Хозяин

Вряд ли я ее любил. Если вообще в сорок пять – ну, хорошо, хорошо, ближе к пятидесяти – можно говорить о любви. Но она мне нравилась. Несмотря на то, что мозгов у нее было маловато. Дурочка. Доверчивая и милая. Ее слабоумие меня даже чем-то привлекало, тем более, что в бытовом плане она абсолютно со всем справлялась. Почему бы не попробовать?
Знаете, как-то тяготиться начинаешь холостяцкой свободой в этом возрасте. Хочется внимания. Но не такого: а как вы относитесь к Шуберту? Или: о! у вас такая симпатичная квартирка! Попроще чего-нибудь хочется. И чем проще, тем лучше. Например: положить тебе добавки? Или: сиди, я принесу таблетку… Нужно, чтобы кто-то позаботился, пожалел, поухаживал. И главное – чтобы не воспитывали. Такое ощущение, что не все женщины знают, что в сорок пять (то есть, ближе к пятидесяти) мужчину переделать уже нельзя. Поздно. Что выросло – то выросло.
Она меня устраивала. Конечно, у нее были странности, но скажите, разве у нас, полноценных, нет своих закидонов? И сынишка у нее был вредный, но я решил не обращать на него внимания. В конце концов, парень рос без отца, да и возраст тот самый – переходный.

Начать нашу с Людмилой совместную жизнь я решил, так сказать, на нейтральной территории. Придумал провести лето на ее даче. Попритереться, пообвыкнуться в новом качестве и, как говорится, узнать друг друга получше.
Поначалу все было замечательно. Людочка занималась огородом, я пытался подремонтировать старый дом, а Витька – сынуля ее – бегал на рыбалку и гонял в футбол.
Все началось примерно через месяц. Вернее, началось сразу, но я не придавал этому значения.
Дело в том, что Людочкин дом, построенный еще ее прапрадедом, жил своей жизнью. Знаю, знаю – старый деревянный дом всегда «дышит», но это было другое. Он издавал скрипы и шорохи, хлопал форточками в безветренную погоду, по ночам постукивал чем-то на чердаке и – самое неприятное – прятал от меня вещи. Вот только что я забивал гвоздь, а в следующую минуту молоток бесследно исчезал. Спустя час, а может и два, я находил его где-нибудь в погребе, среди банок с вареньем. Это меня раздражало. А потом начало пугать.
Не то, чтоб я верил в полтергейсты и прочую мистику, но к загадочному и необъяснимому всегда относился с опаской. Я рассуждаю так: боги, инопланетяне, призраки, четвертое измерение – каждый человек находит свое объяснение непонимаемому. Я же просто допускаю, что есть нечто. Скорее есть, чем нет. Но в это лучше не лезть. Ну его на фиг.
Людочку эти явления ничуть не беспокоили. Она – одна из ее странностей – действительно верила в то, что дом «живой», что у него есть душа, и даже иногда тихонько с ним разговаривала. Сперва я думал – сама с собой, а потом прислушался – нет, к дому обращается. Или к кому-то в доме. Тогда я ей сказал, что это мне не нравится – и она притихла.
Первый раз я по-настоящему испугался, когда заметил, что старое дедовское кресло упорно не желает стоять в углу. Каждый вечер я его задвигал, и каждое утро оно опять оказывалось посреди комнаты.
- Это ты его сюда ставишь? – спросил я Людмилу.
- Нет. Я думала – ты.
Вечерами Людочка любила вязать, сидя в этом кресле, и ее «восседание на троне» в самом центре большой комнаты я тоже считал забавным чудачеством.
- Витя, твои проделки?
- Вот еще! Оно тяжеленное.
И вот тут мне стало страшно. Действительно, кресло было совершенно неподъемным – я вспомнил, как пыхтел каждый раз, двигая его к стене.
А потом дом сошел с ума. Приколоченные мной доски отрывались, тщательно вкрученные шурупы вывинчивались сами собой, починенная и подогнанная форточка на утро снова болталась на одной петле… А про вещи лучше и не вспоминать – они разбегались по дому, как тараканы!
Той ночью я никак не мог уснуть. На чердаке опять что-то завывало, хотя только накануне я прочистил дымоход. К завываниям добавились стоны и всхлипы.
«Ветер. Это ветер», - повторял я себе, но моя пижама предательски намокла подмышками. Я лежал, почти не дыша, и смотрел на потолок. Я слышал – совершенно отчетливо – как там кто-то ходит. Шаги. Неторопливые. Тяжелые. Из угла в угол.
Я не выдержал. Стараясь не разбудить Людмилу, я вылез из кровати. Лучший способ развеять страхи – посмотреть им в лицо! Желательно при свете. Я лихорадочно искал на кухне фонарик, свечку, спички – конечно же, все куда-то пропало. Идти на чердак сразу расхотелось. Я накапал себе валерьянки; посидел, унимая сердцебиение, минут пять; прислушался… Вроде, тихо. «Надо будет еще раз проверить дымоход», - подумал я и пошел в спальню.
То, что было после – если это действительно было – до сих пор не умещается в моей голове.
Я вошел в комнату. Людочка, которая еще пять минут назад крепко спала, стоя парила в воздухе где-то между потолком и полом. Глаза ее были открыты и мерцали красноватым светом, вокруг головы летали искры. Она смотрела на меня этими жуткими глазами и совершенно не своим, я бы даже сказал, нечеловеческим голосом повторяла: «Поди прочь, поди прочь, поди прочь…»
Я замер на пороге. Вдруг Людочка - вернее, тело Людочки – выбросило вперед руку с вытянутым указательным пальцем и заорало:
- ПШЕЛ ВОН!!!!
Я схватил в охапку свою одежду и бросился бежать. Я бежал через огород, крапиву, кусты смородины и не мог остановиться, хотя и слышал за спиной удивленный голос Людмилы:
- Миша, ты куда? Постой! Ночь же на улице!

