Стыд и срам

 Стыд и срам

Спишь, бывало, крепко. А под носом щекотно.
Раз потрешь, два потрешь. На третий раз глаза откроешь: брат.
Довольный. В руке куриное перо, вернее пух. Он мягкий, щекотливый. Как будто для носа и растет на курице.
Вообще-то брат уже собрался на рыбалку, только друга осталось дождаться. Друг его, Колька Хомяк, живет рядом. Но его еще нет.
Я не такой уж рыбак, как они, но вот купаться в речке – милое дело. Если проснулся, надо идти на улицу.
В доме душновато. Да и от брата отцепиться надо, Вон, пока он за сахаром полез. Вот любит хлеб с сахаром. Берет краюху хлеба, макает в ведро с водой, потом тыкает в сахар. Сахар прилипает к мокрому хлебу. Вкуснятина – во!
Вышел я во двор. Ну и жара сегодня. А вот, если деревня, да без реки? Как жить?
Сходил в сарай, иду обратно, брат уже на погребе. И орет мне.
 

– Ну-ка, испробуй червячка!
А сам удочку с леской и пустым крючком бросает. Я хватаюсь за крючок. Тяну вниз. Он опять орет.
– Во, попалась! Во, здоровенная!
И так будет раз сто. Он – забрасывать. Я, "рыба", – хватать и тащить вниз.
– Во, ведет в сторону! Во, дает! Так, так, подсекай!
Сам себе команду дает и подсекает. Замучился я уже. А друга его всё нет и нет.
Когда я как заору:
– Больно! Больно! А-а-а!
Брат на погребе, я внизу, чего ж тогда глазу так больно? Он тоже не сразу понял, что за глаз меня поймал. Думает, балуюсь.
Ну, короче, он тоже испугался. Крючок отцепить не может. А цапнул хорошо. Вот, шкурка, что глаз прикрывает, вся так крючком и схвачена. Я ору. У него руки дрожат. Вытащить не может. Хорошо, что друг его пришел, Колька Хомяк.
– Что поймал, – спрашивает, – судака или щуку?
Брат дрожит, я дрожу. А он спокойно взял лезвие, спокойно отрезал леску. Крючок остался на мне.
– Будем вынимать, – говорит.
Я молчу. Лучше Кольки никто шкурки с кролей у нас в деревне не срезает. Порежет, думаю, как... Дальше и думать не могу. Слезы покатились.
Тут мать идет, в конце огорода. Что тут огород пройти, пять секунд и дома. Ох, и будет нам. И кто виноват, и кто не виноват.
А Колька, изловчился, раз, и высек крючок из глаза
Я, к корыту, где куры воду пьют. Зачерпнул, умылся. Смотрю, слава Богу, не мать это. А тетка, сестра матери. Но противная такая. Лишь бы повод. Гыр. Гыр.
Подошла. Мы, как ни в чем ни бывало, – тихо, спокойно, – на рыбалку собираемся. И ушла. И мы ушли.
Пришли на мост. Солнце печет еще пуще. Сидим на мосту, рыбу ловим. Часа два сидели. Сначала клевала. Потом и клевать перестала. Те четыре рыбешки, что поймали, подсыхать стали. Рядом утки чьи-то плавали. Что делать, это не улов – кинули уткам, пусть едят.
Сами тут же кинулись купаться. Купались, купались. Ныряли, ныряли.
Придумали! От безделья, чего хочешь, придумаешь. И колесо. И мяч. И трусы мои. Взяли, сняли с меня в воде. Для игры. Брат – Кольке, Колька – брату. А я туда-сюда, между ними. Хорошо, что в воде не видно, что я голый. А то стыдно ведь.
И только я подумал, хоть бы не утонули мои трусы, как тут же, закрутила их вода и потянула вниз. Здесь, возле моста, никто не купается. Из-за водоворота. Чаще рыбу ловят.
Вода в трубе набирает мощь, а на выходе закручивает.
Я на речку пришел в одних трусах. Колька Хомяк тоже. Брат, правда, еще и в майке.
Как домой идти через все село голым? Стыд и срам. Горю весь. Позор на всю жизнь. И кто придумал этот стыд? Ни к чему он.
Сидеть тут до вечера? Не высидишь. Голодные уже. А все из-за тетки: гыр-гыр. Не поели, не оделись.
Можно сходить домой за трусами. А если мать уже дома? Думали, думали. Смотали удочки.
– Одевай, – говорит брат, – майку, и ничего.
– Да, ничего, – огрызаюсь.
Идти решили берегом. Вроде берегом девчата не ходят. Как бы не так. Сейчас только берегом и снуют, туда-сюда. Делать им нечего, что ли? Майка брата пришлась по колени. Но с низу-то видно.
– Да, что там видно?– утешал Колька Хомяк. – Не по мосту же подвесному дойдем.
Вечереет. Лягушки еще не поют. Рано, наверное.
– Нам не рано, – брат говорит. – В самый раз, домой. И пошли. Я, правда, всё-таки попросил их: если что, прикрывайте меня. Один спереди, другой сзади. А про тетку промолчал.