Письмо человеку

 (вместо названия)

В общем, я таки решила написать. Говорить о мыслях в голове вообще сложно, а если еще и объяснять – невыносимо.
Ты сегодня сказала: «Если у тебя что-то с головой…» У меня с головой единственная проблема – я ею думаю. Фишка в том, что в нашем обществе головой думать нельзя, потому как есть наперед установленные порядки, правила и нормы, и мыслительный процесс намеренно сокращается до минимума. Я так думаю, в недалеком будущем мозг станет бесполезным придатком, чем-то вроде копчика. Его, может, даже начнут вырезать…не весь, понятно, а только ту часть, которая отвечает за процесс собственно мышления. И всем будет хорошо.
Моё неприятие общества – это только результат того, что я осмысливаю то, что вижу и знаю, и делаю выводы. Обрати внимание, как много клейм выдумали для мыслей – мысли бывают запрещенными, бредовыми, пошлыми, аполитичными, антисоциальными, глупыми, дегуманистическими, резко радикальными и проч. и проч. В разные эпохи мысль клеймили по-разному, но всегда были определенные учреждения, призванные контролировать мысли. Не деятельность, обрати внимание, - мысли! Начать можно с древнейших цивилизаций, где думающих вообще изгоняли из общества, продолжить инквизицией, закончить, если угодно, темниками. Но отправная точка неприятия всегда – общество.
Общество – это толпа (именно толпа, а не собрание, например) особей (не особ. Особа – к толпе не относится, вспомним хотя бы курс БЖД), которая, пользуясь исключительно своим преобладающим количеством, жрет среду обитания. Гусеницы, сжирающие листья на деревьях – как раз то.
Кто-то там сказал, что человек – это уже не биологическое существо, а социобиологическое. Враки. Человек никак неотличен от животного, а его «типа ум», который 99% населения никак не развивает – этот ум в тягость самому человеку. Потому как не было бы ума – остались бы инстинкты (половой на первом месте всегда). А инстинкты – это проявление традиций. Без ума, с пустой головой, люди чувствовали бы себя гораздо комфортней, ибо им не надо было бы заморачиваться не только над тем, что сварить на ужин, но и над гораздо более серьезными и неподъемными проблемами совести, чести и моральных качеств вообще.
Всегда и везде шел процесс уничтожения мысли. Мысль не давала никому спать спокойно одним только своим существованием в чужой голове. Мысль при первичном рассмотрении представляет собой свободу выбора, свободу воли, свободу мысли, в конце концов. Свобода – это то слово, которое клеймят и ненавидят в любом обществе во все века.
Людям (толпе) гораздо уютней осознавать, что вокруг все такие же, как они. Им намного уютней жить не умом, а инстинктами, жить не переосмыслением, а традициями, опираться не на знания, а на устои и порядки. Потому что современный человек (так было, и, к моему отчаянию, так и будет) – он не имеет возможности мыслить. «Мыслю – значит, существую». Тогда наше общество не существует, а только влачит существование, почти как растение. Осознавать, что кто-то понимает что-то лучше тебя – это бич общества, забивающий умы насмерть и заставляющий говорить инстинкты и только.
Вспомним о гениях и просто нестандартных личностях – их никто и никогда не признавал во время их существования, исключая моменты, когда менялся общественный строй (ты даже вдумайся в это словосочетание «общественный строй» - солдаты, ряд за рядом, шеренга за шеренгой, а кто-то играет на трубе и бьет в барабан. Все идут в ногу. Стоит кому-то оступиться – и он труп).
Гении – они не сумасшедшие, они даже не «тронутые», как принято говорить о нестабильных в психическом плане личностях. Они просто другие. Кто пытался их понять? Общество, слепое общество, которое не понимает, что гении для него – как оправдание за собственное невежество, общество запирает таких людей в больницы и лагеря, искренне полагая, что им не место в выхолощенном мире стандартизированной, как у роботов, психики с набором одинаковых функций для всех.
На людей, пытавшихся мыслить и говорить, навешивали ярлыки шизофрении, психической неуравновешенности и кололи лекарства для прочистки мозгов.
И никто никогда не завопил – народ! У них в мозгу работает не 7%, не 13%, у них работает все 20%, их мозг перерабатывает больше, их мозг занят сильнее! Но нет! Отличие от нормы – это верная смерть. Отступить от канона – повеситься собственноручно.
Люди – они как зеркала. В них нет собственной души, они только отражают то, что видят – посредством общения, отношений и тому подобных вещей. А если в мир приходит человек, которого зеркала не могут вместить, который настолько ярок, что есть угроза, что зеркала разлетятся в куски, все эти души замыкаются, погасают, закрываются от этого человека – и пригибают его, топчут, топчут, топчут – и ломают.
И отражают чужие мысли опять.
Эти зеркала – эти отдельные люди – это же и барьеры в нашем мозгу. Это каноны, это правила, это наши «так надо» и «так делают все». И мозг среднестатистической особи похож на зеркальный лабиринт, где каждая живая мысль умирает, наткнувшись на потемки веками возводимых и почитаемых зеркальных стен.
Знаешь, что говорил Миллер?
«Когда я смотрю вниз, в эту раздолбанную щель ****и, я чувствую под собой весь мир, гибнущий, истасканный мир, отполированный, как череп прокаженного. Если бы кто-то посмел сказать все, что он думает об этом мире, для него не осталось бы здесь места. Когда в мир является Человек, мир наваливается на него и ломает ему хребет. Он не может жить среди этих все еще стоящих, но подгнивших колонн, среди этих разлагающихся людей. Наш мир – это ложь на фундаменте из огромного зыбучего страха. Если и рождается раз в столетие человек с жадным, ненасытным взором, человек, готовый перевернуть весь мир, чтобы создать новую расу людей, то любовь, которую он несет в мир, превращают в желчь, а его самого – в бич человечества. Если является на свет книга, подобная взрыву, книга, способная жечь и ранить вам душу, знайте, что она написана человеком с еще не переломленным хребтом, у которого есть только один способ защиты от этого мира – слово; и это слово всегда сильнее всеподавляющей лжи мира, сильнее, чем все орудия пыток, изобретенные трусами для того, чтобы подавить чудо человеческой личности. Если бы нашелся кто-нибудь, способный передать всё, что у него на сердце, высказать всё, что он пережил, выложить всю правду, мир разлетелся бы на куски, рассыпался бы в прах – и ни Бог, ни случай, ни воля не смогли бы собрать все эти кусочки, атомы, кванты, из которых он состоит. (…) Разве может человек, чей взгляд жаден и ненасытен, смотреть с уважением на нынешние правительства, на законы, на кодексы, на принципы, на идеалы, на наши тотемы и табу?»
И еще:
«Но среди народов земли живет особая раса, она вне человечества – это раса художников. Движимые неведомыми побуждениями, они берут безжизненную массу человечества и, согревая её своим жаром и волнением, претворяют сырое тесто в хлеб, а хлеб в вино, а вино в песнь – в захватывающую песнь, сотворенную ими из мертвого компоста и инертного шлака. Я вижу, как эта особая раса громит Вселенную, переворачивает всё вверх тормашками, ступает по слезам и крови, и ее руки простерты в пустое пространство – к Богу, до которого нельзя дотянуться. И когда они рвут на себе волосы, стараясь понять и схватить то, чего нельзя ни понять, ни схватить, когда они ревут, точно взбесившиеся звери, рвут и терзают всё, что стоит у них на пути, лишь бы насытить чудовище, грызущие их кишки, я вижу, что другого пути для них нет. Человек, принадлежащий к этой расе, должен стоять на возвышении и грызть собственные внутренности. Для него это естественно, потому что такова его природа. И всё, что менее ужасно, всё, что не вызывает подобного потрясения, не отталкивает с такой силой, не выглядит столь безумным, не пьянит и не заражает, - всё это не искусство. Это – подделка. Зато она человечна. Зато она примиряет жизнь и безжизненность».

