Разноцветные пятна моей биографии
Я помню тот солнечный день, когда впервые увидела ее: она смеялась, и я видела лишь поблескивающие из-под соломенной шляпки глаза, розовую улыбку, нос императрицы и это белое-белое платье... и тут же вспоминается такого же рисунка (но более рельефный, решительный) римский нос на кафедре: шла лекция по Древнему Риму... Голову даю на отсечение: профессор еще тогда заметил ее в толпе сокурсниц и видел то же, что и Ваша покорная слуга, - золотые локоны из-под соломенной шляпки, белое платье и розовую улыбку...
Я знала, что на лекциях Марка Аврелия, стоит мне поднять голову, впереди и чуть правее я увижу этот дрожащий локон, гордый профиль и улыбку, розовой тенью скользящую по лицу, когда профессор пересказывал сюжет очередного древнеримского опуса. Потом так же добросовестно записывались лекции из средневековья и Ренессанса... А я читала отражение излучаемого ею восхищения в черных профессорских глазах... даже она еще не знала, что влюблена, а я все видела... Она не пропускала ни одного занятия, которые вел он, и я стала ее тенью, променяв любимого Фицджеральда на немецкий романтизм...
Мимо нас пролетали столетия, и вот однажды, в XVIII веке, мы вместе внимали повествованию о похождениях виконта де Вальмон... как вдруг я почувствовала жгучий укол в сердце - она обернулась и смотрела прямо на меня.
С этого мгновения начался наш необыкновенный роман. Каждое утро я гнала машину чуть ли не через весь город, чтобы подвезти ее в Alma Mater, и на всех лекциях и семинарах мы отныне сидели рядом. За исключением занятий, которые вел Марк Аврелий. Одна из таинственных и восхитительных особенностей нашей Love story. Я уже знала, какую музыку она любит слушать, сидя на подоконнике в неосвещенной комнате, и читала книги ее глазами, и даже говорили мы на одном языке, но... в эти полтора часа она вновь превращалась в незнакомку с золотым локоном и высокомерным профилем - тенью римского носа Марка Аврелия, а я, как и когда-то, засматривалась на нее, забывая о конспекте и путаясь в паутине текущих сквозь нас веков.
Впрочем, романом происходящее я назвала лишь, что называется, post factum.
А в те далекие времена, когда поток студиозусов только начал разделяться на отдельные ручейки, в нашей компании, уменьшившейся за семестр с семи до трех человек, решающий голос принадлежал ей: обсуждали ли мы «глобальные проблемы» за десятком чашечек кофе в любимом баре “Bibamus”, решали ли, стоит просидеть в читальном зале до закрытия или пойти вместо этого кормить белок в парке, прогулять ли лекцию нелюбимого профессора или отправиться на поиски вечно исчезающего после лекций Марка Аврелия на предмет сдачи зачета. Помню, как она уговорила нас взять билеты на «Служанок» и мы потом две недели не заседали в “Bibamus’e” и объявили мораторий на походы по книжным магазинам и сигареты, ничуть не жалея о совершенно неразумной с точки зрения рядового обывателя выходке, помню, как дрожали ее пальцы, когда после спектакля мы пили кофе в театральном буфете и наперебой делились впечатлениями. Помню, как в один прекрасный день мы сорвались с лекций, чтобы успеть на поезд в Тарту, потому что Марк Аврелий собрал группу почитателей Ю.М. Лотмана и предложил неделю занятий в Тартусском университете, и как мы днями пропадали в аудиториях, а по ночам забывали про сон, и как она, за бесконечными сигаретами и неиссякаемой «кружкой глинтвейна», писала статьи для нашей газеты, а потом вылавливала меня из Интернета и мы бродили по ночному городу: я внимала повествованию о ее безумной любви, раздираемая противоречивыми чувствами: радостью за то, что судьба дарит ей столь сильную страсть, в которой и все краски жизни, и вдохновение, злостью на того, кого она именовала mon ami, пониманием ее переживаний, но неприятием ее склонности к мазохизму, терзаемая в равной степени и ее счастьем, и ее болью… я стала хранительницей всех ее тайн, и багряные отблески этой любви расцветили и мой мир.
