Комната 2

 

Меня никто не любит. Мама умерла восемь лет назад, отец – ещё когда-то, брату нет дела, как я живу, хотя иногда он сильно заинтересован в том, чтобы зайти где-то раз в месяц.Зачем?
Где-то раз в день мы с ним молча обедаем. Я не специалист в финансах, но, по-моему, он как - то промотал часть наследства. Впрочем, у меня нет брата.
 Меня зовут Дима, я учусь в девятом классе. Знаете, что я сделал минуту назад? Стянул, стащил, слямзил доллары у учителя. Он плохо закрыл сумку. Почему? Сегодня я ужинаю.
 Нет, вы не подумайте, я не бандит и не вор, просто беру немного, раз без наследства остался. А где сижу, сейчас поймёте.
 - Good morning, ladies and dgentelmen, - этот голос доносится со сцены, где группа моих одноклассников, Алберт, Роберт и Вадим ведут вечер, посвященный валентинову дню.
 - Привет, - шепчу я и стараюсь разглядеть их получше, сопротивляясь лени больного зрения
 Шестой класс. Внезапно (со мной так бывает) я вспомнил, что забыл в классе ручку. Подошел к двери и открыл. Вадим и Алик курили у окна. На уроках ни того, ни другого сегодня не было. Так и есть – пьяные.
 И тут сзади меня хватают за волосы. Рука Роберта (но не Рэтфорда). Я её узнал шестым чувством. Что-то мелькнуло в глазах и на полу. Они обступили меня, мне больно. За что! Кровь изо рта, из носа.
 Что они собираются делать? Чувств, видимо – всё-таки восемь. У стены – равнодушные, смктно различаю сумку Человека со свитком. Его глаза, глаза человека у власти, он повернулся и прошел мимо. Это негр из Абиссинии.
« ...и снился ему негр из Абиссинии, долго-долго, до тех пор, пока сны не стали чёрно-белыми и не выбило его из этого странного негритянского ритма»
 Проклятые воспоминания. День пресвятого Валентина или Иуды? Всё запуталось. Больно.
 Седьмой класс. Я влюблён в Лену. Она была самой крутоклёвоприкинутой из нас. Помню, как пришла пьяная в класс, легла на стол, зарыдала, и Негр из Абиссинии подкрался к ней. Вадик и Алик (всё те же и снова так же) осторожно, боясь разбудить, снимали с неё одежду… Затем они, любуясь белым телом, стали её щупать, под мерные ритмы блюза. Я был в классе, но меня снова никто не заметил, только большой белый глаз слегка вытянулся, когда я со страшным воем кинулся вперёд и…
 Господи, что со мной, почему меня так тянет на сцену? О чём я думаю… Она даже не была против.Кстати, это было после уроков. Чёрт!
 Восьмой. Я уже не был святошей и курил (как смешно - не был и курил), воровать начал в то же время. Украл у Вики сумку. Не хочу! Украл, но так, чтобы она узнала – кто. Я знал, что она не настучит, а придет поговорить. Я знал ее три дня.
 И вот она зашла в кабинет, добрая, преступно добрая. Вы не поверите – и я тоже. Мы были, естественно, одни, втроем.
 Вика вошла и стала у дальней стены, потупив глаза, и краснела. Даже дверь сама закрыла, чтобы никто не зашел. Мурашки по коже – но что же это – страх или наслаждение предстоящим мучением? Никто не знал, ни Он, ни я.
 - Ну и? - спросил я. Наверное, хрипел, когда говорил, но, хотя колени дрожали, а по всему телу сигали тараканы, решился довести игру до конца.
 - Ты мою сумку взял?
 Она боялась, дрожала, что – то во мне было и есть отталкивающее.
 - Я, - сказал тот, кто сидел в прежнем я. Прости меня, Вика.
 - Зачем?
Глупый вопрос разбудил в нем зверя.
 Он достал нож и приказал раздеться.
 - Что? – спросила она.
 Он повторил. вы бы тоде повотили молитву, если бы Бог публично аявил, что он дьявол, только поменяли бы адресата.
 Вика вспыхнула, но начала раздеваться – расстегивать пуговицы на блузке. Как-то это нелепо, странно, но было. Из-за портфеля, из-за ножа, из-за меня, Его и того, что Он умел делать.
 Дверь слетела с петель, и вошел директор.
 Нож выпал из рук, а Он исчез. Я бросился на колени перед Викой. Вдали лежал портфель, но тетради не рассыпались. Он был расстегнут, а я – распахнут. Вот так-то.
 Уйди! Сгинь! Пропади! Кто ты? Я о тебе не думаю год. Вика, Лена, Алик – все смешалось. Почему?
 Куда я иду? Зачем? Откуда у меня микрофон? Меня позвали. Стихи. Какие стихи? И вдруг звуки, формируясь в мозговых центрах, полились рекой, и ОН, нет, я, теперь точно я заговорил:
 - Я расскажу вам об одном человеке. Он каждый день ходит в школу, садится на одном и том же месте, слушает одни и те же речи, смотрит на одни и те же лица, затем через один и тот же выход идет по одной дороге в полном одиночестве.
 Один! Всегда один! Вы понимаете, что ему не с кем поговорить по душам, некому излить горе, нескем даже поссориться. И если вы его знаете, то берегитесь его, ибо он зол, и этот парень….
 Я хотел это сказать. Но оно не дало себя выплеснуть. Я вспоминаю что-то и убегаю из зала. Праздник сорван полностью? Нет, пробегая под окном, слышу музыку и смех. Короче, день святого Марка. Или Илии.
 Впрочем, для меня нет этого дня. Нет! Нет-нет! И дальше ничего нет.
На проспекте вижу ее. Она идет одна. Тоже оттуда. Моего выступления не слышала, раньше ушла. У нее день рождения в 15 лет Валентину. Оля! Страшное имя.
 Идем на расстоянии вытянутой руки. Иди ко мне, Венера, Оля, телка, сука…
 Через два квартала нахожу «свой подъезд», протягиваю руку, зажимаю ей рот, затаскиваю внутрь.
 Она пытается что-то сказать. Но я не слушаю. Какие у нее зубы! Они мелькнули зубчатой кометой. Тридцатью с чем-то зубчатыми кометами.
 Я ничего не слышу, рву одежду, вспоминая одну известную детскую считалку, которой научил брат.
 * * * * * * * * *

Меня никто не любит. Вот и дома никого нет. Никто меня не ждет.
 Подхожу к двери, света нет, но что-то висит. Беру. Беру. Что это? Клочок бумажки с сердцем. Оля – страшное имя. «Дима, я тебя люблю. Давай встречаться. Оля»
 Гляжу, не в силах оторваться. Долго думаю. Глаза белеют от ужаса. Я падаю. Время…

 Где-то очень далеко
 Бабка – сиськи – молоко.
 Мы расстанемся легко,
 Бабка – сиськи – молоко. ( Из детской считалки)