Я далеко не художник, Альбина, но там, внутри меня – всегда это чудовище, этот зверь, которому надо жрать и жрать, которому никогда не хватает еды, которому всегда надо больше. Внутри меня нет и никогда не было никакой гармонии, и единственное, чего я никогда тебе не прощу – это твои слова однажды с предложением стать обычной, стать такой как все, хоть я понимаю, что ты говорила это, желая мне добра. Потому что, если я заткну пасть тому, что внутри меня – я умру. Умру именно «Я», а не моя физическая оболочка. И я всё на свете отдам тому человеку, который не просто будет меня слушать и стараться понять, а который будет подобен мне и меня поймет.
Ты, может, посчитаешь, что это весьма наигранно и только для того, чтобы придать вес собственной персоне. Но, поверь, желай я придать вес, я бы действовала иначе, я бы старалась нравиться всем. Может, это проклятие. Иногда я так и думаю, что это проклятие – то, что внутри меня, эти расстроенные струны, эти аккорды на все лады и эта удушающая дисгармония, которая требует ещё и ещё. У меня никогда не будет резонанса с миром, потому что мир – это ловушка, в которую меня поймали от моего рождения и в которой мне тесно от чужой тупости, серости и аборта мыслей.
И если кто-то думает, что существуют предписанные законом свободы, то он ошибается, как последний глупец. Само то, что свободы предписаны законом уже делает их до крайности надуманными, а их существование – невозможным без кодексов и распоряжений.
Что мы имеем? Свободу мысли? О ней я уже сказала. Свободу совести? Что такое совесть, как не собрание канонов и догм, за которые нельзя переступать? Свобода воли? На что бы мы ни нацелили свои усилия, всегда найдутся те, кто сочтет нас шизофреником, а наши мысли поддаст острейшей критике и заклеймит. Итог всегда один и тот же – общество вышвыривает неугодного, либо забивает камнями до смерти. А, может, свобода вероисповедания? Возьмем простенький пример ненависти, злобы среднестатистического украинца к евреям, которые бубнят свои священные тексты, выходя из своего храма. Им смотрят вслед, над ними смеются. Для того чтобы заиметь право и роскошь иметь собственную религию, нужно сперва убить и растерзать всех тех, кто против нее.
И даже религии в нашем мире по большому счету – религии слабых. Христианство яркий тому пример – в нём основная и решающая составная – это покорность, бессловесная покорность перед тем, что должно прийти, грешность от самого рождения и страдания до самой смерти. Христианство привлекло многих именно потому, что многие всегда страдали. Они видели в христианстве возможное спасение, ведь его догматы проповедовали и проповедуют вечную жизнь за муки и боль.
Христианство не могло не укоренится в мире, где почти всё его население – рабы в той или иной степени. Умные цари сразу поняли, как выгодна новая религия, и удвоили, утроили свое насилие над народом, ибо за каждую пытку новая религия обещала рай. Но религия – это отдельная тема. Я о другом.

