Жемчуга

 Кошёлкин смотрел в окно, облокотившись на подоконник и прислонившись лбом к запотевшему стеклу. Кошка Дуся, стоя на подоконнике, терлась шерстью о щёку хозяина. Моросил флегматичный дождь. Иная шалая капля целилась в лицо Кошёлкина, но натыкалась на стекло и, негромко ругаясь, сползала вниз.
- Мур? Мяу? – спросила Дуся.
 Хозяин вздохнул и достал из шкафа банку с простоквашей.
- Мяу! – уже требовательно заявила кошка.
 Получив немного простокваши в банку из-под консервов, Дуся, довольно замурлыкала.
 «Мне мало надо:
 Краюху хлеба
 Да каплю молока», -
вспомнилось Кошёлкину. Он не знал, откуда вспомнились эти строки. Может, по радио слышал или прочитал в газете, которые ему иногда носила добрая почтальонша.
 Дуся допила простоквашу, облизала банку дочиста и свернулась клубком на печке. На дворе стояла осень, но Кошёлкин печку не топил: было еще тепло. Кошка вздрагивала: ей снилось, что она поймала вкусную ласку, коричневую, с белыми пятнами и полосками, но ласка вырывалась и не давала откусить себе голову.
 Кошёлкин остановился у зеркала и посмотрел на свое отражение. Вот шея: крепкая, натруженная, какая и должна быть у крестьянина. И незаметно, что там, внутри, уже вовсю идет процесс, которого не остановить – рост метастазов рака легкого.
 Жить оставалось недолго, и не было смысла строить планы на будущее. Но, тем не менее, по многолетней привычке он прикидывал, сколько семян купить и каких сортов. Он думал о том, что вместо неизвестной мелкой картошки, которая растет у него в огороде, надо сажать «Санте» - крупную и вкусную; о том, что молодую яблоню обязательно выкопать из тенистого угла за сараем и пересадить на открытое солнечное место. А сейчас, когда собран урожай, как раз пора вспахивать землю, уставшую за лето.
 Кошёлкин надел брезентовую куртку, обул резиновые сапоги и вышел на улицу. Пахло озоном. Яркой полосой проходила по небу радуга. На осенних листьях еще не высохли капли.
 «Скоро дождей не будет, - подумал, но тут же возразил себе, - хотя почему? Дожди могут идти вплоть до декабря». Или он имеет в виду, что у него, Кошёлкина, скоро не будет дождей? Не только их: ничего у него не будет!!! С таким диагнозом! Не будет – он прекрасно знает это. Только зачем он выводит из сарая лошадь Машку и идет пахать свой участок поля, некогда подаренный колхозом, ныне не существующим?
 Человек и лошадь шли молча, не спеша, по осенней земле. Над ними птицы готовились к нелегальному перелету южной границы.
 Машке было грустно. Она видела, как хозяин угасает с каждым днем. Трудолюбивая лошадь знала: скоро он бросит их с Дусей. Когда хозяина не станет, ее, Машку, возьмет к себе сосед Карамзинов (взялась же откуда-то в этой деревне такая дворянская фамилия), который трезвым себя не помнит. А может, отправят ее на ферму? О Дусе все забудут. Она съест крысу, наглотавшуюся яда в доме Гузковой (в последнее время старуха усиленно травит крыс), и умрет. По морде Машки текли слезищи. Хозяин же размышлял о том, что на месте, где этим летом росла картошка, в следующем году надо посеять морковь – земля должна отдыхать. И грабли бы купить новые, хорошие. Кошёлкин любил землю и заботился о ней, как о ребенке. Земля его никогда не подводила. Завод, где он раньше работал, предал своего верного работника, подарив рак легкого. Земля же всегда кормила и придавала сил, чтобы жить.
 У поля Машка покорно разрешила впрячь себя в плуг. Почти все односельчане для обработки земли использовали тракторы, мотоблоки. А Кошёлкин не представлял себя в поле без Машки.
 Машка тихо ступала вперед, таща за собой плуг. Кошёлкин шел следом. Резиновые сапоги приминали мокрую после дождя почву. Плуг переворачивал ее пластами, смешивая с плетьми ботвы, сорняками, травой.
 Пахали сначала поле с края – там, где оно переходило в луга. Луговые травы почти совсем потеряли летнюю силу. Им оставалось только шептать, вводя в заблуждение поддавшегося им прохожего. Кошёлкин шагал за плугом и слушал травы.
- Люби осень. Люби так, как любим ее мы, - шелестела Пастушья Сумка. – Осенью мы умираем, но каждую весну, рождаясь, мы стремимся к осени. Мы любим ее…
- Будь молодым. Хочешь стать молодым? – полынь прожигала душу мечтой. – Ведь хочешь! Ты станешь молодым: только нас слушай. Слушай нас…
 Сон-трава топила в сладостном шелесте:
- Спи…Усни…Засыпай… Тебе надо спать…Посмотри, как здесь спокойно: поле – колыбель, небо – занавески, а мы сохраним твой покой… Мы верные…
- Живи…
- Ты будешь жить. Ты станешь одним из нас…
- Родишься весной, умрешь осенью, воскреснешь весной, расцветешь летом. Сладкой ягодой, горьким цветком, душистым листом, согнутым гордым стеблем…
- Мы не те, что в горшках и в вазах, - нет! Мы свободны. У нас не вода из лейки – дожди. У нас ветер, пыль, ураганы… Не потолок – открытое небо. У нас – весь мир.