В тот вечер, когда я прилежно штудировала очередной томик Лотмана в компании засидевшихся в читальном зале первокурсников, «ничто не предвещало грозы» (выражаясь слогом бульварных романистов). Хотя, то, что последовало за библиотечным затишьем, с успехом бы вписалось в набор сюжетных штампов любого «карманного бестселлера». Потому что, не успели еще присутствующие вдоволь повеселиться по поводу некоего философа-хиппи, который усердно что-то конспектировал, отгородившись от мира наушниками, и вдруг в полной тишине запел (немилосердно при этом фальшивя) арию Марии Магдалины из шедевра Эндрю Ллойда Уэббера, как буквально ворвавшаяся в зал фигура в черном плаще и широкополой шляпе a la Софи Лорен заставила студентов сбиться с пути праведного. Я не стала исключением, тем более что это была она, Елена. И ее вид меня, мягко говоря, ошарашил: не только потому, что не видела ее несколько дней, и что в это самое время она должна была присутствовать на индивидуальной консультации у научного руководителя (пресловутого Марка Аврелия), не только потому, что выражение ее лица не соответствовало облику примерной студентки, принявшей волевое решение почитать труды Д.С.Лихачева на сон грядущий, но и из-за того, что, когда она молча сняла плащ и бросила его на спинку стула, я увидела, что белоснежная блузка залита чем-то смутно напоминающим «Кровавую Мэри».
Решив отложить расспросы до более благоприятных времен, дабы не отвлекать коллег, погрязших в мировой литературе, я быстро набросила плащ на эту возмутительницу спокойствия и, вернув недочитанного классика советского литературоведения сумрачной библиотекарше, повела ее к выходу. Она что-то бормотала, но лишь в машине мне удалось разобрать повторяющееся «Я убила его… я убила его…»
Странно, но я сразу поняла, что она имела в виду вовсе не профессора, а того, кого именовала mon ami. Более того, я удивилась, что это случилось только сейчас. Но в этот момент меня интересовали не подробности случившегося, а то, что она собиралась предпринять. В конце концов я, поняв, что тут мне ничего не добиться, решила сама позвонить в квартиру, где все произошло, чтобы сориентироваться в дальнейших действиях. Но трагедия обернулась фарсом – он не только взял трубку, но и вполне уверенным голосом произнес “Алло” и даже начал возмущаться в ответ на мое недоуменное молчание. Ну, а так как подобное не свойственно смертельно раненным, не говоря уже о покойниках, Ваша покорная слуга сделала вывод о том, что слухи о скоропостижной кончине нашего общего знакомого оказались, мягко говоря, преждевременными.
Осторожно повесив трубку, я вернулась к Елене, безутешно рыдавшей в машине. Я уже знала, что делать. Глупо надеяться, что судьба подарит подобный шанс еще раз. Я вспомнила похищение Лолиты из Лагеря Ку. И Приют Очарованных Охотников забрезжил впереди путеводной звездой.
…Я не стала ничего говорить ей - да простит меня добропорядочный читатель, что чтит мораль и всякого рода правила и заповеди (разве они существуют не для того, чтобы их нарушать?) и вовремя платит по счетам - я просто мчалась в ночь, подгоняемая хаотичным трепетом собственного сердца и разгулявшимися фантазиями, выжимая из мотора вороного Крайслера все силы, боясь только одного - что или бензин кончится на полпути к заправочной станции, или что бредовое настроение будет побеждено трезвостью и здравомыслием. Ничего не говорила, только заставила ее сделать пару-тройку глотков коньяку и теперь наблюдала за беспомощными попытками вернуться в реальность.
Кстати, почему мысль, что лучше бы мне развернуть машину и время вспять, а то еще лучше на рискованном развороте на мокрой дороге, не сбавляя скорости, влететь в какое-нибудь невезучее дерево, почему подобная мысль не приходила мне в голову?.. или я не предполагала, что буду жалеть о содеянном? или просто голову потеряла?.. я видела только глаза, в которых растворилась радуга, влажное от слез лицо, пропитанные дождем волосы, искусанные до крови губы, истерзанную шляпу - черное на красном - залитую кровью блузку - черное пламя мертвой крови на белом - и этот ритм танго - или фламенко - заставлял сердце рваться на части, и все с большей бесшабашностью гнать машину, заглушая благоразумие плеском адреналина в венах.
