Мне сделалось дурно. «Как, - думал я, - как такое могло произойти? Мистика какая-то. Чудеса».
 Я подошел к зеркалу в ванной. Футболка, как ни странно, была цела. Я приподнял ее, чтобы обнажить грудь, и ахнул. На груди ничего не было. Ни одной царапины. «Что это? – крутилось у меня в мозгу. – Неужели сон?»
 - Скажи, - спросил я у жены, - к нам действительно вчера никто не приходил?
 - Да нет же! – уверила меня Ирина. – Никто к нам не приходил. Ты вчера спал, как младенец. Лег, и сразу уснул. Ты что, не помнишь?
 - Нет! Этого не может быть! – выдохнул я и подошел к входной двери. Дверь была закрыта, коридор был чист, никаких следов борьбы и стреляных гильз не было.
 - Да что с тобой? – разнервничалась жена. – Ты можешь объяснить? Вроде не пил.
 - Понимаешь, Ириш, - я сел на стул, - вчера, когда я ездил…
 - Ты вчера никуда не ездил! – медленно выговаривая каждый слог, произнесла жена. – Ответь мне, ты себя хорошо чувствуешь?
 - Да – да, - пролепетал я. – Так значит, ехать в церковь я собирался сегодня?
 - Да!
 - Мне пора.
 - Константин, я не уверена, что ты доедешь. Может, в другой раз?
 - Нет, нет! Именно сегодня! – резким движением я вскочил со стула и стал одеваться…

 - Что привело тебя ко мне, сын мой? – спросил отец Серафим, когда увидел мое белое, как снег, лицо.
 - Батюшка, - пролепетал я, - я вчера был у вас?
 - Нет, сын мой, что-то не припоминаю.
 - Ну как же, мы же разговаривали с вами!
 - О чем? – недоумевал отец Серафим.
 - О чем… - замолк я.
 - Не держи груз на сердце, расскажи! Что тяготит тебя, сын мой, что тревожит?
 - Да ничего, ничего, отче, - я отпрянул назад, увидев в глазах батюшки какой-то странный блеск.
 Когда я шел по земле прихода, крепкие молодые люди мыли новый Мерседес прямо на территории церкви. Вчера я не обратил на них внимания, хотя они были тут.
Отец Серафим еще долго недоуменно смотрел мне вслед.
 Я отказывался верить в происходящее. «Что-то не так, - думал я, - что-то совсем не так!» Тогда я решил идти другим путем. Раз картина написана не вчера, надо определить ее истинную ценность. Найдя объявление в газете об оценке антиквариата, я повез картину на экспертизу.
 Увидев картину, антиквар ахнул. Его глаза округлились, а сам он непроизвольно стал потирать руки. Он тут же предложил мне чай с шоколадными конфетами. Оформив необходимые документы и оставив картину у себя, антиквар вежливо попрощался. На экспертизу, по его словам, требовалась неделя.
 - Кто-нибудь знает, что вы отдаете картину именно нам? – заботливо поинтересовался он.
 - Нет…- ответил я.
 …До дома я доехать не успел. Киллер ждал меня возле подъезда. Как только я набрал код домофона, сзади раздался выстрел. Я почувствовал боль в области затылка и упал.
 …Утро следующего дня я встретил в нервном напряжении. Меня бил озноб. Картина была на месте. На календаре опять было пятнадцатое число.
 Решив отдать картину в дар государству, я снял ее с антресолей и поехал в музей. Я так и ехал в метро – с завернутой в покрывало картиной, перевязанной бечевками. В холле музея меня остановил милиционер.
 - Куда? – строго спросил он.
 - Картину в дар государству хочу передать, - ответил я.
 - Это не сюда.
 - А куда?
 - Не знаю.
 - Ну, пропустите хотя бы.
 - С багажом не положено.
 - Да я ее в гардеробе оставлю!
 - Гардероб такие вещи не принимает.
 - Что же делать?
 - Попробуйте у администратора узнать, - посоветовал милиционер и показал на щуплую женщину в годах.
 - Примите в дар картину, - обратился я к ней.
