Грудь моя тень моя

1

«Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля», — на всю катушку заливалось радио.

Таня жарила сырники. Ее муж, Сережа, саботировал совместное ведение хозяйства, из последних сил нежась в постели. Едкий запах свиного жира, приобретенного по случаю в прошлом году, заставлял прятаться под одеялом из верблюжей шерсти. Ветхий пододеяльник украшал вырез в форме ромба. Жена неожиданно напала со стороны ног, сорвала одеяло, уцепившись за уголок, накопивший слежавшуюся пыль. Беременная Таня плавно проследовала к окну и зашипела: «Уже все на улице!» Сергей вскочил, натянул байковые зеленые шаровары, в которых вчера играл в футбол с клубом «Дальзавода», подтянулся на перекладине в дверном проеме и заорал: «Да здравствует великая октябрьская социалистическая революция! Ура - а -а!» С трудом застегнув на животе драповое пальто, Таня уложила волосы под берет, посетовала, что не успевает прикрепить шиньон, намазала красной помадой губы, облилась «Красной Москвой» и приколола  к отложному воротнику красную тряпицу-бантик. «Прекрасна!» — сказала себе, взглянув в зеркальце. Уже когда вышли, она осмотрела мужа и приуныла: «дружественные» китайские штаны пузырились на коленках, футболка физкультурника белела под загорелым кадыком, папироска прыгала в уголках ухмыляющегося рта. Ничего красного! Муж—шалопай забыл флажки, шары и кумачовый бант, но прихватил футбольный мяч. «Опять нарываешься», — не выдержала Таня, но взглянув на часики, не стала затевать ссору. Уже половина девятого. Нужно добраться до Дома Строительных Организаций на проспекте 25 Октября.

К центральным улицам праздничного города стекались толпы. Супруги с трудом пробирались сквозь серые потоки угрюмых жителей города туманов. Присоединившись к «своим», работники и работницы организованно ликовали. От коллектива Сергей получил транспарант, а жена по справке из женской консультации, предъявленной профоргу, воздушные шары. Настроение приподнималось. Среди мишуры бумажных цветов, флажков и полотен чинно проплывали портреты членов Политбюро. От скандирования и согласованных приветствий у Тани разболелась голова и потянуло в низу живота. При возгласе «Да здравствуют советские врачи, самые гуманные в мире!» — родилось предчувствие близкой встречи с ними. Женщина вслушивалась в себя. «Неужели?» — подумала и прошептала мужу, что надо бежать. Народные массы вынесли их к роддому. Никто и не заметил, как двое отделились от колонны и скрылись за дверями. Когда Таня родила, из открытого окна еще доносились подхлестывающие толпу речевки, заливистые «ура» и разухабистые частушки отдельных весельчаков. «Счастливая будет! Надо же, в красный день календаря появилась!» — говорила нянечка, туго пеленая новорожденную в материю с желтоватыми разводами и штампом «Владивостокский роддом № 1». Девочку назвали Валентиной в честь первой женщины-космонавта.

