Откровение

Откровение есть там, где какая-либо реальность
своей собственной активностью открывает нам
свой смысл, свое присутствие.
С. Франк

Вера, как гравитация, придает жизни вес и вектор.
Вот мы и мечемся в неосознанных поисках религии.
А. Генис



В его дачном доме не было икон. На деревянной перегородке висел только восьмиконечный православный крест с косой планкой внизу, который он приобрел по случаю на каком-то городском развале. Зимой, когда дом пустовал, деревенские мальчишки, сломав нехитрые замки, забирались в него и тащили все, что можно утащить, но распятие не трогали... Боялись. В семье крест называли оберегом, имея в виду сохранность главного — дома.

1.

Хозяин дома, Георгий Александрович Забелин, ученый-физик, проводил свой летний отпуск, как обычно, в деревне, в семидесяти километрах от большого города. Жена его, Татьяна Ивановна, преподаватель философии в университете, отдыхала вместе с ним. Сыновья приезжали только по выходным, в другие дни недели супруги оставались одни, отдыхали от городской суеты, в меру сил работали в саду и огороде. В свои неполные пятьдесят Забелин был худощав, спортивен, любил рыбалку, охоту, грибы, занимался фотографией, писал стихи.

Тяга к природе — страсть, которая одолевала Георгия Александровича с детства, привела его в эту деревню, где он лет десять назад приобрел небольшой дом на два окошка с хозяйственными постройками, баней и огородом. Дом стоял в живописном месте, на краю деревни, рядом ключик (отсюда и название места — Ключи), речушка Каменка, лес. И хотя деревня была пьяная, безработная, и грабили его нещадно и неоднократно, места этого не покидал, несмотря на все уговоры сыновей.

«Завтра иду в лес», — твердо решил Забелин и решительно воткнул лопату в недокопанную грядку. Не знал он, что судьба готовит ему испытание и эта обычная прогулка в лесу станет важным событием в его жизни.

Утро выдалось пасмурное, без дождя. Забелин прошел пустынным переулком, перебрался вброд через обмелевшую Каменку и оказался в поле. Огляделся... Он видел этот пейзаж десятки, может быть сотни раз, и всегда его охватывало ощущение красоты и гармонии. Природа будто специально позаботилась, чтобы на этом небольшом пространстве выставить напоказ все свое разнообразие: слева пологий, покрытый изумрудной зеленью склон, за ним темная полоса посаженных молодых сосен, еще дальше холмы с поднимающейся к небесам грядой леса. Чуть правее две горы, между ними прорывается речка и течет по направлению к селу, густо прикрытая зарослями ольхи. Еще правее — наезженная покосниками полевая дорога, поднимись в горку — и вот он, лес! А над всем этим — высокое небо в клочьях серых облаков, и только на юго-востоке голубеет небольшой просвет, как надежда на ясный, солнечный день. И стая каких-то крупных птиц, превращаясь в точки, поднимается все выше и выше и уходит в этот просвет, словно в вечность.

«Хорошо-то как! — подумал Забелин. «И на душе покойно, как у архиерея», — вспомнил он недавно перечитанный чеховский рассказ.

Он никак не предчувствовал те потрясения, которые ему предстояло испытать в этот день, не знал, что из благоговейного состояния ему придется окунуться в бездну совсем других, не изведанных ранее ощущений и круто пересмотреть осознание себя и мира.

2.

Георгий Александрович любил ходить в лес один. На ходу хорошо думалось, а темы и мысли были самые разные: головоломки, которые ему подбрасывала профессия, семья, судьбы сыновей. Но постоянной темой на протяжении уже многих лет были мысли о мироздании, о себе и своем месте во вселенной. Это определялось, прежде всего, внутренней потребностью любого мыслящего человека осознать свое собственное «я», — потребностью, усиливающейся с возрастом, когда мощные инстинкты «растительного» периода жизни ослабевают и человек из фикуса, по выражению известного ученого, превращается в Человека. Но не только это общечеловеческое движение души постоянно возвращало его к мысли о мироздании. Профессия физика настоятельно требовала выработать собственную или использовать заимствованную модель мировоззрения. Профессия не только призывала, но и подталкивала Забелина к материалистическому восприятию мира. Однако всегда в глубинах сознания оставалось сомнение: все ли процессы и явления в природе являются материальными? Что явилось первым толчком? Нет ли в природе некоей надматериальной реальности? Эта раздвоенность, постоянная внутренняя борьба мучили Забелина. Не зря он часто повторял строки Пастернака: «Вся жизнь его была бореньем с самим собой, самим собой».