 - Молодой человек! – остановила меня женщина. – Так дела не делаются. Сначала вы должны заполнить документы определенной формы, предъявив паспорт картины. Документы можно взять у дирекции музея. Затем привезти картину для определения ее художественной ценности. После того, как будет определено, что картина представляет художественную ценность, ее отдадут в карантин, на реставрацию. Если все ваши документы в порядке, вы пишете дарственную на картину музею, заверяете у нотариуса и передаете документы нам. Только после этого она будет взята на баланс музея.
 - А что сейчас мне делать? – недоумевал я.
 - Привести в порядок документы на картину и предъявить их дирекции музея, - женщина презрительно посмотрела на меня. – Всего доброго, - и направилась по своим делам.
 - Стойте! – закричал я. – Подождите!
 - Не горячись, - милиционер положил мне руку на плечо. – Бери бланки, езжай домой, заполняй. К директору вход за углом, с улицы. Как заполнишь – милости просим, - и аккуратно вывел из музея.
 Я стоял, как оплеванный. «Ну и дела, - выругался я, - отнесу-ка я тебя в милицию. Может, там возьмут?»
 В милиции со мной даже не стали разговаривать.
 - Вы по какому вопросу? – поинтересовался у меня постовой, стоявший у входа.
 - Картину хочу отдать.
 - Не положено!
 - Кем не положено?
 - Начальством.
 Меня охватил приступ ярости, я оттолкнул постового и бросился к дежурной части.
 - Помогите! – заорал я. – Помогите!
Навстречу мне вышел офицер.
 - В чем дело? Что случилось?
Я вкратце обрисовал ситуацию. Офицер вызвал начальника, полковника милиции. Развернув картину, начальник опешил. Он понял, что это за картина и сколько она может стоить. Для знатоков картина была бесценна.
 - Откуда она у вас? – спросил полковник у меня.
 - Осталась от бабки.
 - Доказать сможете? Документы на нее имеются?
 - Нет, - пожал плечами я.
 - Я вынужден задержать вас до выяснения всех обстоятельств.
 - Не имеете право! – испугался я. – На каком основании?
 - На том основании, что у вас в наличии имеется картина, представляющая историческую ценность. Откуда она у вас? Из какого музея вы ее украли?
 - Я ее не крал!
 - Вот мы и выясним, украли вы ее, или нет. В камеру его! В наручниках!
Через полчаса меня повели на допрос.
 - Где взял картину? – без обиняков спросил меня начальник милиции. В кабинете он был один. Я понял, что лишние свидетели ему не нужны.
 - От бабки, - ответил я.
 - Будешь сказки сочинять или правду скажешь? – полковник наотмашь ударил меня по лицу. – Ты мне тут комедию не строй. Отвечай, где взял?
 - Говорю же, от бабки!
 - От бабки, говоришь? – начальник достал резиновую дубинку, обернутую полотенцем, и со всей силы ударил меня в живот. – Отвечай, сука!
 - От…от…- я не мог перевести дыхание.
 - Ах, от бабки,- полковник ударил меня по почкам. – Ты у меня все расскажешь!
Начальник достал из тумбочки кусок полиэтилена и медленно стал подходить ко мне. Я вскочил со стула. Руки были пристегнуты наручниками сзади, поэтому я не мог сопротивляться. Полковник резким движением одел полиэтилен мне на голову и стал душить.
 - Говори, падла! – заорал милиционер. – Придушу!
 - Что? – вырывался я. – Что говорить?
 - Откуда картина? Где взял?
 - Я уже сказал.
 - В «несознанку» играешь? – полковник стукнул меня дубинкой по затылку. – Ты у меня здесь сдохнешь! Говори!
 - Я ничего не знаю, - хватал я воздух губами.
 - В камеру его! В банную комнату! – заорал начальник, открыв дверь кабинета.
 Меня привели в камеру, где температура была выше пятидесяти градусов. Уже через несколько минут я почувствовал жажду. К ночи я стал терять сознание, впадая в беспамятство. Ближе к утру, на рассвете, в камеру кто-то вошел. Я почувствовал, как мне накидывают удавку на шею и подвешивают к потолку…
 …Проснулся я опустошенным и разбитым. Жена и дочь мирно спали. Первым делом я проверил антресоли. Картина была на месте. Девочка с укором смотрела на меня. Календарь застыл на пятнадцатом числе.