И когда мы наконец добрались до притаившейся в горах у озера с труднопроизносимым названием частной гостиницы, где с октября по апрель никого не встретишь, кроме егеря, моего давнего знакомого, сбежавшего в эту глушь от собственной супруги, от всего мира, мне с трудом удалось найти его в последний момент, на пути в трехдневный поход на охоту, взять ключи под неодобрительным взглядом трех спаниелей, - они явно подозревали, что я явилась, чтобы нарушить их планы, - интересно, что тогда я подумала, что не только тройки меня сегодня преследуют, но и цвета и ритмы Испании-Карменситы. Что я найду здесь? почетную гибель надежд и иллюзий на корриде под аплодисменты возбужденных зрителей? или Crucifixion на вызолоченных рогах разъяренного Toros?
Добросовестно выслушав все наставления гостеприимного хозяина, я отправилась обозревать апартаменты, затерянные где-то в трех соснах. Почему так убийственно ярко помнится мне твой взгляд, Елена, когда я распахнула дверь машины и, нервно играя ключами, пригласила подниматься по ступеням бесконечной, поднимающейся к звездам и мечтам лестницы?.. В них был вопрос и недоуменное ожидание – и в них была уже жизнь и нечто, заставляющее меня молчать. И долго мы еще вспоминали, как сразу исключили тишину, изгнав ее за порог уютного пристанища, разбудив музыкой домовых, призраков и сумеречный покой, воцарившиеся под этой крышей…
Глинтвейн у камина, гаремная удушающая мягкость ковров, опиумный дым, разливающийся по комнате, смешивающийся с тенями и музыкой, - все это вокруг нас и словно не с нами… а ты все рассказываешь мне историю – бесконечную, как эта ночь – о любви и безумии – и я греюсь в отсветах чужих трагедий и страстей, распутывая тихонько клубок жалящих змей собственных воспоминаний, не зная пока, что с ними делать – то ли загнать обратно, в логово подсознания, то ли обрушить все стены между нами лавиной необратимых признаний… и все чудится мне, что и говорить-то ничего не надо, что ты давно почувствовала и поняла мои тайны… и снова так много выдуманной не нами реальности иных миров и мифов, литературного зазеркалья. А я пью горячее вино и твой то и дело срывающийся голос, Елена:
* * *
В этом городе шел дождь, когда поезд, замирая до невесомости, медленно вползал под гулкие своды вокзала. Я поспешно спрыгнула с подножки вагона и, перебросив сумку через плечо, махнула рукой экс-попутчикам. Почтенный старичок жестом любезно предложил помощь, но я уже спешила налегке к выходу на площадь, в дождь. Телефон на мои настойчивые попытки прорваться в квартиру mon ami не реагировал; я выловила монетку из автомата и растерянно побрела ловить такси. Парень попался на редкость разговорчивый: казалось, больше всего на свете его интересует мой родной город. Не считая, разумеется, рыжекудрых леди. Но на сей раз леди оказалась довольно рассеянной особой: какая-то тайная мысль не давала ей покоя. В конце концов я избавилась от назойливого любопытствующего спутника и, уже предвкушая, как удивится ami, вернувшись и обнаружив меня дома, напевала в лифте, позванивая ключами. Первым, что меня насторожило, было то, что дверь была заперта только на один замок. Я сбросила туфли и сумку в прихожей и повернулась, чтобы повесить зонтик, и тут… я одновременно уловила негромкую музыку, доносящуюся из глубины квартиры, и заметила плащ ami, еще чуть влажный.