Он верил в силу человеческого разума и хорошо знал успехи современной теоретической физики в познании законов мироздания.

Забелину было известно, что сегодня уже существует теория, именуемая теорией суперструн, которая в принципе способна объяснить все явления. Согласно этой теории вселенная имеет одиннадцать измерений, в ней ткань пространства рвется и самовосстанавливается, а вся материя порождена колебаниями микроскопических струн. Нет-нет, не надо думать, что создание такой теории означает конец науки. Просто появляется гарантия познаваемости вселенной.

«Это не укладывается в сознании обычного человека, но создание такой теории разве не говорит о безграничных возможностях человеческого разума? И если мы близки к тому, чтобы объяснить все явления во вселенной, исходя из реальности материальной, то где здесь место идеальному бытию, то есть Богу?» — такие вопросы Забелин задавал себе в очередной раз и вспоминал свои соприкосновения с религией, начиная с младенчества.

В их семье истинно верующей была только бабушка. По ее настоянию он, одного года от роду, был крещен в православном храме, и теперь уже состарившийся его крестный отец, обнимая Георгия при редких встречах, повторял со слезами на глазах: «Дорогой крестник! Крестник дорогой!». Потом в разговоре обязательно спрашивал: «А ты помнишь, как тебя крестили?» И в который раз рассказывал о том, как маленький Георгий во время крещения ухватил батюшку за бороду и тот, освобождаясь от детской ручки, чинно произнес: «Шустрый будет юноша».

Нет, этого он не помнил. Но помнил другое... Он, лет шести, стоит с бабушкой в небольшой деревянной церкви... Полумрак, блики от горящих свечей на старинных иконах, голос священнослужителя, клирос, запах ладана... Очередь на причастие... Ложечка чего-то сладкого, кусочек пресной просвиры... Кладбище... Как и городку, погосту триста лет. Тесно расположенные могилы с покосившимися когда-то богатыми памятниками. Скромные надгробия староверов с деревянными шатровыми крестами. Умирающие, с подорванными корнями, высокие березы... И там, в вышине, вороны, вороны с их кладбищенским хором.

Помнил те счастливые вечера, когда ему было разрешено ночевать у бабушки. В углу комнаты широкая деревянная кровать, изготовленная дедом краснодеревщиком. Деда нет, он расстрелян в годы репрессий. Над кроватью божница с горящей лампадкой. Бабушка в длинной ночной рубашке творит молитву, кланяется, становится на колени, шепчет что-то едва различимое. Он лежит у стены под одеялом, терпеливо ждет. Молитва долгая. Наконец, слышит: «...И отрока Георгия». Знает — это конец. Сейчас бабушка ляжет к нему под одеяло, удивится: «Какие у тебя ноги холодные!», согреет их и будет ему рассказывать — нет, не сказки, более интересное, — как она с братом Васенькой у себя на Псковщине ловила рыбу в речке, каталась на ледяной доске с крутого склона. Рассказывала легенду о каком-то городе, возможно Китеже, ушедшем под землю, и как они, мальчишки и девчонки, приложив ухо к траве, слушали подземный колокольный звон. Бабушка сама уходила в детство, и он засыпал под ее рассказы. И снилась ему сказочная деревня в каком-то розовом сиянии...

При этих воспоминаниях комок становился в горле, накатывали слезы, и Георгий Александрович шептал сдавленным голосом: «Какое счастье, что у меня была такая бабушка!».

Позднее он с семьей дважды побывал на родине бабушки — старинный погост недалеко от пушкинского Михайловского, древняя церковь, где она венчалась, склон к реке, с которого каталась на доске... И младший сын Забелина в этой прохладной пустынной церкви принял по своему решению обряд крещения...

Все это глубоко в душе и сердце, это память, связь поколений, традиция. Следуя этой традиции, повесил Георгий Александрович у себя в городской квартире, в спальне, две иконы — Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы, и теперь внук его слушал рассказы своей бабушки при свете лампадки.

