Что значит жить? Никто не знает...

 К годовщине памяти поэта Евгения Лебкова.
 
 Николай Тертышный.
 
 «Что значит – жить?
 Никто не знает…»

 Четырнадцатое января. Старый Новый год – чудное и в то же самое время странное сочетание понятий. Впрочем, на Руси всегда вдоволь странностей и странников.
 …Тем утром едем впятером в Углекаменск. Мелькает за окнами авто январская картинка нашей прошлогодней приличной студёной зимы. В долине лежит снег. По окоёму в болотцах треплет ветер метёлки высокого рыжего ковыля, вдали любо глазу серебрятся под солнцем белые зигзаги вершин. О чём-то говорим попусту. Кручу привычно баранку, а под сердцем боль, и в голове звень-звень мысль тяжкая, ещё до конца не осознанная: - «Старина Лебков скончался…, прощаться едем…».
 «…Вон, над сопкой редколесной,
 Засиял в цвету багул,
 Словно это Царь Небесный
 Дивной кисточкой мазнул.
 Подходи. Смотри. Любуйся.
 Цветоветочку сорви.
 Прошепчи: «Прости, Иисусе…»,
 И от счастья зареви…»
 В его биографии так много того, что зовётся одним коротким – Русь. Смоленск, Брянск, орловщина, Рославль, Нечаево, Калуга, Рогнедино…. Это его корни, его начало, пронесённое затем сквозь всю жизнь с достоинством, с гордостью должной, красивой, и вложенное в столь же гордое и восторженное его Слово, что как «и Солнце – из Божьего теста…».
 Такое случается часто – человека почти не знаешь, если не считать давней встречи на поэтическом вечере, двух-трёх реплик, крепкого рукопожатия, но после знакомства с его творчеством приходит чувство какого-то внутреннего родства, и пронизывает трепетно суть твою, и ничего не поделаешь с этим ощущением, и всё лелеешь надежду на оказию, на случай новой более удачной встречи…. Но безжалостное время вмиг обрывает всё, и надежду, и возможности, воздействуя лишь с ещё большей силой, оставленным его чистым «самосудным» Словом.
 «…Чужая долюшка – без краю,
 Своя – лишь только от и до.
 К чужой хвалёнке прилепляю,
 Свою – не ставлю ни во что.
 Чужое дерево – с листвою,
 Своё – живёт и не живёт.
 Чужой родник – с живой водою,
 Свой – затхлой глиной отдаёт…»
 Никогда не бывал там… в центре, как говорят, в России. И уж наверно не побываю. И сужу о ней часто, может быть, по наиву и неверно лишь по образам вот такого лебковского толка:
 «…Повсюду – суета «вождей»,
 Торги души и тела.
 И я кричу душе своей:
 «Ты этого ль хотела?»…
 И тут же признание собственной причастности к тому, словно виновности своей: «Пока душа моя спала, случилось рядом столько зла…».
 В своих чудо-рассказах он поднимается Словом от каких-то незамысловатых повествований с шуточками, с прибаутками к каким-то мистическим заговорам, почти к молитвам. И поэтическое восприятие жизни, лирический настрой и чутьё он сохраняет до самого конца. Одни лишь названия последних его книг говорят о многом: «А что мне делать в России», «Несуета», «Откровения отшельника». В них он, как всегда серьёзно и объёмно, не отрывая себя от действительности, ставит задачу жить:
 «И всё же, братцы, исполать,
 Тому, что Господом ниспослано.
 Давайте будем ткать и ткать,
 А не дремать над кроснами…»
 Не из этой ли славянской оптимистичности черпает он подзабытые давно слова – орясина, рядёнце, и плодит свои «словотворения»: редкоход, цветоветочка, разноцвет-трава, лесоход, буйноцветение. А сколько новых «политических терминов»: телесмута, коммуносатаньё, волкомания, задироноситься, приогородиться, законоазбука, мракостылость, смиреновозрождение, жратвопьянка и т.п.
 У него наверно можно было бы многому поучиться, но из всего мне бы хотелось постичь корни его простоты. Не той, что «хуже воровства», а той чистой наивной простоты и открытости, что по какому-то страшно непостижимому стечению обстоятельств разбавляется с возрастом необъяснимым, но неизбежным юродством, в лучшем понимании этого явления, дающим возможность сказать слово своё всем в глаза, не лицемеря и не стесняясь. И это его признание «…Я полюбил одиночество…» вырывается грустью, сожалением из простых незамысловатых строк предвидения скорого ухода:
 «От суеты бесплодно-зряшной
 Уходим скоро в никуда…
 Сгорел закатом день вчерашний
 И не вернётся никогда…»
 На панихиду в ДК Углекаменска поспели только-только, неловко наскоро сложив к ногам покойного скромный цвет хризантем. Простились так же скупо, помолчав под тихую незамысловатую речь тех, кто был ближе знаком поэту в его последнее время. И после того, как тело увезли отпевать в Партизанскую церковь, так же скоро заторопились домой. Я ругал себя за то, что не смог подмениться на работе и отпросился лишь на пару часов. Вот так всю жизнь: работа, спешка, долг, обязанность и опять работа…
 «…Почему не дано лишь добро излучать,
 Жить, и жизнью дышать словно воздухом…?»
 «Что значит – жить?
 Никто не знает…»
 Обратной дорогой больше молчали. За дервней Казанкой на большом красивом мосту через реку Партизанскую я сбросил газ и чуть помедлил. И вверх, и вниз по реке во всю ширину, охватив розовыми разводами берега островов, на снежном фоне в лучах яркого солнца полыхали заросли чозении, блистала холодным серебром на незамёрзших перекатах вода, и тихая благодать разливалась вокруг по долине, порождая в душе веру в «закон всемирного родства». Но тут же «…расплёскивая вёдра смысла» подкатывала с болью под ложечкой потаённая тревога:
 «Всё от природы, а точней от Бога…
 И что там гул и гомон городов…?
 И всё-таки какая-то тревога
 В листве осин…»
 …Жизнь у человека состоит из событий, случаев, происшествий, драм и фарса, из поступков и устремлений, словом из всего этого многообразия, как из отдельных узоров и чёрточек состоит ковёр или картина, как из историй и рассказов складывается книга. И так же, как картина или книга, жизнь может быть цельной, объёмной, насыщенной красками, умело собранной из рисунков и набросков в единое полотно или повествование. Отличие состоит лишь в том, что жизнь… всегда – недописанная книга, незавершённое полотно…
 
 
 декабрь 2005г.
 г.Находка