Ага, так он уже дома!.. – я взглянула на себя в зеркало и попыталась ликвидировать хаос, но волосы не желали слушаться – ну и пусть! – я встряхнула головой и тут же чуть не упала: все так и закружилось вокруг. Надо срочно выпить кофе – я включила кофеварку и, напевая, отправилась в спальню, из которой доносилась музыка. Дверь тихо поддалась рукам, и в хлынувшем потоке света из-за моей спины я вдруг увидела в постели сплетенные тела, одно из которых я так часто видела близко, но никогда – в таком ракурсе. Они не слышали меня и только теперь заметили. Ami обернулся через плечо – казалось, вся жизнь прошла перед моими глазами, пока я смотрела на него, не в силах оторваться: так приковывает взгляд зверски искромсанное тело в криминальной хронике… Я не чувствовала себя, своих шагов, машинально зашла в освещенную ванную и склонилась над раковиной – с той стороны зеркала на меня смотрели странно остановившиеся глаза – черные почему-то – я смотрела и ничего не видела… Я слышала суматоху в спальне, но все словно в кино: я сижу в первом ряду и вот-вот картина кончится… я шла, натыкаясь на стены – откуда так много стен? – я рванула балконную дверь на себя… шторы опутали меня, подхваченные порывом ветра, и где-то оглушительно хлопнула дверь. Я видела только светящиеся окна дома напротив, а на фоне дождя и темноты – смуглое и белое… яркие губы на искаженном запрокинутом лице… и отблеск света в глазах ami, кажущихся мертвыми… я еще ниже склонилась по ту сторону барьера – далеко внизу блестели лужицы на бетонных плитах, в них отражались огоньки, и эта игра света в зеркале манила…
Я вдруг словно проснулась – в зеркале все те же остановившиеся глаза и вздрагивающие губы. Я плеснула холодной воды в лицо и перевела дух: “Ну вот, лучше раньше, чем позже.” Я ухмыльнулась и пустила воду в ванну, а когда выпрямилась, заметила в зеркале ami – он молча смотрел на меня, и вид его говорил: «Ну, что?..» - словно ждал оценки. Мне вдруг стало смешно, но положение обязывает… и я скорбно взирала на сконфуженного ami. Мы были похожи на актеров, вдруг разом забывших свои роли и тщетно прислушивающихся к свистящему шепоту суфлера.
- Ты все обещал рассказать, как ты тут без меня скучаешь?.. Теперь я и сама вижу.
- Это недоразумение.
- Да ну? Неужели она здесь оказалась случайно? А я-то думала, это моя постоянная дублерша…
- Мы только несколько часов знакомы…
- Я всегда говорила, что ты – монстр.
Мы перебрасывались репликами, словно репетировали заранее всю эту сцену. Мне надоело играть, зная все ответы заранее.
- Слушай, а может, ты все же угостишь меня кофе? Ведь она сегодня уже не вернется? И я начала раздеваться. Ami растерянно кивнул и отправился на кухню.
Я, напевая, блаженствовала в душистой горячей воде, пена ласкала разгоряченную кожу и с тихим шелестом таяла. Ami чересчур старательно чем-то шумел в кухне, избегая возвращаться в ванную за пустой уже чашкой. Когда я неслышно вышла к ami, то не могла не отметить, что вечер мне начинает определенно нравиться, а ночь обещает порадовать сюрпризами: извлеченная из холодильника бутылка Rainhessen и мой любимый шоколад уже красовались на столе, а в подсвечнике нахально торчали новые свечи.
- А мы теперь всегда так будем отмечать измены? Может, ты еще припас белый концертный рояль? Я бы напилась и устроила на нем стриптиз?
Нервно пляшет огонек свечи, я медленно пью обжигающе холодное вино (недоработка, долго было в холоде), не свожу глаз с сидящего напротив ami, но он по-прежнему молчит и загадочно полуулыбается... Что толку задавать вопросы один нелепее другого?.. Я чувствую, что во мне бродит не столько ревность, сколько боль - чистая, абсолютная боль - та, что вне обстоятельств, та, что так близка к наслаждению... я бросаю взгляд на нож, оставленный на столе, и представляю, как он вонзается с хрустом... успеет ли ami помешает мне?.. смотрю в его глаза и шепчу “Я убью тебя”, но он не понимает. Мысль, что я только что своими глазами убедилась в неверности любимого, вероятно, была где-то за порогом возможностей моего восприятия, мозг бунтовал против очевидного. Ami несколько нервно поставил пустой бокал и коснулся моей руки, машинально ловившей капли воска, стекающие с подсвечника.
- Почему ты ничего не спросишь у меня?
- Зачем? я видела достаточно. Или по сценарию я должна сейчас устроить душераздирающую сцену? - я вдруг почувствовала, что боль обожгла меня, что я вот-вот взорвусь.
- Но ведь я...
- Дьявол!.. а ты думаешь, я на седьмом небе от счастья, да?
Я вскочила, не понимая, что со мной, почувствовала резкую боль:
- Можно подумать, я рада... Ах, черт!.. - я не понимала, откуда кровь, и тут я увидела, что хрупкое стекло разбилось в моих руках. Что-то дрогнуло в глазах ami:
- Прости.
- Но почему? почему?..
