Избавление

***

Перед ним возник грязный переулок, с тающими в тумане стенами домов. Слышался шум моря, плеск волн о камни, пахло солью; где-то рядом была пристань, и глухой металлический лязг долетал эхом, мягко растворяясь во влажном, отяжелевшем воздухе. Виктор представил чёрную громаду, медленно подплывающую к слабо освещённому причалу, грузовые краны, поднимающие большие контейнеры в воздух, их скупые, выверенные движения, скрип тросов, скрип песка под подошвами рабочих…
Голова опять поплыла. Он нынче перебрал в баре и пытался добраться домой, но то и дело заходил непонятно в какие дебри: улицы плутали, играли с ним, то и дело выталкивая его на незнакомые углы и заборы.
“Чёртов туман…” – прохрипел Виктор и сплюнул вязкой, горькой слюною. Мерцающий свет фонаря лился на широкоскулое, грубое лицо: плавил искрящийся подбородок, тонкие сухие губы с чёрной трапецией тени под нижней, выхватывал заплывшие хмелем глаза - пьяные, дымчатые, с вздувшимися тяжёлыми веками. Его дико клонило в сон, и усталость, и алкоголь, и ещё что-то смутное, о чём была вялая попытка думать за барной стойкой – всё это вдруг стало напирать на него, застывшего у стены, уже рассеявшего силы.
С пристани опять донёсся лязг, и Виктор невольно стал вслушиваться в эти угрюмые, ритмичные удары…
…Он понял, что, должно быть, спал тут какое-то время. Пахло сырой листвою, в груди сладко ныло. Поднявшись на ноги и похлопав по карманам, Виктор вздохнул с облегчением – часы и кошелёк были на месте. Но всё же… Он глянул в рваное, седое небо. Рука его, дрогнувшая и прилипшая вмиг к шее, не ощутила привычного холодка серебряной цепочки с медальоном, в котором был спрятан маленький чёрно-белый снимок дочери.
“Нет…” – кряхтел Виктор, ползая на коленях, - “Нет! Будь я проклят!” Спички сыпались из дрожащих рук, чиркали воздух, чиркали мякоть ладони, какие-то, чиркающие коробок, всё же загорались, но дряблое пламя освещало только асфальт и валявшийся на нём мусор: лоснящиеся обрывки бумаги, жухлую листву, обманчивый блеск бутылочных осколков… Потерянное сокровище было рядом где-то, в мучительной близи, и оставалось невидимым для пьяных, рыщущих глаз.
Он продолжал искать, пока не извёл весь коробок…
Виктор опять брёл вперёд, хватаясь, то за саднящую грудь, то за голую бледную шею, запинаясь обо что-то, гремя во тьме мусорными баками, хрустя стеклом, рыдая тихо, тряс пыльной, седеющей шевелюрой… Туман всё клубился, плотнел и, кажется, шёл дождь. Виктор уже ничего не различал перед собою. Его пугали зияющие провалы окон, таинственные скрипы, доносящиеся из ниоткуда, холод. Чувствуя что-то неведомое, тёмное рядом, он боялся обернуться назад – знал, что наверняка увидит свой страх наяву…
И он сам не заметил, как вновь оказался в том дне.

***

Эльвире было шесть лет тогда. Стояло знойное лето, и со звенящего двора в открытое окно плыл запах цветов. На полу и на стене лежали мягкие прямоугольники солнца, в воздухе висели серебряные пылинки. Виктор дремал на диване за книгой, и уже почти заснул, когда в комнату, хлопая босыми ступнями, вбежала дочь.
Он удивлённо посмотрел на неё и рассмеялся: что-то необычайно смешное было в этом её взволнованном вторжении, в её круглом раскрасневшемся личике с широко распахнутыми глазами, в которых, тем не менее, был виден испуг. “Папа, папа! На кухне бегает крыса. Бооольшая!” – выдохнула Эля и, разведя две пухлые ладошки, показала размер грызуна. О существовании таких огромных особей Виктор доселе не слыхивал. Он вновь рассмеялся и отправился на кухню, спросив у дочери, не хочет ли она пойти с ним, на что та яростно замотала головой, подняв кудрями огненный вихрь.
На кухне никакой крысы не оказалось. Зверь мог почудиться пугливой малышке, а мог и сам напугаться и уже скрыться к моменту прихода своего палача. Виктор хмыкнул, взял со стола графин охлаждённого лимонада и, оглядев все углы ещё раз, отправился обратно в комнату.
Он вошёл и замер от удивления – девочка исчезла. Виктор позвал дочь.
С графином в руке он блуждал по комнатам, вскрывая все известные и теперь только ставшие известными тайники: то улыбался мысли, что девочке удалось его провести, то вдруг болезненно каменел, волнуясь уже не на шутку. Потом он застыл перед зеркалом, оглушённый страшной догадкой… Графин скользнул из холодной, влажной ладони и брызнул в голые ноги фонтаном воды и стекла.
Кругом помутилось. Послышался чей-то щемящий стон и запоздалый звон разбивающегося графина; стены, пол, потолок, дверные проёмы – всё завертелось и бросилось хлестать по лицу пёстрой мутью…
А ведь он специально спрятал птицу подальше, хотел сюрприза, хотел удивления, и предвкушал звонкий её счастливый смех… Эля могла заметить клетку на карнизе, когда выгибалась смотреть, что творится на кухне и… Боже! Он же мог… А он даже не слышал!
Кричащий в ужасе Виктор прилип к подоконнику.
Он плохо помнил, что открылось его мокрым от слёз глазам.
Помнил синее платьице, разложенное зачем-то на залитом солнцем асфальте… И белые, согнутые в локтях, руки. И смятую от удара клетку с бьющейся в ней канарейкой… И ещё он запомнил молчаливые лица, поднятые на него.
И их глаза.

