Записка графомана

Радужным изумрудом потоки слез проникали в свербящую дыру бытия маленького человека.
Эти слезы впитывало его дрожащее в нетерпении сердце; посылало человеческому разуму бестолковые приказы инстинктов.
Гибнущий во чреве своей сладострастной матери, он ухитрился быть смелым и рассуждать о высоких материях, он, гниющий в материнском сладострастии.
Когда его, ничего не понимающего, выплюнули в мир, когда его, покрытого кровью, бросили в песок и стали избивать, его вены начали сочиться ядом; это был яд истины, и он убивал всех, кто вдыхал его испарения.
Раздраженные истиной глаза людей лопались, выпадали из глазниц, и черные вороны, кружащие в пестроте осеннего неба, глотали их, как червяков. Черные вороны, расправив крыла, затемняли сцену убийства разума во имя пречистой истины.
Будучи живой, никому не нужна истина, слишком скуден людской разум, чтобы принять ее, истины, всеобъемлимость; потому и найдется всегда достаточно тварей для убийства, но еще больше – для того, чтобы быть убитыми во имя истины.
Государство недочеловеков, в веках раскинувшееся хищными телами, разрывается по швам подобно забитой скотине; налицо разложение, но не суть ли в нем, во взлетающем из разлагающейся плоти воскрешенном духе?
Ссутулившийся, бездомный, идет этот дух по холодной сухой земле, острые камни впиваются в его ступни, но не вызвать им больше крови у обессмерченного.
Скрюченные ветви темного леса жизни, однако, уже хрустят и надрываются под тяжестью неугомонных завистников. И вот, изъеденные недобрым чувством, швыряют они в воздух, мерцающий пепельной синевой, прекрасных позолоченных птичек. Детское сердце духа простирает невесомые ручонки навстречу миниатюрным птичкам, она же, съежившись и почернев, опутывают его колючей проволокой Смеющейся Невысказанной Зависти.
Но этот солнечный ребенок все равно тянется к ним, ибо без них существование его обречено. Обречено роковой опухолью пузатого солнца неоправданной надежды, которое взорвется в его наивном челе.
Благодарность завистникам!
Браво!

13.02.06