Таня жадно всматривалась в маленькое существо, лежащее на подушке в наволочке с уже известным читателям штампом. Отдохнувшая после родов – ребенка принесли на следующий день  – она говорила всем: «Смотрите, какие щечки у моей красавицы, какой ротик! Она будет самой счатливой женщиной на свете!» По правде сказать, никто не слушал, мамочки поедали глазами свои кулечки с рожицами и были уверены, что именно в этих смирительных коконах находятся самые счастливые советские граждане и гражданки. Ни одна из рожениц не размышляла о карьере или будущей профессии новоиспеченного члена общества. Браки и должности решались на каком-то другом небе, отдельном от страны Советов. Некоторые мамы украдкой крестили родившихся и все желали милостивой судьбы своим детям. Забегая вперед, сообщу, что появившаяся на свет 7 ноября года девочка Валя не стала счастливой. Видите ли, между согнутых распеленутых ножек природа-насмешница расположила две дольки. Таня долго разглядывала их и пришла к выводу: они похожи на разорванный плод какого-то экзотического фрукта. Таня любила сочную хурму. И запах младенца был немножко таким, как от перезревшей китайской хурмы. Но когда Таня была сама девочкой, они с мамой на юге ели гранаты. И пурпур тончайшей пленки граната вспомнился при взгляде на крохотное тельце. Молодая мама развела красные ручки ребенка в стороны, погладила бархатную ворсистость младенческой кожи, нажала на сосочки, зернышки гранатового яблока. Новорожденную запеленали и в компании таких же кульков увезли на длинном железном столе-каталке. Таня думала о будущем малышки и видела, как на стене выскакивали, словно транспаранты, красные прямоугольники. На них было написано поочередно: Валентина Терешкова, космонавт, первая женщина, единственная женщина. В сумерках нянечка открыла форточку, чтобы проветрить палату. Женщины укрылись одеялами. Вдруг донесся крик с улицы «Валентине Терешковой за полет космический Хрущ на свадьбу подарил член автоматический!» Все засмеялись: народ празднует. Таня почувствовала себя уставшей и быстро уснула. Во сне космонавт в скафандре приблизился к ней. Она уже различила улыбку Гагарина, его ямочки на щеках и белые зубы. Но вдруг шлем исчез, и вместо него сизоватый, с прожилками, огромный нос стал трепетать расширяющимися ноздрями-крыльями. Вдруг этот нос превратился в похабный символ, который рисуют на заборах и в уборных.  Таня проснулась и перекрестилась, не будучи верующей. Атеистка по воспитанию, она, однако, в самые важные минуты крестилась, тайком, чтобы не дай Бог, кто-нибудь не осмеял.


