Летопись иных времен. ч. 3 Фальстарт

 
 1
 Лодка осторожно приблизилась к гранитному пирсу и, ткнувшись бортом о камень, остановилась. Брошенные концы с кормы и носа подхватили братья Федор и Степан, быстро привязав их к толстым жердинам, вбитым в трещины гранитного монолита. Затем Степан помог поднять большие деревянные сходни, которые они перекинули на лодку. Разгрузка началась. Сидевшие в лодке Парамон и Борода хватали большие мешки и с уханьем опускали их на плечи Степана, Федора и подошедших им на подмогу еще трем послушникам. Грузчики, согнувшись под тяжестью мешков, поднимались в гору по вырубленным в граните ступеням. Поднявшись на двадцать широких ступеней, они осторожно входили в низенький бревенчатый амбар. Там из мешков высыпалась картошка на широкие полати, и седой старик строго следил за тем, чтоб она рассыпалась ровным слоем, подкидывая в нее маленькие белые камешки гашеной извести. Приняв последний мешок, он придирчиво осмотрел запасы, подкинув пару камешков, затем вышел из амбара, закрыв за собой дверь, подперев ее жердинами.
- Вот и хорошо, даст бог- картошки хватит на всех, до следующей осени, - пробормотал старик. Он прислонил ладонь ко лбу, глядя на озеро. Ветер гнал по нему маленькие барашки волн, очищая небо от мелких туч. Солнце торопилось скрыться за горизонт, уступая место темноте, и сумерки, ее предвестники, быстро наползали на маленькую гору, пристанище серых отшельников. Старик стал спускаться вниз по ступенькам, опираясь на посох, к ожидавшей его ватаге.
- Слава богу, управились до морозов. Картошка нынче уродилась хорошая. И грибов запасли больше, чем той осенью. Айда в дом, пообедаем, чем бог послал. Степан, Тихоня, вытащите лодку, на сегодня – ша.
 Степан и Тихоня, засучив широкие рукава серых домотканых балахонов, стали вытаскивать лодку. Остальные потянулись за Седым, по узкой тропинке, которая повела вверх, опоясывая гору. Седой, помогая себе посохом, добрался до южной стороны горы и остановился у невысокого сруба с покатой крышей, над которой тоненькой струйкой поднимался дым. Запахло кислыми щами. Ватага подтянулась и Седой, оставив посох у стены, открыл дверь и переступил порог, увлекая за собой остальных. Изнутри помещение оказалось довольно просторным: задняя стена скрывалась в полумраке пещеры, где стояли крепко сбитые двух ярусные лежаки, заправленные темными, грубой шерсти, одеялами. Справа от входа, на табурете, стояла кадушка с водой, с берестяным ковшиком. Дальше, рядом с окошком, которое было вырублено в стене на уровне пояса, располагалась печь, на которой в большом котле булькало варево, заставляя всех, кто находился в доме, нетерпеливо поглядывать на большого, лохматого детину, стоящего рядом с котлом и держащего в руках громадную деревянную ложку. Седой сполоснул руки из ковшика и прошел на середину помещения, где располагался длинный стол с такими же длинными лавками, по бокам стола. Народ неторопливо суетился, в ожидании обеда…
 2
 - Давай – давай, и-и – раз….еще! Молодец, Тихоня, переворачиваем… .Уф, умаялся, - вытирая лоб, прогундосил Степан, высокий белобрысый детина, лет двадцати от роду. Он обвязал веревку вокруг валуна, стоящего недалеко от воды и весело посмотрел на Тихоню, который сматывал свой конец веревки, задумчиво глядя на днище лодки, шмыгая носом.
- Ты чего нос повесил, Тихоня? И соплями шмыгаешь, нехорошо это. Щас в хоромы придем, Гриня тебе отвару малинового нацедит – к утру хворь как рукой снимет. Тебе хворать негоже, тебе в колокол бить, ты у нас самый молодой, выходит.
- Да я что, я ничего. Я смотрю, днище у лодки облезло, надобно мазать уже.
- Помажем, помажем. А завтра и помажем, ежели все нормально будет. Айда, в животе урчит, кушать хочется. Гриня нонче щей запарил – на все озеро запах, аж рыба повылазила.
 Тихоня положил смотанную веревку на лодку и пошел вслед за Степаном карабкаться в гору…
- Степан, расскажи, а как в колокол бить, чтоб душу отправить? Я не знаю ничего, вдруг сделаю что не так.
- Да ты не боись, брат Федот все расскажет. Он три раза сподобился души отправлять.
- Коль он такой справный, пусть отправит душу Миксея.
- Ему никак нельзя, душу должон отправлять младший из братьев. Последний – первого. Таков порядок. Иначе ничего не получится, не уйдет душа из этого мира. И будет маяться странник, вместо того, чтоб странствовать… . Да ты не боись, ничего страшного нет. Вдаришь в колокол что есть мочи - и все, дело сделано.
 Тихоня пыхтел, спеша за Степаном подниматься в гору, помогая себе руками. Он так увлекся подъемом, что не заметил остановившегося Степана, и ткнулся головой ему в спину.
- Ша, Тихоня, пришли уже. Чуешь запах?