Несколько раз в году заходил Георгий Александрович в церковь, движимый какими-то чувствами, воспоминаниями. Он даже не пытался заставить себя перекреститься прилюдно или поклониться вместе с прихожанами. Покупал свечи, ставил их перед иконами Богородицы и Николая Чудотворца, неподвижно стоял, вглядываясь в лики святых, думал...

Есть чувства, есть память, есть  традиция и понимание, что религия несет огромный заряд нравственности, но нет той веры, которая превращает человека в истинного христианина, полностью подчинившего свою жизнь церкви. Он один из тех, кто считал себя православным, отдавал дань традициям своих предков, не слишком вникая в существо религиозных ритуалов.

Может быть, не способен разум современного человека, тем более ученого физика, принимать безоговорочно на веру такие начальные условия, как чудо явления ангела, чудо непорочного зачатия, чудо воскрешения из мертвых. Упирается сознание современного мыслящего человека в эти противоречия и останавливается на самом пороге христианства. А за этим умственным барьером — изящное здание, гармония и совершенство... Бог — это любовь. Но это дальше. А как быть с этим препятствием? Чудо? А почему он должен ему верить? Чтобы получить право на вход в это светлое, логически стройное здание?

«Нет, не церковный я человек, — подытожил он эти размышления. — Стараюсь жить по совести, а церковь для меня — лишь традиция».

Он очнулся от этих непростых размышлений, осмотрелся и понял, что уже миновал опушку леса, березняки с невысокой травой и шел к своим излюбленным местам, туда, к сосне.

3.

Сосна резко выделялась своей мощью среди других деревьев окружавшего ее леса. Неохватный ствол, покрытый бугристой, позеленевшей от времени, закаменевшей корой, уходил высоко в небо. На фоне неба простирались огромные сухие сучья, и только на самой верхушке видна была зелень — свидетельство того, что жизнь еще продолжалась в этом огромном теле. И почему-то при виде ее возникал у Забелина образ деревенской женщины, высокой и статной, уже не молодой, но все еще красивой и несокрушимой. То ли эта гигантская сосна создавала какой-то особый микроклимат, или по какой другой причине, но лес в ее окрестностях жил полноценной жизнью. Здесь уютно себя чувствовали многочисленные, никем не разоряемые муравейники, в рощице осин можно было без труда собрать несколько десятков красноголовиков, а вот здесь, среди молодых березок, на полянках, поросших редким остряком, росли боровики — грибы, которые, без сомнения, остро чувствуют красоту и никогда не растут в случайном месте.

Поначалу сосна была удобным ориентиром, который позволял быстро отыскать урожайную полянку. Постепенно Забелин стал относиться к ней как к старой знакомой: радовался встрече, говорил ей «здравствуй!», иногда прикасался к стволу. Вот и сейчас, первый раз в сезоне, он шел с корзинкой к своему любимому грибному месту. Как всегда опасался, что на том месте, где росла сосна, увидит большой пень и кучу золы от сожженных сучьев. Так иногда лесники выборочно вырубали перестоявшие деревья. Но сосна была на месте, и он, обрадованный встречей, произнес обычные слова и погладил ее шершавую кору...

И вдруг все резко переменилось.
Небо и клочья облаков приблизились к земле...
Мир сузился и стал серее...
Беспричинно и неожиданно изменилось настроение.

Зародившись где-то под ложечкой, острое чувство тоски и какой-то жалости то ли к себе, то ли к сосне или ко всему миру спазмом поднялось вверх и застряло у горла... Волна распространилась к плечам, и вот уже плечи содрогаются в немых, бесслезных и беспричинных рыданиях...

Ошеломленный, он отошел от сосны, присел на ствол поваленного дерева. Потрясение не проходило. С краткими перерывами спазмы тоски и жалости вновь поднимались к горлу, застревали в нем комком, и вновь содрогались плечи... Так продолжалось некоторое время. Затем заработала мысль: «Как объяснить это явление? Сосна... Поле? Да, да, информационное поле! Видимо, информационное поле включает в себя и человека с его разумом, животный и растительный мир. И растения могут накапливать и выдавать информацию. И, возможно, со временем разовьется новая наука психофизика, которая объяснит связь физических и психических явлений».

