Роман без пшеницы

 Тссс...Шшшш...Тишшшшшь... А ты говоришшшшь...
 Как славно, как мило они перешептываются, высохшие стебельки с пшеничными колосками. Тяжело, пушисто и колко треплется о девичью щеку ворсистый шепот пшеницы. Высыпаются зернышки, слегка шелестят. Шшшш... Тссс... Девушка взяла в руки клонящийся под собственной тяжестью колосок. Слегка подула: шш-шш-у... Усик заколыхался, и показалось уже созревшее зернышко. Погладила щечкой жесткий и одновременно мягкий колос. Девушка улыбалась своим пшенично-рыжим мыслям. Она была таким же колосом, стремящимся к абсолютной свободе, к той, что, порой, страшит. Лесная девушка притянула к себе два колоска – их невозможно было гладить, они не поддавались ее власти, молчали, стыдливо опустив свои головки. Велико же было ее удивление, что они перестали ей вторить. Слышен был только ее шепот. Шелест. Щелчок. Шорох. «Ча-ров-ни-ца», - услышала голос из ниоткуда.

   Кто-то невидимый шершаво следил за ней с небес. «Ну и пусть проникает в мой шелест странный призрак», - уронила звонкую мысль прямо в сердце. Кокетка глянула в небо и подмигнула невидимым глазам небес. Ей показалось, как в этот миг была поймана за нить ее душа, но тело оставалось абсолютно свободным. А может и не душа-то вовсе была, а легкая мысль?.. Но ей казалось, что душа и тело не связаны между собой. А она все упорно демонстрировала свое открытое, лишенное всяких шкур, тело. Хотя оно и было слегка скрыто в пшеничной пропасти, словно провалилось в подземелье песочного цвета. Девушка никогда не прятала свою смуглую кожу от небесного созерцателя. А если и случались попытки укрыться, то это получалось как-то неестественно.

  Истинным было само купание в колкой земле странного пшеничного моря... Изгиб ее тела... Легкий укол не то в тело, не то в совесть. Медленно, о, как же медленно ползет она по земле, раздирая в кровь свою переливающуюся на солнце кожу. Всё... Надо бы передохнуть - выдохлась, оперлась на локти, изогнулась всем телом, как бы давая понять – смотрите, только не сотрите меня, не смажьте мою красоту тонким слоем по небесному хлебу. Ее змеиное, пропитанное сжигающим ядом, тело извивалось и издевалось над собой: «Ты останешься здесь расползаться темной косой во времени. Ты ничья, ты – свободное зернышко земли». Иголочки естественного мира впивались в ее тело, но это не умаляло ее желания, ее проникновения в себя.

  Царапина за царапиной легкими лучами расчертили ее тело, красные лучи все явственней претендовали на существование. Колосья были грубо смяты, хотя еще недавно она готова была гладить каждый колосок в отдельности, ей уже не до них было. Образовался большой и неправильный круг, и в нем ярким пятном светилась белизна ее кожи, не прячась и не скрываясь, она погружалась навстречу себе, она отдавалась палачу своего тела. Возникало ли у нее чувство стыда? Нет, зачем же...

 Стыд живет в городе и накрывает урбанистический пейзаж легким своим полотном. Очерченность машин, бесконечно метающих свой взгляд в пустоту, чистота, порядок, заданная точеность линий, плавный изгиб форм – и полное отсутствие естественности – только так город умеет властвовать над людьми. Почему за красотой изысканных форм прячется небо? Прячется улыбка сердец, ее как бы загораживает громада улиц, домов, машин. И человек в нем – всего лишь часть механизированного устройства, которая выполняет свой ход до нелепости покорно и чопорно. Это даже не пресловутая суета города - это бесконечный дождь, стекающий со ступенек души...

 Но здесь, на бесконечном солнечном поле, властвует непокорность и лучезарный хаос. Хаос вселенной, который не может спать, который уносит с собой призрачность города – и оставляет здесь, на свободе. Как же страшна свобода! Что же с ней, ненормальной, делать? А ничего... В первый раз она подмигнула непонятному соглядатаю с неба и еще бесстыдней раскрыла всю себя. Странно и глухо она смеялась, когда наталкивалась на смущенного ее безрассудством прохожего. Как же неловко было ему: он отворачивался, а потом, понимая, что не доверяет себе, бежал прочь, уже тлетворный от ее безумного журчания.