Запах щей из квашеной капусты щекотал ноздри, заставляя сглатывать слюну. Тихоня и Степан подошли к жилищу, тщательно вытерли ноги, обутые в лапти, и вошли в помещение. Атмосфера предобеденной суеты накрыла их с головой, не дав опомниться. К Тихоне подошел Рыбак?, в грубой домотканой рубахе с закатанными рукавами и, сунув в руки бадейку с остатками капусты, картофельной шелухой, отрубями, буркнул: « Отнеси козе» и растворился в суете. Сидор тихонечко подметал мусор березовым веником, у очага, оживленно переговариваясь с Гриней, который орудовал деревянной ложкой, помешивая в котле, источнике вкусного запаха. Степан, сполоснув руки, принялся помогать Парамону и Бороде накрывать на стол. ** разводил огонь в очаге, расположенном в глубине пещеры. ** сидел в углу, рядом с печью, и в отблесках огня латал большую холщевую торбу, напевая себе под нос заунылый мотив. Он посторонился, дав дорогу Сидору с его веником, затем продолжил занятие. Пискнула тихонько дверь, впустив Федота с охапкой хвороста. Он подошел к очагу, положив охапку на пол, к неудовольствию Сидора, который только что подмел там пол.… Все украдкой поглядывали на Гриню, с нетерпением ожидая начала трапезы. А Гриня, не замечая алчущих взглядов, неторопливо помешивал щи, изредка поднимая ложку, принюхиваясь и снимая пробу. Он достал из загашника небольшой туесок, открыл его, поворошил внутри, доставая пясть коричневых листьев, бросил в котел. Потом поднял голову, оглядев присутствующих: все, побросав свои дела, вопросительно смотрели ему в рот. Помешивая ложкой, Гриня зарокотал сочным басом:
- Што, братья, жрать, поди, хочется? А не готово еще! Ха – ха – ха! – воздух завибрировал от рокота. Все вдруг зашевелились, суетясь, раздались просьбы, угрозы:
- Не томи, Гриня, готово уже!
- Сколько можно издеваться!
- Во дворе готовить будешь, чтоб душу не выматывал!
Попробовав и понюхав в очередной раз, Гриня удовлетворительно мотнул головой:
- Готово, налетай.
Как по команде застучали чашки, все выстроились в очередь, и Гриня принялся разливать постные щи деревянной ложкой, размером с большой черпак. Тихоня, получив свою порцию, сел за стол, оторвал кусок от большой лепешки и стал хлебать горячие щи, причмокивая от удовольствия. Ели все молча, думая каждый о своем, поэтому и обед прошел быстро. После щей все получили по большой кружке брусничного чаю, с остатками лепешек. К Тихоне подошел Гриня и поставил перед ним кружку с ароматной малиной:
- Нако, братец, выпей, да на полати бегом, тебе к утру выходиться надо. Закутайся хорошенько.
 И не смотри на меня так, калякать без тебя будем.
 А Тихоня отдыху под одеялом только рад. Днем работы много было: картошку с большой земли переправляли, а с утра остатки заготовленных дров перевезли. Умаялись все, и Тихоня с большой охотой улегся бы спать, но после вечерней трапезы начиналось самое интересное: разговоры. Все интересное и важное будет зафиксировано в летописях, но… ох как хочется послушать живой рассказ, льющийся из уст. Сам Тихоня странствовать не ходил, он лишь догадывался о другой жизни вне острова по рассказам очевидцев. Они были один краше другого, все слушали, позабыв про чай, который сиротливо остывал в кружках. Тихоне очень хотелось остаться со всеми, посидеть, но старший велел – надо исполнять. И повздыхав, как бы дуя на горячий чай, он выпил целебный отвар и отправился на полати, где повыше и потеплее.
… Разговор журчал, изредка прерываясь всплесками вопросов:
- А как знать – то, умеешь или не умеешь?
- А голова на что? На что тебе голова? В мороз шапку носить да рыбу есть? Думать головой надо, это наперво. Я и говорю пахарю: «Научи меня, добрый человек, пахать землю. Я до учебы хваткий». Он мне отвечает: « Ты, мил человек, до седых волос дожил, а пахать не умеешь. Учиться тебе уже поздно». А я отвечаю: « Учиться никогда не поздно, учи». Ох, и тяжел труд пахаря, братья мои. Соха вырывается из рук, норовит из земли вылезти, а давить – сил уже нету. Семь потов сошло с меня, руки кровавыми мозолями стер, пока борозду вспахал. Так что, братья, хлебушек, который мы с вами едим, на крови и поте крестьянина замешан, так – то.
 Все уважительно посмотрели на пресные лепешки, забрали остатки; кто-то понюхал пресный хлеб, впитавший в себя труд. Молча стали жевать, запивая остывшим чаем. Из образовавшейся словесной пустоты возникла вдруг медленная, тихая мелодия…
 Пели все: мурлыча себе под нос, латал валенок Парамон, замирая на мгновение, ища нужный стежок; шептал Гриня, глядя на потрескивающий огонек в печи. Кто-то сидел, подперев голову руками, пел мысленно…. Вечерний хоровод мыслей прервал Седой, выйдя из глубины пещеры с горящей лучиной в руке. Мелодия постепенно исчезла, все посмотрели на Седого:
- К рассвету готов Миксей будет. Сказал, держаться в теле не может долго: тяжело. Значит, пора ему в путь. Где Тихоня?
- Я здесь, Седой. – Тихоня уже стоял рядом.
- Одевайся, брат. Федот проводит тебя до колокола и покажет, что делать.
- Все сделаю, все… - шептал Тихоня, на ходу надевая свой балахон.
- Да не торопись так, успеется. Одевайся теплее, к утру морозно будет.
Тихоня надел вязанные шерстяные шаровары, под балахон – древний, невесть откуда появившийся древний тулупчик, сшитый из бобровых шкурок, подпоясался веревкой. Обилие одежды немного стесняло движения, но Тихоню это не смутило. «Ладно, теплее будет», - весело подумал он, выходя из жилища. В нос залез прохладный воздух озера. Насыщенный влагой, он стелился по зеркальной глади, словно дымка пара в пиале с зеленым чаем. И в этой дымке, крошечной чаинкой стоял каменный остров, освещаемый белым цветом ночи…
 