***

До чего же мерзкий тип! И где это мамка их выискивает? Она у меня странная – добрая слишком. И доверчивая. Потому и не может нормального мужика найти.
А Михалыч – Михал Михалыч, то есть - упорный оказался, продержался почти месяц. Я даже засомневался в эффективности своего метода. Предыдущие больше, чем на неделю не задерживались. А этот - крепкий. Толстокожий. Но ничего, и его обломали.
Как всегда, я начал с мелочей. Громко объявлял, что иду играть в футбол, а сам прятался за домом; там у нас смородина – заблудиться можно. Сидел, шпионил. Только Михалыч на минутку отвернется – я в окно и что-нибудь утаскиваю. Молоток, там, или отвертку – короче, что-то нужное. Самое прикольное – очки. Когда я их в холодильник спрятал, мы с Петькой соседским полдня ржали, остановиться не могли – все представляли его физиономию, когда он их там обнаружит.
Мамка его утешала – ничего, мол, я тоже все теряю. И связала Михалычу шнурок – чтоб очки на шее носил. Ну и видок у него был! Морда красная, лысина потная, а на пузе – очки растопыренные болтаются. Он вообще все время потел и вонял. Хорошо, хоть перед сном мылся, а то б мамка задохнулась с ним в одной комнате.
Вечером я, типа, уходил спать, выжидал немножко, а потом вылезал в окно и – по приставной лестнице – на чердак. Если было слышно, как Михалыч храпит – возвращался к себе, а если нет – то изображал привидение. Подвывал тихонько, скребся, постукивал… Я и Петьке предлагал «пошуметь» ночью, но он и вправду привидений боится – насмотрелся ужастиков, вот и верит во всякую ерунду. Мелкий еще.
Но мой ночной дозор тоже не сработал. Михалыч просто полез на чердак и почистил трубу. А потом долго и нудно объяснял мне, что если за домом не следить, то под крышей не только завывать и скрипеть будет, но и в один прекрасный день – он так и сказал: «прекрасный» - все может обвалиться и похоронить нас с мамкой заживо. Козел.
Тогда я разозлился. Я стал ломать все, что Михалыч чинил, я растаскивал его вещи по дому и прятал их в самые невообразимые места, я отчаянно выл и хрюкал на чердаке… Я не высыпался, мне все это уже стало надоедать, а результата - ноль.
Забавно. Когда я уже почти сдался, «сработала» одна из моих самых простеньких придумок.
Тоже мне – мастер на все руки! Ему и в голову не пришло, что у старого дедова кресла есть секрет: снизу из спинки торчит рычажок, маленький такой и неприметный. Если за него дернуть, то рядом с ножками на пол опускаются колесики. А на них я мог укатить это креслище хоть на край света!
Я чуть не лопался от смеха, глядя, как красный и потный Михалыч волочет его к стене! Думал – обосрется от натуги!
Я начал эту забаву с первого дня: я выкатываю – он задвигает. Он задвигает – я выкатываю. Поначалу веселило. Потом я уже выкатывал кресло из угла по-привычке. Автопилот. И вдруг – захожу в комнату, мамка в кресле вяжет, а Михалыч стоит с отвисшей челюстью и глаза таращит.
- Витька, - говорит, - твои шалости? – и дрожащей рукой на мамку в кресле, то есть на кресло с мамкой показывает.
- Вот еще! – отвечаю. – Оно килограмм сто весит.
После этого он еще дня три продержался. Нервный стал, вздрагивал все время, озирался так, затравленно…
И мамка молодец – хорошо подыграла. Я так понял, что своим занудством он и ее достал, а выгнать его она стеснялась – неудобно. Слабохарактерная. Зато артистка – просто супер! Я сам чуть было не испугался.
Побродил я, значит, тогда на чердаке, повыл от души и пошел спать. Пробираюсь тихонько мимо их окна, и тут – звуки какие-то странные. Заглянул, а там мамка стоит – вся светится, руками машет и вопит не своим голосом: «Пошел вон!» А в дверях – Михалыч, белый, как простыня. Я – бегом к ним. То ли мамулю спасать, то ли Михалыча. А у самого коленки дрожат. Пока дом оббежал, Михалыча и след простыл – только кусты трещали. А на крыльце – мамка растерянная, вот-вот заплачет. Звала она его, звала… Потом все-таки заревела.
Я ее утешал, конечно, а сам думал: классная у меня мамуля – за полминуты мужика чуть до инфаркта не довела! Но и я не зря старался – без моих ужастиков ее «привидение» точно бы не сработало!
Тупой был мужик. Невпечатлительный.

