Наскучившая игрушка

1.

Я боком проскользнул в кабинет, выдохнул “добрый день”, и уселся в услужливо скрипнувшее кресло.
Его близко посаженые, пронзительные глаза неторопливо пробежались по мне: щипнули галстук, приклеились на секунду к сложенным на краешке стола рукам, быстро отпрыгнули от маленького бритвенного пореза на подбородке, после чего замерли на моих глазах, которые за стёклами очков, кое-как ещё справлявшихся с острыми снежинками на улице, оказались совершенно незащищёнными перед его верной догадкой.
- Чем могу быть полезен? - произнёс он, почти не размыкая бумажных губ.
- Меня рекомендовал вам Смирновский – сказал я, сделав едва заметный нажим на фамилии, – Именно по тому самому объявлению.
Он ещё раз смерил меня внимательным взглядом и, чуть привстав, через стол подал мне руку:
- Сергей Анатольевич. Будем знакомы.
- Очень приятно. Дмитрий…
- Владимирович – закончил он за меня и улыбнулся одними губами – Мне ваше имя уже известно.
- Что ж, буду рад вам помочь – произнёс я тихо, затем снял очки и, выждав потраченную на близорукий прищур паузу, добавил – Я знаю, Смирновский всё объяснил тогда…
Сергей Анатольевич кивнул, давая понять, что продолжать не стоит.
И всё же что-то внушало мне беспокойство: толи россыпь карминовых бумажных фигурок на журнальном столике у окна (я различил собаку, журавля, ещё вроде бы ящера); толи странная зачехлённая картина, прислонённая у стены (на обоях выше был повторяющий размеры картины светлый квадрат). Ещё и жесты Сергея Анатольевича на первый взгляд вполне обычные, стали вдруг бросаться в глаза, и я неосознанно начал замечать в них присутствие какой-то болезненной нарочитости, словно он продумал каждое мельчайшее движение, каждую деталь (быть может, даже записал всё на умело спрятанной в рукаве бумажке) ещё за несколько часов до моего появления и сейчас с гениальной точностью механически повторял заученную роль… Или всё вздор? И только мнилось это актёрство в держании им первого попавшегося под руку листка за краешек, в прикосновении к золотой запонке, в быстром щелчке розовым ногтем по матовой поверхности стола…
- Так - произнёс Сергей Анатольевич, дав удивлённое ударение на “а”, и чуть его растянув.
Он бесшумно выплыл из кресла и пошёл по комнате, неопределённо покашливая, с шелестом потирая ладони и чуть слышно шаркая, словно ему лень было делать ногою необходимый замах. Обогнув спинку кресла, он пропал из моего поля видимости, и ещё пошаркав там немного, издал задумчивое низкое “гммм…”, после чего до меня донёсся стеклянный переливчатый звон и звук наливаемой жидкости. Я не хотел ёрзать и вытягивать шею, поэтому просто дожидался его возвращения. Возникнув с другой стороны кресла, он поставил передо мной полную до краёв коньячную рюмку. В своей руке он держал такую же.
- Угоститесь, Дмитрий Владимирович. Ваше здоровье – сказал Сергей Анатольевич, хлюпнув в рюмке губами.
Я зажмурился от резкого приятного аромата и вновь посмотрел на бумажные фигурки зверей.
- Извините, но я не пью спиртного - наконец произнес я смущённо.
Сергей Анатольевич постучал розовыми ногтями по столу, пожевал усы и, огорчённо хмыкнув, унёс рюмки обратно.
Только сейчас я заметил, что среди карминовых оригами была фигурка женщины.

2.