 3
 Федот махнул рукой:
- Дуй за мной, братишка. Сейчас я покажу тебе то, ради чего возвращался из мира.
Тихоня стал карабкаться по самой короткой тропинке до вершины, с трудом поспевая за Федотом. Очень хотелось поговорить с ним, задать вопросы, но после нескольких шагов, запыхавшись с непривычки, Тихоня решил подождать. Карабкаться пришлось долго: остались позади скирды дров, которые опоясывали гору, стожки сена для козы, пара террас, на которых в тепло выращивали зелень. Глядя в спину Федоту, Тихоня сопел, меряя своими лаптями шаги. На сотом шаге он сбился и больше не считал. Может быть потому, что больше сотни он редко считал, и быстрый подъем отнимал все силы.
- Погоди, Федот, давай переведем дух, - попросил Тихоня и остановился рядом с бугорком погреба.
- Скажи, брат, три ночи назад вернулись Аким и Никола, они принесли младенца…
- Так, Тихоня. Но младенец еще не наш брат. Нам надо подождать, пока Миксей отправится с привала, ведь будущий младший брат не годится для твоего дела. И никто не знает, доживет ли он вообще, до тепла. Ты же видел, какой он заморыш. Братья говорят, так бы и помер младенец, да дед Михей помог, с Больших лесов. Дал тряпок в дорогу, молока баклажку. Братья впервые младенца принесли; они не знали, как кормить – то его. Жевали черный хлеб и кормили с пальца…. Чудом живым донесли.
- Да, чудной он какой – то. Желтый, и глаз не видно.
- Если от нас на рассвете выходить, солнце должно светить в левый глаз. Идти так надо много дней и ночей, все тепло проведешь в дороге. И там, за горами, за степями, есть страна, если дойдешь, конечно. Кто называет ее Инян, Кто – Поднебесная. Вот наш младенец с тех мест, там его народ живет. Как он в наших краях оказался – ума не приложу. Но ничего, Аким и Никола расскажут, вечера пойдут длинные…
- скажи, Федот, а ты бывал в этой стране?
- Нет, далеко очень. А вот Седой бывал, рассказывал. Ладно, пойдем, недалеко осталось.
Братья стали подниматься дальше, перескакивая с камня на камень. Перед вершиной путь преградила вертикальная стена, метра четыре в высоту. Чуть заметная тропка серпантином увела их на другую сторону горы и затерялась в камнях. Федот подождал чуть отставшего Тихоню, подал ему руку, помогая взобраться на небольшое каменное плато. Все. Пришли. Братья, тяжело дыша от быстрого подъема, стояли перед чудом и святыней острова: колоколом. Громадный, в десять обхватов, он покоился на массивной конструкции из двух каменных оснований и перекладины между ними. Сооружение занимало почти всю площадку, колокол висел, почти касаясь земли, отчего создавалось впечатление, что на гору – остров, на самую макушку, одет колпак. Кто и когда соорудил эту колокольню, братья не знали. Может, в летописях, которые велись с основания общины и хранились в глубине пещеры, сохранились сведения о могущественных строителях. Но, отдавая дань уважения своим предшественникам, они с трепетом, почтительно поклонились и стали обходить колокол вокруг, осторожно касаясь руками великана. Добравшись до места, Федот огляделся вокруг, посмотрел вниз, откашлялся:
- Так вот, Тихоня, слушай внимательно и запоминай. Запомнить тебе надо две главные вещи: не проспать сигнала, это первое. А второе – после сигнала вдарить в колокол что есть мочи, со всей своей силой, на какую способен. Все. Очень просто. Сигнал подадут на рассвете, когда солнце вот-вот брызнет первыми лучами. Может, раньше, точнее – никто не знает. Поэтому – будь на чеку, от тебя многое зависит. За всю историю существования братства, а это тридцать сотен лет, никто не подводил странника, отправляющегося в путь. По крайней мере, в летописях об этом ничего не упоминается. Сигналом тебе будут служить две горящие стрелы, направленные туда, - Федот показал рукой.
- Ты стой здесь, на этом приступке, спиной к колоколу, и смотри. Стрелы горящие хорошо видны, можешь мне поверить, я три раза здесь стоял. Первый раз, помоложе тебя был. Уяснил?
Судорожно вздохнув, Тихоня хрипло произнес:
- Да, брат, уяснил.
 Не смотря на теплые одежды и возбуждение после подъема, Тихоня покрылся холодным потом и мелко задрожал. От ответственности, которая на него возлагалась. Никогда еще более серьезного задания он не выполнял, да и то, все поручения были бытового и хозяйственного плана. Это же было за гранью реальности. Уму непостижимо, отправить душу умершего человека с помощью громадного колокола в какое-то далекое путешествие…. Возможно ли такое? Он никогда не думал об этом, сколько жил, а жил он долго, целых пятнадцать лет, взрослый уже.
-… После того, как узреешь сигнал, перво-наперво, не паникуй. И не торопись. Возьми в руки веревку, - Федот указал пальцем на клубок, лежащий на плоском камне, рядом с колоколом. Тихоня осторожно взял клубок в руки, словно это была спящая змея
- Да небоись, - усмехнулся Федот, - не укусит. Размотай его… так, молодец. Теперь осторожно потяни… сильней… нормально. Вот так ты раскачиваешь язык колокола, один десяток раз. Давай, давай, почувствуй тяжесть…. Встань поудобней, вот в этот камень упрись ногой. Да не дрожи ты так, зубы повышибаешь. Отсчитывай… вот, хорошо. Когда раскачаешь десяток , смотри… узел на веревке, перехватишь веревку за узел, - Федот показывал, как надо перехватить веревку, подаваясь всем телом вперед.