Он обнял меня и целовал, утешая, как ребенка, которого незаслуженно наказали, целовал глаза, на которые только теперь набежали слезы, целовал руки, соленые от крови и слез... Он шептал слова любви и, сам не понимая, что говорит, убеждал, что надо залить царапины йодом... все было как во сне... Если бы я не была так взвинчена, я бы смеялась над нелепостью этой сцены, но со мной происходило что-то совершенно невообразимое. Я чувствовала, что именно этот абсурд так сильно меня будоражит, я чувствовала, что эти поцелуи, горячие, как его слова, смешанные с моими слезами и кровью, с черным хмелем белого вина, с острой пьянящей болью, сводят меня с ума... я отстранилась - в глазах ami было что-то дьявольское - казалось, он, как и я, чувствует, что в нем рождается неведомое прежде, тайное “я”, я видела желание в его глазах, желание, смешанное с чем-то, не узнаваемым им самим... я слышала, что губы мои шепчут какие-то невероятные, дикие слова... казалось, я вижу собственную смерть в этих глазах, что я хочу ее... Ami начал раздевать меня, но я удержала его:
- Пойдем туда...
По дороге я зашла в ванную: руки у меня были, как у убийцы. Я смывала кровь и видела свои глаза в зеркале: они были чужими, я себя не узнавала... и словно со стороны наблюдала, как мой двойник тихо покрадывается обратно, возвращаясь с ножом - тем самым - видела ее входящей в комнату к нетерпеливо ожидающему mon ami - в стенах, где еще несколько минут назад!.. и нет сил ни видеть это, ни сопротивляться охватившему меня безумию… и когда вернулась способность рассуждать, я обнаружила себя на полу, у постели, зилитой кровью, с ножом в руках и звенящей пустотой в голове. и все, что мне оставалось - бегство, только куда?..
Елена беспомощно улыбается, а я пытаюсь сообразить, что в этой истории - правда, а что - от лукавого, и ищу оправдание своему умалчиванию об известном мне финале, понимая, что не могу заставить себя открыть ей глаза, что попросту пользуюсь ситуацией… и это знание правды и собственной тайны сводит меня с ума и голова кружится от бездны десятков возможных вариантов развития событий, призрачной осуществимости надежд и фантазий… и так хочется продлить еще это восхитительное блуждание в тумане недосказанности, но это невозможно - невозможно - невозможно…
И внезапно она, протягивая мне пустой бокал, глядя прямо в глаза, без тени улыбки:
- Теперь, когда ты все знаешь, я в полной твоей власти.
И после долгой паузы:
- Говори, ты же давно должна была сказать правду.
- Ты не будешь ей рада.
- Откуда такая уверенность?..
И я вижу, что одно только слово может сразу все разрушить - эту ночь, этот призрачный мир… но она ждет этого. И вместо ответа я обеими руками обнимаю бокал в ее ладошках - молчание и глаза в упор - и кажется мне, что мое сердце бьется в этом хрупком сосуде в ее пальцах, омытое вином и ее слезами… И внезапно я делаю то, чего никак не ожидала от самой себя:
- Я могу сейчас же отвезти тебя к нему, с ним все в порядке, я точно знаю.
И вот я снова жду, когда массивные, словно у самолетного ангара, двери выпустят тебя на волю. Ты замрешь на минутку на ступеньках, жмурясь от света, потом вприпрыжку преодолеешь нас разделяющие полтора десятка метров, садясь в машину, отряхнешь снежинки и книжную пыль. И по дороге домой – в наш дом! – будешь рассказывать про очередного студента, требовавшего новеллы австралийского писателя Шницлера или «Рип Ван Винкль» Бернарда Шоу. А я в который раз вспомню тот грозовой вечер, когда выкрала тебя у реальности и увезла в домик у озера Тургояк. Ты, как истинная женщина, просто устроила мне провокацию, только вот она отдавала, мягко говоря, садо-мазохизмом. Но, наверное, так и надо уходить из одной жизни в другую – через боль и кровь?.. а прошлое становится литературой, новеллой, нами пережитой и рассказанной, книгой, которую можно перечитать, а потом поставить на полку в компанию товарищей и забыть до следующего раза.
Свидетельство о публикации №206021500202
..полностью согласна...еще раз убеждаюсь, как разные люди удивительно одинаково проходят свои дороги...
Ирина Ефремова 21.04.2006 12:14 Заявить о нарушении