Это была сказанная про себя ключевая фраза. Он понял, что столкнулся с новой для него непознанной субстанцией — дерево дало отклик, доверилось ему. Энергетическая волна информации прошла по его нервам, но была воспринята только на эмоциональном уровне: что-то очень грустное, может быть жалоба на свою старость, на неизбежную гибель, а может быть что-то тяжелое и трагическое из биологической памяти сосны... Возможно, в этой памяти-матрице оказалась навсегда закодирована та страшная ночь, когда она одна осталась на делянке. Все ее родственницы — столетние сосны — были днем спилены, разделаны и увезены. Сучья аккуратно собраны в кучи. Полная луна освещала светлые диски многочисленных пней — то, что осталось от векового бора. Стволы исчезли, но корни работали в полную силу, они гнали соки земли, пни сочились, и ей отчетливо слышался стон и плач на делянке. Сосне повезло, ее оставили для засевания участка, для продолжения жизни. Но вот настал и ее черед...

Он понемногу стал приходить в себя. Взгляд, обращенный к земле, почему-то выхватил муравья, который полз по травинке и делал какую-то ведомую только ему работу. «Как сложен, загадочен и таинствен мир, — думал Забелин про себя, — от этого насекомого до вселенной. Ведь и муравей, движущийся, что-то перетаскивающий, что-то строящий, — чудо природы. И как человеку, потрясенному этой сложностью и загадочностью мира, не впасть в искушение объяснить все промыслом божьим. Требуется огромное мужество, коллективное мужество человечества, чтобы не опустить руки перед этой бездной неведомого, списав все на Бога, а усилиями тысяч и тысяч умов открывать день за днем тайны природы».

Пошел мелкий дождик. Забелин поднялся и с пустой корзинкой устало зашагал к дому.

4.

Дома он ничего не рассказал жене о происшедшем, решив все обдумать и немного успокоиться. Но Татьяна Ивановна слишком хорошо знала своего мужа, видела, что он чем-то обеспокоен, постоянно о чем-то думает, и не торопила: придет время — сам расскажет.

Прошли две недели... Однажды вечером, закончив дела, они присели отдохнуть на скамью в саду. Место для скамьи было выбрано удачно: все как на ладони — и две горы, и речка в зарослях ольхи, кромка леса, а в распадке между горами постоянно меняющиеся картины неба с необычно раскрашенными, причудливой формы облаками. День уходил в тихом безветрии. На опушке дымил костерок, оставленный пастухами, и голубая струйка дыма свечой поднималась ввысь, четко выделяясь на фоне зеленой листвы. Из-за леса показался краешек луны, и вот она, освободившись, зависла над лесом огромным, багровым диском.

Забелину было непросто начать разговор. Наконец, решившись, он рассказал жене о случае, происшедшем с ним две недели назад в лесу, о своих необычных ощущениях, о существовании, по его мнению, информационного поля, и о том перевороте в его сознании, которое произвела эта, на первый взгляд, обычная прогулка. Татьяна Ивановна после паузы, которая начала его тревожить, сказала не без иронии:
— Слушай, Георгий, а ты не открываешь Америку? На протяжении тысячелетий человечество ломает голову над этими проблемами, столько всего сказано, столько написано, что можно утонуть в этом море идей и теорий. Вспомни Толстого и Достоевского с их духовными муками. Тебе это надо?
— Надо, Таня, надо. А относительно Америки — да открываю, но только для себя. Как это у вас, философов, называется? Логическое и историческое, когда логика индивидуального мышления в сжатом виде повторяет историю общественного познания?
— Да, есть такая категория, — ответила Татьяна Ивановна.
— Все, что я открываю для себя, человечество уже знает. Я ищу свое место в этом мире. И случай с сосной явился для меня откровением, просветлением и утверждением мысли о том, что вселенная не может существовать без идеального начала. Что это — Бог? Да, Бог. Но только каждый его понимает по-своему. Для меня Бог — это Мировой разум, гигантское информационное поле вселенной, которое управляет всем мирозданием и в том числе жизнью растений, животных и человека. Это поле содержит в себе информацию о прошлом, настоящем и будущем. И разум человеческий — это компонент, составная, дозволенная часть вселенского, космического разума.

