Колесо

На меня натянули робу, несмываемой угольной краской вывели на спине номер и пинком проводили внутрь Колеса.

Оно было огромно. Казалось, что стоишь на ровном полу – его изгиб терялся в темноте далеко позади и впереди. Лишь мириады тонких стальных спиц стягивали обод. В ширину Колесо также было громадным. И все это сооружение оказалось густо заселено.

Сотни, тысячи людей шагали вперед по пластинам Колеса. Они – то есть, мы – были его сердцем, его двигателем. Люди вращали Колесо. Колесо вращало людей. В этом была высшая справедливость.

Жизнь заключалась в движении. Мы шагали вперед – а Колесо крутилось назад. На движущихся ступенях люди ели, пили, справляли нужду, спаривались – а потом бежали вперед, к толпе, чтобы вернуться на свое место. Мы шли. Сложнее всего было научиться спать на ходу – но Колесо учило и этому.

Здесь не было времени – зачем нам час? день? год? если все это – шаги по отполированному тысячами пар босых ног паркету, замкнувшемуся на себе. Здесь не было власти. Власть была за пределами Колеса. Надсмотрщики, изредка пощелкивающие кнутами, стояли с внешней стороны. Они не били и не приказывали: они – не палачи и не командиры. В полном соответствии с профессией, они смотрели. Мы, в Колесе, презирали их: надсмотрщики стояли, не двигаясь. А мы – мы шли вперед, навстречу движению Колеса.

Потом я спросил: зачем? Никто не смог ответить. Если движется Колесо, то двигаемся мы. Так принято. Почему? С этим вопросом я подошел к краю Колеса, к одному из надсмотрщиков. Он в ответ ударил меня кнутом по лицу и рассек бровь. Кровь залила глаза, пришлось промывать их, а потом долго догонять толпу идущих вперед.

Вскоре в такой же робе очутился ударивший меня надсмотрщик. Мы не держали зла друг на друга, зная, что сами виноваты. Он ударил меня не со зла, а потому, что я подошел к краю. Но его работа – надзирать. А он ударил. Теперь вместе со всеми он шел вперед и презирал тех, кто стоял около Колеса. Я задал ему свой вопрос повторно, но немногого добился. Ответив, что Колесо крутится потому, что крутилось вечно, он иссяк. Я удовлетворился ответом: в конце концов, Колесо движется, значит, должны двигаться и мы, гордясь тем, что мы – сердце Колеса.

Потом я видел, как упал один мужчина. Его пытались поднять, но он не вставал. Тогда люди пошли по нему, ряд за рядом. Он молчал. И тоже не обижался. Да и на что он мог бы обидеться?.. Ведь Колесо движется, и мы движемся…

Честно говоря, я старался его обойти. Этот человек был вежлив, не толкался, когда мы догоняли толпу, опорожнив желудок, и не наступал никому на ноги. Но бывший надсмотрщик объяснил мне, что это неважно. Надо идти вперед. Есть те, кто идет, и Колесо – и все. Значит, по тому, кто упал, можно ходить – его не существует.

Вообще, мы сдружились с этим парнем. Хотя и был он из тех, кто раньше стоял, но ходить стал быстро, не оступаясь. Поев, он быстро догонял толпу, и так же презирал того, кто встал на его место снаружи. Что увидит он, что может стоя? А мы – идем! И крутится Колесо.

Потом он тоже упал и не поднялся. И мы пошли по нему. Кости трещали под ногами, и он кричал, прося остановиться. Но Колесо двигалось, и мы двигались, и ряд за рядом наступал ему на живот и лицо. А когда я прошел по его груди, ребра хрустнули, и он замолчал.

Иногда падали люди, и мы топтали их; на их место вставали вновь прибывшие. Я ел, пил и спаривался вместе со всеми, догоняя идущую толпу… Жизнь была прекрасна! Двигалось Колесо. Двигались мы. Только очень сильно болели бока. Там, где пробивалась третья пара конечностей.