Sancta simplicitas. Святая простота из цикла Всадн

Sancta simplicitas.
(Святая простота)

Старушка была набожна. Вот и сейчас, она возвращалась домой с чувством исполненного долга. На площади сожгли этого еретика Бруно. Она не только была там, но и молилась во славу Господа. За здравие отцов церкви, блюдущих чистоту паствы и за спасение души упорствовавшего отступника. Боле того, в отличие от многочисленных зевак собравшихся поглазеть на казнь, она притащила туда с трудом собранную вязанку хвороста. Вязанка и самой то нужна была, но разве в такой момент можно думать лишь о себе, о плотском. О душе надо заботиться. Своей – и того заблудшего. Не зря ведь падре благословил ее при всех. И даже еретик, увидев как она подталкивает вязанку к медленно разгоравшемуся костру, произнес что-то на латыни… Что-то такое про святых… О Санта... Санта… Видать благодарил. Вот только высокий такой, отец – доминиканец как-то странно усмехнулся. Лица его она не видела. Тень от капюшона скрывала лицо.

На дворе уже была ночь. Сегодня старушка перед сном молилась больше обычного. И всё поминала заблудшую душу, что должна была уже предстать перед Господом и теперь кается за свои грехи. Но всё же, даже его погрязшая в упорстве еретическая душа умилилась ей. Значит, не все может быть для него потеряно. Ах, как красиво он сказал – Санта... святая… жаль что дальше не смогла разобрать. Но Бог всё видит и всё слышит. Вот ей и зачтется на том свете благое дело. Она ведь не просто помогла святым отцам, а пожертвовала очень нужную ей целую вязанку отличного хвороста. День прошел не зря – во славу Господа.

Вот только ноги что-то не слушаются. Надо бы прилечь… Вот так. Как же она устала. Нет это не та усталость, не привычная. Слабость какая-то растекается по телу. Неужто Господь вспомнил наконец о ней! Но уходить без отпущения грехов очень не хочется. Что? Что это такое? Дверь бесшумно открылась и вошел тот самый отец доминиканец. Только теперь он не усмехается. Совсем бесшумно подошел и присел на край кровати. А глаз все равно не видно. Тень от капюшона скрывает. Неужто Господь так заботится о ней, что прислал исповедника в ночной час. Значит, все правильно сделала сегодня. Старушка попыталась приподняться, но монах жестом руки остановил ее. Голос его был тих, но странным образом отдавался во всех углах комнатки.

- Ты ждала исповедника дочь моя.
- Да падре. Я вдруг почувствовала, что пришел час мой и боялась умереть без отпущения.
- Господь услышал тебя. Но разве ты не исповедовалась на днях в церкви?
- Да падре, но человек всегда стремится перед смертью еще раз вспомнить всё и покаяться.
- Тебе есть в чем каяться?
Доминиканец выжидающе замолчал.
- Не знаю падре, но если были за мной прегрешения, то я готова покаяться и просить прощения у Господа нашего.
- А скажи дочь моя, не совершала ль ты сегодня ничего, о чем хотела бы покаяться?

Ей показалось, что в тени капюшона мелькнул блеск в глазах святого отца. Или это был отблеск огарка коптившего в изголовье.
- Нет падре. Сегодня я только пожертвовала вязанку хвороста для спасения заблудшей души. И надеюсь, что это мне там зачтется.
Она с надеждой посмотрела на монаха. Доминиканец как-то странно кивнул.
- Ничто не остается без воздаяния. Пожертвовавший ветку – получит охапку…

Старушка облегченно вздохнула.
- Значит, Бог зачтет мне благое дело. Этот Бруно, конечно помучился в огне костра - грешник. Но ведь моя вязанка чуть ускорила ему уход, облегчила его муки, правда? Я сама слышала как он благодарил меня. Назвал святой.
И снова монах усмехнулся. Как тогда – утром, странно и горько.
- Да – прошелестело из под капюшона – твоя вязанка была самой нужной и бесценной в том костре. Благодарный Бруно ждет уже тебя.
Усни с миром - Santa simplicita.

Доминиканец наклонился вперед, коснулся ее лба неожиданно ледяной рукой, и тьма закрыла ей глаза. Из-под полы плаща выглянул серебряный череп на рукояти меча. Монах встал и замер – ожидая, когда душа высвободится из оболочки дряхлой плоти. А у дома застыл недвижно мглистый конь Всадника и возле него – грешник Бруно в белом одеянии, с большой вязанкой хвороста в руках. Огонь, оплетавший вязанку длинными языками, освещал его грустную улыбку. 
Стрингер.
История приписывает это выражение предводителю движения гуситов (таборитов) в Чехии,
Яну Гусу. Но я решил переиграть это сюжет с Бруно. Мало кто помнит сейчас Яна Гуса. Зато Бруно фигура более узнаваемая.