2

Она была с коротковатыми ногами, совершенно круглыми коленками, немного рыхлая и рыжеволосая. Носила короткие замшевые юбки из разных кусочков-лепестков, ботинки на плоской подошве и ступала пружиня, как кошка. Была невоспитанной по мнению учителей, особенно классного руководителя Инны Яковлевны. На ее уроках девочка писала на парте «Яковлевна Инна» и расстопыривала ноги по-лягушачьи. Сосед Борисов, посаженный рядом для помощи слабым, сам  хронически отставал по алгебре. Костя Борисов видел лишь эти самые ноги в гольфиках, повыше – кожу в пупырышках и подол короткой юбки, так некстати встопорщенный, что, казалось, школьной формы у Вали не было вообще, по крайней мере в нижней половине.  Валя вела себя вызывающе абсолютно со всеми, мальчишки были в восторге от ее фокусов. Они дразнили ее картошкой. Девчонка резко останавливалась, манила их пухлым пальчиком с остатками красного лака, заводила в подворотню и показывала коронный трюк. Выматерившись и сплюнув мастерски через щербинку передних зубов, просовывала руку под юбку. Приподнимала ее так, чтобы все видели дешевые хлопчато-бумажные трусики, и копошилась в них, будто перебирала картошку в овощном отделе. Мальчики замирали от нетерпения. Тогда Валя начинала ржать, как кобылка, лягаться и трясти хвостом, который неожиданно появлялся из-под юбки. Это был всего лишь поясок с кисточкой, но все верили, что перед ними настоящая девочка-кентавр. Она сочинила себе легенду. Как будто ее назвали в честь первой и единственной женщины-космонавта, слетавшей на далекую планету, на которой существует вечная любовь. Надо только уметь ждать и прыгнуть, когда Венера подойдет очень близко к Земле. Девушка вообразила себя лошадью с крыльями. И вела себя, как настоящая кобыла с норовом. Не подпускала случайных, порывистых седоков, не привыкала ни к одному из них. Косила прекрасные грустные глаза, вытягивала длинную шею, показывала зубки и отворачивалась. И никогда не кормилась с незнакомых рук, потому что зарабатывала сама. Долго ржала над глупостью полагающих, что яблоком, разделенным на половинки, можно купить семейное счастье. Валя не была в табуне и не спешила замуж. И только один кентавр однажды оседлал ее. Счастливцем оказался  конь по кличке Осман. Он был арабский жеребец, с шелковой гривой и огнем в крови. Но не любил он, потому что сочинял странные истории про гнедую, которую надо, якобы, регулярно объезжать. Она же продолжала ждать того мгновения, когда покажется Венера. Все поедут в обсерваторию,оборудованную новейшей техникой, будут смотреть на небо и мечтать. А она знает, что тогда нужно делать! Она запоет на языке, понятном жителям Земли. Она будет петь о тоске девушек и женщин, сестер и матерей. Это будет песнь вечного ожидания и призыва. И даже жеребцы заржут, прослезившись. Но Валя Терешкова и не посмотрит в их сторону, не раздует ноздри, не запрядет удлиненными ушами. Так думала она, оглядывая закатный горизонт. Валя никуда не поехала, а отправилась с собакой на прогулку. «Знаешь, чего я больше всего в жизни боюсь?» — обратилась к своему спутнику. — «Разбиться! Мне часто снится сон, будто я лечу на огромной скорости… а потом только звезды перед глазами. Поэтому я и не пошла в обсерваторию. Я боюсь звезд!» Как обычно, она подошла к озеру, самодельному мостку. Здесь было глухое место, где часто ночевали лебеди. В илистое дно вбиты сваи, кое—где на них лежали старые доски. Валя прыгала по ним, бросая палку собаке, и наслаждалась покоем позднего вечера. Стало темнеть. «А вот и лебеди в огне!» — увидела и испугалась. Ведь закат уже кончился, солнце скрылось. Почему птицы в золоте? Нет, это не была обыкновенная заря! Валя подняла лицо, щуря покрасневшие от невероятного света глаза, долго смотрела на высокое огнедышащее небо. Оно сияло только для нее и говорило слова, очень знакомые…


3

Грудь Вали развивалась стремительно. Сестра, старше её на три с половиной года, носила лифчики нулевого размера в девятом классе. Валя в шестом уже имела третий размер. Девочка была по-прежнему стройной и спортивной, так как занималась художественной гимнастикой. На тренировки уже в классе третьем она стала надевать под шерстяной синий купальник сатиновый лиф, облегающий и делающий незаметным девичьи припухлости. Уже в начальной школе Валя была рослой. Но акселератка не огорчалась – легко вступала в борьбу с осаждавшими мальчишками и девчонками, ревновавшими ее всегда к самому умному и красивому мальчику. Нехитрые приставания заключались в том, что Валю окружали в коридоре школы, у тулета, и задирали плиссированную юбку. Девочка же нисколько не стеснялась и демонстрировала японские прозрачные трусы, привезенные папой-моряком. Их она надевала только в школу, как будто ожидая стриптиза. В Валю влюблялись, дразнили «красавицей», мылили в снегу после уроков, провожали ватагой до дома. И она уже не реагировала на жадные глаза, раздевающие ее. Нравилось играть роль лакомства. Уже привыкла, что знакомство начиналось со скольжения по груди. Впоследствии, в классе восьмом, когда уже носила объемные лифчики из военторга, с чашечками из поролона, и выглядела, как кормящая мать, девочка продолжала дурачиться. Глядя прямо в глаза юнцу с пробивающимися усиками и говоря о чем-то важном, расстегивала рубашку-батник, вытаскивала одну грудь из бюстгалтера и показывала, как бы ненароком, крупный сосок. Насладившись шоком в уже мужских глазах, поворачивалась и убегала. Говорят, что во время гастролей в Советском Союзе Ив Монтан, известный французский актер и  певец, заглянул в универмаг. Увидев женские панталоны, комбинации, бюстгалтеры он, потрясенный, воскликнул: «Такое дамское белье и… такая рождаемость!» Валя смеялась над этой историей, но уже в четырнадцать-пятнадцать лет ценила красоту нижнего белья, так как хорошо знала силу его воздействия. У них с сестрой были японские лифчики. Легкие, мягкие, не натиравшие спину и плечи застежками и пряжками. Ее белье воровали в раздевалках девочки, и Валя видела свои трусики на подружках.

