сорок две жизни, чтобы забыть...

Ты вчера собрался уезжать. Скинул в сумку лишние вещи, мозолившие глаза… как тебя мало в этом доме, и вещей твоих мало… Ничего уже не говорю – дело твое, поступай, как знаешь, останавливать не стану. Надоело… Сотни тысяч лет живем вместе, и до сих пор друг друга не полюбили до конца, до сих пор до конца не узнали друг друга… Кто ты такой? Кем для меня был все это время? А черт тебя разберет!... хорошо с тобой, спокойно, а без тебя… да что там, - привыкну… не в первый раз уже. Научусь без тебя жить, без тебя в окно смотреть, не про тебя стихи писать…
Напиши мне только имя свое на ладошке, чтоб я не забыла, какого цвета у тебя глаза. Нельзя, никогда нельзя забывать глаза людей, бывших когда-то близкими, пусть даже они сделали больно… пусть, даже собираются уходить навсегда.
Нет, не разбираюсь я в чувствах.
Взял телефон, заказал билеты… Уедешь. Куда? Да не важно, лишь бы не вернулся, лишь бы никогда не позвонил и ничем о себе не напомнил. Если так, в ту же секунду, либо ты мой, либо я умру… легче жить, когда я про тебя ничего не буду видеть, слушать, знать…
Никому и не во что не верю. Тебе тем более… Уходи быстрее, пусть все закончится…
Сижу вся в черном, только голова белая… как никогда. Как желтый свет.
Когда поедешь, купи на вокзале иконку за двадцать четыре копейки… Может быть и доедешь с божьей помощью. Пусть там тебя прощают, я не стану. Да тебе и не важно…
Пишешь больно на ладони мне имя свое, и говоришь, что так не был счастлив ни с кем, как со мной. Зачем говоришь?...Целуешь в буквы на ладошке, чернила на губах отпечатком, все написано на тебе… теперь все будут знать, какого цвета у тебя глаза… все прочитают… А раньше знала только я.
Ушел.
И сорок две минуты сижу здесь одна. И каждая минута, как новая жизнь, как отдельное существование… стала старше на сорок две жизни. Никогда ты не вернешься, никуда ты не доедешь…нет.
Прыгнула из окна и пошла по улицам-переулкам искать тишины и света искусственного. Шла двадцать тысяч шагов. Про все забыла… про все.
Запрокидываю голову в небо… Тушь по щекам со слезами неровными дорожками, черными… как некрасиво! Как не стыдно! Бесстыдно… вроде бы был кто-то, кого любила без памяти, а теперь вот даже имени не вспомню. Наверное, потому, что он меня не любил. Сильно не любил… как не стыдно было ему меня не любить?...
На улице очень красиво, очень хорошо. Ночь, и никого вокруг не знаешь – все люди с черными лицами. И совсем моих слез черных не видно в этой черноте.
Вся жизнь как ночь. Как холодный север. Вся жизнь навзрыд у меня. Все в бешеном ритме африканских барабанов «бум-бубум…».
Все так неправильно. Не знаю я, куда мне бежать – нигде не ждут.
А все, кто любит по-настоящему – далеко.
Сижу здесь вся, какая-то безумно нелепая – в черном костюме и мужских туфлях… на обочине под фонарем. И даже уже не плачу – ужасная. Как черно-белое, некрасивое фото…
И был же кто-то еще эти двадцать тысяч шагов, эти сорок две жизни назад. И жизнь была… толи нулевая, толи минус первая…
И на ладони больно черными буквами имя русское-русское… Наверное, голубые глаза были. Наверное, я одна знала.
Сожму аккуратно руку с именем в кулак и подую горячо-горячо, и будет имя чье-то в руке теплое, живое, голубоглазое.
И точно знаю, что не куплена где-то далеко иконка за двадцать четыре копейки, что не доехал кто-то, потому что не хотел прощения… потому что не было греха, не было обиды… потому что та, которую обидел – уже забыла все…. Забыла все...забыла...