 Но было ли ей весело? Она заглядывала в глаза своему смеху и видела лишь насупленные брови ее задора. Бесстыдница проворно свисала с дерева, держась одними коленями – она упорно  вглядывалась в природу своего смеха с разных сторон, но ей не понять, как бывает весело. Ей не понять, отчего так легко притворяться – здесь же все настоящее. Она все еще жила среди людей и носила черный сарафан в цветочек. Просто иногда нужно отбросить все то, что может мешать. И пусть простит ее скромный прохожий. Нет в этом пошлости. Ее ведь невозможно пририсовать, если она есть, то прикреплена к душе изначально.

 Но вот кто-то отнюдь не небесно-отрешенный бросил на нее взгляд. Где он? Почему она его лишь чувствует, неужели это всего лишь обман сердца? Близость наблюдающего была повсюду, ее объятья с воздухом были заметны и ему – она была просто уверена в этом.

 Было жарко. Полуоткрытые губы требовали воды и соприкосновения с ветерком. Земля! Неповторимый теплый дух земли, от которого чувствуешь себя везде дома. Ее закрытые глаза провожали красное мигающее солнце. Девушка прищурилась. Но пошевелиться уже не могла. Некому подарить эту нежность и истому. Она изогнулась всем телом. Сладкий ветерок пробежал по нежной коже. А потом оставил ее, будто, оглянувшись, заметил чье-то присутствие. Похоже его тоже интересовал вопрос: «Кто ты, смотрящий? Зачем наблюдаешь?..» А ветерок не мог отдать свою добычу кому-то другому, ведь ему было так сладко и хорошо, он уже не мог даже задержаться, не то что остановиться. Словно жертва, невидимка-душа вгрызается ногтями в самую глубь земли, она кричит, изнемогает, падает и взлетает, и... не может открыть глаза, потому что боится увидеть себя. Всеми силами торопится прогнать свое одиночество, торопится убежать, убежать от палящего холодка. И нет никакого наблюдающего, она уже знала об этом. Что это? Вечный обман, напрасно терзающий ее голую душу?

 Стоп... Остановили кадр... Это не близкий – это кто-то вросший в меня... Почему я не могу его отделить от себя?.. Почему я не могу взглянуть на него?.. Тепло... Огненный шар перекатывался по ее телу – такого не бывало раньше. Ей не хотелось ни о чем думать, она схватила обеими руками земное тепло, явное и ощутимое, она сама стала послушным ветерком, голос которого странно переливается в огромном небе. Она смеется дико и безудержно. А потом начинает плакать. Но в этих слезах миллион одиноких нежных васильков слились воедино.

 Осязание чего-то реального становится все более скользким. Она сошла с ума? Но ведь он существует – это его дыхание, его тепло. Почему он молчит? Почему она всегда знала только его одного? Тишина утонченных умов... «Но он ведь дарит мне всепроникающее тепло, так ли важна его немота? Даже мои ресницы покрыты снежным блеском костра. Почему мне никогда не было так тепло?» - шуршание мыслей нашептывало пшенице о настоящем. Но она так никогда и не увидела того, кто стал причиной ее нежности, через мгновение ее уже держала в своих объятьях снежность, ее трясло. Она все еще царапала пальцами живую спину, как бы стараясь зацепиться навсегда. Но это было недолго, о глухую стенку бестелесного пространства ударились его слова: «Я всегда был с тобой, но я всегда один. Мне всегда надо спешить, чтобы не успеть в далекую страну».

 Она видела его бьющееся сердце, она видела, как он уходит от нее, но в то же время стоит как вкопанный. Обжигающие пылинки упали с глаз. Ее глаза призвали всю зыбь своего болота не оставлять ее, сделать так, чтобы он потонул в них навсегда. А он тонул. Но все равно уходил. Странное дело: он уходил прочь, но все приближался. И тут ей сделалось окончательно страшно. Стыдно. Холодно. А он шел медленно вперед, но шаг за шагом возвращался назад. Ничто не вздрогнуло в его фигуре, потрясающее спокойствие было в его движениях и во взгляде. Уверенный шаг, уверенный жест. Она лихорадочно ищет свое платье, ей впервые стало стыдно. Как будто отрывок из безвременного детства, когда жестокие мальчишки не хотят вернуть маленькой девочке платье, а она из-за этого не может выйти из воды.