***

— О чем ты думаешь?
— О том же, что и ты.
— Нахал!

И Валя раздевалась. Сначала она танцевала одна, потом приглашала мальчика на танго, дышала в ухо. Вдруг останавливалась посреди комнаты и брала полные белые груди в руки. Парень замирал. Смотрел, как соски вызывающе наполняются, у самого ширинка топорщится. Но дотронуться не может, стоит, как окаменевший. Она сама их мнет обеими руками, как будто в отчаянии. Бедняга совсем теряется, забывает себя и мать родную, но продолжает поедать глазами невиданное чудо. Валя быстро стягивает колготки, он оглядывается, проверить, закрыты ли двери. Поворачивается, а она уж почти голая. Только трусики прозрачные с иероглифами, прямо на том самом месте. И, видимо, так все не по-нашенски происходит, так иностранно загадочно смотрят на него валины зеленые глаза, что пасует он окончательно. Быстренько так, бочком к двери, извиниться не успевает, ретируется. Кубарем с лестничной площадки скатывается и боится авторитетных женщин с большой грудью всю оставшуюся жизнь. Спустя годы Валя открыла еще одну неприятную закономерность. Размер своего пениса так же волнует мужчину, как размер груди женщину. Снижение потенции воспринимается им как смерть, потеря формы груди, ее пустота, как наступление возраста. Все, что оставалось Вале к тридцати годам, смеяться над некрасивостью в сочетании с добродетельностью.

***
Она стала храпеть, как старая кофеварка: булькать с нарастающим шумом, изредка взвизгивать и снова ритмично ворчать. Научилась прислушиваться к своему механизму сквозь сон.

Тут следует объяснить замороченному автором читателю: жизнь Вали не сложилась. Не нашла себе ровню, то есть принца, ожидаемого с фанатизмом Ассоли.  Спала Валентина одна. Просыпалась от леденящей мысли: одна! Но тоска была ленива, текла себе в виде сезонной депрессии. Валя вдруг остановилась в беге на любую дистанцию, планки с барьерами посбрасывала, и хорошо стало! То-о-скливо… Зимой у нее есть оправдание: больше нечего делать, как ждать лета. Вот когда все зацветет, появится бесплатное солнце, витамины прямо с грядки, вот тогда будет стимул для надежды. На даче скучно, тупо как-то. И спят там больше, чем зимой. Наверное, потому что больше устают от длинного светового дня, запахов, дождей с грозами. Зачем так переживать, все равно счастье несбыточно? И загорать вредно. Собиралась Валя в отпуск. Страшно устала от сборов, забыла половину нужных вещей. Накануне отъезда началась паника: а надо ли? От себя все равно не убежишь, и она откложила поездку. Напилась пива, от него заснула. Через час проснулась, мысль мечется. И услышала Валя голос: «Сделай операцию!» Как будто пружина дивана посмеялась над бедной женщиной, дав «острый» совет. Долго Валя не понимала, в чем сбой. Благодаря природным формам она становилась объектом атак. Но ни одна из них не завершилась капитуляцией, иначе говоря, никто не смог стать ее судьбой, ее половинкой.

— Знал бы я, что ты девушка, не торопился бы, — сказал Осман, ее первый и последний любимый.
— Если бы ты не торопился, я бы успела снять колготки, — отшутилась Валя.