- И в двенадцатый раз налегай всей силой, что есть мочи тяни за веревку. Дыши ртом, чтоб не оглохнуть, колокол очень громкий, ухнет так, что голова зазвенит. И смотри потом, вокруг смотри. Ты увидишь, как звук по этой воде и туману побежит. Добежит до берегов – и назад, эхом. Не зря озеро круглое, берега высокие, а наш остров в самой середине. Звук колокола, что ты разбудил, назад, к тебе вернется. Ты лучше ляг, можешь заорать даже. Я, во всяком случае, всегда орал. Первый раз от страха, остальные – от восторга.
 Тихоня слушал, кивая, стараясь уяснить длинную речь Федота. Но мысли разбегались в разные стороны, мешая сосредоточиться. Но главное он понял: дождаться сигнала и вдарить в колокол. «Действительно, ничего сложного», - подумал он , сжимая в руках веревку, - чего я так боюсь?»
-… Темно, места мало, так что не прыгай здесь… Тихоня, ты меня слушаешь? – Федот отвлек его от раздумий.
- Да, конечно слушаю, брат. Скажи, душа на самом деле улетает отсюда? Как это происходит, не могу понять никак.
- Эх, Тихоня, братец ты мой… - Федот улыбнулся и потрепал его волосы. – Тебе верить надо, смысл весь в вере заключен. А как происходит это – со временем узнаешь и поймешь. Я потому нахожусь здесь, потому что верю, что так все оно и есть. И очень хочется мне отсюда отправиться в далекое путешествие, вслед за братьями старшими… оттого и возвращался я сюда, из странствий по земле. Не прижился я в миру,… да и не хотел я этого.
- Почему не хотел? Разве в миру так плохо?
- Что я тебе могу сказать? Нет, не плохо, наверное. Но мне кажется, у людей нет никакого смысла в этой жизни. Рождаются, живут, умирают… для чего? Никто этого не знает, никто. Многие пытаются найти смысл, потратив на это всю свою жизнь, но умирают, так и не придя к соглашению со своей душой. Принимают смерть как должное, как конечный итог своей жизни, удачной ли, счастливой, хорошей или плохой. Но понимаешь, брат, - Федот в возбуждении дернул Тихоню за рукав.
 - Человек в смерти своей похож на всех остальных, живущих на земле. На птиц и жуков, на собак и рыб…. А для чего нам дана душа в этом теле, а? А разум и чувства? А может, смысл – то, не в жизни нашей, такой разной, а в смерти?... которая всех подводит к одной черте: одних к финишной, другим дает новый старт…
- Ты знаешь, брат, двадцать столетий назад, во-он там, - Федот протянул руку в сторону темных скал на берегу озера, - жили люди. Они построили жилища на берегу, охотились, ловили рыбу, ели, пили,… ждали своей очереди попасть на остров. Колокол в те времена звенел каждое утро, казалось, он стонал от усталости, издавая тихий, дрожащий гул. Однажды люди не поделили очереди к нему, и в завязавшейся потасовке перебили друг друга. Опустела земля, заросли дороги и тропы, жилища разрушились и превратились в прах,… ничего там больше не напоминает о людях,… хотя нет, мы там хороним тела свои, выдалбливая могилы в граните. Оставшиеся в живых на следующее утро не увидели острова на озере, не услышали колокола. Опечаленные, они ушли из этих мест, и больше никто и никогда не слышал про остров и колокол. Даже легенды не осталось, ничего. Отшельники, которые находились на острове, поняли, что нельзя стоять в очереди за смертью.
- Брат, но мы, получается, стоим в этой очереди. Сейчас Миксей, потом - Седой. Так постепенно очередь до тебя дойдет, а затем и до меня.
- Да, выходит, так. Но, - Федот лукаво улыбнулся, подняв для значимости указательный палец вверх,
- Мы – избранные. Мы не добровольно встали на этот путь, нас выбрала судьба из миллионов. Всех нас подобрали младенцами наши старшие братья, путешествуя по миру. Миксея подобрали больше сотни лет назад, в одной разоренной и сожженной деревне, он лежал в грязных тряпках, рядом с телом убитой матери и умирал. Меня подобрали в сточной канаве, у большого, красивого дома, в котором было весело: играла музыка и пели песни. Тебя, братец, мама сама отдала в руки странникам, за кусок сушеного мяса и ковригу хлеба. Мы для общества мертвы, нас НЕТ. Но мы живем, у нас есть возможность путешествовать по земле, вносить свой маленький вклад в создание самой длинной летописи в истории человечества. Ну и потом, у тебя есть выбор: ты можешь остаться на том берегу, - Федот вдруг взмахнул рукой и от неожиданности Тихоня вздрогнул.
«Господи, что же это за общество, где младенцев выкидывают на помойку, словно мусор» - подумал Тихоня. Ему стало очень холодно и как-то мерзко. Он с отвращением посмотрел на темные скалы, освещаемые лунным светом.
- … Вот ты сиди здесь и думай. А мне пора вниз. Не скучай, братец, - Федот похлопал Тихоню по плечу и стал неторопливо обходить колокол, чтоб спуститься. Перед тем, как скрыться из виду, он повернулся к Тихоне и сказал, показывая рукой в даль:
- Смотри, Тихоня, красота-то какая…