***

“Как холодно… - думал Виктор, блуждая в крытых вуалью лабиринтах. - Где я? Почему нет никого?”
Он уже перестал верить глазам и пытался ориентироваться с помощью слуха, но вязкий туман расслаивал звуки, придавал им налёт иллюзорности: шорох подошв своих, лошадиный сип своего дыхания, Виктор принимал уже за чужие, доносящиеся из темноты за спиною. Он думал сейчас, что этот страшный сон уже осточертел ему, что пора бы просыпаться – но он, увы, не мог проснуться, и все попытки тереть и жмурить глаза были напрасны.
Ещё он чувствовал себя попавшим в чью-то изощрённую ловушку, бегающим подобно крысе в замкнутом, запутанном коридоре.
Подобно крысе...
Виктор остановился.
Из-за наполовину растворившегося в тумане угла доносилось тихое пение. Необыкновенно чистый женский голос тянул один единственный высокий звук, делая паузы, понижая, смягчая, - создавая тем самым странный, чарующий ритм.
Кривя дрожащие губы и чувствуя, как нестерпимо щекочет в глазах, Виктор медленно зашёл за угол…
“Элечка!” – прошептал он, бледнея.
Её походка была летящей. То же синее с муаровой зыбью платьице, те же белые ручки с чуть выпирающими круглыми косточками на запястьях…
У Виктора перехватило дыхание и он, ахнув, раскинув по-паучьи свои длинные худые руки, побежал к ней.
А она, казалось, быстро-быстро плыла над землёю и как-то пестрела ещё, будто в бледном пламени, подрагивала, оставляла в клубящемся воздухе сразу несколько вялых теней.
От счастья у него рябило в глазах, и он рыдал беззвучно - в полнейшем беззвучии, где исключением был лишь нежный Сиреновый зов, - в полнейшей тьме видел лишь маленький, плывущий впереди девичий силуэт.
И вот они зашли в тупик. Девочка остановилась у стены, спиною к Виктору, и замерла. Голос тоже замер, и начавшийся вдруг свист в ушах, как оказалось, был тишиною.
Виктор остановился в нескольких метрах от дочки. “Эля… - он всё ещё тянул вперёд руки, глаза его сияли, щёки были белее тумана, - Элечка, это ты?” Он зажмурился, подождал немного, слушая стук сердца, и вновь открыл глаза. Видение ли то было или нет, но девочка никуда не исчезла. Шею его царапнуло холодком – цепочка с медальоном вновь очутилась на нём, странным, волшебным образом.
Подобно крысе...
Виктор знал, что нужно сейчас подойти к дочери, обнять её, и утопя в себе, молить о прощении… Он уже двинулся было, но что-то кольнуло его внутри, какая-то неприятная льдинка там, где билось и горело жаркое пламя его теперешнего, вновь обретённого в чадящем лабиринте, счастья. Виктор тряхнул головой и, стерпев острую вспышку боли, вновь открыл глаза.
Девочка стояла к нему спиной, но как-то осунувшись, и держа в руке клетку с бьющейся в ней канарейкой. Слышались мягкие удары о серые прутья, слышался щебет, и ещё… И ещё Виктор увидел в чёрных бусинках нечто бесформенное, надвигающееся на него сзади, со спины.
Он обернулся и заорал.
 Возникшее из тумана нечто осклабило кабанье, наполовину скрытое капюшоном рыло. Огромные когти вошли в грудь воющей жертвы. “Я избавлю тебя…” – прогудело существо, мерцая адовыми глазами.

***

…Перед тем как мираж растаял, и оголилось чёрное дымящееся сердце, перед тем, как оно лопнуло в клыках чудовища, Виктор успел осознать, что совершенно сошёл с ума.
С разорванной грудью, мямля и шатаясь, он проплёлся немного, а потом рухнул на крапчатый от крови асфальт.
Его угасающий разум успел ещё запечатлеть лежащую в чёрной луже, одетую в платьице пластмассовую куклу.
Из под синих складок выбивался крысиный хвост. Кукла пищала.


4 февраля, 2006 г.