— Тогда объясни мне, — посерьезнела Татьяна Ивановна, — если существует Мировой разум, что такое Бог, созданный религией?
— Не пойми меня так, что я призываю к безбожию, — ответил Забелин. — И церковный Бог, возможно, есть откровение, ниспосланное Мировым разумом, — откровение, которое явилось гениальным умам, пророкам, и вбирает в себя все духовно-нравственные начала, необходимые человеку. Это вектор, тренд, подсказанный человеку. Бог милостив и терпелив, а человек по природе своей строптив и самоуправен. А потому и привнесли люди за столетия многое свое, необязательное, в Божественные заповеди.
— Да, ты прав. Мировой разум не должен отрицать евангельских заповедей, а вот посредники в общении с Богом, если и нужны, то далеко не всем. Важно, чтобы Бог был в душе.

Забелин, тронутый словами жены, взял ее руку. Она ответила слабым пожатием, встала и пошла в дом. А он еще долго сидел, смотрел на огромный багровый диск луны, вдыхал запах скошенной травы, который доносился с полей, прислушивался к редким цоканьям засыпающих птиц и ощущал себя неотрывной частью этого большого и сложного мира.

5.

Ночью он проснулся от какого-то внутреннего толчка. Открыл глаза... На деревянной перегородке темнел крест-оберег. Он посмотрел на входную дверь и обмер... На запертой двери, окрашенной темной краской, светилась цифра семь. Не какая-нибудь захудалая семерка из двух тонких палочек с косым перекрестьем на ножке — нет, четко, ровно светилась каллиграфически выписанная семерка, словно взятая из атласа шрифтов: верхняя полочка с овальным утолщением, изогнутая ножка сбегает вниз, также утолщаясь, словно ножка гриба, не забыта и вертикальная черточка слева у горизонтальной полки. И расположена была семерка там, где и должно — точно посередине в верхней трети двери.

Забелин лежал, не дыша, все более освобождаясь от сна, все тверже убеждаясь, что это ему не приснилось, и вот она, семерка, на самом деле светит и светит.

Каким-то внутренним чувством, интуитивно (а может быть, где-то читал) он догадывался, что это добрый знак, знак поддержки и одобрения, который ему посылает неведомая, могучая и добрая сила. Позднее, в городе, покопавшись в книгах, он нашел подтверждение своей догадке и узнал, что семерка — символ Космоса, тесно связанный с земной жизнью и религией. Это семь планет, семь дней длится одна фаза луны, семь дней недели, семь нот, семь таинств церкви, семь Вселенских соборов. Число семь упоминается в Библии семьсот семьдесят раз, «Отче наш» содержит семь просьб, и еще прочитал он в той же статье, что семерка «символизирует тайну, а также изучение и знание, как путь исследования неизвестного и невидимого».

6.

На следующий год Забелин с женой вновь направились к грибным заветным местам. Пришли и долго не могли опознать место: там, где предположительно находилась сосна, была большая вырубка, перепаханная гусеницами тракторов, с многочисленными пнями и кучами сучьев — обычная неряшливая российская вырубка. Все переменилось, и трава стала не та: вместо шелковистого редкого остряка на пружинистой подстилке из перепревших листьев — пересохшая на открытом месте земля с колдобинами, поросшими сухой и редкой сорной растительностью. А где же все-таки росла сосна? Где все то, что осталось от нее? Они, взволнованные, долго бродили по вырубке. Может быть, эта взволнованность и мешала им определиться до тех пор, пока Забелина не осенило: искать надо по самой большой куче сучьев. А вот и она — эта куча, вот и низкий, почти на уровне земли, огромный пень — свидетельство, что не просто далась пильщику сосна, и что пришлось ему несколькими приемами, с разных сторон кромсать бензопилой ее необъятный ствол...

И теперь, бывая в лесу, Забелин непременно шел на место, где росла сосна, отыскивал пень,долго смотрел на многочисленные кольца, каждое из которых — год жизни дерева,тонкой паутинкой опускалась грусть, и душа противилась мысли, что  всё бренно в этом мире.


Ноябрь 2004 г. — февраль 2006 г.