 4
 
 …Свет луны в чистом небе лился на озеро, подкрашивая туман в белый цвет. Казалось, под дымкой была не вода, а бесконечная пустота. В такой пустоте рождаются и умирают целые миры, никем не замеченные. Тихоня стоял и смотрел в эту бездну, прикрытую легким покрывалом облаков, и силился рассмотреть эти миры, но они были такие крошечные.… Перед глазами замелькали зеленые точки-капельки, в голове тихо загудело, воздух вокруг ожил, завибрировал, впиваясь в тело мириадами невидимых иголочек, которые заставили онеметь руки и ноги, а уши – зардеть горячей краской.Тихоня застыл, наслаждаясь необыкновенным умиротворением и теплом своего тела…
...Тепло посылало солнце, нещадно палящее с неба, подернутого чуть мутноватым маревом. Солнце жгло голову, уши и невыносимо слепило глаза. На нос село громадное, зеленое и волосатое чудовище, и радостно потерев передние волосатые лапки, хоботком стало щупать плоть, приноравливаясь полакомиться, свежей кровью. Но что-то вспугнуло муху, и она обижено зудя, улетела, пообещав в скором времени вернуться. Большая тень от чьей-то ладони легла ему на глаза, и они, благодарно заморгав, увидели большой помойный бак, доверху наполненный мусором. Мусора было очень много, он лежал большими кучами всюду вокруг бака. И в этих кучах копошилась женщина, в грязных лохмотьях, с седыми, растрепанными волосами, которые она время от времени поправляла рукой. В другой руке она держала целлофановый пакет и палку. Палку она тыкала в кучу мусора, ковыряясь в ней. Найдя что-то, ее заинтересовавшее, женщина села на корточки, отбросив палку в сторону и стала перебирать руками находки, часть отправляя в рот, другую – в сумку. Пробегавшая мимо грязно-желтая собака остановилась на мгновенье, посмотрев на женщину, но поняла, что ей здесь ничего не перепадет, побежала на другую сторону помойки…Громкие звуки, неприятно влезавшие в уши, постепенно обретали очертания:
- Слышь, хозяйка, ребятенка-то не жалко, на таком солнце держать?
- Да он у меня тихоня, плакать не будет.
- Не бережешь ты его, матушка, помрет он у тебя.
- Помрет, как пить дать, помрет. Может, завтра, может, послезавтра. Недолго моему мальчику осталось мучиться…- женщина всхлипнула, утерев нос ладонью. – Скорей бы уже, а то и моих сил больше нет… - руки принялись за привычную переборку мусора.
- Слышь, мать, а ты нам отдай свого тихоню, глядишь – не умрет, поживет еще, солнцу порадуется.
- А вы кто такие? На воспитателей из яслей не больно похожи, бомжи – страшней меня будете. Зачем вам ребенок?
- Да путники мы, домой, на север возвращаемся, а ребятенка жалко. Не губи душу: ни свою, ни его…. Отдай, он не пропадет…
Женщина задумчиво рассматривала кучу отбросов, а может, мучительно обдумывала предложение бомжей. Один из них держал ладонь над глазами младенца, другой подошел к женщине и присел рядом, на корточки:
- Отдай, он у нас не пропадет. Ты не бойся, мы люди добрые, зла не причиним Тихоне…выходим его, пусть живет. И тебе легче будет, поверь. – Он положил ладонь на плечо женщины.
Женщина медленно подняла глаза на мужчину.
…Широкоскулое лицо, заросшее многодневной щетиной, принимающей вид бороды, нос с небольшой горбинкой, волосы – грязно-седые, но аккуратно забранные под тесемку, обвязанную вокруг головы. Глаза. Светлые, голубые глаза, в которых не было обреченности, тоски и злобы. Была уверенность и доброта. И тепло. Мужчина взял руками ладонь женщины и смотрел, смотрел ей в глаза. И впервые за много лет она не испытала страха от чужого взгляда, а наоборот, сердца ее коснулось дуновение спокойствия и умиротворенности. Она сжала руку мужчины и с мольбой в голосе прошептала:
- Помогите, люди добрые, помогите… - В уголках глаз собиралась соленая влага, с каждым словом превращаясь в горькие слезы. - Не вынести мне этой ноши, слабая я…спасите сыночка моего, пожалуйста,…он ведь не виноват, что родился у такой мамки…
Женщина подошла к комочку грязных, некогда белых пеленок, в которые был завернут ребенок, взяла его на руки. Прикоснувшись губами к личику, она зашептала:
- Прости меня, сынок, прости…свою мамку несчастную…не держи зла на меня, когда вырастишь,…прости,…будь счастлив…
Она отдала ребенка в руки одного из мужчин, потом, запустив руку в свои одежды, вытащила медальончик на красной бечевке. Небольшой, с ноготь большого пальца. Одна сторона блестела серебряной чистотой, на второй стороне, на зеленом фоне, была изображена причудливо извивающаяся змея, похожая на прописную заглавную букву Е. Положив медальон поверх пеленок, женщина отошла на шаг назад и всхлипывая, поклонилась. Путники медленно, в пояс, поклонились ей в ответ. Повернулись и стали медленно уходить. Который без ребенка – задержался, и, звякая пустыми бутылками, поискал что-то в своей холщевой торбе. Достал и протянул женщине кусок сушеного мяса и ковригу хлеба. Женщина стояла и смотрела им вслед…и каждый прижимал свою ношу к груди.