 И вдруг ее осеняет, что то, что с ней происходило только что – это отрывок из вечности будущего. Не было ничего и только сейчас он идет знакомиться с ней. Но почему же нет того тепла? Почему же снова путается сознание? Приходит здравая мысль: бежать со всех ног, бежать подальше. Чтобы навсегда забыть, что такое тепло... Ведь раньше ей никогда не было ни тепло, ни холодно. Пока она не знала ТАКОГО тепла. Парень стал улыбаться все шире, ему не было страшно. Чаровница же вдруг сделалась сутулой и неуверенной, стесняющейся своей наготы, но кто-то уже поспешил сжечь ее кожу, и облачение уж никак не состоится. Самые теплые и желанные имена всплыли в памяти: он один являлся ей в разных ипостасях. Но ни разу не получалось в реальности сопоставить этих людей. Скачущие кусочки мыслей: каков он? Наверное, высок и строен (а может это издали он таким кажется?), с прямотою во взгляде, наверное, уверен в себе и ни при каких обстоятельствах несгибаем. Приближался необычный человек быстро, неотвратимо и будто бы невесомо. Темные волосы тяжелым облаком наваливались на глаза... Была во всем его виде отчаянная небрежность и даже в том, что он не убирал с лица дымок волос.

 Он шел, открыто улыбаясь чему-то. Она же пригвоздила себя к одному месту и не могла пошевелиться. Вдруг ей стало понятно, что он смеется не над ней, а именно ей. Сердце ее вмиг ослабело и погрузилось в его пламя. Он подошел к ней, крепко и властно прижал ее к себе, как бы указуя всем: «Мое!» С самой невыразимой и неуклюжей нежностью он стал поглаживать слезинку, которая, оторопев, никак не хотела катиться вниз к земле. Для него не составило труда поднять ее на руки, девушка-колос удивилась, как быстро безжалостные и такие нежные руки приняли ее форму, а она подчинилась им. Закружилась голова, закружились тела, закружились колосья, закружились васильки. Спутанное сознание: на мгновение тело стало невесомым для нее и тяжелым для него. Вкоре она уже лежала на его куртке – он не стал приводить ее в чувство, не стал ее бить, а просто осыпал лепестками васильков, которые расстилались не только по ее телу, но и по ее мыслям...

 Вечер и холод – открыты глаза. Море небесных лепестков уже не ласкает своими волнами. Кто-то далекий наблюдал за ней, а того, кто стал ее частицей, рядом не было. Почему раньше никогда она не чувствовала такого пронизывающего холода? Зубы пустились в неистовый пляс, тело потеряло свою гладкость – пальцы стали еще тоньше, она сразу стала меньше в размерах. Странные бинты холода слой за слоем нежно ложились на тело. Снова сердце заговорило с ней его голосом:
-Зимы, как и лета, не бывает вечно. Тебе ведь холодно? (с назидательностью прозвучали ЕГО слова)
-Да. Так будет всегда? (утопила память в своих глазах)
-Ты научишься прятать свой холод под шкурами одежд, и на время ты будешь ощущать скользкое тепло. (небрежность в шепоте)
-Такое, как ТОГДА? (еще глубже погрузила в небо глаза)
-Ты же сама понимаешь, такое бывает только однажды. (отвел глаза)
-Зачем же ты приходил?
-Затем, что я вечный холод и есть. Я показал тебе, каким нежным я умею быть. Вот возьми, и он протянул ей засохший колосок пшеницы, из которого стали высыпаться созревшие зернышки.
-Я не хочу брать этот колосок, насыпь мне несколько зернышек. (протянута лодочка из ладоней).
-Держи – три сухих зернышка подпрыгнули в ладонях.
Одно зернышко странно подпрыгнуло и потерялось в земле. Второе зернышко она уронила в небо. А третье упало осколком в сердце...
 А колосья в душе все также колышутся, прячутся, маются и просятся в небо.