Комната 1

Дверь открывается со скрипом, не так ли? Вы стоите у порога, лучи света греют вас, не холодно, да? Ведь это главное.
 В жизни тепло приходит редко, но место холода может занимать ничто, никак, да называйте как хотите. Иногда лучше всегда, чем тогда…Становится же тепло, нет, жарко, только в те дни, когда в руки попадает пирожное-картошка. Это символ неограниченного освобождения от формы. И теперь вспоминаю с дрожью. Из великого никак мы поднимались к теплу и ели это чудо по кусочку, и хор дьяволов плясал вокруг нас всегда, и мы страдали.
 Он помнит, и я помню тот день, когда в первый раз получилось испытать высшее счастье. Это было у киоска. Мы блаженно пихали себе в рот эту отраву из маргарина (ты тоже долго худел?) и наши детские души гибли. В тот день, правда, не только наши.
 О вы, которые сейчас в аду, что вы хотели тогда от двух хлюпиков с комками грязи – это тайна, ключ к которой отыщешь наскоро, но до сих пор мы еле дышим, вспоминая то чувство, когда ломают.
 Что ломают? Это не гимн картошке, это похоронная песнь. Что я делаю в жизни? Его глаза бездонны, мы проносимся через чащи.
 И вот мы здесь. Я иду с Мариной по лесу, ещё ничего не желая, (от неё) по темному лесу. Киоск с газетами был закрыт, но кондитерский – нет, и мы купили себе его, и оба поняли, что все дорогое мне вредно ему расстались.
 Он тоже был парень десяти лет (загадка первая – причём тут немцы?), скромный, боялся учителей, любил жизнь. И с ним было время. Он не старел, а рос, но теперь он не тот. Всё изменилось – он поумнел, понял жизнь, многое испытал, но ударил меня.
 Ей-богу, он меня ударил за то, что на его урок я принёс пирожное-картошку. Но он меня не только ударил, он меня оскорбил, его душа увела мою туда, где нет мысли, в замок.
 И я пал, но не от удара, а от сознания, что допустил ошибку, что столь любимое может оказаться столь злым, а потому нет ничего святого, если любая вещь в мире способна на твои беды.
 Так мы построили замок, и я люблю тебя.