Последний в сотне

Тимофей Николаевич еще минуту посидел на узкой, мокрой скамеечке, вытер неверной старческой рукой слезу с небритой морщинистой щеки и встал. Он два раза в год приезжал на кладбище, на могилу жены – на день ее рождения и на годовщину смерти. Выпалывал траву, ставил свежие цветы, выпивал сто граммов водки, съедал кусочек недорогой колбасы и со слезами вспоминал прожитые годы. Ах, как хорошо все начиналось – молодой, энергичный парень, москвич. Прошел войну и послевоенную разруху. Жена – не красавица, но очень обаятельная и умная девушка по имени Людмила. Профессорская дочка. Связи, военные заслуги – и вот райком партии, потом обком. Служебная машина, дача, квартира в центре. Долго не могли иметь детей, но многочисленные путевки в ведомственные санатории сделали свое дело. Родилась дочь. Одна из лучших школ Москвы, Университет. Поездка с другими студентами в ГДР, в Берлин. Осталась там. Ушла на Запад, на ту сторону серой, угрюмой стены. Жизнь Тимофея рухнула в одночасье. Долго его таскали по серым и мрачным кабинетам Лубянки и Старой площади. Как же так – видный партийный работник – и вдруг такое! Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не старые связи и дело спустили на тормозах (как потом любил говорить Тимофей: «Сосед по даче помог. Юра Андропов.»). Шел 1974-й год. Отняли все – дачу, квартиру в центре, служебную «Волгу». Взамен получил однокомнатную где-то на окраине, шесть соток под Волоколамском и полное непонимание, что дальше делать. В активе осталась жена, не бросившая его и не давшая спиться (крепко стал Тимофей «поддавать» после всего), неплохая пенсия и автомобиль «Москвич-402» семидесятого года выпуска. Худо-бедно прожили еще почти 20 лет, благо Людмила работала до последнего. До последнего сердечного приступа... Тимофей остался один…
И вот, два раза в год, он заводил свой старенький автомобильчик и ехал к ней. Рассказывал ей последние новости, но никогда не жаловался. После чего ехал домой, благо было недалеко, ставил машину в гараж, чудом не снесенный инициативным муниципалитетом и шел домой. Но в этот день все пошло как-то не так. Сначала что-то плохо завелся «Москвичок», потом голова разболелась, заныла простреленная в мрачном заснеженном подмосковном лесу нога. Да и с водкой обманули – не то, совсем не то. Плохо что-то. Не приносят облегчения, как те далекие «фронтовые»… С трудом дойдя от могилы до машины, Тимофей сел в нее и машинально повернул ключ, не проверив передачу. Старенькое, но ухоженное авто прыгнуло назад… С гулким ударом смялось железо, ему вторил мелодичный звон рассыпающегося по асфальту стекла и хриплое звяканье какой-то железки, которая с ехидством катилась по асфальту, гремя и подпрыгивая. И весь этот хор кричал одно «Старый, старый дурень! Говорили же тебе – куда за руль в твои годы!»… С трудом открыв дверь трясущимися руками (а как им не трястись – никогда не попадал ни в какие аварии, а тут… Да что уж…) он вышел навстречу двум молодым ребятам, выскочившим словно чертики из табакерки из стоящей сзади машины. Марку автомобиля Тимофей Николаевич не знал – да и откуда знать-то… А вот молодые люди кого-то напоминали… Точно – видел. Только давно. В серой форме с закатанными рукавами, каской на затылке и упертым в живот прикладом «Шмайссера». С такими же точно улыбками, выражениями лица и пустыми глазами они шли по его стране много лет назад... Воспоминания прервала яркая вспышка и резкая боль в левой стороне лица. Старик очнулся на мостовой, сжимая в руке пакет, под звон стекла, глухие удары и громкий, развязный хохот обидчиков. Когда он понял, что они делают, левую стороны груди сжала чья-то грубая, властная и мертвенно-холодная рука. Двое, так похожие лицами на солдат «Ваффен-СС» странными длинными дубинками, утолщающимися к концу, дубасили его «Москвич». Единственную память, что осталась у него о прошлой жизни. О жене. О дочке... Поездки на природу, по Золотому кольцу… Просто по красивым местам… И сейчас эти двое уничтожали все, что связывало Тимофея с той жизнью, когда все было ясно и безоблачно… Не помня себя от внезапно налетевшего, как пожар в степи, гнева он вскочил на внезапно ставшие молодыми ноги, выхватил из пакета нож, которым резал колбасу и срезал кончики у цветов и заученным в разведроте, навека заученным, движением ударил ближайшего… Наступила тишина… Вспомнился тот самый подмосковный лес, тот самый немецкий офицер в черной форме, простреливший Тимофею ногу и сам получивший от него в ответ пулю в живот. Который не кричал, не стонал, а просто зверино хрипел, грызя мерзлую землю. Левой рукой зажимая рану на животе, а правой, негнущимися, непослушными пальцами, скребя по лакированной коже кобуры, пытаясь достать тяжелый «парабеллум», который сам выронил мгновение назад на негостеприимную землю…
Тяжелая ладонь, держащая сердце Тимофея Николаевича сжалась. Старик осел на теплый, нагретый ярким майским солнцем асфальт. Он все-таки довел свой старый армейский счет до ста.
Похоронили Тимофея рядом с женой. Четверо друзей - все кто помнили его, кто не отвернулся от него в далеком 74-м, организовали похороны. На поминках были они же. И не успело затихнуть эхо последнего «…и пусть земля ему будет пухом…», еще не сжались до конца стальные челюсти, истекающего маслом, астматика-пресса на свалке утильсырья, а в его квартиру уже въезжали деловито-суетливые, шумные дети далекого Кавказа… Ах, да... Молодой человек выжил. Только теперь он овощ. Просто Овощ…