 «Надо отдать картину в ФСБ, - решил я, - они люди честные, не подведут». Я позвонил по телефону доверия в Федеральную Службу Безопасности. Оператор подробно расспросил меня про картину и обещал помочь. Жену с ребенком я отправил к теще и стал ждать. Через час контрразведчики были у меня. Двое неприметных людей с серьезными лицами и чемоданами в руках. Мельком взглянув на картину, тот, что постарше, спросил:
 - Вы дома один?
 - Да, - ответил я.
 - А семья где?
 - К теще отправил.
 - Хорошо, - мужчина кивнул головой коллеге.
Тот, что помоложе, подскочил ко мне сзади и вколол какое-то вещество в шею. Мое тело стало деревянным и я повалился на пол. Контрразведчики подхватили тело под руки и отнесли в ванную комнату. Там они раскрыли свои чемоданы, достали бутыли с кислотой и начали поливать труп, пока он полностью не растворился…
 …Пятнадцатое ноября. У меня кончались силы. «Надо подарить картину какому-нибудь чиновнику, крупному государственному деятелю», - решил я. Записавшись на прием к Главе Управы, я стал ждать. Когда меня вызвали в кабинет, я зашел туда с картиной в руках.
 - Здравствуйте, - приподнялся со своего кресла бюрократ. – Заходите. С чем пожаловали?
 - Я хочу подарить вам картину! – отчеканил я.
 - Мне – нельзя! – парировал государственный деятель. – Это будет взяткой.
 - А управе?
 - Управе – можно!
 Я развернул покрывало, укрывавшее картину, и увидел, как чиновник оторопел. Он битый час ходил вокруг картины. Немного отойдя от шока, он произнес:
 - И что же, вы передаете ее нам в безвозмездное пользование?
 - Да, - ответил я.
 - Фантастика… Ну что - ж, - замялся чиновник, пожимая мне руку, - выражаю вам благодарность от своего лица и, так сказать, от лица всей управы…Мы…напечатаем о вас статью в районной газете, где укажем вас, как дарителя этого бесценного произведения искусства…Всего доброго…и, так сказать, до встречи.
 - До свидания, - попрощался я.
…Ночью взорвали весь дом. Со всеми жителями. Гексогена, заложенного в подвале, хватило бы на целый микрорайон… Затем я купил современный цифровой фотоаппарат и тщательно сфотографировал картину. В разных ракурсах, со всеми мелкими деталями, с инициалами автора. Распечатав фотографии в профессиональном ателье, я прожил десять часов.
 С каждым разом я становился осторожнее. Но картина довлела надо мной. Она не давала мне покоя. С ней надо было что-то делать. Я колесил с картиной по всей Москве, ища новые способы избавиться от нее. Но ничего не получалось. Все попытки были неудачными. Человеческая жадность была беспредельна, люди шли на все. Я умирал еще несколько раз. У меня был искусственный инсульт, меня травили ядом, вкалывали воздух в вену, капали ртуть в ботинки, избивали бейсбольными битами и ногами, подстраивали автокатастрофы. Было итальянское посольство, погоня и стрельба…
 Казалось, ничто не сможет разлучить нас с картиной. Я стал собирать информацию о шедевре в библиотеках и Интернете, но ничего не мог найти. Мне казалось, что это будет продолжаться вечно. У меня не было сил…
 …Пятнадцатого ноября я вытащил картину с антресолей, поплотнее завернул в покрывало и отправился на дачу.
 …Когда картина горела, мне казалось, что девочка, изображенная на ней, плачет, и из глаз ее текут слезы…
 …А ночью мне приснился сон. Янычары вот уже два месяца осаждали крепость. Перед осадой король распорядился написать портрет дочери. Придворный художник все два месяца, день за днем, писал картину. В этот день девочка также сидела перед мольбертом. Художник заканчивал свой труд. Внизу, перед входом в замок лежали ее мертвые родители. По коридорам раздавалось гулкое эхо тяжелых сапог. Последнее, что увидела девочка – высоко занесенный над своей головой ятаган.