 5
 
 Горько-соленые капли слез вызвали неприятное и болезненное жжение во рту и на иссохших крошечных губках. Младенец хотел заплакать, но сил у него хватило только на то, чтоб приоткрыть свой ротик да скорчить гримасу, которая в иных условиях показалась бы милой и смешной.
Соленый привкус заставил Тихоню облизать губы, и он с удивлением заметил, что это его собственные слезы. С огромным усилием, словно приходя в себя после долгого сна – не сразу, постепенно, он очнулся, взял реальность под контроль и с изумлением обнаружил, что стоит на коленях перед колоколом, который чуть слышно звенел, как далекий звук шаманского хомуса. Не отдавая себе отчета, повинуясь внутреннему голосу, Тихоня с трепетом, осторожно приблизился вплотную к колоколу и осторожно положил ладони на металлический бок. Хранитель времени на ощупь оказался не холодным. Тихоня почувствовал еле заметную вибрацию, которая передалась его ладоням, потом – рукам. Прижавшись щекой к шероховатой поверхности, Тихоня замер, впитывая в себя дрожание колокола. Он слился с ним в одно целое, перестал дышать, пропуская через свое сердце дыхание ***….Голова ужасно разболелась, сердце задергалось, готовое разорваться от напряжения, из носа закапала кровь…сознание помутнело, и Тихоня упал на спину, часто дыша, утомленный непонятным явлением. Лежа на спине, глядя на ночное небо, на луну, которая равнодушно отражала солнечный свет, попутно освещая и землю, он увидел, что это и не луна вовсе, а зрачок, яркий зрачок глаза-неба, который внимательно наблюдает за крошечным Тихоней. От этого взгляда ему стало хорошо и спокойно; глаз завораживал, и Тихоня не мог оторвать своего взгляда от взгляда небесного. И он вдруг поверил, поверил в то, что душа Миксея унесется с земли в великое странствие, может быть, на поиски нового пристанища, или еще куда,… как многие до него. И придет черед его, Тихони, и освободившись от своего тела, расставшись со своей формой, ограниченной рамками земного бытия, понесется он на встречу с обладателем этого удивительного глаза, подернутого пеленой млечного пути, в котором застряла звездная пыль…
 Небо на востоке медленно светлело: сначала чуть выступили из темноты очертания скал, опоясывающих озеро, затем серый цвет робко залез на небо, постепенно уступая место чуть розоватым лучикам, ранним предвестникам восхода светила. Сумеречная зона хозяйничала на земле и небе, спеша доделать свои дела: притушить свет яркой луны, которая перебралась в уголок неба, добавить немного тумана на озеро, превратив в облака. Тихоня сильно продрог и, поднявшись, дрожа от холода, он стал приседать, хлопая себя руками по бедрам. Немного согревшись, он встал на край каменного утеса и стал смотреть сверху на причудливые облака, которые совсем закрыли водную гладь, не оставив даже намека на озеро. Зрелище было потрясающее: застывшие облака внизу и Тихоня, один во вселенной, стоящей на вершине мира…. Не сдержав выпирающего из нутра восторга, он сложил ладони рупором, поднес их ко рту и закричал что есть мочи:
- Аааа…..Аааааа!!!
Застыл в ожидании,… ему показалось, что эхо не придет, заблудится в скалах, но оно пришло... внезапно, так, что Тихоня вздрогнул:
- ааа…ааа!
Громко рассмеявшись, Тихоня хотел повторить игру, но почему-то смутился, и делать этого не стал… Небо на востоке стало совсем светлым, и Тихоня все внимание уделил наблюдению за озером, за местом, которое ему указал Федот. Ему совсем не было страшно, как накануне вечером, он был спокоен и уверен в себе, в полной мере осознав всю важность возложенной на него миссии. Верхушки скал стали играть розовыми блестками, еще немного – и солнце, опираясь руками-лучами об эти верхушки, взгромоздится на краешек небосвода…. Сигнала все не было. Тихон терпеливо ждал, боясь пошевелиться, чтобы не дай бог…даже страшно подумать об этом…. От неподвижности у него затекла спина и шея, но он терпел, понимая, что сейчас, вот-вот должно все начаться. И когда из облаков вынырнули две яркие точки огня, высоко взлетев вверх, и описав дугу, скрылись в тумане, заставив его вспыхнуть на мгновение, Тихоня обрадовался: Есть! Он повернулся, подбежал к веревке. Вслух, для поднятия духа, а может быть, чтоб ничего не перепутать, комментируя свои действия:
