Старец

Пробило полночь, когда на крик кучера открылись ворота и застучали колеса по камням безмолвного двора. Она выглянула в окно. По аллее шел старец. Приехал ли он на изящной карете или бедной двуколке, был ли он знатен, богат или являлся продавцом цветов из ближайшей лавки, ей было все равно, огромный особняк навивал на нее тоску, ей было одиноко. Пройдя по величественным прихожим, громадным лестницам и обширным гостиным, где было много цветов, картин, гобеленов, украшенным с тем особым вкусом, который свойственен женщинам, рожденным в богатстве и с детства впитавшим привычки аристократии, она открыла дверь. Он был стар, уродлив, горбат. Маленькими гномьими пальцами он, опирался на деревянную трость удивительной работы. Своим природным чутьем видеть совершенство, она не отводила взгляд от безобразных рук, величественно перебиравших царственную трость. Трость была сделана из дуба, оттененная золотисто-матовыми поясками, инкрустирована хаотичными разводами из непонятного на первый взгляд материала. «Слоновая кость, – подумала она, – а в лице есть движение и огонь, глаза – безумны, жесты спокойны, плащ измят, потерт, изношен». Старец улыбнулся, ее ослепила пурпурная невидимая мантия славы, величия, отрешенности, драпировавшая все его тело, она почувствовала толчок в душе, способный испугать женщину своей силой. «Что Вам угодно?» – спросив, она повернула голову, вспыхнули дивные складочки на ее шее. Головка римской императрицы – изящная, властная с одухотворенными правильными чертами лица, с гладкой кожей. Пепельные волосы, свернутые сзади в тяжелый узел, еще больше оттеняли белизну ее шеи. «Угодно Вам», – он посмотрел ей в глаза. Она сделала шаг назад. Он вошел. Поднимаясь по ступеням, волнуясь, она наступила на шелковый край платья, он подал ей руку, женщина почувствовала нестарческую силу, мужество не горбуна. «Не безумие ли это? Но это безумие само пришло ко мне, а не я к нему, пусть остается сколько захочет», – подумала она.
Он сидел напротив камина, опустив свои ступни в горностаевый ковер, упокоив свои руки на красной шелковой обивке кресла. В комнате мерцала лампа в виде витой раковины, на его лице играли алые, жаркие, искристо-красные блики.
— Я слушаю Вас, – сказала она.
— Ты устала, я знаю, не желаешь ни оценивать, ни созидать, я бы наказал тебя, но ты мне интересна, ты не пытаешься кого-либо изменить, а значит, не объявляешь никого рабом. Мои наблюдения за жизнью людей требуют хорошей игры, а для этого необходимы хорошие актеры, которые представляют себя, выдумывают, находясь рядом с ними, я люблю наблюдать жизнь – это исцеляет от уныния.
— Я не знаю чего Вы хотите, мне не нужны чужие игры. Я богата, красива, у меня есть близкие люди, я милосердна, у меня есть друзья.
— Ты права, но ты ошибаешься только в одном, и ты это знаешь. У тебя нет друга, у этого слова не существует множественного числа. Тебе нужен друг и высота его, а любовь, достаток образуют бездну. У тебя много сердец, душ, тел. Они дают тебе: любовь, мысли страсть.
— А что еще необходимо? Я счастлива.
— Между пустотой счастья и полнотой желания – твой выбор.
— Вы запутали меня, и я не пойму, что Вы хотите.
Горбун изменился в лице: жестокий жар, разгорающийся вызов, потом выдох, опустив голову, он тихо прошептал: «Богу, как и мне, нечего делать». Она не слышала его – все мысли были о друге, страстное желание обрести его заполнило разум.
Прошел год. Она открыла дверь в ночь на 19 ноября. Он сидел на том же кресле. В углах комнаты горели на пьедесталах лампы царственного великолепия, чай был разлит в изумительный фарфор, фрукты ожидали своего часа в серебряной драгоценной посуде. Женщина говорила долго о том, что в своем желании найти друга, она научилась быть врагом, чтобы вести за него войну, она стала оценивать, созидать.
— Кто он?
— Это обычная женщина.
— Женщина? Ты ошиблась. Женщина не может быть другом, в ней таится раб и тиран одновременно, ей ведома только любовь. Твое страстное желание иметь друга переросло в обычное желание. Ты ошиблась.
— Чего ты хочешь?
— Я хотел твоей высоты. Я создал вокруг себя пустыню, и мне нужен был друг.
— Почему я?
— Потому что, изменить меня невозможно, а самое страшное меня некому наказать. Только высота друга, только то, что он бы принял меня таким, какой я есть, заставило бы меня измениться.
— Ты хочешь стать рабом?
— Я хочу иметь возможность ощущать.
— Полюби!
— Любовь – это всего лишь тщеславная любовь к самому себе.
— Ты запутался и путаешь всех.
— Иначе мне скучно.
— Но я ведь женщина, я тиран и раб одновременно, и меня можно только любить, ты любишь меня, и ты так же запутался в своих желаниях.
Он смотрел на ее черные тонкие брови, словно выведенные кистью китайского живописца и думал, как похожи люди, он радовался, что за много лет он, наконец, почувствовал высоту человека, который запутал его. Вот она – женщина: с красивыми карими глазами, длинными ресницами; вот она – женщина, искусно водящая глазами: в сторону и вверх, изображая то раздумье, то удивление, играла с ним , а он прятал свои широкие и короткие ступни (неизгладимый признак низкого происхождения) в горностаевый ковер..
В голове горбуна выстраивались редкие для него фразы:
Я делаю паузы, молчу, говоря.
Я становлюсь спокойным, на миг, беспокоясь.
И твои волосы, закрывая свет, сдерживают меня.
На дороге было много людей, толпа смятенная – не стоит никто – нет тебя.
И никто в той толпе великой не мог ответить,
Было ль то видение или сон пустой – не постичь.
Я делаю паузы, боясь ошибиться – мало,
Я становлюсь спокойным, боясь не увидеть – мало.
Кто-то крикнул из толпы: «Сумасшедший!»
За спиной, протянув руки за исчезнувшей на миг мечтой – не постичь.