Мы, срывая горло, вопим о западной цивилизации, о демократической традиции и о свободе личности. Но свободы личности там нет в принципе, ибо во всех смертных грехах обвиняются касательные органы, бабушки и дедушки, какающие собачки, другие, но не сам, с позволения сказать, человек. Западная демократия состоит в том, чтобы заклеймить всех, кроме тебя, сделать тебя святым, дабы ты наслаждался лавровым венком тогда, когда и твои мысли, и твоя душа спит.
Мне реклама навязывает, как жить, те, у кого побольше денег – что делать, а сильные мира сего возводят себя в ранг богов и требуют поклонения и человеческих жертв. Ты думаешь, общество порицает гопов и быков, и тому подобных выродков? Если не считать, что общество само по себе отчасти состоит из них, то – нет, не порицает. Гопы и быки – образцовые люди, они насколько приспособились, что вплотную подошли к наивысшему идеалу – к животному.
Если задуматься о глобальном смысле существования, без всех этих традиционных соплей по поводу «родить ребенка, умереть, окруженным детьми»; если вопрос поставить вообще широко, в контексте даже не Галактики и Вселенной, а существования человека, как вида, – кому это надо? Что кроется за тем, чтобы проживать традиционные, пустые жизни по шаблону, и даже так – проживать жизни? Зачем? Приведи мне хотя бы один разумный довод, кроме вполне понятных эгоистических и самосохранительных соображений ценности жизни как самоценности – и я готова закласть тебе душу.
Человек не имеет ценности сам по себе, и все, чем мы будем оправдываться перед Господом Богом, если он есть – это наши изгои, наши заклеймленные, избитые гении, которых мы сломали и затоптали в пыль. Мы будем в противовес всем нашим убийствам, мраку и ужасу противопоставлять тех, кто хотел открыть нам глаза, но мы только плевали в его лицо и избивали его тело.
Вокруг, если только открыть глаза и увидеть – одни ярлыки, не имеющие под собой основы. И никто больше в этом мире не знает, что такое благородство – стрелять в нищего, что испачкал доспехи рыцаря или стрелять в рыцаря, что убил десятки нищих? Что выбираешь ты? А как насчет стрелять в того, кто вообще вздумал стрелять в другого?
Если ты меня услышишь, если только ты не будешь меня слушать, а услышишь и сможешь понять, что всё это – не выдумки и не домысли, а правда, правда, бросающаяся тебе в глаза на каждом шагу, если только не закрывать лицо, и если ты сможешь понять, что всё это – внутри меня, и не даёт, и уже не даст мне влачить существование, пока либо не съест меня, либо я не накормлю его – тебе не будет цены.
Если ты поймешь, что каждый нищий на каждом углу ложится мне в память, что вся безвыходность и серость городов человека жжет меня хуже железа, что я иногда насколько беспомощна, что грызу руки от безвыходности, безнадёги, оттого, что человечества уже нет – тебе не будет цены.
Если ты поймешь, что в каждом новом встреченном человеке я ищу Человека, я ищу искру, способную осветить его самого, то, что он так долго прятал, что я готова слушать каждого часами, лишь бы найти в нем ум, найти хоть одного, незашоренного, которого общество еще не успело сломать, который мыслит не теорией, а воплощением её в практику, который еще способен слушать и слышать; я ищу в каждом новом человеке эту новизну, способность воспринимать, не пустое преклонение перед традицией и «надо», а желание понять, желание осмыслить – если ты поймешь это, тебе не будет цены.
И я ищу кого-то, кто способен меня понять, потому что как бы ты не желала мне добра, там, внутри, мне пусто, там, внутри людей, других людей, нет того, что мне так нужно – ответа. И если бы кто-то понял, насколько мне каждую секунду одиноко, он был бы, видимо, тем, кого я ищу.
И потому, Альбина, мне нет смысла притворяться и нравиться, мне нет смыла поменьше говорить умного, чтобы только не отваживать от себя людей, мне нет смысла изощряться – я иду не туда, где все, и мои дороги на других взлётных полосах. Я ищу только одного человека, которому нужна буду я, а не притворства, которому нужны будут мои мысли, а не мои слова, который будет понимать меня до конца – и которого я пока не нашла.
У меня в запасе не так уж много времени. И когда я убегаю и прячусь, и когда я мало говорю и раздражаюсь, и когда я сержусь, и говорю так, как думаю – не сердись. У меня мало времени, и мне дорога каждая минута, в которую можно смотреть в бинокль, выискивая.
Проблема в том, что выискивание требует сближения. И хоть как бы редко, хоть и один раз, не общалась я с человеком, я отдаю ему часть себя. И следующему. И тому, что за ним. Знала бы ты, как я устал говорить эти одинаковые вещи на первых встречах, чтобы познакомиться, знала бы, как я устала повторять одно и то же людям, которые оказываются не теми, не теми, не теми… И я боюсь, что встречу «того» тогда, когда я отдам себя всю тем, что до него, и за одинаковыми ответами не смогу различить в нём то, что нужно. Но то таке…