«Не волноваться, я спокоен!.. взять веревку в руки» - Взял веревку онемевшими руками.
«Отойти к краю, упереться ногой в камень» - Отошел к краю утеса, стараясь не смотреть вниз.
«Раскачивать десяток раз» - Сначала осторожно, потом увереннее, он стал раскачивать язык колокола, ощутив всем телом громаду и вес металлической груши, которая будила хранителя вечности. Постанывая и поскрипывая, колокол просыпался…
6
 Миксей лежал на медвежьей шкуре, прикрытый легким одеялом, в самом глухом углу пещеры, уходящей лабиринтом в разные стороны. Две лучины, принесенные для большего света, почти прогорели, и смертное ложе тускло освещала лишь восковая свеча, которая горела ровным, чистым огнем, иногда подрагивавшем, ни с того, ни с сего. Седой сидел рядом с ложем, на низеньком табурете, и казалось, спал, опустив голову ниже плеч. Но когда Миксей открыл глаза, Седой распрямился, как пружина и склонился к изголовью.
- Как дела, Седой, брат мой, - еле слышно спросил Миксей. Рука его поднялась, ладонь приблизилась к лицу, и указательный палец почесал нос; со стороны казалось, что рука и не принадлежала уже Миксею…
- У нас все в порядке, брат. Тихоня наверху, ждет.
- Как младенец, хотел я знать…
- Младенец… - Седой замолчал, не зная, что и говорить: живой, не живой… - Да пока никак, брат. Между небом и землей, как ты, с той разницей, что у тебя это финиш, а у него – старт. – Седой улыбнулся краешками губ. Он положил свои ладони на ладони Миксея:
- Руки у тебя холодные, брат…
- Посмотреть на него… - голос, слабый и тихий, сходил на нет, переходя на еле слышный шепот. Седой поднял руку, и тотчас из темноты возникла фигура Грини. Посмотрев на Миксея, который и не шептал уже, а лишь открыв рот, шевелил губами, Гриня взял его руку за запястье, измерил пульс. Затем, прильнув ухом к самым губам, послушал дыхание. Выпрямившись, он хотел выйти, кивком головы увлекая Седого, но тот остановил его, крикнув в темноту: «Готовьте стрелы и принесите младенца»! Пещера вдруг ожила суетой, послышались голоса, замелькали тени. Одинокая свеча испуганно задрожала язычком пламени, но ей на помощь подоспели две ярко горящие лучины, которые принес Степан, воткнув их в стену. Осторожно, боясь стукнуть о неровные стены пещеры деревянную колыбельку, вошли Аким и Никола. Поставили перед ложем и отошли назад, скрывшись в полумраке.
 Все братья, забросив свои нехитрые дела, собрались кучкой, перешептываясь между собой по поводу предстоящего события. Рядом с ложем находились Гриня и Седой. Гриня сидел на корточках перед Миксеем, который зашевелился вдруг, ожил, взглядом попросив помочь ему. Гриня осторожно, за плечи поддержал, и он приподнялся на ложе и посмотрел на братьев, силуэты которых угадывались во мраке. Миксей сухо прокашлялся и заговорил тихим, но уверенным голосом:
- Покидаю я вас, братья мои. Пора мне в путь отправляться. Спасибо вам за все,… что жил я с вами, как за каменной стеной,… что были мы вместе, всегда. Обещаю вам, что буду помнить о вас всегда, где бы я ни был.
Миксей повернул голову в сторону колыбельки и посмотрел на младенца, лежащего с закрытыми глазами, еле дышащего:
- Если выживет младенец, нареките брата Петром. Был у меня один товарищ, в миру, очень они похожи: тот китаец и этот тоже…
Миксей обвел глазами помещение, словно стараясь запомнить все здесь, до мельчайших подробностей, и собрав остатки сил, громко и ясно произнес:
- Все, братья, время вышло. Счастливо оставаться…
Закрыв глаза, он опустился на ложе, поддерживаемый Гриней. Чуть слышный вздох прошелестел над головами отшельников. Гриня, держа свои пальцы на запястье Миксея, окаменел от внимания… Все замерли…треснула искоркой догоревшая лучина, звук в тишине показался треснутой веткой…
Гриня выпрямился и, повернув голову к Седому, проговорил:
- Все. Освободилась душа.
 Братья опустились на колени…