***

Наверное, мне просто не везет. Миша был такой хороший – порядочный, спокойный, хозяйственный… Да, скучноватый немного, но это не такой уж большой недостаток. Вон, Павел, который был в прошлом году – веселый, красивый – оказался алкоголиком. Все деньги на водку тратил. А Миша вообще ни капли в рот не брал, даже пива. Все время чинил что-то, помогал, старался…
А что с Витькой не сошелся – это я виновата. Мой сын избалован. Миша был прав – ему не хватает мужского воспитания. И ведь – какой молодец – только говорил, а не вмешивался в наши отношения, как некоторые. Я прекрасно помню, как четыре года назад – Сергей, кажется, его звали – все пытался Витю «воспитывать». Ремнем! Это просто ужасно – бить ребенка. А Миша даже пальцем его не тронул…
И на мои привычки внимания не обращал. Кирилл – тогда, в позапрошлом – дурой чокнутой меня обозвал. Грубиян. Миша никогда бы так не поступил – он деликатный. Сказал только, чтоб я его не позорила – вдруг кто услышит. Я даже ни капельки не обиделась.
И что с ним произошло? Я так стралась – еду готовила, свитер ему почти довязала… Я уже начала привыкать к нему. Витя, кажется, тоже… И вдруг – все ему перестало нравится. Думала – расскажет, в чем дело, а он… сбежал.
Просто сбежал. Ночью. Не объяснил ничего. Даже сумку свою не взял.
Я проснулась от грохота – это он входной дверью так хлопнул. Побежала за ним, звала, плакала…
***

- А, может быть, он вернется? – Люда вытирала платочком слезы и громко всхлипывала.
- Не думаю,- ответил я и погладил ее по волосам.
Бедняжка, она каждый раз так переживает, как будто это конец света.
- Не плачь, милая. Будут другие. Ты найдешь себе достойного. Которого полюбишь ты. Который полюбит тебя. И Витьку. Я верю. И ты поверь.
Я сидел в своем кресле, стоявшем как мне нравится – посреди комнаты, и смотрел на праправнучку. Девочка моя. Выросший, но не повзрослевший ребенок. Она все еще горько плакала, а я баюкал ее, утешая.
Я не был уверен в том, что она найдет своего единственного, но точно знал, что в этом доме я не позволю ее обидеть.
Ибо я здесь хозяин.
Вот уже сто сорок лет.