Пупоруки

 Я не люблю шумные компании. Точнее, с тех пор, как я понял, что зависимости от настроения могу быть или душой любой незнакомой компании, или весь вечер просидеть в тени незамеченным, я утратил интерес к такого рода сборищам. Единственное, от чего я не могу отказаться, так это от походов, песен под гитару, ночного неба над головой и потрескиванья сосновых веточек в костре.
 Холод сковал столицу. Старожилы говорят, что так было в 42, когда из-под Москвы гнали обезумевших от мороза немцев. И в такую погоду мне приходилось через весь город после работы ездить на занятия. Занятия, занятия… Сколько учусь, а все ощущение, что ничего не знаю. А уж какое по счету образование получаю, его порядковый номер даже шепотом говорить неприлично!
- Слушай, у меня сегодня день рождения, давай после учебы выпьем по рюмке водки, - сказал неожиданно мой одногруппник, шапочное знакомство с которым начинало приобретать крепкий фундамент – он списывал у меня экзаменационные работы.
 Предложение было заманчивым, занятия – нудными, холостяцкая квартира – насквозь промерзшая, и возвращаться в ее стылое безмолвие не очень хотелось.
 Старинный особняк недалеко от набережной давно требовал ремонта. Даже странно, что его не украшали мемориальные доски. На этом месте Герцен мог бы поклясться Огареву в вечной дружбе, а Лев Николаевич выискивать прототипов Наташи и Пьера в скверике за углом. Левый дальний угол просел, и весь фасад был покрыт трещинами, как морщинами.
- Он напоминает мне Пушкинскую графиню, осколок уходящего века, верней, веков – отживший, ненужный, но существующий.
- Ты что-то сказал? – Вопрос был обращен именинником ко мне.
- Нет, ничего. Дом забавный. Ты здесь живешь?
-Нет, здесь большая мастерская моего брата. Он скульптор.
Мастерская была действительно большой. Уставленный бутылками стол был лишь маленьким островком, вокруг которого гнездилась стайка молодежи. Гремела музыка.
В центре импровизированного круга стоял высокого роста сильно подвыпивший парень лет тридцати с падающей на глаза челкой и вещал, подтверждая тезисы своей речи эмоциональными взмахами руками. Такой себе римский патриций, только худой и в профессионально разорванных джинсах из дорого бутика – маркере столичного бомонда. Нас с именинником он заметил не сразу.
- А вот и виновник торжества! – прозвучало минуты через три после нашего появления.
Он приобнял именинника и начал подводить его к своим друзьям, которых сам и пригласил на этот день рождения. Забавно, именинник на собственном дне рождения большую часть гостей видит в первый раз!
Вдруг из-под челки на меня искоса посмотрели пронзительно черные глаза, взгляд был трезвый и напряженный. Хозяин мастерской остановился, повернулся вполоборота ко мне и на мгновение замер. Потом я понял, что так ведут себя металлические пылинки, когда в их поле появляется магнит – они упорядочиваются.
- А это что за усатый дядька?
Вопрос был обращен ко всем и ни к кому конкретно, но явно касался меня.
Я молча протянул руку с бокалом, он машинально отзеркалил мое движение, и, после болезненного звона стекла, мы выпили.
- Пойдем, я тебя с женой познакомлю.
Скульптор бесцеремонно потянул меня за край куртки, и мы подошли к дальнему углу мастерской, где перед мольбертом сидела молодая женщина и пыталась кормить грудью отчаянно кричащего младенца. К мольберту был прикреплен лист с карандашным наброском – та же женщина держала у обнаженной груди ребенка, только лицо младенца прорисовано не было, очевидно, отец-творец не захотел видеть его плачущим, и ждал более благоприятной минуты.
- Поднимите его, он наглотался воздуха и ему нужно срыгнуть,- сказал я уверенно. Потом
 взял малыша на руки (на удивление, мать отдала мне его, не задав ни одного вопроса), поставил вертикально, чтобы он расстался с ненужным ему воздухом, и осторожно покачивая, прижал к себе. Малыш почувствовал тепло большого тела, успокоился и через несколько минут уснул.
- Удивительно, он у нас ни к кому не идет! Вы подержите его пару минут, я хоть с девчонками поздороваюсь.
- Да, конечно, Вы можете идти и будьте совершенно спокойны, малыш в надежных руках.
- Его зовут Елисей.