- И у тебя весь мир.
 «Будешь жить, станешь молодым», - обманут травы, ой как обманут. Со злокачественной опухолью – молодость, жизнь? Ха! Но Кошёлкин чувствовал огромную, необъятную, как это поле, нежность к травам, хотя они лгали ему в глаза. Ведь они были ему родными. Они всегда были его неразлучными спутниками в поле. Спасибо им, добрым и лукавым.
 Была вспахана уже половина участка поля. Небо по-прежнему хмурилось. «Серенький ситец этих северных, бедных небес», - опять вспомнилось Кошёлкину. Откуда? Наверно, из той же газеты.
 Кошёлкин приостановил Машку и оглянулся. Вспаханная земля радовала глаз. В её запахе ощущалась свобода. Или освобождение – то, чего не было в еще не тронутой плугом почве. Кошёлкин, крестьянин до мозга костей, чувствовал это. Модный городской денди, вытащенный из ночного клуба, ничего бы не понял.
 На ладони комок серозёма. Не чернозема – черноземы южнее. Но эта почва отдавала, не жалея, всё, что могла. «Родная земля…Родина… Что еще надо, кроме неё? Поле, дом для себя, сарай для Машки, печка для Дуси. Лишь бы сил хватило, чтобы поле вспахать, посадить семена, вырастить и собрать урожай». Кошёлкин не представлял своей жизни без земли. Один раз он ушел от нее. Метался по большим городам, по случайным людям, среди которых попадалось мало добрых. И больной, обреченный, вернулся в деревню, к старому домику, к палисаднику, заросшему лопухами и крапивой, но главное – к полю.
 Пальцы разжались, и комочки влажной земли упали вниз. Достигнув поверхности поля, они растворились в ней, и их уже стало нельзя различить. Зато…
 Кошёлкин подумал, что ему мерещится. Наверно, на фоне злокачественной опухоли бывает такое? На месте упавших комочков земли глаза уловили нечто поблескивающее. Сразу было ясно: это не стекло и ничто другое, что, в принципе, можно найти в почве. Кошёлкин наклонился, поднес руку к странному блеску, отодвинул в сторону мешающие крошки земли и увидел, что это жемчуг.
 Взял жемчужину в ладонь и, выпрямившись, разглядывал эту диковину. Светлая, с нежными переливами цвета, совсем не высокомерная, как золото, бриллианты, и не вызывающая, как рубины, бирюза. Но откуда она здесь, в поле? Недоумевающий Кошёлкин оторвал от нее взгляд и увидел…
 …Все вспаханное поле было усеяно жемчугами. От них поднимался тихий, ненавязчивый свет. Кошёлкин сделал несколько шагов, и теперь стоял, окруженный этим светом. С каждой секундой росло убеждение, что сейчас чудо продолжится неким новым действием. Но ничего не произошло: просто светились жемчуга.
 Земля! Земля родила жемчуга в ответ на всю заботу, с которой к ней относился Кошёлкин. и он, не в силах стоять, упал на колени и приник к ней лбом. А потом, вытянувшись во весь рост, плакал, целуя родной серозем. Уже не помнил, что смертельно болен, что завтра-послезавтра умрет… Все отступило на второй план перед жемчугами – заветным даром серой, невзрачной земли. Кошёлкин лежал лицом вниз и плакал.
 Когда он поднялся и окинул взглядом поле, то не увидел ни одной жемчужины. Огорчился? Вовсе нет: он знал, что его труды вознаграждены, и это знание было самой важной драгоценностью.
 На темное небо выскочило несколько звезд, но они не шли ни в какое сравнение с жемчугами Кошёлкинского поля.
-
 Вечера позднего сентября – раннего октября самые выразительные. В них нет нейтральности зимних вечеров и приторности летних. Есть дым от костров, в которых земледельцы жгут оставшийся мусор: ветки, ботву, огуречные плети… Земля смотрится эстетично – ничего лишнего. Идешь по опавшим листьям, местами подгнившим, по тонкой тропе, задевая темные кривые ветки кустарников. С деревьев срываются капли на макушку. Если под куртку свитер тёплый надеть, то можно вот так долго-долго бродить. Не думать ни о чем – просто, остановившись, вбирать в себя осень.
 Кошёлкин и Машка подходили к своему дому, умиротворенные и счастливые. А навстречу им, услышав скрип открывающейся калитки, бежала еще одна счастливица – Дуся, освещая себе дорогу жемчугами преданных глаз.