В её комнате было удивительно светло, и даже после обеда ещё обитало ощущение раннего утра. Тихое шуршание падающего за окном снега, зыбкий тюль, кидающий мягкие тени на стену, столик с часами, алебастрово сияющий потолок, голубые с нежно-розовым отливом обои, струящиеся складки шёлкового одеяла… Это всё было почти мираж. Но мираж этот рассеялся, потерял своё очарованье, как только я обратил внимание на другое видение, по красоте обратное первому, но превосходящее его по силе притягательности. Все те газетные статьи, жадно комментирующие единственную мутную фотографию, сделанную через окно скорой, все сплетни, все россказни за обеденными столами не дали моему воображению необходимой пищи, дабы оно могло дополнить выдумкой и тем самым подготовить меня к тому, что мне случилось увидеть воочию так близко, так вычурно, так наго… И сжимая окаменевшими руками поднос, я заклинал себя: только бы не дрожали руки, когда я подойду к ней, только бы не дрожали руки...
На подушке лежала обугленная, чёрная голова, а прочее, что было оставлено ей в ту ночь врачами, дыбилось под одеялом небольшим, бесформенным бугром. Перед взором моим возник образ: уставший хирург, с мукой сомнений в глазах и выжженным на сердце тавром. Вот он глядит на сияющий стол, потом на немыслимый инструмент, зажатый в руке, глухим голосом просит убрать ему со лба испарину, а затем… Да, та операция была настоящим чудом, но бедный хирург, наверно, думал, что никто не достоин такого чуда.
Сергей Анатольевич, постоянно колол ей морфий, рискуя на грани жизни и смерти. Истошные крики жены сводили его с ума. Он уже не мог ничего, всё пил и пил, не в силах трезво воспринимать этот ад.
- Кто вы? – произнесла она шелестящим шёпотом, сдвинув масляные глаза в мою сторону.
Я поставил поднос на столик и присел на небольшой табурет у кровати.
- Я буду за вами ухаживать – улыбнувшись, ответил я тихо, – Меня взял по объявлению Сергей Анатольевич…
Не в силах выдерживать этот прямой, умный взгляд, я уставился на подушку, чуть выше её головы.
- Меня зовут Дмитрий Владимирович.
Она закрыла веки и, как бы смакуя вкус имени, причмокнула губами.
Я стал рассказывать ей о себе. Снег за окном принял какой-то пепельно-серый, невозможный и страшный окрас. Я всё не мог остановиться и говорил, говорил, словно заведённый, бесконечно работающий механизм. Она даже попыталась улыбнуться, что сделать смогла, правда глаза её остались при этом такими же отчаянно горестными, совсем как у мужа. Я вдруг спохватился - на подносе остывал бульон.
- Не хотите немного? – спросил я, взявшись за ложку.
Она как-то чересчур внимательно глянула на фарфоровую, расписанную тёмно-синими цветами чашку и, отведя взор, кивнула.
За окном валил снег, доносился глухой шум города. Осторожно забирая золотистую жидкость, я медленно подносил ложку к её рту. Она вытягивала влажные губы трубочкой и пила как птичка, почти бесшумно. Несколько капель всё же упало на одеяло.
В коридоре вдруг послышались быстрые шаги. С совершенно меловым лицом в комнату ворвался Сергей Анатольевич. В глазах его стояли слёзы. Он хотел мне сказать что-то, но, бросив взгляд на постель, повернулся к двери и медленно вышёл, мыча в ладони.
Я снова взял ложку и зачерпнул бульон.
- Ещё чуточку… - проговорил я с улыбкой и погладил её по коротким, тёплым волосам.
- Передайте ему, что я всё понимаю – прошептала она, вздрогнув, а потом, когда уже первая слеза блеснула на бурой, щербатой щеке, едва слышно выдохнула - Спасибо вам.
В чашке ничего не осталось. Я вытер ей подбородок салфеткой.
- Когда? – спросила она треснувшим голосом.
Я ничего не ответил ей и тихо ушёл, мягко закрыв за собою дверь.

3.

…Был уже вечер. Мело. Я решил зайти в ресторан, который находился прямо через дорогу. Оглядевшись по сторонам, я пошёл вперёд, к большим, золотящим снежную муть, окнам.
Меня как-то не интересовало, почему совесть всегда хранила молчание. Я избавлял их от мучений быстро и легко. Я избавлял их от бессмысленного ада во имя нескольких лет существования в мире, давным-давно уже ставшем наскучившей игрушкой для Кого-то Там. Нам хватает и остального. Слишком много здесь пошлых, никому не нужных, написанных зря драм. И чего ради?..
Очки залепило снегом. Выругавшись, я снял их, чтоб быстро протереть платком.
Я услышал оглушающий рёв клаксона, услышал крики и через мгновение был на смерть сбит мчащимся на полной скорости автобусом.



 17 декабря 2005