………………7………………………

 Федот и Аким сидели на лавке у входа, вполголоса разговаривали. Аким внимательно рассматривал лук, проверяя тетиву, тихонько играя на ней пальцем, не забывая поддакивать Федоту, который с жаром рассказывал, как, собирая малину, он наткнулся на медведя, нос к носу. Судя по жестикуляции, медведю повезло, что малины было много, а то бы Федот и его притащил…
- Сигнал давай! – Окрик как ветром сдул братьев с лавки. Они схватили стрелы, обмакнули их в плошке с маслом и подожгли от факела, выходя из помещения. Отбежав десяток шагов, они встали на каменный выступ и натянули тетивы своих луков, подняв их вверх. Переглянувшись, они запустили стрелы, сначала Федот, мгновенье спустя – Аким. Ярко вспыхнув, со свистом взмыли стрелы в небо, и описав широкую дугу, скрылись в тумане, далеко от острова. Аким стремглав бросился назад, а Федор, повернувшись лицом к острову, поднял голову и посмотрел на вершину, скрывающуюся в темноте, где проводник человеческой души готовился запустить удивительную катапульту, для преодоления притяжения земного бытия…
 ………………8…………………..

- Девять,… десять! – Тихон, тяжело дыша, с горящими от возбуждения глазами, весь напрягся, подаваясь всем телом вперед, ловко перехватил веревку, почти у узла, на мгновенье похолодев от мысли, что до узла не достал. Но времени не было, он одиннадцатый раз качнул язык, и в двенадцатый раз, налегая что есть мочи, подался назад, позабыв упереться ногой в камень, позабыв все на свете, в ожидании чуда. И колокол ожил: для Тихони это был удар обухом по голове, так тяжело и громко звук ударил. Веревка, привязанная к языку колокола невесть сколько лет назад, лопнула, и Тихоня , не удержав равновесия, взмахнув руками, охнув «мама», не осознав смысла нового слова, рухнул с обрыва, головой вниз. Он упал на острые валуны, лежащие у подножья гранитной стены, с глухим хрустом ломающихся костей. И остался лежать, так и не увидев, как звуковая волна, подобно цунами, побежала стремительно, вспенивая туман на озере причудливыми завитушками. Добежав до высоких скалистых берегов круглого озера, бывшего миллион лет назад жерлом огнедышащего вулкана, волна отразилась от них и помчалась обратно, к эпицентру возмущения спокойствия. Секунд через пятнадцать она достигла острова, сомкнулась над ним и выплеснулась вверх, заставив вздрогнуть все находящеюся на нем в единой, болезненной судороге…

 
 Летопись. Отступление 2.
 
 СТРАХ В ПУСТОТЕ.

 Болезненная судорога прошла по телу, и Николай обрадовался: значит жив! До ушей не доносилось ни единого звука, и эта тишина была пуста, не была наполнена, ничем… Николай впитывал эту тишину, прислушиваясь, не спеша открывать глаза. Он не знал, где находится, и поэтому не торопясь, слушая, стал вспоминать. Такое случалось с ним, по пьянке, когда приходишь в себя - и не помнишь ничего. Поэтому надо послушать, а потом осмысливать реальность. Но почему-то ничего не приходило в голову. Странная тишина не давала никакой пищи сознанию, память не приходила, и он не мог вспомнить ничего. Не только, где он находится, но и просто, кто он такой. Николай лежал, слушал, пытался вспомнить хоть что нибудь, но все его усилия были напрасны. Тогда он решил открыть глаза. Открыл их медленно, боясь испугаться увиденного, но он испугался, не увидев ничего. Чернота. Закрыл глаза – чернота. Открыл глаза – чернота. Закрыл глаза. Открыл…ничего. Хотел открыть рот, чтобы произнести слова, но вдруг нахлынувший страх затолкал воздух обратно в легкие, и Николай только судорожно вздохнул. Ему стало страшно… неприятно заныло внизу живота, опять прошла по телу болезненная судорога, и он сжался в комочек, инстинктивно пытаясь защититься от темноты, тишины, пустоты…. Всё. Страх сделал свое дело, превратив его в кусочек плоти…, в ничто… Кому это надо, для чего!?? Ничего нет. Есть только страх. Страх в пустоте… время застыло...
 Лицо готовилось сделать гримасу спасительного плача, увлажнились краешки глаз… слабый, еле различимый свет коснулся глаз, нос втянул запах, ухо уловило отголосок звука… рука зашевелилась, краешками пальцев, легкие выдохнули незнакомый звук…
 
 ……………9………….
 
 Все закончилось обычно – буднично, как и тысячу лет назад. Придя в себя после пережитого звукового удара, от которого, казалось, расшатался сам остров – скала, отшельники поднялись с колен и приблизились к ложу, на котором с умиротворенной улыбкой лежал покойный Миксей. Все вздрогнули, когда услышали тоненький, писклявый голосок, доносящийся из колыбельки. Братья столпились над ней и увидели младенца, который, сжимая и разжимая крошечный кулачок, пытаясь заплакать своим беззубым ротиком… смотрел на всех внимательно, моргая своими голубыми глазами…

...ловец слов... 2006г.