- Привет, Елисей,- я едва прикоснулся губами к щечке спящего. Он пах молоком, писявками, свежим хлебом и шампунем «Джонсон-бэби».
- Это мой третий!
Слова принадлежали отцу-скульптору-хозяину мастерской. Несмотря на это триединство, он как-то выпал из поля моего зрения и, честно говоря, мешал мне наслаждаться давно забытым ощущением – моя дочь была взрослой и после того, как я держал ее, завернутую в пеленки, на руках, прошли десятилетия.
- Это мой! Третий! Я сам его принимал дома в ванной. Думал, умрет. А он выжил. Он мне особенно дорог! А, думал, умрет, понимаешь. А он выжил…
И парень, умилясь, заплакал счастливыми слезами. Он был абсолютно пьян.
- Классно! Ты хочешь его нарисовать?- я кивнул в сторону мольберта, не зная, как продолжать разговор с человеком при такой разнице градусов. Да мне его и не догнать, я столько никогда не пью.
- Его – хочу. А ее – нет.
- Почему!?
Понимаешь, было много всяких гениальных Мадонн и у Леонардо, и у Рафаэля. Я был в Берлине, так там в музеях продыху нет от этих Мадонн – голландцы все изъездили – и ван Эйк, и ван Орлей, и ван Лейден. Ван, ту, сри - все одно и тоже, буза, короче. Понимаешь, ну какие сейчас Мадонны? Шлюхи! Они отняли у нас все - летают в космос, автомобили водят, бизнес-леди всякие. А макулатуру как штампуют!!! Ты на фамилии посмотри – Донцова, Маринина, Устинова… Да, конечно, Цветаева и Ахматова тоже Мадоннами не были, но они хоть творили, у них – Поэзия. А эти - шворки…
- Да, но ты же женат, счастлив, трое детей. А шворок читать не обязательно. Достоевского читай, Фаулза, Кундеру, наконец.
- Женат, счастлив, дети… Да я сливаю в нее избыток гормонов, чтобы от творчества не отвлекаться – природа же давит на уши. Я – Скульптор! Я ****ей не люблю. А детей люблю. Вот если бы можно было рожать без них. Они отняли у нас все, а мы никак не можем научиться без них рожать. Я (он перешел на шепот) как-то одному натурщику, красивому как Аполлон, говорю: «Трахни меня!» Он охренел сначала, а потом…, ну согласился, короче. За деньги. Я думал, а вдруг забеременею, вдруг случится чудо! Глупо, конечно. Я потому и принимал последнего сам, ну чтобы пуповина была у меня в руках, чтобы он сразу почувствовал мою энергию, мою любовь, чтобы он понял, что это я его родил и выносил, ну как-бы с использованием инкубатора.
Вдруг скульптор посмотрел на меня тем же трезвым взглядом, что и в первый раз, и спросил:
- Ты что, не согласен?
- По-моему, ты бредишь.
- А почему же он так спит именно у тебя на руках?
- Не знаю. Наверное, потому что чувствует, что я его люблю. Вырастет, спросим у него.
- А я знаю. У тебя руки – как две пуповины, и твоя любовь течет в моего пацана.
Он подошел вплотную, наклонился и поцеловал мне руку. Осторожно, чтобы не разбудить Елисея, я прижался губами к его макушке.
- Не шевелись!!!
Метнувшись к мольберту, он сорвал висящий там лист, яростно разорвал его, пришпилил новый и стал неистово водить карандашом по бумаге.
- Замри, не шевелись, умоляю. Я заплачу!
- Скорей, я заплачу, - скаламбурил, - вот только слезы вытирать неудобно, ребенок проснется.
- Что ты сказал? Да какая разница, только не шевелись, умоляю!
 История этого дня рождения, этой пьянки так и осталась бы историей (я, кстати, никогда больше не видел ни скульптора с его женой, ни Елисея, который подрос и, я надеюсь, счастлив), если бы через два года после окончания академии я не получил по электронке от неизвестного мне адресата ссылку на статью в сети: «Обладателем гран-при за архитектурную инсталляцию «Пупоруки», которую ежегодно вручает Нидерландский архитектурный институт (NAI), стал молодой талантливый российский скульптор В. Младенец, с втекающими-вытекающими из него двумя пуповинами, очень напоминающими…» Не дочитывая, я щелкнул мышкой, чтобы увеличить вложенную в статью фотографию.
 Руки я не узнал.