У меня сейчас не такой период, я вру. Такой период у меня столько, сколько я себя помню – в большей или меньшей мере, соответственно. Я не нахожу точек соприкосновения с миром, и есть ничтожное количество людей и событий, что могут меня удивить. Приятно удивить и порадовать.
И это всё можно передать (особенно в последний год-два) словом «отчаяние», потому что это единственное всепоглощающее чувство, которое я испытываю, смотря по сторонам и стараясь идти.
Ты говоришь «Лера», ты говоришь «Оля»… Ты говоришь и думаешь, что я стала хуже к тебе относиться. Но ты не видишь меня внутри (и дай Бог, чтобы кроме этого письма, ты больше ничего и не увидела), но там, внутри, я по-прежнему считаю тебя своим другом, что бы то ни было. Ты просто не понимаешь меня в этом, не понимаешь меня до конца, и я не хочу кому-то передавать то, как мне отчаянно больно, потому что иначе – бесполезно, потому что поверит до конца только тот, кого я ищу. Если я найду его.
Если бы я могла, я обратилась бы ко всем верующим мира, чтобы они молились за это, потому что даже, если они выдумали своих богов, вера делает чудеса. А мне нужно чудо.
У меня с Лерой – точки понимания, много точек, у меня с Олей – общение, и её любовь ко мне, хоть я не понимаю, за что, но всё, что я пишу – это понятия, это фразы, и словами их не передать. Я, поверь, не стала ценить тебя меньше, и ты один, а, может, и единственный человек, которого я подпустила так близко – но только не считай это ничем, это всё, что я могу сказать, потому как решать все равно тебе.

Если после всего того, что я тут понаписывала, меня еще можно будет относить к категории друзей, я буду тебе благодарна. Но мое желание свободы добьет меня. Потому может для тебя будет лучше держаться от меня подальше. Пойми это, просто постарайся. Меня убивает рваный ритм моих отношений с миром, но я ухожу, чтобы не наговорить глупостей, я ухожу, чтобы не разреветься тут же или начать вести себя так неадекватно, что от меня отвернутся все. Я живу с бабушкой 19…уже пару десятков часов – и 20 лет, а она меня не понимает до сих пор. Это всё, что я могу сказать в своё оправдание и единственное, о чем я тебя прошу – поверить в то, со всей силой поверить в то, что всё описанное – это правда. Поверить и подумать над этим.

Если что-то не так – прости, хотя правда вроде бы не подразумевает извинений. Это всё, что я могу сказать на данный момент, не больше.


Надеюсь на. Ну, в общем, понятно.

9.02.2006 Зинка