Любовь и далекая планета Венера проходили стороной. Вале же оставалось терпеливо зашивать порванные колготки. «Валентина Терешкова» была не одинока: только советские женщины умели кропотливо чинить этот капризный текстиль. Валя подтягивала стрелки крючком для вязания, закрашивала дырки лаком для ногтей. Наступила перестройка, папа больше не ходил в загранку.

«Она не только некрасива, но и добродетельна», — печально повторяла Валентина. Решение об уменьшении груди вызревало долго. А вдруг это безнравственно? Но с другой стороны, Вале казалось, что если у нее будет размер хотя бы второй, то все изменится. Она станет похожей если не на Ассоль, к которой в глубине души советская женщина питала отвращение, то на Терешкову в лучшие ее годы, когда космонавтка прописалась в газетах и не покидала голубого экрана.
Операции Валя не боялась. Очень хотелось счастья, как у Терешковой.


4

Сегодня мороз двадцать пять градусов. У Вали причина не выходить из дому: два дня назад ей оперировали грудь. Поверх тугого бинта она завязала тонкий шерстяной платок, черный, с золотыми завитками. На Вале полупрозрачное ажурное белье – его брала в больницу, но не воспользовалась. Там ее нарядили в белые хлопчатобумажные носки, без пяток, уродливо болтающиеся, в розовые трикотажные штаны и застиранную пижаму с катышками из ниток. Пластмасовые кнопки, расположенные сзади, застегнула медсестра. Какое тихое утро! Вале грустно, и она представляет, что не одна. Вот ее друг развалился на диване, смотрит телевизор. Валя подходит, сгибает колени и трется трусиками, пританцовывая, о большое плечо. Поворачивается задом и чувствует теплую ладонь, сильные пальцы проникли в ложбинку между ног, сжали и замкнули ее личность. Валюшка вытягивает рот трубочкой, округляет глаза и превращается в резиновую куклу. Они спускаются в подвал своего загородного дома, здесь широкая кровать и включенный компьютер. Глядя на экран с мигающим синим конвертиком, Валя доверчиво вручает вздернутые соски товарищу. Стоп… Размечтавшись, она хватается за грудь. Плоско, пусто, караул! Валя знает, что вид в платочке и облегающем топе со спущенными бретельками возбудит любого кавалера. Ее тело занемело во время восьмичасового наркоза и последующей ночи под капельницей. Сейчас так нужен массаж изнутри, поглаживания по бедрам, животу, спине. Бинтовая повязка съехала, кровь появилась на марле, Вале больно. Она отчаянно мечтает и сознает, что в ее жизни произошло что-то невероятное. Валя лихорадочно одевается и думает, что должна пойти в ближайшее казино, поставить на красное тысячу евро. Или написать роман. Пожалуй, последнее. И вот уже, как в бреду, женщина создает мозаику из отдельных осколков. Вспоминает больницу. Анестезиолог, с холодными руками, говорит: «Не слушай никого, тебя нет! Ты проснешься новым человеком. Будь осторожна…».

Валя помнит красные воздушные шары, на которых она прыгала, лежа на спине. Когда проснулась, было холодно и туманно, как в родном городе.

5

Вот и закончилась незатейливая повестушка про Валю, не космонавтку и даже не очень красивую женщину.  Ну не сложилась судьба женская. О космосе наша Валя и не мечтала. А вот о бюсте, как у всех, или о носе, как у Терешковой, это да, мечты воплотились, Валя прошла не через одну мучительную операцию.  Наступило такое время, когда можно влиять на замысел Божий, можно изменить внешность, пол, ну не говоря уж о смене отечества и языка. И действительно, если у вас брови слишком низко нависли над веками, а грудь достигает почти пупка, не горюйте. Ошибка природы исправима. Время сейчас такое: можно даже в космос слетать, если есть деньги. Можно и пропиарить себя так, что Валентине Терешковой завидно станет.

А счастье в конце концов каждый понимает по-своему.